Юлий Цезарь.
Действие пятое.

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Раввина близь Филиппи.

Входят. Октавий и Антоний, за ними войско.

Октавий. Мои предположения, Антоний, оправдались. Ты уверял, будто неприятель ни за что не сойдет на равнину, не покинет высоты холмов; оказывается совсем иначе: войска их близехонько и они, не дожидаясь вызова, готовы сразиться с нами здесь, близь Филиппи.

Антоний. Все это ничего не значит. Я проникаю в самые их сердца и понимаю, зачем это делается. Им, конечно, было бы несравненно приятнее идти во всякое другое место, но они спускаются сюда с тою храбростью, которая свойственна страху. Все это делается в надежде убедить нас, что они еще не утратили мужества, тогда как на самом деле оно уже утрачено.

Входит вестник.

Вестник. Доблестные полководцы! приготовьтесь,- неприятель приближается в стройном порядке, знамена его развеваются. Примите скорее свои меры.

Антоний. Октавий, веди не спеша свои войска по левой стороне равнины.

Октавий. Я пойду по правой, по левой ступай ты.

Антоний. Зачем противоречишь ты мне в решительную минуту?

Октавий. Я не противоречу, я только так хочу.

Гром труб и литавров. Входят: Брут, Кассий, Титиний, Люцлий, Мессала и другие; за ними войско.

Брут

Кассий. Стой, Титиний; мы выйдем вперед и поговорим с ними.

Октавий. Не подать-ли знак к битве, Марк Антоний?

Антоний. Нет, Цезарь, подождем, чтобы они напали. Выйдем вперед; вождям, очевидно, хочется с нами переговорить.

Октавий. Не трогайтесь с места, пока мы не подадим знака.

Брут. Сперва слова, а удары потом,- не так-ли, соотечественники?

Октавий. Пожалуй, хотя у нас нет, как у вас, особого пристрастия к словам.

Брут. Хорошее слово, Октавий, лучше дурного удара.

Антоний. Ты, Брут, даже самый скверный удар сопровождаешь хорошим словом. Доказательство - отверстие, сделанное тобою в сердце Цезаря: ты нанес удар, восклицая: "да здравствует Цезарь!"

Кассий. Твоих ударов, Антоний, мы еще не знаем; что-же касается твоих слов, они обирают пчел Гиблы и оставляют их совсем без меда.

Антоний. Мало, однако, остаются при них.

Брут. Нет, ты отнял у них и жало, и голос; ты похитил у них самое их жужжанье, а потому,- это, впрочем, весьма благоразумно,- грозишь, когда собираешься ужалить.

Антоний Цезаря, а тем временем проклятый Каска, словно пес, наносил удар Цезарю сзади прямо в шею. О, льстецы!

Кассий. Льстецы? Ну, Брут, будь благодарен самому себе: язык этот не поносил бы нас сегодня, еслиб ты послушался Кассия.

Октавий. К делу, к делу! Словопрение выжимает из нас испарину, а самая суть дела выжмет влагу покраснее. Смотрите, я обнажаю меч против заговорщиков. Как думаете: когда он возвратится снова в свои ножны? - когда сторицей отомстит за тридцать три раны, нанесенные Цезарю или пока другой Цезарь не доставит мечам изменников случая отличиться новым убийством.

Брут. Цезарь, от рук изменников ты не умрешь, если не привел их с собою.

Октавий. Надеюсь, что не умру: я рожден не для того, чтобы умереть от руки Брута.

Брут. О, юноша! если-б в твоем роде не было никого благороднее тебя, ты и тогда не нашол-бы более почетной смерти,

Кассий. Заносчивый школьник, товарищ разгульного скомороха, не стоит такой чести.

Антоний. Ты, старый Кассий, все тот-же.

Октавий. Идем, Антоний, идем! Вам, изменники, мы бросаем вызов прямо в зубы. Если у вас хватит смелости сразиться сегодня-же,- выходите на поле; не хватит,- выходите, когда соберетесь с духом (Уходит с Антонием и с своими войсками).

