Жизнь и смерть короля Ричарда II.
Действие пятое.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и смерть короля Ричарда II. Действие пятое. (старая орфография)

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Улица в Лондоне, неподалеку от башни.

Входит Королева с несколькими придворными дамами.

Королева. Король непременно пройдет здесь, потому что нет другой дороги к Башне, построенной Юлием Цезарем на беду людей. В каменные недра этой Башни гордый Болинброк, как узника, заточает моего супруга. Сядем здесь на землю и отдохнем, если отдых мыслим для жены развенчанного короля (Входят Ричард и стража). Но тише! Смотрите или лучше не смотрите, как блекнет мой чудный цветок... Или нет, вскиньте на него глаза, вглядитесь в него хорошенько, чтобы ваше сострадание, излившись росою, оживило мою увядающую розу слезами любви. А ты, живое подобие той пустыни, где когда-то стояла древняя Троя, ты, образец чести; ты, могила короля Ричарда, ты, прекраснейшее из убежищ, скажи, зачем в тебя вселилось безсердечное, безпощадное горе, когда притоном для торжества служит харчевня?

Ричард. Несравненная жена, нет, не вступай, не вступай в союз с горем, чтобы ускорить мой конец! Научись, добрая душа, воображать, будто все прежнее наше счастие было только лучезарным сном, от которого мы пробудились, и теперь действительность заставляет нас убедиться, что я, дорогая моя, и суровое горе братски связаны между собою и что этот союз не разорвется до самой смерти. Вернись скорее во Францию и заточись там в какую-нибудь благочестивую обитель, чтобы мы святою жизнью заслужили венец в другом мире, который мы утратили здесь, суетно отдаваясь пустоте житейских наслаждений.

Королева. Как? Неужто мой Ричард мог так сильно измениться? Неужто в нем ослабели не только плоть, но и дух? Неужто Болинброк лишил тебя и умственных твоих сил? Неужто он проник даже в твое сердце? Умирающий лев все-таки протягивает лапу и с ожесточением наносит раны земле, если близь нет никого, кого он мог-бы сокрушить, а ты неужто, подобно школьнику, готов безропотно подвергнуться наказанию, целовать розгу и с гнусной покорностью пресмыкаться перед чужою злобою, когда ты лев, когда ты царь над животными?

Ричард. Да, я в самом деде был царем над животными. Если-бы судьба дала мне в подданные не одних животных, я до сих пор царил-бы над людьми. Добрая моя развенчанная королева, приготовься к отъезду во Францию, вообрази, будто я уже умер, иди будто я лежу на смертном одре, и ты в последний раз навеки прощаешься со мною. Сидя у камелька в длинные и скучные часы зимняго вечера, окружай себя добрыми пожилыми людьми, и пусть она рассказывают тебе про лучшия, давно минувшия времена; но затем ранее, чем распрощаться с ними, в благодарность за их рассказы, передавай им печальную повесть моего низвержения, чтобы они отошли ко сну со слезами на глазах. Даже сами безчувственные головни, тронутые жалобным звуком твоего голоса, зальют слезами сочувствия пылающий огонь, а затем или подернутся серым пеплом, иди превратятся в черные уголья, словно облекшись в траур по низвергнутом с престола законном короле.

Входят Норсомберленд и свита.

Норсомберленд. Болинброк изменил свое решение, милорд; вы отправитесь не в башню, а в Помфрэт. Есть у меня, миледи, поручение и к вам. Вы должны немедленно уехать во Францию.

Ричард. Ты, Норсомберленд, послужишь ступенью идущему в гору Болинброку, чтобы взобраться на мой престол, но едва успеет время постареть на несколько часов, как из назревшого нарыва черного преступления потечет тлетворный, порождающий заразу гной. Если он даже разделит с тобою владение государства, отдаст тебе половину его, тебе все-таки будет казаться, будто и этого для тебя мало, так как он возможностью владеть всем государством обязан тебе, а он постоянно будет видеть в тебе человека, знающого средства, как на место законных государей, возводить на престол незаконных. Ты-же в свою очередь готов будешь при первой размолвке заставить его вниз головою полететь с высоты предательски захваченного трона. Дружба между двумя злыми людьми превращается в страх; страх переходит в ненависть, - ненависть-же одного из двоих, а, быть может, и обоих разом, - неминуемо приведет к грозной опасности и к заслуженной смерти.

