Много шума из ничего.
Действие третье.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Сад Леонато.

Входят: Геро, Маргарита и Урсула.

Геро. Милая Маргарита, сбегай, пожалуйста, в залу, там ты увидишь мою кузину Беатрису, разговаривающую с принцем и с Клавдио; шепни ей на ухо, что я и Урсула, мы гуляем в саду и все разговариваем о ней, скажи ей, что ты подслушала нас и посоветуй ей пройти тайком в тенистую беседку, которую ограждает от лучей солнца жимолость, выросшая на них, подобная тем любимцам, возвеличенным властелином, противопоставляющим свое величие взлелеявшей их власти! Скажи ей, чтобы она спряталась там. Вот твое поручение, исполни его в точности и оставь нас однех.

Маргарита. Я сейчас же приведу ее сюда, ручаюсь вам.

Геро. И так, Урсула, когда Беатриса придет, мы должны, прогуливаясь по этой аллее, говорить только о Бенедикте. Когда я скажу его имя, твое дело будет расхвалить его так, как не был расхвален еще ни один мужчина. Что касается меня, то я должна говорить тебе только о том, что Бенедикт страдает любовью к Беатрисе: стрела маленького Купидона имеет свойство ранить слухом. Ну, начинай-же...

(Беатриса показывается вдали).

Вот посмотри: Беатриса, как пигалица, скользит по земле, чтобы подслушать наш разговор.

Урсула. Самое большое удовольствие рыбной ловли заключается в том, чтобы видеть, как рыбка, рассекая своими золотистыми веслами серебристую влагу, жадно впивается в предательский крючек. Там и мы увидим Беатрису, которая скрылась уже под тенью каприфолий. За меня не бойтесь, свое дело в разговоре я хорошо исполню.

Геро. Ну, так подойдем к ней поближе, чтобы её ухо ничего не потеряло из сладостно-обманчивой приманки, которую мы предназначаем ей... Нет, право, Урсула, она слишком высокомерна; я ведь знаю, она даже и сурова, как сокол на скале.

Урсула. Но уверены-ли вы, что Бенедикт так страстно любит Беатрису?

Геро. Так говорят принц и мой жених.

Урсула. И он поручил вам сказать ей об этом?

Геро. Они поручили мне объяснить ей это, но я посоветовала им, если они любят Бенедикта, уговорить его преодолеть эту страсть и никогда не сознаваться в ней Беатрисе.

. Но почему вы это сделали?Разве этот синьор не заслуживает такого прекрасного ложа, как ложе Беатрисы?

Геро. О, бог любви! Я ведь знаю, что Бенедикт достоин всего того, что может быть даровано мужчине. Но природа никогда еще не создавала женского сердца более гордого, чем сердце Беатрисы. Призрение и насмешки искрящиеся в её глазах, презирающих все, на что они глядят, её ум такого высокого о себе мнения, что все остальное кажется ничтожным. Она не может любят, она не может ни понимать, ни чувствовать страсти,- так обольщена она собой.

Урсула. Конечно, и я так думаю, а поэтому, и в самом деле было бы не хорошо, чтоб она узнала о любви Бенедикта: она бы насмеялась только над ним.

Геро. Да, ты говоришь истинную правду. Я еще никогда не встречала человека, как бы он ни был умен, благороден, молод, красив, над которым бы она не посмеялась. Если он белокур,- она готова поклясться, что такой синьор годится ей в сестры. Если он смугл,- она говорит что природа, создававшая Антика, смазала его грязью. Если он высок - то похож на тупое копье. Если мал - то значит он скверно обделанный агат. Если хорошо говорит - то похож на флюгер, поворачиваемый всеми ветрами. Если молчалив,- значит пень, ничем недвижимый. Так она извращает каждого, и никогда ни правде, ни добродетели не отдаст того, чего требуют заслуга и простота.

Урсула. Да, правда, правда, такая язвительность далеко не похвальна.

Геро. Конечно, быть такой злой, пренебрегающей всякими приличьями не похвально. Но кто осмелится ей это сказать? Еслибы я попробовала ей это сказать, она бы подняла меня на смех, засмеяла-бы меня и уничтожила своими насмешками. Так пусть-же и Бенедикт, подобно скрытому огню, истощается в вздохах и угасает молча. Такой конец все же лучше, чем смерть от насмешек, которая также ужасна, как смерть от щекотания.

