Юлий Цезарь.
Действие второе.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Рим. Сад Брута.

Входит Брут.

Брут. Люций! Я даже и по звездам не могу догадаться, насколько близок день. Люций! Люций! Очень жалею, что у меня нет такого недостатка, как сонливость. Да проснись же, Люций!

Входит Люций.

Люций. Ты, кажется, меня звал?

Брут. Принеси светильник в мою рабочую комнату и, когда зажжешь его, скажи мне.

Люций. Повинуюсь, господин (Уходит).

Брут. Смерть его необходима и не для меня,- искать его гибели для себя мне незачем,- а для общественного блага. Ему хочется добиться короны,- тут весь вопрос в том, насколько она его изменит. Ведь именно самые лучезарные дни и выводят ехидн, а это заставляет ходить осторожнее. Если мы коронуем его, тогда... тогда, конечно, мы дадим ему и жало, и возможность вредить, когда ему вздумается. Но величие делается злоупотреблением только тогда, когда отделяет милосердие от власти. Если же говорить правду,- Цезарь никогда не подчинял рассудка своим страстям. Но ведь известно, что смирение служит лестницей для юных честолюбцев, что на нее посматривают только взбирающиеся, а взобравшийся обращается к ней спиною и глядит в облака, относясь с презрением к нижним ступеням, по которым взбирался. То же может сделать и Цезарь; но, чтобы он не мог, необходимо предотвратить такое зло. Если он теперь еще не оправдывает враждебного к нему расположения, расположение это оправдывается тем, что всякое новое повышение неминуемо приведет его к той или другой крайности. Поэтому будем смотреть на него, как на еще не выведшуюся змею, которая, вылупившись из яйца, сделается такою же зловредной, как и весь змеиный род. Лучше умертвить гадину, пока она еще в скорлупе.

Люций возвращается.

Люций. Светильник зажжен. Но вот, отыскивая кремень я нашел на окне эту запечатанную бумагу; я наверное знаю, что её там не было, когда я пошел спать.

Брут. Ступай, спи: ночь еще не миновала. Ведь завтра, мальчик, кажется, Иды Марта?

Люций. Не знаю.

Брут. Ступай, загляни в календарь и скажи мне.

Люций. Сейчас (Уходит).

Брут. Огненные испарения вспыхивают в воздухе так часто, что записку можно прочесть и здесь (Развертывает бумагу и читает). "Ты спишь, Брут! Проснись и взгляни на себя. Неужто Рим... и прочее. Говори, рази и спасай! Брут, ты спишь - пробудись!" Такого рода записки мне подбрасывали в последнее время очень часто, и я их поднимал. "Неужто Рим... и прочее". Неужели мне эти слова придется пополнить так: "Неужто Рим должен склонить выю под гнет одного человека?" Что! Рим? Мои предки прогнали Тарквиния со стогнов Рима, как только его провозгласили царем.- "Говори, рази и спасай!" Меня убеждают говорить, разить? Если, о Рим, придется тебя спасать, клянусь, ты будешь вполне удовлетворен рукою Брута!

Люций возвращается.

Люций. Господин, четырнадцать дней марта уже миновали.

Брут. Хорошо (Стучатся). Посмотри, кто там стучится (Люций уходит). С первой-же попытки Кассия возстановить меня против Цезаря я совсем лишился сна. Промежуток между совершением страшного дела и первым к нему побуждением подобен чудовищному призраку или страшному сновидению; в это время между духом и его смертоносными орудиями происходит совет, и во всем существе человека, словно в маленьком государстве, царят смуты.

Люций. Это твой зять, Кассий; он желает тебя видеть.

Брут. Он один?

Люций. Нет, с ним еще несколько человек.

Брут. Знакомых?

Люций. Не знаю. Я никак не мог разглядеть их лиц, потому что они совершенно закрыты надвинутыми на глаза шапками и приподнятыми тогами.

Брут. Впусти их (Люций уходит). Это соумышленники. О заговор! если тебе и ночью, когда зло предоставлено наибольшей свободе, стыдно показать свое опасное чело, где-же днем найдешь ты достаточно темный вертеп, чтобы скрыть чудовищное твое лицо? Не ищи-же такого вертепа, прикройся лучше личиною улыбки и дружелюбия; потому что, если ты явишься в настоящем своем виде, самый Эреб не будет настолько мрачен, чтобы помочь тебе избавиться от подозрений.

Входят: Кассий, Каска, Деций, Цинна, Метелл Цимбер и Требоний.