Норсомберленд

Ричард. Значит, я теперь разведен вдвойне! Вы, злые люди, силою расторгаете два брака: - во-первых, мой брак с короною Англии, а затем - с женщиною, на которой я был женат (Королеве). Дай мне разорвать поцелуем связывавшия нас узы. Нет, поцелуем их не разорвешь, потому, что он-то и скрепил наш союз. Разлучи-же нас, Норсомберленд! Меня отправь на север, где суровый и морозный воздух заставляет дрожать и коченеть от холода, а жену мою во Францию, откуда она, и окруженная пышностью, явилась к нам, словно сияющий, изукрашенный май, и куда возвращается отсюда, мрачная как день "Всех Святых", самый короткий день в году.

Королева. Неужто мы должны проститься, разстаться навсегда?

Ричард. Да, ненаглядная; мы должны оторвать руку от руки, сердце от сердца.

Королева. Изгоните нас обоих; пуст и король уедет со мною во Францию!

Норсомберленд. Это послужило-бы на пользу вашей любви, но не государству.

Королева. Если нельзя этого, дайте мне, куда-бы его ни сослали, отправиться с ним!

Ричард. Две обливающияся слезами скорби превращаются в одну: плачь обо мне во Франции, а я стану оплакивать тебя здесь. Лучше быть далеко друг от друга, чем близко, не имея возможности соединиться. Поезжай; сопровождай вздохом каждый шаг на своем пути, а я каждый шаг буду сопровождать стоном.

Королева. Так-как мой путь длиннее твоего, мне и скорбеть придется долее.

Ричард. А так-как мой путь короче, я при каждом шаге буду стонать дважды, и этот удлиненный отчаянием путь покажется мне вдвое мучительнее. Но, полно, полно! сократим наше ухаживание за грустью; вступая с нею в брак, мы должны знать, что ей не предвидится близкого конца. Пусть наши уста сольются в поцелуе, а затем простимся молчаливо. Я отдаю тебе свое сердце, а твое беру себе

Королева. Нет, отдай мне мое назад! С моей стороны было-бы очень дурно взять твое сердце, чтобы его разорвать! (Целуются еще раз). Теперь, когда я снова завладела своим сердцем, ступай, чтобы я, рыдая, могла скорее разорвать его, разбить!

Ричард. Ненужной медлительностью мы только раздражаем свою скорбь... Прощай еще раз; пусть наше горе доскажет остальное (Уходит).

СЦЕНА II.

Лондон. Комната во дворце герцога Иоркского.

Входят герцог Иорк и герцогиня Иоркская.

Герцогиня. Дорогой супруг мой, слезы помешали тебе докончить рассказ о въезде наших племянников в Лондон, но ты все-таки обещал досказать остальное позже.

Иорк. На чем я остановился?

Герцогиня. На той печальной минуте, безценный мой повелитель, когда руки грубых, невоспитанных людей из окон бросали в Ричарда сором и всякими нечистотами.

Иорк. Итак, я говорил, что герцог, то-есть, великий Болинброк, сидя на великолепном коне, казалось, хорошо понимавшем, кто тот могучий всадник, кому он повинуется, ехал медленным, но величавым шагом, меж тем как вся толпа, словно один человек, кричала: "Да здравствует Болинброк! Да хранит его Господь!" Глядя на это зрелище, ты, право, подумала-бы, что сами окна получили способность говорить; из них такое множество жадных взглядов, как старых, так и молодых, стремилось увидать лицо своего любимца, что казалось, будто самые увешанные росписанным полотном стены были живыми, и все громко кричали: - "Добро пожаловать, Болинброк, да хранит тебя Христос!" а он, поворачиваясь лицом то в ту, то в другую сторону и склоняя свою непокрытую голову ниже, чем гордо изогнутая шея его коня, повторял: - "Благодарю вас, дорогие соотечественники, благодарю!" То же самое повторялось и на дальнейшем пути.

Герцогиня. А какой вид имел в это время несчастный Ричард, тоже ехавший на коне?