Урсула. Однако, поговорите с нею; послушайте, что она скажет.

Геро. Нет, нет, я лучше пойду к Бенедикту и посоветую ему побороть в себе эту страсть; я готова даже придумать какую-нибудь приличную ложь, которая бы очернила мою кузину: ведь не знаешь, как много какой-нибудь злой намек может отравить любовь.

Урсула. О, не обижайте так вашу кузину. Не может-же она, с её живым и острым умом, какой признается за нею всеми, отказать такому достойному человеку, как синьор Бенедикт.

Геро. Он - единственный истинно достойный человек во всей Италии, за исключением, конечно, моего дорогого Клавдио.

Урсула. Прошу вас, не сердитесь на меня, синьора, за то, что я выскажу мою мысль: синьор Бенедикт, по красоте, манерам, уму и храбрости слывет первым во всей Италии.

Геро. Действительно, он пользуется прекрасной репутацией.

Урсула. Прежде, чем он приобрел ее, он ее заслужил своею доблестию. Когда-же ваша свадьба, синьора?

Геро

Урсула (тихо). Она попалась, ручаюсь вам, мы поддели ее, синьора.

Геро. Если это действительно так, то значит любовь зависит от случайности. Одних Купидон ранит стрелами, а других ловит сетями (Геро и Урсула уходят).

Беатриса (выходя). Что за огонь в моих ушах? Неужели это правда? Неужели-же я уже так осуждена за мою гордость и насмешливость? Ну, так прощай, насмешливость, прощай, девственная гордость! Доброе имя не остается позади такой гордости! Люби, Бенедикт: я вознагражу тебя, приручив мое дикое сердце к твоей ласкающей руке. Если ты меня любишь, моя нежность позволит тебе скрепит нашу любовь священным союзом, ибо говорят, что ты заслуживаешь этого. А я... я знаю это, лучше чем по слухам. (Уходит),

СЦЕНА II.

Комната в доме Леонато.

Входят: Дон Педро, Клавдио, Бенедикт и Леонато.

Дон Педро. Я останусь здесь только на вашу свадьбу, а потом отправлюсь в Аррагонию.

Клавдио. Позвольте мне, ваше высочество, проводить вас туда.

Дон Педро. Нет, это значило бы помрачить блеск твоей свадьбы, это было бы то же самое, что показать ребенку его новое платье и затем запретить ему носить его. Я только осмелюсь просить Бенедикта сопутствовать мне, потому что с самой верхушки своей головы до пяток он сама веселость. Он раза два или три уже перерезал тетиву Купидона, и маленький палач не смеет уже стрелять в него. Его сердце также звучно, как колокол, а его язык играет роль языка колокола, потому что то, что его сердце думает, его язык высказывает.

Бенедикт. Эх, господа, я далеко ужь не тот, чем был прежде.

Леонато. И я то же говорю: вы, кажется, стали степеннее.

Клавдио

Дон Педро. Он предпочтет быть повешенным, этот пустозвон; во всем его теле нет ни капли чистой крови, которая могла бы вспыхнуть от любви; если он мрачен, то, значит, у него нет денег.

Бенедикт. У меня болят зубы.

Дон Педро. Ну, так выдерните больной зуб.

Бенедикт. Ужь лучше повесить его.

Клавдио. Вас сначала повесят, а потом ужь выдернут зуб.

Дон Педро. Как! Ты и в самом деле вздыхаешь от зубной боли?

Клавдио. Это просто флюс, или какой-нибудь чирей.

Бенедикт. Хорошо говорить вам: всякий может преодолеть боль, но не тот, кто ее испытывает.

Клавдио. А я все-таки утверждаю, что он влюблен.

Дон Педро шароварах, а кверху от пояса - испанцем, без колета... Кроме этой любви ко всем этим глупостям, к которым он, повидимому, пристрастился, он еще не спятил с ума от той любви, которую ты в нем предполагаешь.

Клавдио. Если он не влюблен в какую-нибудь женщину, то, значит, нельзя верить старым приметам. Он каждое утро чистит свою шляпу: что это означает?