Кассий. Мы, кажется, уже слишком нагло нарушаем твой покой. Доброго утра, Брут. Скажи,- мы обезпокоили тебя?

Брут. Я встал по крайней мере уже час тому назад; я не спал всю ночь. Пришедшие с тобою мне знакомы?

Кассий. Все до единаго. И среди них нет ни одного, кто не питал-бы к тебе глубочайшего уважения, чтобы ты имел о себе такое-же мнение, которое составил о тебе каждый благородный римлянин! Это - Требоний.

Брут. Я ему рад.

Кассий. Это - Деций Брут.

Брут. Ему тоже рад.

Кассий. Это - Каска, это - Цинна, это - Метелл Циибер.

Брут. Рад всем. Какие неусыпные заботы стали между вашими глазами и ночью?

Кассий

Деций. Восток ведь в этой стороне? Кажется, начинает светать.

Каска. Нет.

Цинна. Ошибаешься - светает. Эти седые полосы, словно зубами вцепляющиеся в облака,- предвестники дня.

Каска. Вы должны согласиться, что оба ошибаетесь. Если принять в рассчет юность года, солнце восходить вон там, куда указывает мой меч, а это гораздо южнее; месяца через два оно будет восходить ближе к северу; настоящий-же восток вот здесь, за Капитолием.

Брут. Дайте мне поочередно руки.

Кассий. И поклянемся исполнить то, что решили.

Брут. Нет, не надо никаких клятв. Если еще недостаточно положения народа, собственных наших душевных страданий, всех гнусностей настоящего времени,- разойдемся сейчас-же, пусть каждый идет на праздное свое ложе; а высокомерная тирания пусть свирепствует до тех пор, пока мы все, по жребию, не сделаемся жертвами смерти. Но если во всем этом, как я вполне уверен,- недостаточно жгучаго материала, чтоб воспламенить даже трусов, чтобы придать закал мужества легко тающему духу женщин, то, сограждане, чтобы побудить нас к возстанию к чему нам какия-нибудь иные шпоры, кроме самого нашего дела? К чему нам какое-нибудь другое поручительство, кроме обещания молчать, данного римлянами которые, дав это слово, ужь конечно от него не отступятся? К чему какия-нибудь другия клятвы, кроме обязательства, данного честью чести, совершить задуманное или погибнуть, совершая его? Заставьте клясться жрецов, трусов, людей осторожных, старых, обратившихся в слабый остов или слабодушных, приветом встречающих несправедливость,- словом, людей, которых самая неправота дела делает подозрительными! Но не пятнайте чистоты нашего предприятия, нашего ничем не сокрушимого духа предположением, будто наша решимость и наше дело нуждаются в клятве, когда каждая капля крови, движущаеся в каждом римлянине,- и движущаеся благородно,- заставят заподозрить ее в незаконнорожденности, если он нарушит хоть малейшую частичку данного обещания.

Кассий. А какого вы мнения насчет Цицерона? Не попытать-ли нам и его? Я думаю, что он охотно примкнет к нам.

Каска. Мы не должны им пренебрегать.

Цинна. Ни в каком случае.

Метелл. Он необходим. Его серебрящиеся волосы заставят составить о нас хорошее мнение и увеличат число голосов в пользу нашего дела. Все будут говорить, что его разум управлял нашими руками; а наша юность и пылкость, прикрытые его почтенным видом, нисколько не станут бросаться в глаза.

Брут. Нет, на него не рассчитывайте: он никогда не согласится принять участие в деле, задуманном не им самим.

Кассий. Так нечего о нем и думать.

Каска. В самом деле, он не годится.

Деций. Пасть должен один только Цезарь?

Кассий средства, которыми он владеет, так велики, что он легко может повредить всем нам, если только вздумает ими воспользоваться. Для предотвращения этого необходимо, чтоб он пал вместе с Цезарем.

Брут. Нет, Кассий, если мы, отсекши голову, примемся обрубать и члены,- потому что Антоний все-таки не более, как один из членов Цезаря,- поступки наши покажутся уже слишком кровожадными, будут каким-то бешеным неистовством. Будем же жрецами, приносящими жертвы, Кассий, а не мясниками: ведь мы возстаем против духа Цезаря, а дух человека не имеет крови. О, еслиб мы могли сокрушить дух Цезаря, не убивая Цезаря! К несчастию, без пролития крови Цезаря это невозможно. Поэтому, друзья мои, сокрушим его смело, но не зверски; низложим его, как жертву, достойную богов, не терзая, как труп, годный только на то, чтоб быть брошенным собакам. Пусть наши сердца, подобно хитрым господам, побудят своих служителей идти на кровавое дело, а затем для вида негодуют на них. Таким образом мы придадим нашему замыслу вид не чего-то ненавистного, а необходимого, и народ, увидав его в таком свете, назовет нас не убийцами, а избавителями. Что же касается Марка Антония, о нем нечего думать: он настолько же опасен, как опасна рука Цезаря, когда Цезарь останется без головы.