Кассий. Бушуй-же, ветер, вздымайтесь, волны! Плыви, ладья! Буря разыгрывается, и все пущено наудачу.

Брут. Лиоцилий, на одно слово (Отходит с Люцилием всторону и говорит с ним тихо).

Кассий. Мессала!

Мессала

Кассий. Сегодня день моего рождения; да, в этот самый ден родился Кассий! Дай мне руку, Мессала, будь свидетелем, что и я, как некогда Помпей, против моей воли вынужден поставить и нашу свободу, и все остальное в зависимость от удачи этого сражения. Ты знаешь, я всегда держался учения Эпикура;теперь я изменяю прежний образ мыслей и начиншаю отчасти верить в предзнаменования. Когда мы выступали из Сард, два огромные орла спустились на переднее наше знамя и уселись на нем; они с жадностью клевали из рук солдат и провожали нас до Филиппи. Сегодня утром они улетели и вместо них над нами стаями кружатся коршуны и вороны, поглядывая на нас, как на верную добычу. Тень, отбрасываемая ими, кажется роковым покровом, под которым наше войско лежит, как-бы готовое испустить последнее дыхание.

Мессала. Полно этому верить!

Кассий. Да я и так верю только отчасти, потому что духом бодр и готовь идти на какие угодно опасности.

Брут. Ведь так, Люцилий?

Кассий. Благородный Брут, пусть будут боги благосклонны к нам и сегодня, чтобы наша дружба имела возможность дожить до старости! Но так как судьба людей постоянно подвергается случайностям, взглянем и на то худшее, что может случиться. Если мы проиграем сражение - это последний наш разговор. Как поступишь ты в таком случае?

Брут. Останусь верен философии, заставляющей меня порицать Катона за то, что он сам умертвил себя. Не знаю - почему, но я считаю трусостью, низостью ускорять таким образом конец жизни от одного страха перед тем, что только может еще случиться. Вооружусь терпением и буду ждать, как решат высшие силы, управляющия смертными.

Кассий. Стало-быть, если мы проиграем сражение, ты допустишь, чтоб тебя провели по улицам Рима за колесницей торжествующего победителя?

Брут. Нет, Кассий, нет. Не думай, благородный римлянин, чтобы Брут когда-нибудь вошел в Рим связанный, в оковах: он слишком для этого горд. Во всяком случае, этот день должен кончить то, что начато в Иды Марта, и я не знаю, прийдется-ли нам еще раз свидеться; поэтому прими последнее мое прощанье. Прощай, Кассий, и навсегда, навсегда! Если свидимся - улыбнемся, если не свидимся - хорошо сделали, что простились теперь.

Кассий. Прощай, Брут, и навсегда! Если прийдется свидеться,- улыбнемся на самом деле, не удастся,- действительно хорошо сделали, что простились теперь.

Брут. Веди-же войска. Ах, еслиб можно было знать исход всех трудов сегодняшнего дня прежде, чем они кончатся! Впрочем, довольно и того, что этот день все-таки кончится-же рано или поздно, и тогда мы узнаем, чем. Вперед, вперед! (Уходят).

СЦЕНА II.

Там-же. Поле сражения.

Шум битвы. Входят: Брут и Мессала.

Брут. Скачи, скачи, Мессала, отдай приказ легионам той стороны (Шум битвы усиливается). Пусть нагрянут все разом. Я вижу, крыло Октавия колеблется; один дружный напор, и мы опрокинем его окончательно. Проворнее, Мессала, скачи! Веди легионам сплотиться.

Там-же. Другая часть поля сражения.

Входят: Кассий и Титиний.

Кассий. Посмотри, Титиний,- посмотри, бездельники бегут! Я сделался врагом даже своих: это знамя показало тыл и я убил того труса, который его нес.

Титиний. О, Кассий! Бруть слишком поторопился. Увлеченный незначительным перевесом над Октавием, он ринулся на него слишком опрометчиво; войска его принялись за грабеж, а между тем Антоний окружил нас со всех сторон.