Иорк. Как зрители в театре после ухода со сцены любямого актера начинают крайне небрежно относиться к тому, кто явился на смену любимцу, находя то, что он говорит, излишней и скучной болтовней, так или даже еще более презрительно толпа смотрела на Ричарда. Ни один человек не встретил радостным возгласом его возвращения домой; только сор сыпался на его священную голову, а он с кроткой покорностью стряхивал с себя этот сор. На скорбном лице происходила борьба между слезами и улыбками, свидетельствовавшими о таком сильном внутренном горе и такой глубокой покорности судьбе, что сердца зрителей растаяли-бы поневоле, и даже в самых безжалостных варварах вспыхнуло-бы чувство сострадания, если-бы Господь, ради каких-нибудь высших целей, не превратил человеческия сердца в сталь. Но все подобные явления находятся в деснице Создателя, перед неисповедимой волей которого должны преклоняться наши помыслы. Мы присягнули на подданство Болинброку, и я отныне считаю его своим настоящим королем и повелителем.

Герцогиня

Иорк. Был он Омерлем, но за преданность Ричарду лишен этого титула, и тебе придется называть его просто Рутлендом. Я поручился перед парламентом, что он и новому королю будет служить верою и правдою.

Герцогиня. Здравствуй, дорогой сын. Скажи, кто те фиалки, которые украшают собою зеленую мураву новой весны?

Омерль. Не знаю, миледи, да и не особенно желаю знать. Господу известно, что мне решительно все равно быть в их числе или не быть.

Иорк. Прекрасно! Веди себя, сообразуясь с новой весной, чтобы тебя не подкосили ранее, чем наступит расцвет. Что нового в Оксфорде? Турниры и торжества все еще продолжаются?

Омерль. Да, милорд, насколько мне известно, продолжаются.

Иорк. Я знаю, что и ты собираешься туда-же.

Омерль. Если Господь не воспротивится моему намерению, собираюсь туда и я.

Иорк. Что это за печать висит у тебя из-за борта камзола? Отчего ты побледнел? Покажи мне бумагу.

Омерль. Не стоит, милорд; это так... пустяки.

Иорк. Когда в ней нет ничего особенного, значит ее можно показывать кому угодно. Я хочу познакомиться с тем, что в ней написано.

Омерль. Прошу вашу светлость извинить меня. Как ни ничтожно содержание бумаги, но есть причины, по которым мне не хотелось бы, чтобы ее видели.

Иорк. А у меня есть причины, сэр, по которым я непременно хочу ее видеть. Я боюсь... боюсь, что...

Герцогиня. Чего-же тебе бояться? Это, вероятно, не более как долговое обязательство на имя портного за новые наряды, приготовленные для недавних празднеств.

Иорк

Омерль. Умоляю вас, простите меня! Я не могу вам ее показать.

Иорк. Нет, я поставлю на своем: - хочу ее видеть и увижу! (Схватывает бумагу и читает). Измена! гнусная измена! Мерзавец, предатель, раб!

Герцогиня. Что это значит, благородный мой лорд?

Иорк. Эй, кто там есть? (Входит слуга). Скорее оседлать мне коня! О, небесное милосердие. какая гнусная измена!

Герцогиня. В чем-же дело, милорд?

Иорк. Подай мне сапоги и оседлай лошадь (Слуга уходит). Клянусь жизнью, честью, я донесу на изменника!

Герцогиня. Что-же такое случилось?

Иорк. Молчи, глупая женщина!

Герцогиня. Не стану я молчать! Сын, скажи, в чем дело?

. Успокойтесь, добрая матушка! Все это пустяки, за которые мне, однако, придется поплатиться жизнью.

Герцогиня. Жизнью?

Иорк. Скорей-же сапоги! Я еду к королю (Слуга возвращается с сапогами).

Герцогиня. Прогони его, Омерль! Бедный мой мальчик, ты совсем растерялся (Слуге). Вон отсюда, негодяй, и никогда не смей показываться мне на глаза!

Иорк. Говорят тебе, подай мне сапоги!

Герцогиня. Для чего, дорогой герцог? Что ты намерен сделать? Ужели ты не скроешь проступка родного сына? Разве у нас есть еще сыновья, или хоть надежда иметь еще других? Разве время не поглотило моей способности к плодородию? а ты в мои-то годы хочешь оторвать от моей груди единственного моего сына, лишить меня последней радости, даже самого имени матери! Разве он мало на тебя похож? Разве он не твой сын?

Иорк. А ты, безумная женщина, неужто хотела-бы, чтобы я промолчал о существовании гнуснейшого заговора? Двенадцать человек заговорщиков, причастившись святых таин, дали друг другу письменные обязательства убить короля в Оксфорде.

