Кориолан.
Действие второе.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Площадь в Риме.

Входят: Менений, Сициний и Брут.

Менений. Авгур сказал, что сегодня вечером получатся вести.

Брут. Хорошие или дурные?

Менений. Не совсем таки приятные для черни: она ведь не любить Марция.

Сициний. Природа и животных научает распознавать своих друзей.

Менений. Сделай одолжение, скажи:- кого же любит волк?

Сициний. Овцу.

Менений. Он пожирает ее, как голодные плебеи готовы бы пожрать благородного Марция.

Брут. Да, он в самом деле овца, только блеет-то он, как медведь.

Менений

Оба трибуна. Говори.

Менений. Назовите мне недостаток, которым не был бы беден Марций, а вы оба не были-бы богаты.

Брут. Нет недостатка, которым он был-бы беден: у него все они в изобилии.

Сициний. Особенно богат он гордостью.

Брут. А хвастливостью и того более.

Менений. Очень это странно. Знаете-ли вы, как о вас обоих, здесь присутствующих, судят в городе?.. Я, разумеется, говорю о людях высшего сословия... Известно ото вам?

Оба трибуна. Что-жь, говори:- как о нас судят?

Менений. Вот вы сейчас говорили о гордости. Вы во рассердитесь?

Оба трибуна. Говори, говори.

Менений. А, впрочем, мне все равно.Самый ничтожный воришка-случай всегда украдет у вас даже еще большую долю терпения.Отпускайте же узду вашего норова, сердитесь сколько хотите, разумеется, если только это вам угодно. Ни порицали Марция за его гордость?

Брут. И не мы одни.

. Я знаю, что одни-то вы почти ровно ничего не делаете, потому что помощников у вас сколько душе угодно. Без них ваши деяния оказались бы даже удивительно ничтожными, ваши способности - совсем детскими, при которых много хорошего сделать нельзя. Вы говорите о гордости... О, еслиб вы могли вперить глаза в мешки за вашими спинами и рассмотреть хорошенько свои богоподобные личности! О, еслиб это было вам возможно!

Брут. Что-же тогда?

Менений. Тогда-бы вы увидали двух сановников (другими словами: двух глупцов), ни к чему не способных, гордых не в меру, заносчивых и упрямых более, чем кто нибудь другой во всем мире.

Сициний. Ты, Менений, тоже достаточно известен.

Менений. Я известен за патриция, любящего пошутить, выпить кубок крепкого вина, не разжиженного ни одной каплей воды из Тибра. Говорят, будто я черезчур снисходителен к каждому своему желанию и самым безразсудным образом загораюсь, как трут, при каждом, самом ничтожном поводе; что, наконец, я один из тех смертных, которые ближе знакомы с ягодицами ночи, чем с челом Авроры. У меня, что на мыслях, то и на языке, и вся мнимая моя злоба разрешается одними словами. Если я встречаю таких государственных людей, как вы, - не могу же я на самом деле называть вас Ликургами. Если напиток, предлагаемый вами мне, неприятно щекочеть мое небо, лицо мое поневоле выразит неудовольствие. Не могу я сказать, что дело вы изложили прекрасно, когда нахожу, что почти в каждом из ваших слов чувствовался осел. И хотя я не возражаю тем, которые уверяют, будто вы люди почтенные, серьезные, - однако те, которые говорят, будто лица у вас благообразные, лгут бессовестно! Теперь, вы видите это на ландкарте моего микрокозма, следует ли из этого, что я уже достаточно известен? Какой же порок открыла в моем нраве ваша слепая предусмотрительность, если - как вы говорите - я на самом деле слишком хорошо известен?

Брут. Ну, что ни говори, а мы все-таки знаем тебя достаточно.