Кассий. И все-таки я его опасаюсь. Глубоко укоренившаеся любовь его к Цезарю...

Брут. Полно, Кассий, не хлопочи об этом. Если он и любит Цезаря, все, что он может сделать, будет касаться только его самого. Он может впасть в уныние и умереть от тоски по Цезарю. Да и этого едва-ли можно от него ожидать, потому что он еще сильнее любит веселье, игры и шумное общество.

Требоний. Он не страшен, зачем же его убивать? Пусть живет; впоследствии он сам будет смеяться над всем этим (Бьют часы).

Брут. Постойте, считайте часы.

Кассий. Часы пробили три.

Требоний. Пора разойтись.

Кассий. Однако еще неизвестно, выйдет-ли сегодня Цезарь из дому. С некоторых пор, наперекор прежнему мнению его о предчувствиях, снах и предсказаниях, он сделался удивительно суеверен. Очень может быть, что странные явления, необычайные ужасы этой ночи и убеждения авгуров помешают ему явиться сегодня в Капитолий.

Деций. На этот счет вы можете быть покойны; если он и вздумает остаться дома, я заставлю его изменить это намерение. Он любит толковать о том, как единорогов обманывают кольями, слонов - ямами, львов - сетями, а людей - лестью; но если я ему скажу, что он ненавидит льстецов, он тотчас же согласится и не заметит, что я этим самым льщу ему как нельзя более. Положитесь на меня: я знаю, как за него взяться; я приведу его в Капитолий.

Кассий. Мы все за ним зайдем.

Брут. В восемь часов, не позже?

Цинна. Никак не позже. Прошу не опаздывать.

Метелл. Кай Лигарий страшно зол на Цезаря за выговор, сделанный ему за похвалу Помпею. Я удивляюсь, как никто не подумал о нем.

Брут

Кассий. Светает; пора-бы нам уйти от тебя. Разойдемтесь, друзья! Пусть каждый помнит, что говорил: докажем, что мы настоящие римляне.

Брут. Смотрите бодро и весело, чтоб даже ваши взоры не обнаружили нашего замысла, и, подобно нашим актерам, не сбивайтесь и не смущайтесь ничем. Прощайте! (Все уходят). Люций! Спит? и прекрасно. Упивайся медовой росою сна. Ты не знаешь ни призраков, ни грез, порождаемых в мозгу человека тяжелыми заботами; оттого-то ты и спишь так крепко.

Входит Порция.

Порция. Брут!

Брут. Что это значит, Порция? зачем поднялась ты так рано? При слабости твоего здоровья, тебе вредно выходить на холодный утренний воздух.

Порция. Но ведь это вредно и тебе. Зачем украдкой покинул ты мое ложе? Вчера за ужином ты вдруг вскочил, скрестил в раздумьи руки, и, вздыхая, начал ходить по комнате. А когда я спросила:- "что с тобою?" ты взглянул на меня так сердито; когда же я повторила вопрос, ты провел рукою по лбу и нетерпеливо топнул ногой. Сколько я ни настаивала, ты не сказал мне ни слова, а только движением руки с досадой показал, чтоб я тебя оставила. Чтоб еще более не раздражать и без того уже слишком раздраженного нетерпеливостью, я оставила тебя, предполагая,что это только следствие дурного расположения духа, которому по временам подвержен всякий. Но ты не ешь, не говоришь, не спишь; еслиб и черты твои изменились настолько же, как твой нрав, я не узнала бы тебя. Дорогой мой господин, скажи мне причину твоей печали.

Брут. Мне нездоровится - вот и все.

Порция. Брут человек благоразумный; еслиб он был нездоров, то, конечно, принял бы меры, чтоб избавиться от нездоровья.

Брут. Я и принимаю их, любезная Порция. Ступай и спи спокойно.