Герцогиня. Он не будет участвовать в заговоре; мы его отсюда не выпустим! Тогда какое дело, существует-ли заговор или нет?

Иорк. Прочь, глупая женщина! Будь он мне сыном двадцать раз, я все-таки донес-бы на него.

Герцогиня. Если-бы ты вынес из-за него то, что выстрадала я, в тебе оказалось-бы поболее жалости. О, теперь я понимаю, что взбрело тебе на мысль: - ты подозреваешь, будто я нарушила верность твоему ложу, и будто он пригулок, а не законный твой сын! Дорогой мой Иорк, безценный муж, он уродился весь в тебя. Он не похож ни на меня, ни на кого-либо из моих родственников, а видишь, я все-таки его люблю!

Иорк. Прочь от меня, надоедливая женщина! (Уходит).

. Беги за ним, Омерль; сядь на одну из его лошадей, скачи во весь дух, обгони его, прежде него явись к королю и вымоли себе прощение ранее, чем отец успеет на тебя донести! Я тоже отправлюсь к королю и ручаюсь что не запоздаю; как я ни стара, а прибуду на место не позже герцога Иоркского. Я до тех пор не поднимусь с земли, пока Болинброк не простит тебя! Итак, в путь. Скорей! (Уходят).

СЦЕНА III.

Комната в Уиндзорском замке.

Входят Болинброк, в королевском облачении, Пэрси и другие лорды.

Болинброк. Не может-ли кто-нибудь сказать мне, где пропадает мой безпутный сын? Вот уже три месяца, как я его не видал. Если мне послано наказание свыше, то именно в лице этого сына. О, благородные лорды, как был-бы я благодарен, если-бы его могли отыскать! Справьтесь о нем в Лондоне, ищите его во всех харчевнях, так как я слышал, будто он ежедневно посещает эти заведения в обществе самых негодных товарищей, в числе которых будто бы есть и такие, что прячутся по узким переулкам, бьют нашу стражу и обирают прохожих. А он, женоподобный, но уже развращенный юноша, считает делом чести покровительствовать этой разнузданной сволочи.

Пэрси. Государь, я встретил принца дня два тому назад и говорил ему о турнирах в Оксфорде.

Болинброк. Что ответил на это безпутный?

Пэрси. Он ответил, что отправится в публичный дом, сорвет перчатку с руки непотребнейшей женщины и будет носить эту перчатку при себе на счастие. Он утверждает, что при её помощи выбьет из седла любого, даже самого непобедимого бойца.

Болинброк. Он настолько-же безразсуден, насколько испорчен нравственно. Однако, несмотря на оба эти недостатка, я все-таки вижу в нем хорошие проблески, могущие вселить надежду на его исправление к лучшему, когда он хоть немного станет старше годами. Кто-же это, однако, идет?

Поспешно входит Омерль.

Омерль. Где король?

Болинброк. Что это значит, кузен? Почему ты в таких попыхах, и откуда у тебя такое выражение в глазах?

Омерль. Да хранит Господь ваше величество! Умоляю, вас, государь, позвольте поговорить с вами с глаза на глаз.

. Удалитесь все и оставьте нас наедине (Пэрси и другие лорды уходят). Теперь, кузен, скажи, в чем дело?

Омерль (Падая на колени) Пусть мои колени пустят корни и вростут в землю, пусть язык внутри моего зева приростет к небу, если я решусь встать или объяснить в чем дело ранее, чем вы меня простите.

Болинброк. Что-же, то, в чем ты просишь прощения, только еще задумано или уже совершено? В первом случае, как-бы ни было гнусно твое преступление, я, чтобы приобресть дальнейшее твое расположение, тебя прощаю.

Омерль. Позвольте мне запереть дверь на ключ, чтобы кто-нибудь не вошел ранее, чем я окончу исповедь.

Болинброк. Как хочешь (Омерль запирает дверь).

Иорк (За сценой). Берегитесь, государь! Позаботьтесь о своей безопасности! С вами разговаривает изменник!

Болинброк. Негодяй, я лишу тебя средства вредить мне! (Обнажает меч).

Омерль. Удержи свою мстительную руку! У тебя нет основания меня остерегаться.

Иорк Ради своей безопасности, не в меру неосторожный король, отопри скорее дверь! Неужто из-за любви к тебе я должен забыть всякое уважение? Отопри или я выломаю дверь!