Менений. Вы не знаете ни себя, ни меня, как не знаете ровно ничего. Вы добиваетесь поклонов нищих бездельников, убиваете целые дни на решение тяжб между торговкой лимонами и мелким винопродавцем, да еще откладываете этот спор о трех пенсах до следующего заседания. Если у вас, при разборе двух тяжущихся сторон, схватит живот, вы начинаете корчить рожи не хуже любого шута; вы поднимаете красное знамя против малейшего проблеска терпения и, с громкими криками требуя ночной посуды, оставляете спор не только нерешенным, но еще более запутанным вашим вмешательством. Вся ваша услуга ограничивается лишь тем, что вы и правого, и виноватого называете бездельниками. Престранная вы, право, пара!

Брут. Сделай одолжение, перестань; кто-же не знает, что ты превосходнейший собеседник за столом и плохой советник в Каритолии.

Менений. Даже наши жрецы сделались-бы насмешниками, еслиб им чаще попадались на глаза такие смешные люди, как вы. Самая благоразумная ваша речь, право, не стоит подергивания ваших бород; а для ваших бород, еслиб употребить их на набивку, и подушка ветошника, и вьючное седло осла - были-бы слишком почетными могилами. Вы говорите, Марций горд; да как-же ему не быть гордым, когда он, по самой дешевой оценке, дороже всех ваших предков, начиная с Девкалиона, хотя некоторые из самых лучших, быть может, и были даже потомственными палачами? Доброго вечера, почтеннейшие; дальнейший разговор с вами заразил-бы мой мозг, так как я имею дело с людьми, пасущими скотов, именуемых плебеями. Осмелюсь распроститься с вами.

(Брут и Сициний удаляются в глубину сцены. Входят: Волумния, Виргилия, Валерия и их прислужница).

Как поживаете, на сколько прекрасные, на столько же и благородные особы? Ведь и сама луна, еслиб она блуждала по земле, не была-бы благороднее вас. Куда же так нетерпеливо устремляются ваши взоры?

Волумния. Почтенный Менений, сын мой Марций возвращается; ради самой Юноны не задерживай нас.

Менений

Волумния. Да, любезный Менений, возвращается торжественно, увенчанный славой.

Менений.Так прими-же, Юпитер, и мою шапку, и мои благодарения! Ого! Марций в самом деле возвращается?

Валерия и Виргилия. Это как нельзя более верно.

Волумния. Вот его письмо ко мне. Сенат получил другое, жена его третье; да и к тебе есть письмо; его отправили к тебе на дом.

Менений. За это у меня в доме всю ночь будет пир горой! И так ты говоришь, что есть письмо ко мне?

Виргилия. Да, к тебе; я сама его видела.

Менений. Письмо ко мне! Одно это придаст мне здоровья на целых семь лет, в течение которых я только буду показывать врагам фигу; даже самое лучшее средство, прописанное Галеном, - дрянь, лошадиное пойло в сравнении с этим предохранительным средством. Однако, не ранен-ли он? Ведь он никогда без ран не возвращался.

Виргилия. О нет, нет!

Волумния. Наверно ранен. Я благодарю за это богов.

. И я, - хотя нельзя сказать, чтоб особо сильно. Раны так ему к лицу. Что-же, он является с бедой в кармане?

Волумния. Нет, на челе.

Менений. Вот ужь третий раз он возвращается, увенчанный дубовыми ветвями.

Менений. А ловко он проучил Ауфидия?

Волумния. Тит Лартий пишет, что между ними произошел бой, но что Ауфидий спасся бегством.

Менений. Ручаюсь, что он сделал это как нельзя более кстати. Я на его месте не согласился-бы остаться за все сундуки Кориоли и за все хранящееся в них золото. Скажите, все это уже известно сенату?

Волумния. Идемте, мои милые! Какже, какже, известно. Сенат получил уведомление от Коминия, в котором тот приписывает всю славу этого похода моему сыну. Во время этого похода он более, чем вдвое, превзошел все прежние свои подвиги.

Валерия. В самом деле рассказывают изумительные вещи.

Менений. Пусть рассказывают; ручаюсь, что он этого заслужил.

Виргилия. О, если-бы все это было справедливо!

. Если-бы? Да я готов поклясться, что все справедливо. И куда-же он ранен? (Приближающимся трибунам). Здравствуйте, почтеннейшие! Марций возвращается еще с большим правом быть гордым. Куда-же он ранен?