Порция. Брут нездоров и думает, будто полезно ходить полуодетым и вдыхать в себя пары туманного утра. Брут болен, а между тем оставляет здоровое ложе, чтоб подвергнуть себя опасной заразе ночи, чтобы усилить болезнь сырым, еще не очистившимся воздухом. Нет, Брут, тебя мучит какой-нибудь душевный недуг, и я, как твоя жена, должна его знать. На коленях умоляю тебя когда-то славившеюся красотою моею, всеми твоими клятвами любви, великою клятвой, которая, сочетав нас браком, слила в одно существо,- открой все мне, твоей половине, повторению тебя же самого: отчего ты так печален и что за люди приходили к тебе ночью? Их было шесть или семь человек, и они даже от мрака ночи закрывали тогами свои лица.

Брут. Полно, добрая Порция, не преклоняй колен.

Порция. Я не преклоняла-бы их, еслиб ты, Брут, был добрым. Скажи, разве в нашем брачном условии было сказано, что я не должна знать твоих тайн? Разве только в некоторых, весьма ограниченных случаях, я не то, что ты сам? Я жена твоя не для того только, чтоб разделять твою трапезу, твое ложе и быть иногда твоею собеседницею. Разве я живу только в сенях твоего благорасположения? Если так - Порция не жена Брута, а его наложница.

Брут. Ты добрая, верная жена, также для меня драгоценная, как и красные капли, движущиеся в моем опечаленном сердце.

Порция Неужели ты думаешь, что, имея такого отца, такого мужа, я не тверже всего остального моего пода? Скажи, что решили вы; я никому этого не открою. Чтоб испытать мою твердость, я нарочно нанесла себе рану вот сюда, в бедро. Доказав силу перенесть это безмолвно, неужели я не сумею, сохранить тайны моего мужа?

Брут. О, боги, сделайте меня достойным такой благородной жены! (Стучатся). Кто-то стучится. Ступай в свою опочивальню, Порция. Скоро все тайны моего сердца будут и твои; я поведаю тебе все мои заботы, объясню все письмена, начертанные на моем челе. Ступай же скорее (Порция уходит).

Появляются: Люций и Лигарий.

Кто там стучится, Люций?

Люций. Вот какой-то больной хочет с тобой переговорить.

Брут. Кай Лигарий, о котором говорил Метелл. Оставь нас, Люций (Люций уходит). Что с тобою, Лигарий?

Лигарий. Позволь слабому моему языку пожелать тебе доброго утра.

Брут. Хорошее же время выбрал ты, любезный Лигарий, чтобы надеть повязку! Очень жалею, что ты нездоров.

Лигарий. В том случае, если у Брута на уме есть какое-нибудь благородное предприятие, я здоров.

Брут. У меня, действительно, есть на уме предприятие, и я бы сообщил его тебе, еслиб ты не был болен.

Лигарий. Клянусь всеми богами, перед которыми преклоняется Рим, я тут же скину с себя болезнь. Ты, душа Рима, доблестный потомок славного рода, как могучий заклинатель, мигом исцелил мой захиревший дух. Теперь скажи только в чем дело, и я побегу, пущусь на всевозможное и добьюсь всего, что нужно. Говори же, что мне делать.

Брут. Дело, которое возвратит больным утраченное здоровье.

Лигарий. Нет-ли также здоровых, которых нужно сделать больными?

Брут. Да, придется сделать и это, любезный Лигарий. Я объясню тебе все по дороге к тому, кого касается дело.

Лигарий. Иди же. С сердцем, одушевленным новым пламенем, я следую за тобою, хотя мне неизвестно, куда и зачем; мне достаточно того, чтобы мною руководил Брут.

Брут. Иди же за мной! (Уходят).

Рим. Комната в доме Цезаря.

Гром и молния. Входит Цезарь в ночной одежде.

Цезарь. Ни небо, ни земля не имели покоя в эту ночь. Три раза Кальфурния вскрикивала во сне: "помогите! они убивают Цезаря!" Эй, кто там есть?

Входит слуга.

Слуга. Что угодно?

Цезарь. Ступай, скажи жрецам, чтоб они сейчас и принесли жертву и немедленно сообщили мне о том, что окажется.

Слуга. Слушаю (Уходит).

Появляется Кальфурния

Кальфурния. Что ты намерен делать, Цезарь? Неужто думаешь выйти со двора? Нет, сегодня я ни на шаг не выпущу тебя из дому.

Цезарь. А Цезарь все-таки отправится. Грозящия мне опасности видали только мой тыл; увидав лицо Цезаря, оне исчезнут.