Болинброк отпирает; входит Герцог Иоркский.

Болинброк. В чем дело, дядя? Переведи дух и говори. Объясни, в чем состоит и как близка опаснось, чтобы мы могли встретиться с нею во всеоружии?

Иорк. Прочти эту бумагу, так-как от поспешности с какою я стремился сюда, я не в силах рассказывать.

Омерль. Пока читаешь, государь, не забывай об обещании, данном мне еще ранее. Не обращай внимания да то, что там значится моя подпись; сердце мое не было в союзе с рукою,

Иорк. Нет, злодей, этот союз существовал ранее чем ты подписал бумагу. Она хранилась на груди у изменника, откуда я ее и вырвал: источник его раскаяния - страх, а не любовь к тебе! Забудь к нему всякое снисхождение, чтобы оно не превратилось в змею и не ужалило тебя в сердце!

Болинброк. Гнусный, дерзкий, чудовищный заговор! О, верный отец предателя-сына. О, серебристый родник, светлый и чистый, из которого вытек этот ручей, направивший свой путь по грязному руслу, осквернившему его прозрачность! Избыток присущого тебе добра привел к дурным последствиям, и вот этот неистощимый в тебе запас доброты побуждает меня простить твоего заблудшого сына.

Иорк. Так неужто хорошия мои качества должны служить своднями для его пороков, и он станет своим позором пятнать мою честь, разбрасывая ее, словно расточитель-сын, проматывающий золото, скопленное бережливым отцом? Моя честь может только или восторжествовать над его позором, или этот позор сделается позором и моей жизни!.. Щадя его, ты убиваешь меня; избавляя его от смерти, ты позволяешь жить изменнику и убиваешь честного человека,

Герцогиня (За сценой). Государь, государь, именем Бога молю вас, позвольте мне войти!

Болинброк. Кто это обращается с мольбою таким резким, пронзительным голосом?

Герцогиня. Это я, великий государь, женщина и твоя тетка! Дай мне поговорить с тобою! Пожалей меня и отопри дверь! К тебе с нищенскою мольбою обращается существо, которое никогда до сих пор не нищенствовало!

Болинброк. Сцена переменилась; вместо прежней серьезной, начинается другая из "Короля и нищей". Опасный мой кузен, впусти свою мать. Я знаю, она явилась просить прощения за гнусный грех сына.

Иорк без внимания, и все тело тоже подвергнется заразе!

Входит герцогиня Иоркская.

Герцогиня. О, государь, не верь этому жестокосердому человеку! Любовь, не умеющая любить самое себя, не в силах любить и других!

Иорк. Зачем пришла ты сюда, сумасшедшая женщина? Ужь не хочешь-ли ты своими старыми сосцами еще покормить этого изменника?

Герцогиня. Терпение, милый Иорк! Выслушай меня, добрейший государь! (Падает на колени).

Болинброк. Встаньте, добрая тетушка!

Герцогиня. Нет, молю тебя, не приказывай еще мне вставать! Нет, я до тех пор не встану с колен, до тех пор не буду смотреть на свет, на который глядят счастливые, пока ты не даруешь, не возвратишь мне моей радости, пока ты не простишь моего Рутленда, провинившагося моего сына!

Омерль. Я тоже преклоняю колени и присоединяюсь к мольбе моей матери!

Иорк (Тоже становясь на колени). И я, преклонив верные свои колени, молю тебя против обоих! Не жди добра, если ты их помилуешь!

Герцогиня. Ужель ты думаешь, что он говорит от души? Взгляни на его лицо: - в его глазах нет ни слезинки, все его мольбы - одно притворство. Слова его только на устах, а наши прямо рвутся из глубины души! Мольбы его вялы; он сам как будто желает отказа; мы-же молим всем сердцем, всею душою, всем своим существом! Я знаю, усталые его колени охотно-бы выпрямились, а мы готовы преклонять свои до тех пор, пока они не вростут в землю. Его моления полны лживого лицемерия, а наши - истинного усердия и глубокой искренности. Наши мольбы взывают к тебе громче, чем его; пусть же оне вызовут то милосердие, которое должно служить наградой сердечной мольбе!

Болинброк. Встаньте, добрая тетушка.