Волумния. В плечо и в левую руку. Когда он задумает требовать следующего ему сана, ему можно будет показать народу достаточное количество рубцов и шрамов. Когда изгнали Тарквиния, он получил семь ран.

Менений. Одну в шею и две в бедро; кроме того, у него еще ранее было девять ран.

Волумния. Нет, до последнего похода у него их было целых двадцать пять.

Менений. А теперь их двадцать семь. Каждая рана оказалась могилою для того, кто ее нанес (за сценой гремят трубы). Слышите, трубы.

Волумния. Предшествуют ему радостные возгласы, а за ним слезы. Черный дух - смерть живет в могучей его руке; занес он эту руку, опустил ее, - и человека нет.

При громе труб входят: Глашатай, Коминий и Тит Лартий, среди них - Кориолан с дубовым венком на челе) за ним - военачальники и солдаты.

Глашатай. Да будет тебе ведомо, Рим, что Марций один сражался в стенах Кориоли, и вдобавок к его именам Кай и Марций он удостоился прозвища "Кориолан". Добро пожаловать в Рим, прославленный Кориолан! (Трубы гремят).

Все. Добро пожаловать в Рим, прославленный Кориолан!

Кориолан. Довольно! Меня от этого тошнит. Прошу вас, довольно!

Коминий (указывая на Волумнию). Смотри, Кориолан, вот твоя мать.

. О, я знаю, ты молила богов, чтобы они послали мне удачу (Преклоняет колена).

Волумния. Встань, неустрашимый мой воин; встань, мой ласковый Марций, мой доблестный Кай... и как еще это новое имя, данное тебе за подвиги? Да, я должна еще звать тебя Кориоланом... Вот твоя жена.

Кориолан. Привет мой тебе, прелестное мое молчание! Глядя на мое торжество, ты плачешь; стало быть, смеялась-бы, если бы я возвратился мертвым? Перестань, моя милая, предоставь слезы кориолийским вдовам и матерям, лишившимся сыновей.

Менений. Тебя увенчали сами боги.

Кориолан. А, ты еще жив? (Валерии) Ах, благородная Валерия, извини.

Волумния. Не знаю, в какую сторону мне обратиться! Добро пожаловать, Лартий! Добро пожаловать, полководец Коминий! Привет мой всем вам!

Менений. Не один, а сто тысячь приветов! Мне хочется и плакать, и смеяться. Мне и радостно, и тяжело. Да приветствуем тебя. Проклятие тому, кого не обрадует твое возвращение! Вас троих Риму следовало-бы возвести в сан богов. Но, клянусь честью, у нас есть несколько старых диких деревьев, к которым никак не удается привить расположения к вам. А мы все-таки приветствуем вас, храбрые воины; крапиву же мы называем крапивой, а промахи глупцов - глупостью.

Коминий. Ты все тот же!

Кориолан. Все прежний мой Менений.

Глашатай. Дорогу! затем вперед!

. Мать, дай твою руку, а ты, жена, свою. Прежде, чем я увижу над своею головой кров нашего жилища, мне надо еще посетить добрых Патрициев; они осыпали меня не только приветствиями, но и почестями.

Волумния. О, я дожила до исполнения высочайшего из своих желаний, до осуществления самых смелых мечтаний, порожденных воображением. Не достает еще только одного; но я убеждена, что Рим предложит тебе и это.

Кориолан. Добрая матушка, для меня лучше служить им по своему, чем управлять вместе с ними, как угодно им.

Коминий. В Капитолий (Трубы гремят. Все, за исключением трибунов, уходят).

Брут. На языке у всех только он один. Даже слепые вооружаются очками, чтобы только увидать его; даже болтливая кормилица не обращает внимания на крики и на корчи своего питомца, до того занята она разговорами о нем; и кухонная стряпуха, накинув на свою закопченную шею лучшую тряпицу, лезет на стену, чтоб на него взглянуть. Из всех дверей, из всех окон высовываются головы; все крыши усыпаны народом, на всех выступах сидят верхом самые разнообразные фигуры. Во всем сказывается одно и то же - жажда его увидеть. Даже редко показывающиеся жрецы пробираются и проталкиваются сквозь толпу, чтобы занять скромное место среди народа; жены, обыкновенно закутанные в покрывала, отдают и белизну свою, и румянец, играющий на нежных их щеках, на жертву огненным поцелуям Феба. Всюду такая сумятица, как будто какой нибудь бог воплотился в образ Кориолана и передал ему свою обаятельную силу.