Кальфурния. Цезарь, я никогда не придавала особенной цены предвещаниям, но сегодня они меня ужасают. Здесь был человек, который не только рассказывал о том, что мы видели и слышали сами, но еще об ужасных явлениях, виденных стражей. Львица на улице разрешилась от бремени; могилы разверзались и выпускали лежавших в них мертвецов; огненные воины, по всем правилам военного искусства построясь в ряды и легионы, яростно схватывались в облаках и кровь их дождем лилась на Капитолий; шум битвы гремел в воздухе, кони ржали, раздавались стоны умирающих; с криком и воем сновали по улицам привидения. Все это так неслыханно, что я не могу не ощущать страха.

Цезарь. Того, что предопределено всемогущими богами, не избегнешь. Цезарь выйдет из дому, потому что все эти предзнаменования столько же грозят всему миру, сколько и ему самому.

Кальфурния. Однако, когда умирают нищие, не является даже и комета, а смерть государей возвещает само пламенеющее небо.

. Трусы много раз умирают и до наступления смерти, человек же мужественный изведывает смерть только раз. Из всех чудес, о которых мне до сих пор приходилось слышать, самое странное, по моему мнению, то, что люди боятся смерти, отлично зная, что неизбежный этот конец всегда придет в свое время. Что говорят авгуры?

Входит слуга.

Слуга. Что ты сегодня не должен выходить из дому: выпотрошив внутренности жертвы, они не нашли сердца.

Цезарь. Боги хотят этим пристыдить трусов, и Цезарь действительно был-бы животным без сердца, еслиб из чувства страха остался сегодня дома. Нет, Цезарь не останется. Опасность отлично знает, что Цезарь опаснее её самой. Мы - два льва, явившиеся на свет в один и тот-же день; я старший и старейший. Вот Цезарь и выйдет из дому.

Кальфурния. Твоя самоуверенность помрачает твой рассудок! Не выходи сегодня никуда; скажи, что не твоя, а моя трусливость удерживает тебя дома. В сенат мы пошлем Марка Антония; он скажет, что ты нездоров. На коленах умоляю тебя об этом.

Цезарь. Пожалуй, пусть Марк Антоний скажет, что я болен; в угоду тебе я останусь дома.

Входит Деций.

А вот и Деций Брут; он передаст ему это.

Деций. Доброго тебе утра, доблестный Цезарь. Я зашел за тобою, чтобы вместе отправиться в сенат.

Цезарь. И пришел как нельзя более кстати, чтобы передать мой привет сенаторам и сказать им, что я сегодня не приду.Что я не могу придти - ложь, что не дерзаю - ложь еще большая; скажи им просто, что не приду.

Кальфурния. Скажи, что он нездоров.

Цезарь. И Цезарь прибегнет ко лжи? Разве я затем простирал так далеко победоносную руку, чтобы не посметь сказать правду седобородым старцам? Ступай, Деций, скажи им, что Цезарь не придет.

Деций. Но все-таки, могущественный Цезарь, представь какую-нибудь причину, чтоб надо мной не стали смеяться, когда я передам твое поручение.

Цезарь сотню отверстий кровь била, как из фонтана, что множество ликующих римлян, смеясь, омывали ею свои руки. В этом она видит предостережение, предзнаменование каких-то страшных бед, поэтому на коленах упросила меня остаться дома.

Деций. Сон истолкован совершенно ложно; напротив он прекрасен и предвещает счастье. Твое изваяние сквозь множество отверстий изливавшее кровь, в которой множество веселых римлян омывали руки, означает, что из тебя великий Рим всосет в себя свежую, живительную струю, в цвет которой самые именитые римляне наперерыв один перед другим станут себя окрашивать, и пятна которой превратятся в знаки отличия, в знамена. Вот истинное значение сна Кальфурнии.

Цезарь. Твое истолкование недурно.

Деций. В справедливости его ты убедишься вполне когда узнаешь, что я имею сообщить тебе еще. Знай, что сенат решил сегодня же предложить великому Цезарю корону. Теперь, если ты прикажешь сказать им, что не придешь, они могут передумать и изменить свое намерение. Помимо этого кто-нибудь, пожалуй, еще скажет в насмешку:- "отложите заседание до другого времени, до того дня когда жене Цезаря приснится более успокоительный сон"! Если Цезарь станет прятаться, начнутся перешептывания:- "видите, Цезарь трусит!" Прости, Цезарь, но только заботливость о твоей пользе заставляет меня говорить так: приличие уступает место привязанности.

Цезарь. Какими глупыми кажутся мне теперь твои опасения, Кальфурния! Я стыжусь, что чуть было не послушался тебя. Дайте мне плащ,- я пойду.