Дон Педро. Видел его кто-нибудь у цирульника?

Клавдио. Нет, но мальчишку цирульника у него видели и старым украшением его щек уже набито несколько мячиков.

Леонато. Действительно, отсутствие бороды сделало его более моложавым.

Дон Педро. Он, кроме того, натирается амврой,- теперь понимаете, чем это пахнет?

Клавдио. Не всели это равно, что сказать, что юнец влюблен.

Дон Педро. Но самая главная примета, это - его меланхолия.

Клавдио. А прежде, разве он умывался так часто?

Дон Педро. А может быть и румянится? Я ведь слышал, что об этом уже поговаривают.

Клавдио

Дон Педро. Действительно, это указывает на печальное для него обстоятельство. Заключим же, заключим, что он влюблен.

Клавдио. А я так знаю, в кого он влюблен.

Дон Педро. Хотел бы и я знать, кто она: я уверен, что она и не слыхала о нем.

Клавдио. Напротив; знает даже все его недостатки, но все-таки умирает от любви к нему.

Дон Педро. Ее бы следовало похоронить вверх лицом.

Бенедикт. Все это прекрасно, а только этим вы не заговорите зубной боли. Почтенный синьор, пойдемте со мною: я придумал восемь или девять умных слов, которых эти куклы не должны слышать (Бенедикт и Леонато уходят).

Дон Педро. Клянусь жизнью, что он заведет речь о Беатрисе.

Клавдио. Наверно. Геро и Маргарита, должно быть уже разыграли комедию с Беатрисой, и теперь эти два медведя не будут больше грызться, когда встретятся.

Дон Жуан. Государь и брат, Бог в помощь.

Дон Педро. Здравствуйте, брат.

Дон Жуан. Если у вас есть свободное время, я-бы хотел с вам поговорить.

Дон Педро. Наедине?

Дон Жуан. Да, если позволите. Однако, граф Клавдио может присутствовать, потому что то, что я хочу сказать, касается его.

Дон Педро. В чем-же дело?

Дон Жуан (к Клавдио). Вы располагаете завтра венчаться?

Дон Педро. Вы ведь знаете, что он располагает.

Дон Жуан. Этого я еще не знаю, пока он не знает того, что я знаю.

. Если существует какое-нибудь препятствие, то объясните его, прошу вас.

Дон Жуан. Вы можете предполагать, что я не люблю вас; но подождите будущего, а теперь будьте более ко мне справедливы, принимая во внимание то, что я вам сейчас скажу. Что-же касается моего брата, то он, как кажется, очень к вам расположен; он из дружбы к вам помог устроить предполагаемую свадьбу. Но это без сомнения, плохая услуга и совершенно напрасный труд!

Дон Педро. Да в чем-же дело?

Дон Жуан. Я и пришел сюда, чтобы сказать вам, в чем дело; говоря коротко (ибо и без того она ужь слишком долго заставляет говорить о себе), эта девица неверна.

Клавдио. Кто? Геро?

Дон Жуан. Она. Геро Леонато, ваша Геро,чья угодно Геро.

Клавдио. Неверна?

Дон Жуан. Это слово слишком еще мягко, чтоб дать понятие о её испорченности. Я-бы мог употребить более резкие выражения: придумайте более унизительное слово, и я применю его к ней. Не удивляйтесь, подождите дальнейших сведений; пойдемте сегодня ночью и вы увидите, как лазят в окно её комнаты даже накануне её свадьбы... Если ваша любовь и после этого не испарится, то женитесь на ней завтра; но для вашей чести лучше было-бы оставить это намерение.

Клавдио. Может-ли это быть?

Дон Педро. Этому я не могу поверить.

. Если не решаетесь верить тому, что видите, то не сознавайтесь в том, что знаете. Если хотите идти со мной, я достаточно вам покажу, а когда увидите и услышите еще более,- действуйте, как хотите.

Клавдио. Если этой ночью я увижу нечто такое, вследствие чего не захочу на ней жениться завтра, то в церкви, где должно происходить венчание, я осрамлю ее при всех.

Дон Педро. А так как я помогал тебе добиться её руки, то присоединюсь к тебе, чтобы опозорить ее.

Дон Жуан. Больше не хочу порочить ее прежде, чем вы не сделаетесь моими свидетелями. Потерпите до ночи, и тогда все объяснится само собой.