Сициний. Ручаюсь, что он мигом сделается консулом. крут. И тогда на все время, пока он будет властвовать наши обязанности могут опочить от всяких трудов.

Сициний. Но ведь он не способен пользоваться почестями с надлежащей умеренностью, неспособен начать и кончить в пору; он мигом утратит и то, что имел, и то, что приобрел.

Брут. Хоть это-то утешительно.

Сициний. Поверь, что чернь, защптниками которой мы состоим, останется верна старой ненависти и при малейшем поводе забудет всю эту новую славу. А я убежден, что он не только не замедлит подать повод, но еще будет этим гордиться.

Брут. Я сам слыхал, как он клялся, что даже отыскивая консульства, если это ему вздумается, он все-таки никогда не выйдет на площадь, никогда не облачится в поношенную одежду смирения, никогда не станет вымаливать зловонного согласия народа и показывать ему свои раны, как того требует обычай.

Сициний. Тем лучше.

Брут.Он говорил еще.что скорее откажется от консульства, а если явится консулом, то помимо народа, только по просьбе знатных, по желанию патрициев.

. Желаю только одного, чтобы он сдержал клятву и не изменил ей.

Брут. Весьма вероятно, что он и сдержит.

Сициний. И это, согласно нашим желаниям, будет для него верною гибелью.

Брут. Да, что нибудь должно потонуть: или он, или наше значение. Поэтому нам необходимо внушить черни, как он всегда ее ненавидел, как его властолюбию хотелось бы сделать плебеев вьючными животными, уничтожить свободу и отнять право голоса у их защитников. Относительно человеческих способностей он того мнения, что чернь не выше и не полезнее, чем верблюды на войне, которым за то, что они перевозят тяжести, дают корм, а за падение под бременем тяжестью их награждают жестокими ударами.

Сициний. То, что ты говоришь, будет в свое время передано кому следует; то-есть, когда его возрастающая дерзость окончательно раздражит народ. За этим же дело не станет. Надо только подстрекнуть его; а это так же легко, как натравить на овцу собаку. Это будет огнем, который воспламенит жалкий хворост плебеев; дым от это хвороста закоптить Кориолана навсегда.

Входит гонец.

Брут. Что тебе нужно?

Гонец. Вас требуют в Капитолий. Полагаю, что Марций будет избран в консулы. Я видел, как протеснились вперед глухие - чтоб увидать, слепые - чтоб услыхать его. По пути матроны бросали ему под ноги перчатки, а молодые жены и девицы - платки и повязки. Самые знатные преклонялись пред ним, как пред изваянием Юпитера, а чернь бросала вверх сыпавшиеся, как дождь, шапки, и клики радости её рокотали, как гром никогда не видывал я ничего подобнаго!

Брут. Идем в Капитолий. Наши глаза и уши не должны быть исключительно посвящены одному настоящему, им следует быть готовыми ко всему, что может случиться, далее.

Сициний. Идем! (Уходят).

СЦЕНА II.

Капитолий.

Входят два служителя и раскидывают подушки.

1-й служитель. Скорее, скорее, они сейчас будут здесь. Не знаешь, сколько человек ищут консульства?

2-й служитель

1-й служитель. Он молодец - про это нечего сказать - только он страшно горд и не долюбливает простой народ.

2-й служитель. Что-жь из этого! Мало ли было великих людей, которые льстили народу, а народ все-таки их не любит; не мало было также и таких, которых он любил, сам не зная, за что. А если он любил, сам не зная, за что, так и основание его ненависти нисколько не разумнее. Поэтому Кориолан, не заботясь ни о любви, ни о ненависти народа, доказывает, что ему отлично известно, чего стоит народное расположение, и с благородной беспечностью прямо высказывает ему свое мнение на этот счет.