Герцогиня"прощаю"! Никогда ничего не желала я так страстно, как услыхать это слово! Государь, произнеси слово "прощаю"! Пусть вымолвить его тебя заставит состраданье! Само слово не длинно, но как оно ни коротко, в нем более сладости, чем краткости! Ни одно другое слово так не идет к устам короля, как это!

Иорк. Ответьте ей по-французски, государь! Скажите: "pardonnez moi".

Герцогиня. Неужто ты учишь извинением заменять прощение? Ах, недобрый мой муж, жестокосердый мой властелин, ты научаешь одному и тому-же слову придавать совершенно противуположный смысл! Ах, произнеси слово на родном нашем языке; французской насмешливой изворотливости мы не понимаем! Я вижу, твои глаза готовы дать мне благоприятный ответ; пусть к нам придет на помощь твой язык! Или пусть слух придет на помощь твоему сострадательному сердцу, чтобы оно, слыша наши горькие стоны и наши мольбы, настолько прониклось чувством жалости, что решилось-бы изречь слово прощения

Болинброк. Добрая тетушка, встаньте!

Герцогиня. Я не прошу позволения встать! Единственная милость, о которой я молю, - помилование!

Болинброк. Пусть Господь и меня помилует так-же как я милую вашего сына.

Герцогиня. О, какого счастливого исхода достигло коленопреклонение! Однако, страх все еще сжимает мне сердце! Вымолви-же это слово еще раз! Дважды вымолвить слово прощения же значит удвоить прощение. Второе слово только подтверждает первое.

Болинборк. Я его милую от всей души.

Герцогиня. Ты земной Бог!

Болинброк. Что касается нашего верного шурина, и этого аббата, а так-же и всей остальной шайки заговорщиков, наша кара будет преследовать их по пятам. Добрый дядя, пошли войско и в Оксфорд, и всюду, где находятся изменники. Клянусь, что они недолго проживут на свете после того, как попадутся мне в руки; лишь-бы только узнать, где они находятся!.. Прощайте, дядя; прощай, кузен. Твоя матушка ходатайствовала за тебя успешно; будь отныне мне верен.

Герцогиня. Идем, мой сын; да превратит тебя Господь в нового человека! (

СЦЕНА IV.

Там же.

Входят Экстон и слуга.

Экстон. Слышал ты, какие слова произнес король? "Неужто не найдется ни одного друга, который избавил-бы меня от вечно живущого во мне страха"?... Кажется, так?

Слуга. Он выразился в самых этих словах.

Экстон. "Неужто нет у меня ни одного друга?" сказал он и даже повторил эти слова два раза. Разве не так?

Слуга. Совершенно так.

Экстон Произнося эти слова, он вскользь взглянул на меня, как будто говора: - "Желал-бы я, чтобы этим другом, способным избавить меня от страха, был ты". Он, разумеется, намекал на короля, находящагося в Помфрэте. Пойдем отсюда. Я друг короля Генриха и сокрушу его врага! (Уходят).

СЦЕНА V.

В Помфрэте; комната в замковой башне.

Входит король Ричард.