Дон Педро. Какой нечаянный поворот!

Клавдио. Какое ужасное несчастие!

Дон Жуан. Какое несчастие, предотвращенное вовремя. Вот что вы скажете, когда увидите, что будет (Уходят).

СЦЕНА III.

Улица.

Входят: Крушина и Палка со стражею.

Крушина. А скажите-ка, честные и верные-ли вы люди?

Палка. Конечно; в противном случае им-бы пришлось рискнуть спасением их души и тела.

. Нет, такое наказание было-бы для них слишком слабо, так как рассчитывали на их преданность, когда их выбирали в стражи принца.

Палка. Ну хорошо. Отдавай приказ, сосед Крушина,

Крушина. Во-первых, кто из вас самый негодный, в констебли?

Первый сторож. Гуг Овсяный Кисель, сударь, или Джордж Каменный Уголь, потому что оба грамотны.

Крушина. Подходи сюда, сосед Каменный Угол. Бог благословил тебя хорошим именем. Быть красивым - это дар судьбы, но грамота - это от природы.

Второй сторож. И то, и другое, почтенный констебль...

Крушина. Ну, да, имеешь. я ведь знаю, что ты хочешь сказать. Прекрасно; за то, что ты красив,- возблагодари Господа, и не чванься; а касательно твоего умения читать и писать, то пожалей его, когда в такой суете не будет никакой надобности. Все здесь думают, что ты первейший болван, а потому способнейший исполнять должность Констебля, а потому бери фонарь. Вот твоя обязанность: хватать всех шляющихся без. дела и приказывать именем принца каждому, кто встретится, останавливаться.

Второй сторож. А если он не захочет остановиться?

Крушина. Ну, тогда, не обращай на него внимания; пусть себе идет, а затем призови остальных сторожей и возблагодари Господа, что избавился от негодяя.

Палка. Если кто не захочет остановиться, значит он не подданный принца.

Крушина. Именно, вам и считаться-то не следует с неподданными принца. Затем на улице вы не должны шуметь, ибо... ибо болтать вздор дозволительно страже и не может быть допустимо.

. Зачем болтать? лучше всхрапнуть, мы ведь знаем, как должна вести себя стража.

Крушина. Ты говоришь как старый служака и самый мирный сторож, ибо, не знаю, почему-бы спать было-бы запрещено; смотрите только, чтобы у вас не потаскали аллебарды. Потом должны вы заглядывать во все пивные и приглашать пьяных отправляться в постель.

Второй сторож. А если не захотят отправляться?

Крушина. Ну, тогда оставьте их в покое: пусть протрезвятся, а если и после этого не дадут лучшего ответа, то тогда можете сказать, что они не то, за кого вы их принимали.

Второй сторож. Ладно.

Крушина. Когда встретите вора, можете, в силу вашей обязанности, подозревать его в плутовстве, но все-таки с людьми такого сорта чем меньше будете связываться, тем будет лучше для вашей честности.

Второй сторож. А если мы будем знать, что это вор, должны мы наложить на него руки?

Крушина. По правде, это вы можете делать в силу вашей обязанности; только я думаю, прикоснись к дегтю - запачкаешься. Когда поймаете вора, то самое, благоприличное для вас дело, пусть покажет, что за птица, и улизнет.

Палка. Ты, товарищ, всегда слыл за человека милосерднаго.

Крушина. По истине, правда, я по собственной воле и собаки не повешу, а человека, у которого имеется хоть что-нибудь честное, и подавно.

Палка. Когда услышите, что дитя пищит, вы должны позвать кормилицу, пусть покормит.

. А если кормилица спит и не хочет слышать?

Крушина. Ну, тогда идите с миром; пусть сам ребенок разбудит ее своим криком, ибо овца, не внемлящая блеянию своего ягненка, никогда не ответит на мычание теленка.

Палка. Истинная правда.

Крушина. Тут и конец вашим обязанностям. Твое дело, кажется, должно состоять в том, чтобы быть представителем собственного лица принца; если встретишь ночью принца, можешь схватить его.

Палка. Ну, этого, клянусь Богородицей, он, пожалуй, не может.