1-й служитель. Нет, еслиб ему, в самом деле, было все равно, любит его народ или не любит, он остался б к нему совершенно равнодушным, не делая ему ни добра, ни зла; а между тем он ищет его ненависти с таким усердием, что народ не может даже отплатить ему такою, как бы следовало. Кориолан всячески старается выказывать себя открытым противником черни, и выказывать, что желать неприязни народа, его ненависти так-же предосудительно, как добиваться его любви противным ему ухаживанием за народом.

2-й служитель. Он оказал большие услуги отечеству. Возвысился он совсем не так легко, как те, которые, ничего не сделав, приобрели и славу, и уважение только при помощи лести, поклонов и угождения народу. Его слава так ярко бросается в глаза, а дела так глубоко проникли в сердце народа, что безмолвствовать о его подвигах было бы неблагодарнейшим оскорблением; говорить же иначе - злоречием, которое, чьего бы слуха оно ни коснулось, само изобличало бы себя во лжи и вызвало бы упрек и порицание.

1-й служитель. Довольно о нем, - человек он достойный. Однако, с дороги, - сюда идут.

При громких звуках труб входят: предшествуемый ликторами, консул Коминий, Менений, Кориолан и множество сенаторов; затем Сициний и Брут. Сенаторы и трибуны занимают свои места.

Менений. Так как касающееся до вольсков мы уже решили, положили послать за Лартием, что нам остается, - а это главный предмет настоящего собрания, - вознаградить за благородные заслуги того, кто так блистательно стоял за родину. Поэтому не угодно-ли будет вам, почтенные и мудрые отцы, предложить присутствующему здесь консулу, бывшему полководцу в последнем победоносном походе, рассказать хоть немногое из всего совершенного Каем Марцием Кориоланом, которого мы собрались благодарить и увенчать достойными почестями.

1-й сенатор. Говори, благородный Коминий. Не бойся утомить нас слишком длинным рассказом, поэтому не пропускай ни одной подробности. Заставь нас усомниться не в нашей готовности, а разве только в средствах самой республики вознаградить Кориолана по его заслугам. У вас-же, представители народа, мы просим благородного внимания; просим также замолвить доброе слово в пользу того, что будет решено здесь.

Сициний. Мы собрались сюда по обоюдному согласию и готовы почтить, даже увенчать виновника этого собрания.

Брут. И мы сделаем это с еще большим удовольствием, если он перестанет относиться к народу с тем презрением, с каким относился к нему до сих пор.

Менений

Брут. С удовольствием, но мой намек был несравненно менее лишним, чем твое порицание за него.

Менений. Что ни говорите. а народ ваш он любит, но не требуйте-же, чтобы он сделал его своим сопостельником. Говори, благородный Коминий. (Кориолан встает и хочет уйти). Нет, останься.

1-й сенатор. Останься, Кориолан, не стыдись рассказа о благородных твоих деяниях.

Кориолан. Извините, уважаемые отцы, но мне приятнее позаботиться о заживлении моих ран, чем слушать рассказы о том, как я их получил.

Брут. Надеюсь, не мои слова заставили тебя встать со скамьи.

Кориолан. О, нет. Впрочем, от слов я бегал нередко, тогда как удары всегда останавливали меня на месте. Ты мне не льстишь, поэтому не оскорбляешь. Ваш народ я люблю настолько, насколько он того заслуживает.

Менений. Прошу, садись.

Кориолан. Нет, скорее я соглашусь сидеть на солнышке и заставлять почесывать мне голову в то время, когда уже протрубили тревогу, чем сложа руки слушать, как чудовищно преувеличивают значение моих ничтожных деяний (Уходит).

Менений. Теперь, представители народа, вы видите, способен-ли он льстить вашему без конца размножающемуся отребью, в котором на тысячу человек попадается разве только один хороший, когда, отважно отдавая все свои члены на служение делу чести, он даже не хочет уделить одного уха на то, чтобы об них послушать. Разсказывай, Коминий!