Входит Пиндар.

Пиндар. Беги далее, благородный вождь, беги далее! Марк Антоний уже у вас в палатках. И так беги, благородный Кассий, беги далее!

Кассий. Холм этот отстоит от палаток довольно далеко. Смотри, Титиний, не мои-ли это палатки объяты пламенем?

Титиний. Оне.

Кассий. Титиний, если ты любишь меня, садись на моего коня и беспощадно вонзай в него шпоры, пока он не примчит тебя вот к тем толпам. Узнай, в чем дело, и тотчас вернись назад, чтоб мне наверно стало известно, друзья это или враги.

Титиний. Возвращусь с быстротой молнии (Уходит).

Кассий. Пиндар, мое зрение всегда было слабо, поэтому взберись на вершину холма и не спускай глаз с Титиния; передавай мне все, что увидишь (Пиндар уходит). Этот самый день был первым днем, когда я начал дышать. Теперь время совершило свой путь, и я окончу в тот самый день, когда начал. Круговорот моей жизни совершен. Что скажешь, Пиндар?

Пиндар

Кассий. Что там такое?

Пиндар. Титиния окружают со всех сторон скачущие к нему всадники, но он не перестает шпорить лошадь... Вот они уже близехонько... Что же это такое? Некоторые соскакивают с коней; слезает и он... Он взят в плен (За сценой крики). Слышишь, как они кричат от радости?

Кассий. Сойди с холма, нечего более смотреть. О трус! какой стыд дожить до того, что у тебя же на глазах берут в плен лучшего из твоих друзей.

Пиндар возвращается.

Иди сюда, Пиндар. Когда я в Парфии взял тебя в плен, я тут же даровал тебе жизнь, заставив, однако, поклясться, что ты исполнишь все, чего бы я от тебя ни потребовал. Сдержи же теперь свою клятву. Будь отныне свободен и этим самым мечем, пронзившим грудь Цезаря, пронзи и меня. Без возражений! Возьми рукоять, когда же я закрою лицо,- а это уже сделано,- нанеси удар. Ты, Цезарь, получил законное возмездие, и тем самым мечем, который тебя убил! (Умирает).

Пиндар. Вот я и свободен; но еслиб это зависело от меня, я никогда не пожелал бы освободиться таким образом. О, Кассий! Пиндар убежит из этих стран, убежит так далеко, что ни один римлянин ни слова о нем уже не услышит (Уходит).

Появляются: Титиний и Мессала.

Мессала. Это просто отплата одним поражением за другое, Титиний, потому-что и Октавий разбит благородным Брутом точно так-же, как легионы Кассия разбиты Антонием.

Титиний. Как обрадует Кассия эта весть!

Мессала. Где-ж ты его оставил?

Титиний. На этом холме с его рабом Пиндаром. Он был в совершенном унынии.

Мессала

Титиний. Живые так не лежат. О, боги!

Мессала. Он?

Титиний. Вот он, Мессала. Кассия уже нет. О, солнце, как ты закатываешься теперь в багряном уборе своих лучей, так и жизнь Кассия угасла под багряницею его крови! Угасло солнце Рима! Наш день кончен! Пусть набегают тучи, пусть стелются туманы, пусть распложаются опасности,- наше дело окончено. Его убило сомнение в успехе возложенного на меня поручения.

Мессала. Да, его убила неуверенность в успехе. О проклятое заблуждение, дитя печали! Зачем показываешь ты уму человека то, чего нет? Твое зачатие совершается быстро, но счастливо ты не нарождаешься никогда, ты всегда убиваешь зачавшую тебя мать.

Титиний. Пиндар! Где же ты Пиндар?

Мессала. Отыщи его, Титиний, а я тем временем пойду и поражу этой вестью слух благородного Брута; да, поражу, потому что она для Брута будет более жестокой; чем острое железо и ядовитые стрелы.