Крушина. Я готов держать пари на пять шиллингов против одного со всяким, кто знает предписание, что может. Разумеется, не без позволения самого принца! Ибо, понятно, стража никого не должна обижать, а разве не обида - схватить кого-нибудь против его воли?

Палка. Клянусь Богородицей, по моему, так.

Крушина. Ха, ха, ха! Ну, ребята, доброй ночи; если что случится поважнее,- позовите меня. Следуйте советам товарищей и своим собственным. Ну, прощайте. Пойдем, сосед.

Второй сторож. Теперь, братцы, мы знаем свое дело: пойдем, посидим тут на скамейке, у церкви, часиков до двух, а там и в постельку!

Крушина. Еще словечко, добрые соседи, прошу вас, охраняйте особенно дом синьора Леонато: завтра у него свадьба, а потому там сегодня большая суматоха. Ну прощайте, держите ухо востро, прошу вас (Крушина и Палка уходят).

Входят Боракио и Конрад.

Боракио. Эй, Конрад!

(тихо). Тише! не трогаться.

Боракио. Конрад!

Конрад. Я здесь, брат, у твоего локтя.

Боракио. То-то локоть-то у меня чесался: думаю, не чесотка-ли.

Конрад. За мной ответ, а пока продолжай рассказ.

Боракио. Так станем вот сюда, под навес; видишь, дождик накрапывает, а я, как истинный пьяница, выболтаю тебе все.

Сторож (тихо). Должно быть какая-нибудь плутня, братцы; держи ухо востро!

Боракио. Ну, так знай: у Дон Жуана я заработал тысячу дукатов.

Конрад. Неужто плутня нынче стала так дорога?

Боракио. Спроси лучше, неужто плуты стали так богаты? Если богатый плут нуждается в бедном плуте, то, значит, бедный плут может запрашивать какую угодно цену.

. Удивительные дела!

Боракио. Это показывает только, что ты еще новичек. Ты знаешь, что для человека все равно, какой фасон коллета, шляпы или плаща.

Конрад. Ну, да, это все ведь платье.

Боракио. Я говорю тебе о фасоне.

Конрад. Ну, да, фасон значит фасон.

Боракио. Гм! Я так тоже могу сказать, что дурак значит дурак! Не видишь, что-ли, ты, какой скверный вор тот фасон?

Сторож (тихо). Я знаю этого сквернавца: все семь лет занимается воровством и везде шляется как настоящий джентльмэн; я хорошо помню его название.

Боракио. Ничего ты не слышал?

Конрад. Нет, ничего. Это просто флюгер на крыше.

Боракио. Так вот я тебе и говорю: фасон - сквернейший вор. Посмотри только, как кружит он все горячия головы от четырнадцати до тридцати-пяти-летнего возраста! То оденет их точно фараоновых солдат, как на закопченных картинах, то точно жрецов Ваала, как на старых церковных окнах, то точно вылинявших Геркулесов на изъеденных червями коврах, у которых мизняец так-же массивен, как и палица.

. Все это я вижу и вижу также, что фасон больше изнашивает нарядов, чем человек. Но закружилась разве от неё и у тебя даже головы до того, что ты от своего рассказа перескочил к фасону?

Боракио. Нисколько... Так знай-же: нынешней ночью я любезничал с Маргаритой, горничной синьоры Геро и называл ее именем Геро; а она, высунувшись из окна своей госпожи, раз тысячу пожелала мне покойной ночи. Но все это я рассказываю тебе как попало. Следовало-бы, прежде всего, рассказать тебе, как принц и Клавдио, приведенные, поставленные и предупрежденные Дон Жуаном, присутствовали в саду при этом любовном свидании.

Конрад. И приняли Маргариту за Геро?

Боракио. Да, двое из них, принц и Клавдио, но дьявол Дон Жуан отлично знал, что это была Маргарита; частью благодаря его клятвам, околдовавшим их, частью благодаря обманчивой темной ночи, но, главным образом, благодаря моему ловкому плутовству, подтвердившему все клеветы Дон Жуана, Клавдио ушел в бешенстве, поклявшись, что завтра утром в церкви, при всем собрании, опозорит ее рассказом о том, что он видел сегодняшнею ночью, и возвратит ее домой без мужа.

1-й сторож. Стойте, именем принца.