Коминий. У меня не хватить голоса; деяния Кориолана требуют мощной речи. Говорят, что храбрость - величайшая из добродетелей и что обладающего ею она возвеличивает более, чем что-либо другое; если это справедливо, то мужу, о котором я говорю, нет равного в целом мире. Ему было всего шестнадцать лет, когда изгнанный Тарквиний подступил к Риму, и даже тогда он уже превзошел всех остальных. Тогдашний наш диктатор, о котором я упоминаю с глубочайшим уважением, сам видел, как он сражался, видел, как он, обладая еще подбородком амазонки, гнал перед собою губы, поросшие щетиной. Он переступил ногою через повергнутого на землю римлянина и на глазах у консула сразил трех противников. Он вступил в бой с самим Тарквинием и победил его. В этот достопамятный день он еще мог бы играть на сцене роль женщины; но на поле битвы показал себя доблестнейшим из мужей, за что и был увенчан дубовым венком. Таким образом, еще в юношеском возрасте, сделавшись мужем, он рос, как морской прилив; а затем еще в семнадцати битвах лишил венка все остальные мечи. Что же касается последних его подвигов сначала под стенами, а потом в самых стенах Кориоли, признаюсь, я не нахожу слов, чтоб передать вам их достойным образом. Он остановил уже обратившихся в бегство и собственным прекрасным примером заставил трусов глядеть на страх, как на шутки. Как морские растения перед летящим на всех парусах кораблем, так люди расступались и исчезали от его натиска. Его меч, печать смерти, сражал все, чего касался. Облитый кровью от головы до пят, он казался кровавым призраком, каждым своим движением вызывавшим крики агонии. Он один-одинехонек ворвался в смертоносные ворота Кориоли, обагрил их потоками крови, без всякой посторонней помощи пробился назад и, словно комета, тотчас-же влетел в них снова с подоспевшим подкреплением. Город в его власти, - и вот отдаленные звуки битвы поражают его чуткий слух, и он, удвоенным мужеством подкрепив то, что ослабевало в его теле, является на новую битву и, обагренный дымящейся кровью, проносится над толпами лишающихся жизни людей, как будто жизни этой суждено быть постоянной его добычей. Пока мы и города, и поля сражения не могли назвать нашей собственностью, он ни разу не остановился, чтоб хоть на минуту перевести дух.

Менений

1-й сенатор. Вполне достойный тех почестей, которые ему предназначаются.

Коминий. Он отказался от нашей добычи, на самые драгоценные вещи он смотрел, как на ни на что негодную грязь; а то, что согласился принять, присудила бы ему даже самая скаредная скупость. Он награду за свои подвиги находит в самом их выполнении и доволен тем, что успел их совершить.

Менений.Он человек истинно-благородный. Распорядитесь, чтоб его позвали снова.

1-й сенатор. Позвать Кориолана!

Один из служащих. Он сейчас явится.

Входит Кориолан.

Менений. Сенат к истинному своему удовольствию провозглашает тебя консулом.

Кориолан. И жизнь моя, и услуга всегда были и будут посвящены ему.

Менений. Теперь тебе остается только переговорить с народом.

Кориолан. Прошу вас избавить меня от исполнения этого обычая, потому что у меня никогда не хватит сил облечься в рубище, стоять перед народом с непокрытой головою и, указывая ему на свои раны, вымаливать у него голоса. Увольте же меня от этой обязанности.

. Нет, народ должен высказать, кого он избирает, и не поступится ни одною малейшею подробностью обычного обряда.

Менений. Не спорь с ним. Покорись обычаю, и пусть консульство достанется тебе так же, как оно доставалось твоим предшественникам.

Кориолан. Я не могу играть эту роль, не краснея, поэтому можно было-бы лишить чернь подобного зрелища.

Брут. Слышишь?

Кориолан. И я-то буду перед ними хвастаться, высчитывать, что я совершил то-то и то-то, показывать уже зажившие раны, которые следовало бы скрывать; как будто я добыл их только для того, чтоб вымаливать для себя голоса!