Входят: Публий, Брут, Лигарий, Метелл, Каска, Требоний и Цинна.

Посмотрите, и Публий идет за мной.

Публий. Доброго утра, Цезарь.

Цезарь. Здравствуй, Публий. Как! и ты, Брут, поднялся так рано? Здравствуй, Каска. Ты, Лигарий, никогда так не худел от недоброжелательства к тебе Цезаря, как от изсушившей тебя лихорадки. Который теперь час?

Брут. Цезарь, пробило восемь.

Цезарь. Благодарю вас всех за труд и за вашу любезность.

Входит Антоний.

Смотрите, Антоний прогуливает целые ночи напролет, а все-таки тоже поднялся. Доброго утра, Антоний.

Антоний. Того-же и благороднейшему Цезарю.

Цезарь сегодня-же: да находись ко мне поближе, чтобы и я не забыл.

Требоний. Буду, Цезарь (про себя). И так близко, что лучшие твои др?зья пожалеют, зачем я не был дальше.

Цезарь. Пойдем в столовую; выпьем, а потом, как искреннейшие друзья, пойдем все вместе.

Брут. Нет, Цезарь, не совсем так, и от одной мысли об этом сердце Брутауже обливается кровью (Уходят).

СЦЕНА III.

Улица неподалеку от Капитолия.

Входит Артемидор, читая записку.

Артемидор. "Цезарь, остерегайся Брута, остерегайся Кассия, не подходи близко к Каске, не спускай глаз с Цинны, не верь Требонию, наблюдай за Метеллом Цимбером. Деций Брут тебя не любит, а Кая Лигария ты оскорбил. У всех этих людей на уме одна мысль, и эта мысль враждебна Цезарю. Если ты не бессмертен, берегись. Твоя беспечность как нельзя более помогает заговору. Да защитят тебя всемогущие боги! Твой друг Артемидор". Стану на дороге Цезаря и, под видом просителя, подам ему эту записку. Прискорбно подумать, что добродетель не может жить иначе, как постоянно подвергаясь укусам зависти. Если ты, Цезарь, прочтешь это, ты еще можешь остаться в живых; если не прочтешь,- значит сама судьба в заговоре с изменниками (Уходит).

СЦЕНА IV.

Другая часть той-же улицы перед домом Брута.

Входят: Порция и Люций.

Порция. Прошу тебя, беги скорее в сенат! Беги, не говоря ни слова! Что-жь ты стоишь?

Люций. Жду, чтоб ты сказала,зачем.

Порция. Мне хотелось-бы, чтоб ты сбегал туда и возьратился ранее, чем я успею сказать - зачем. О твердость, не изменяй мне! Воздвигни громадную гору между моим сердцем и моим языком! Дух у меня как у мужчины, но силы женския. Как трудно женщине хранить тайну! ты все еще здесь!

Люций. Да что-же мне делать? Бежать в Капитолий ни за чем и возвратиться ни с чем?

Порция

Люций. Я ничего не слышу.

Порция. Прошу, прислушайся хорошенько. Мне как будто послышался шум стычки, и ветер нес его от Капитолия.

Люций. Я, право, ничего не слышу.

Входит предсказатель.

Порция. Подойди, любезный, откуда ты?

Предсказатель. Из дому, почтенная госпожа.

Порция. Который теперь час?

Предсказатель. Около девяти.

Порция. Цезарь уже отправился в Капитолий?

Предсказатель. Нет еще. Я для того и вышел, чтоб посмотреть на его шествие туда.

Порция. У тебя есть какая нибудь просьба к Цезарю?

Предсказатель

Порция. Как, разве тебе известно, что против него существует какой-нибудь злой умысел?

Предсказатель. Ничего положительного не знаю, но опасаюсь многаго. Прощайте. Здесь улица слишком узка: за Цезарем всегда следует толпа сенаторов, преторов, просителей; она, пожалуй, задавит слабого старика. Поищу более просторного места, чтоб слово - два сказать Цезарю, когда он будет проходить мимо меня (Уходит).

Порция. Вернусь домой. Как слабо ты, сердце женщины! О Брут, да придут к тебе на помощь боги в твоем предприятии!- Понял-ли меня Люций?- У Брута есть просьба, исполнить которую Цезарь не соглашается.- Я едва держусь на ногах.- Беги-же, Люций, и скажи своему господину, что я ему кланяюсь; скажи также, что я весела. A затем возвращайся скорее и передай мне то, что он тебе скажет (Уходят).