2-й сторож. Позовем настоящего констебля. Мы накрыли такое страшное мошенничество, какого свет еще не видывал.

1-й сторож. И некий Сквернавец между ними; я его знаю: он с локоном.

Конрад. Что вы, любезнейший? Что вы?

2-й сторож. Доберемся мы до твоего Сквернавца, будь покоен.

. Любезнейший...

1-й сторож. Зажми глотку, мы вас обвиняем повинуйтесь, мы приказываем вам следовать за нами.

Боракио. В хорошем положении очутимся мы, когда они подымут нас на свои аллебарды.

Конрад. Да, мы будем в положении, это верно. Ну, вперед, мы повинуемся вам (Уходят).

СЦЕНА IV.

Комната в доме Леонато.

Входят: Геро, Маргарита, Урсула.

Геро. Милая Урсула, разбуди мою кузину Беатрису и попроси ее встать.

Урсула. Сейчас, синьора.

Геро. И попроси ее прийти сюда.

Урсула. Хорошо (Уходит).

Маргарита. По правде сказать, другой воротничек был бы вам более к лицу.

Геро. Нет, оставь меня, милая Маргарита, я этот надену.

. Да, право-же, он не так хорош; я уверена, что и кузина ваша скажет то же самое.

Геро. Кузина - сумасшедшая, да и ты вместе с нею. Не надену другого.

Маргарита. Ваш новый головной убор мне очень нравится; я бы только предпочитала, чтобы волосы были чуточку потемнее, а ваше платье прелестно. Я видела платье миланской герцогини, которое так хвалили.

Геро. Оно, говорят, еще лучше.

Маргарита. Нет, клянусь честью, в сравнении с вашим оно не более, как ночной капот. Материя, шитая золотом, обложенная серебром, рукава, унизанные жемчугом, и двойные полы, обшитые кругом голубою битью. По по красивому, изящному и прелестному покрою ваше платье в десять раз лучше.

Геро. Дай Бог, чтобы оно весело носилось; у меня как-то тяжело на сердце.

Маргарита. Вскоре будет еще тяжелее от тяжести мужчины.

Геро. Фи! как тебе не стыдно?

Маргарита. Чего-же стыдиться? Что я говорю о том, что законно? Разве брак не почтенное дело даже для нищаго? А разве ваш жених не почтенен даже и не будучи женат? Вам, кажется,- извините,- хотелось-бы, чтоб я сказала: муж? Если дурная мысль не скрывается под правдивым словом, то я ничего обидного не сказала. Разве есть что нибудь дурное сказать: от тяжести мужа? Ничего, я думаю если дело касается законного мужа и законной жены; в, противном случае, было-бы легко, а не тяжело. Вот спросите хоть у синьоры Беатрисы.

Входит Беатриса.

Геро. Здравствуй, кузиночка.

Беатриса. Здравствуй, милая Геро.

Геро. Что с тобой? Отчего говоришь ты в таком болезненном тоне?

Беатриса

Маргарита. А вы спойте нам "Свет любви"; он без тяжелаго припева. Вы будете петь, а я буду танцовать.

Беатриса. Ну, да, "Свет любви" твоим пяткам! Лишь бы у твоего мужа было достаточное количество стойл, а недостатка в телятах наверное не будет.

Маргарита. Какое беззаконное заключение! Топчу его моими пятками.

Беатриса. Теперь уже почти пять часов, кузина. Пора тебе быть готовой. А мне что-то нездоровится, право. Ох!

Маргарита. О ком это вы вздыхаете? О Кречете, коне или Красавце?

Беатриса. О букве К, с которой начинаются все эти слова.

Маргарита. Отлично! Если вы не превратились в турка, то как вам держать путь по звездам?

Беатриса. Что это сумашедшая хочет сказать?

Маргарита. Я? ничего; пусть только Господь Бог пошлет всякому то, что он желает.

Геро. Эти перчатки прислал мне граф; как прекрасно пахнуть!

. У меня, кузина, насморк; ничего не слышу, так тяжело!

Маргарита. Девушка - и тяжела! Сильно, должно быть, простудилась!

Беатриса. О Господи! О Господи! С каких это пор ты стала так остроумничать?