Король Ричард. Я все это время старался найти, какое сходство между тою тюрьмою, где я живу, и целым миром, но до сих пор найти не могу, потому что мир многолюден, а здесь, кроме меня, нет никого; однако, я все-таки этого добьюсь. Я заставлю свою душу быть самкою моего мозга; мозг при этом явится отцом, и от совокупности их усилий явится целое поколение постоянно зарождающихся мыслей. Вот этот маленький мирок населится этими мыслями, а оне окажутся такими-же причудливыми, как и в настоящем большем мире, так-как ни одного из них ничем нельзя будет удовлетворить. Самые возвышенные из них, то-есть, те, которые касаются божественных предметов, перемешиваются с сомнениями, и самому Священному Писанию противупоставляют его-же слова, как, например: - "Идите ко мне все малые", а затем: - "Попасть в царство небесное так-же трудно, как верблюду пройти в узкое, игольное ушко". Мыслям, порождаемым честолюбием, необходимы какие-то несбыточные чудеса, и вот оне стараются придумать способ, как своими слабыми ногтями проложить себе дорогу сквозь каменистые бока мира или даже сквозь полуразрушенные стены гнусной моей темницы, а так-как это им не по силам, оне умирают, сокрушенные собственною гордостью. Мысли, стремящияся к самоуслаждению, ублажают себя тем, что оне не первые, но и не последние рабы счастия. Подобно глупым нищим, посаженным в колодки, оне, чтобы заглушить свой стыд, утешают себя тем, что многие уже подвергались и будут еще подвергаться той-же участи. Так-то оне свое несчастие переносят на спины других, подвергавшихся тому-же наказанию, и это доставляет им своего рода облегчение... Вот и я один разыгрываю теперь из себя множество лиц, из которых нет ни одного довольного своим положением. Иногда я воображаю себя королем; меня начинает мучить мысль об измене, и я принимаюсь жалеть, зачем я не нищий, и вот я делаюсь нищим. Затем, близкое знакомство с гнетом нужды доказывает мне, что гораздо лучше быть королем, и вот я опять король, но тотчас меня свергает с престола Болинброк, и тут же я делаюсь ничем. Но чем бы я ни был, ни я, ни другие люди этого человечества не найдут здесь удовлетворения, покуда не достигнут высшого блага - уничтожения (Звуки музыки). Откуда это доносится музыка? О, прошу вас, соблюдайте такт! Ведь и сладчайшая музыка становится невыносимой, когда, не соблюдая меры, играют не в такт. Тоже самое и в музыке человеческой жизни: у меня для музыки был такой утонченный, чуткий слух, что я подмечал ничтожнейший разлад в звуках слегка разстроенной струны, а когда необходимо было заметить разлад в музыке моей страны, чутья этого у меня не хватило, и мой слух не в силах был во время уловить режущей ухо разноголосицы между моей властью и моим временем. Я понапрасну тратил время, а теперь оно вымещает это на мне, так-как оно превратило меня в часы. Мои мысли - минуты, каждую секунду которых обозначают мои вздохи, мои пальцы, неустанно утирающия слезы, словно послушные движению маятника, заменяют часовые стрелки, указывая эти секунды на невидимом циферблате моих глаз, а раздирающие душу стоны заменяют колокол, отбивающий в моем сердце один час за другим. Итак, вздохи, слезы, стоны указывают минуты, часы, вообще течение времени, но мое время уносится быстро гордым и радостным торжеством Болинброка, тогда-как я сам разыгрываю из себя болвана, стучащого молотком, когда наступает время бить часам! О, эта музыка доводит меня до умоизступления! Хоть-бы она поскорее перестала. Говорят, будто музыка возвращает сумасшедшим разсудок; за то человека, не лишенного разсудка, она может довести до сумасшествия! Тем не менее, великое спасибо той доброй душе, которая старается развлечь меня этими звуками, потому что такая заботливость служит доказательством любви, а любовь к Ричарду весьма редкая жемчужина в этом мире, где все властно царит ненависть.

Конюх. Привет вам, царственно благородный принц.

Ричард. Благодарю, мой благородный пэр. Впрочем самого дешевого из нас не оценят и в десять гротов. Кто ты такой и как попал ты сюда, куда никто не ходит кроме угрюмой собаки, приносящей мне пищу, чтобы долее поддерживать существование моего злополучия?

Конюх. Государь, я служил у тебя на конюшне, когда ты был еще королем. Проезжая мимо этого замка в Иорк я, разумеется, не без труда выпросил позволение еще раз взглянуть на лицо бывшого моего царственного повелителя. О, как больно защемило мое сердце, когда, в день коронования нового короля, я увидал Болинброка едущим по улицам Лондона на великолепном варварийском коне, на котором ты выезжал так часто, и которого я так заботливо объездил.

Ричард. А! он ехал на моем варварийце? Скажи мне, любезный друг, как шел под королем мой любимый конь?

Конюх. Он выступал гордо, словно гнушаясь землей.

Ричард. Это животное, которое я чуть не каждый день кормил из своих царственных рук хлебом, гордилось, что на его спине сидел Болинброк, гордилось, что новый король треплет его по шее! И что-же, мой варвариец ни разу не споткнулся? Когда каждую гордыню ожидает падение, как могло случиться, что мой конь не грохнулся на землю и не сломил шеи гордецу, только по праву захвата усевшемуся у него на спине? Нет, нет, прости, добрый мой конь! Возможно-ли негодовать на тебя за то, что ты создан для того, чтобы человек тебя седлал, чтобы ты возил его на себе? Я же был рожден не лошадью, а между тем на меня, как на осла взвалили громадную тяжесть, меня пришпорили и ведут в поводу по приказанию Болинброка.