Титиний. Ступай, Мессала. Я поищу Пиндара (Мессала уходит). О, благородный Кассий! Зачем посылал ты меня? Разве я встретил не твоих друзей? Разве не возложили они на меня венца победы с тем, чтоб я передал его тебе? Разве ты не слышал радостных их возгласов? Увы, ты все перетолковал в дурную сторону! Но я все-таки украшу твое чело этим венцом; твой Брут велел передать его тебе, и я исполняю его приказание. Спеши же сюда, Брут; посмотри, как я любил Кая Кассия! Простите, о боги! таков уже обычай римлян. За дело, меч Кассия, отыщи сердце Титиния! (Умирает).

Трубы гремят. Входят: Мессала, Брут, молодой Катон, Стратон, Волюмний и Люцилий).

Брут. Где-же он, Мессала, где его труп?

Мессала. Вот он, а рядом с ним оплакивающий его Титиний,

Брут. Титиний лежит лицом вверх.

Катон. И он убит!

Брут. О, Юлий Цезарь, ты и до сих пор еще все могуч! Твой дух бродит здесь и устремляет наши мечи в собственные наши груди (Громкий шум битвы).

Катон

Брут. Найдутся-ли в числе живых еще два римлянина, подобные этим? Прощай, последний из римлян! Не может быть, чтобы Рим когда-нибудь народил другого подобного тебе. Друзья, в настоящую минуту я не могу оплакивать этого человека так, как-бы следовало. Но я найду такую минуту, Кассий, найду! Отправьте труп его в Фасос: еслиб его хоронить в лагере, это было-бы для нас слишком мучительно. Идем, Люцилий! Идем, Катон! Назад, на поле битвы! Лабео и Флавий, выводите вперед наши войска! Римляне, теперь три часа; попытаем-же до наступления ночи еще счастья во втором сражении.

СЦЕНА IV.

Другая часть поля сражения.

Шум битвы. Сражаясь, входят солдаты; а затем, Брут, Катон и Люцилий.

Брут. Мужайтесь, сограждане, и держите голову гордо поднятою вверх.

Катон. Одтн только незаконнорожденный способен весить ее в такую минуту. Кто за мною? Я громко провозглашу свое имя. (Устремляется на врагов). Эй, вы! я сын Марка Катона, враг тиранов и друг отечества! Слышите-ли? Я сын Марка Катона!

Брут. А я Бруть, Марк Брут! Брут, друг отечества,- пусть знает это каждый! (Удаляется, сражаясь. Не устоявший против врагов, Катон падает).

Люцилий. Вот, юный доблестный Катон, пал теперь и ты! Что-жь, ты покончил жизнь так же благородно, как Титиний; ты показал, что ты сын Катона.

1-й воин. Сдавайся или умри!

Люцилий. Сдаюсь, чтобы умереть (давая ему золото). Вот тебе в награду золото, если ты умертвишь меня сейчас-же; умертви Брута,- и смерть его тебя прославит.

1-й воин. Нет, товарищи, этот пленник, действительно, не простой.

2-й воин. Эй, очистите место и дайте знать Антонию, что Брут взят!

1-й воин. Я ему скажу. Да вот и он сам.

Входит Антоний.

Антоний. Где-же он?

Люцилий. В безопасности, Антоний, в полной безопасности. Поверь, неприятель никогда не захватил-бы Брута живым; от такого позора его охраняют боги. Каким-бы ты его ни нашел, живым или мертвым, ты всегда найдешь его Брутом, всегда верным самому себе.

Антоний. Друзья, это не Брут, а все-таки это значительный пленник. Стерегите его хорошенько и обходитесь с ним с уважением. Таких людей мне хотелось-бы иметь друзьями, а не врагами. Ступайте-же, разведайте, жив Бруть или тоже умер. А затем, дайте мне знать об этом в палатку Октавия (Уходит).

СЦЕНА V.

Другая часть поля сражения.

Входит: Брут, Дарданий, Клит, Стратон и Волюмний.

Брут. Сюда, немногочисленный остаток моих друзей! Отдохнем на этих камнях.