Маргарита. С тех пор, как вы отказались от остроумия. Разве остроумие не идет ко мне?

Беатриса. Оно недостаточно заметно; ты бы приколола его к шляпе... Право, мне что-то нездоровится.

Маргарита. Возьмите немного чистого carduus benedictus и приложите к сердцу: это самое лучшее средство против тошноты.

Геро. Ты уколола ее кудрявым волчецом.

Беатриса. Benedictus? почему Benedictus? На что ты намекаешь этим Benedictus?

Маргарита. Намекаю? Нет, говоря правду я ни на что не намекаю; просто говорю о кудрявом волчеце. Может быть, вы думаете, что я считаю вас влюбленной? Нет, клянусь Богородицей, не на столько я еще глупа, чтоб думать, что вздумается; не хочу даже думать того, что могу думать; да и чтоб я ни подумала в своем сердце, я все-таки не могла-бы подумать,что могла-бы подумать, что вы влюблены, влюбитесь и вы можете быть влюблены. Однако, ваш Бенедикт был-же таким точно, а теперь стал человеком: клялся, что никогда не женится, а теперь, наперекор своему сердцу, уписывает свою пищу, не ворча. Да вот и вы, переменитесь-ли, не знаю, но мне кажется, что вы глядите такими-же глазами, как все женщины.

Беатриса. Каким ходом пошел твой язык?

Маргарита

Входит Урсула.

Урсула. Пожалуйте, синьора. Принц, граф, синьор Бенедикт, Дон Жуан и все городские красавцы явились провожать вас в церковь.

Геро. Ну, так помогите мне одеться, милая кузина, милая Мег, милая Урсула (Уходят).

СЦЕНА V.

Другая комната в доме Леонато.

Входят: Леонато, Крушина и Палка.

Леонато. Зачем-же ты пришел ко мне, добрый сосед?

Крушина. Чорт возьми, синьор, надобно мне поговорить с вами о деле, которое вас близко касается.

Леонато. Ну, так говори короче, прошу тебя: ты видишь, что мне некогда.

Крушина. Чорт возьми, вижу, синьор.

Палка. Да, истинная это правда, синьор.

Леонато. В чем дело, друзья?

Крушина

Палка. Да, благодарение Господу, я так-же честен, как любой из живущих, то есть такой же старый, как и я, и не честнее, чем я.

Крушина. Пахучия сравнения: palabras, сосед Палка.

Леонато. Соседи, вы скучноваты.

Крушина. Как будет вашей милости угодно, но мы только бедные чиновники герцога. Если бы я был так-же скучен, как король, то мог бы передать всю эту скуку вашей милости.

Леонато. Всю скуку мне? А!

Крушина. Да, будь я даже в тысячу раз скучнее, потому что о вас слышно столько похвал в городе, как и о всяком другом человеке в городе, и хотя я и бедный человек, но рад слышать это.

Палка. И я также.

Леонато. А все-таки я бы хотел узнать,что вы имеете сказать мне.

Палка

Крушина. Старый он человек, синьор, все хочет поболтать; ведь говорят: седина в бороду, бес в ребро. Да поможет нам Господь: на свете есть кое-что поглядеть! Хорошо сказано, сосед Палка... Бог тоже добрый малый... а все-таки, если двое сидят верхом на одной лошади, то одному приходится сидеть позади. Честнейшая душа, синьор, истинно говорю, честнейшая душа, как только может быть честен когда либо ломавший хлеб. Но ведь и Бога надо чествовать: не все люди одинаковы, увы! добрый сосед!

Леонато. Правда, сосед, слишком он короток для тебя.

. Все это дары, данные Богом.

Леонато. Я должен оставить вас.

Крушина

Леонато. Допросите их сами и принесите мне допрос. Я очень занят теперь, как сами видите.

Крушина. Да, довольно будет и этого.

. Прежде чем уйдете, отведайте моего вина. Прощайте.

Входит Слуга.

Слуга. Синьор, вас ждут для передачи вашей дочери её супругу.

Леонато

Крушина. Ну, отправляйся, добрый товарищ, отправляйся к Френсису Каменному Углю; вели принести ему чернильницу и перо: приступим теперь же к допросу этих людей.

Палка. И должны мы сделать это поумнее.

Крушина (Уходят).