Входит Тюремщик, неся блюдо.

Тюремщик (конюху). Прочь с дороги, любезный! Долее оставаться здесь тебе нельзя.

Ричард. Если ты любишь меня, уходи! Пора!

Конюх. Сердце доскажет то, чего не посмел досказать м°ь язык (Уходит).

Тюремщик. Неугодно-ли вам будет покушать, милорд.

Ричард

Тюремщик. Нет, милорд, не смею. Сэр Пирс Экстон, недавно прибывший сюда от короля, запретил мне это делать.

Ричард. К чорту и Генриха Ланкастра, и тебя! Терпение мое изсякло; мне надоело повиноваться! (Бьет его).

Тюремщик. Помогите! Помогите!

Входит Экстон с вооруженными служителями.

Ричард. Что это значит? Что нужно смерти, когда она нападает на меня с таким ожесточением?.. А ты, негодяй, собственною рукою доставляешь оружие для своей смерти! (Вырывает меч у одного из служителей и убивает последняго). Ступай, пополни собою пустое место в аду! (Убивает другого служителя; вслед за тем Экстон наносит смертельный удар ему самому). Тот, чья рука доводит меня до головокружения, вечно да горит в неугасаемом огне! Экстон, твоя свирепая рука запятнала королевскою кровью землю твоего короля! Лети, моя душа, возносись выше! жилище отведено тебе под небесами, тогда-как грубая моя плоть опускается все ниже к земле, чтобы на ней умереть! (Умирает).

Экстон мне, что я поступаю хорошо, начинает убеждать меня, что мой поступок занесен в список адских деяний. Доставлю этого умершого короля королю живому. Других пусть унесут и предадут погребению (Уходят).

СЦЕНА VI.

Комната в Уиндзорском замке.

. Дорогой дядя Иорк, вот последния полученные нами известия: - мятежники сожгли в Глостэршире наш город Чичестэр; но взяты-ли они в плен или убиты, нам неизвестно (Входит Норсомберленд). Добро пожаловать, милорд. Что нового?

Норсомберленд этой бумаги (Подает королю бумагу).

Болинброк. От души благодарим тебя, любезный Пэрси, за услуги; за свои труды ты получишь вознаграждение, достойное твоих высоких качеств.

Входит Фитцуотэр.

. Государь, я отправил из Оксфорда в Лондон головы Брокаса и сэра Бэнета Сили, двух отъявленнейших и опаснейших мятежников, замышлявших убить вас в Оксфорде.

Болинброк. И твои старания, Фитцуотэр, не будут забыты. Твои доблести мне хорошо известны.

Входит Пэрси, ведя за собою Епископа Карляйского.

Пэрси и понесть за свою гордыню должную кару.

Болинброк. Вот твой приговор, Карляйль - избери себе какое нибудь тайное убежище, какую-нибудь обитель, где благочестие соблюдалось бы строже, чем соблюдал его ты, и живи там с миром, живи тихо, и тогда ты умрешь избавленным от каких-бы то ни было преследований, потому что, хотя ты и был постоянно моим врагом, но я всегда замечал в тебе яркие проблески высокой чести.

Входит Экстон; за ним служители несут гроб.

Экстон

Болинброк. Экстон, я тебя не благодарю, потому что ты роковою своею рукою совершил такое деяние, которое падет на мою голову и на все это славное государство.

Экстон. Я совершил это деяние вследствие слов, государь, слышанных мною от вас-же самих.

. Еще не значит, что тот, кто нуждается в яде, любит его, поэтому и я тебя не люблю. Хотя я и желал Ричарду смерти, убийцы мне ненавистны, а убитые становятся мне милы. Вместо награды, довольствуйся укорами совести, но не жди от меня ни одобрения, никаких-бы то ни было королевских милостей. Вместе с Каином броди во мраке ночи и никогда не смей показывать своего лица при свете дня, при сиянии лучезарного солнца! Заверяю вас честью, милорды: - я глубоко скорблю, что мое едва зарождающееся величие уже забрызгано кровью. Присоедините свою печаль к моей печали и немедленно облекитесь в черные одежды скорби. Чтобы смыть с своей преступной руки эту кровь, я предприму поход в Святую Землю. Идите за мною, уныло понуря голову, и почтите слезами безвременно погибшого человека, покоящагося в этом гробу (Уходят).