Клит. Статилий поднял факел вверх, но не возвращается: верно, взят в плен или убить.

Брут. Садись, Клит. Убит,- сегодня только и слышно это слово. Послушай, Клит! (Говорит ему тихо).

Клит. Как, я? Ни за какие сокровища в мире!

Брут. Так молчи-же, ни слова об этом!

Клит. Я скорее убью сам себя!

Брут. Послушай, Дарданий! (Шепчет ему на ухо несколько слов).

Дарданий. И ты думаешь, я на это решусь?

Клит. Слушай, Дарданий!

Дарданий

Клит. Чего требовал от тебя Брут?

Дарданий. Чтоб я его умертвил. Смотри, как он задумался.

Клит. Благородный сосуд этот до того переполнился грустью, что она приливает даже к его глазам.

Брут. Поди сюда, добрый Волюмний, одно слово!

Волюмний. Что угодно, Брут?

Брут. Послушай, Волюмний! Цезарь вот уже два раза являлся мне в ночное время: в первый раз - близь Сард, во второй - прошедшею ночью здесь, в Филиппийских равнинах. Я знаю, что час мой пришел.

Волюмний. О, нет!

Брут ходили в школу. Так прошу тебя, во имя старой дружбы, подержи мой меч, чтоб я мог на него ринуться.

Волюмний. Нет, Брут, друзья таких услуг не оказывают (Шум битвы усиливается),

Клит. Беги, беги, мой повелитель! Медлить здесь долее нельзя.

Брут (пожимая руку каждому). Прощай! Прощай и ты! И ты, Волюмний! Стратон, ты все это время дремал? Прощай-же и ты! Любезные сограждане, моему сердцу отрадно, что я во всю жизнь не встретил ни одного изменившего мне человека. А этот гибельный день меня прославит более, чем Октавия и Марка Антония их гнусная победа. Прощайте-же все разом, потому что язык Брута почти уже окончил повествование его жизни. Ночь спускается на глаза, и кости мои, трудившиеся только для этого часа, жаждут отдыха (Шум битвы усиливается. За сценой слышны крики: "бегите!", "спасайтесь!" "спасайтесь!").

Клит

Брут. Спасайтесь! Я за вами (Клит, Дарданий и Волюмний уходят). Стратон, прошу тебя, останься около своего господина. И ты в жизни не раз проявлял проблески благородства. Подай мой меч и отврати лицо, пока я не ринусь на лезвие. Ты, Стратон, мне в этом, надеюсь, но откажешь?

Стратон. Дай прежде руку. Прощай. мой повелитель!

Брут. Прощай, добрый Стратон. Теперь, Цезарь, успокойся: я убил тебя и в половину не так охотно, как себя (Бросается на меч и умирает).

Октавий. Что это за человек?

Мессала. Слуга моего полководца. Стратон, где твой господин?

. На свободе. И он в полной безопасности от рабства, постигшего тебя, Мессала. Победители могут только сжечь его труп, потому-что один только Брут мог одолеть Брута, и смерть его никого, кроме его самого, не прославить.

Люцилий. Иначе мы и не могли его найти. Благодарю, Брут, ты оправдал слова Люцилия!

Октавий

Стратон. Согласен, если меня уступит Мессала.

Октавий. Уступи, добрый Мессала!

. Разскажи, как умер мой вождь?

Стратон. Я держал меч, а он на него ринулся.

Мессала

. Из всех заговорщиков он был много благороднее других. То, что они совершили, все совершено ими из ненависти к Цезарю. Один только он из благородного рвения поступил, имея в виду общественное благо. Жизнь его была так прекрасна, все доброе соединялось в нем так чудно. Сама природа могла-бы возстать и сказать всей вселенной: "да, это был человек".

Октавий. Почтим-же его погребением, достойным его, добродетели. Эту ночь он в полном блеске и убранстве вождя пролежит у меня в палатке. Теперь войска пусть отдохнут, а мы отправимся делить трофеи этого счастливого дня.