Менений. Перестань упрямиться. Трибуны, мы поручаем вам сообщить народу наше решение. Желаем и ему, и нашему благородному консулу всевозможных благ и почестей.

Сенаторы (Кориолану). Всех благ и почестей! (Трубы гремит. Сенаторы уходят).

Брут. Ты видишь, как он намерен обращаться с народом?

Сициний. Ах, если-бы плебеи проникли в самый смысл его намерений! Он станет обращаться к ним с просьбою, как бы презирая то, о чем просит, потому что оно может быть даровано только народом.

Брут. Пойдем, передадим плебеям все, что произошло здесь. Я знаю, они ждут нас на площади.

СЦЕНА III.

Площадь в Риме.

Входят несколько граждан.

. Что долго разговаривать? Если он хочет иметь наши голоса, мы не можем ему отказать.

2-й гражданин. Нет, можем, если захотим.

3-й гражданин. Ну да, мы, конечно, имеем на это право; но это право такое, что мы на этот раз не вправе им воспользоваться. Если он покажет нам свои раны и расскажет про свои деяния, мы волей-неволей должны будем подать голос за эти раны и стоять за них всячески. Если же он примется рассказывать нам про свои подвиги, мы, в свою очередь, вынуждены будем высказать ему свою благодарность. Неблагодарность - нечто гнусное, и если-бы толпа была неблагодарна, она сама превратилась бы в чудовище; мы же, как члены толпы, не должны по своей вине делаться членами такого чудовища.

1-й гражданин. А для того, чтобы нас сочли неблагодарными, достаточно самой пустой безделицы. Помнишь, когда мы возстали из-за хлеба, он уже и тогда не побоялся назвать нас разношерстной толпой.

3-й гражданин. Так называли нас многие - и не потому, что одни из нас черноволосые, другие белокурые, третьи плешивые, а потому, что умы-то у нас разноцветные. И в самом деле я думаю, что даже и в том случае, когда бы всем нашим умам пришлось вырваться из одного и того-же черепа, они полетели бы кто на восток, кто на запад, кто на север, кто на юг и в выборе прямого пути обнаружили-бы единодушие только тем, что оказались-бы на всех точках небосклона.

2-й гражданин. Ты так думаешь? А скажи, по какому направлению полетел-бы мой ум?

3-й гражданин. Ну твой ум не высвободился-бы из черепа так скоро, как всякий другой; твой ум крепко сидит в башке. Но если-бы он был свободен, он непременно полетел бы на юг.

2-й гражданин. Почему-же на юг?

3-й гражданин. Чтобы утонуть в тумане. Там три четверти его растаяли-бы в ядовитые росы, а четвертая возвратилась-бы сюда, и то только для успокоения совести, чтобы это помогло тебе добыть жену.

2-й гражданин. Ты ни минуты не можешь обойтись без шутки.

. Что-жь из этого? Согласны вы отдать голос за него? Впрочем, что об этом толковать! Этот вопрос решит большинство, а я все-таки добавлю:- будь он более расположен к народу, во всем свете не нашлось-бы человека достойнее его.

Входят: Кориолан и Менений.

Вот и он, в смиренной одежде; наблюдайте, как он будет себя вести. Однако, нам не следует стоять, столпившись таким образом; нам надо проходить мимо него по одному, по два и по три. Он должен обращаться; с просьбою к каждому отдельно, - и тогда каждый из нас будет знать, что почтен правом выбора и собственным языком дарует ему свой голос. Что-же вы, ступайте за мною, я укажу, как вам следует проходить мимо него.

Все. Идем, идем (Уходят).

Менений. Нет, ты решительно не прав. Разве ты не знаешь, что этому обычаю подчинялись даже величайшие люди?

Кориолан. Что-жь должен я говорить? "Любезный друг, прошу тебя!" Проклятые слова! Я никак не могу настроить язык на этот лад. "Взгляни, мой друг, на мои раны; я получил их на службе отечеству, тогда как многие из тебе подобных со скотским ревом бежали от грома наших барабанов".

Менений. Помилуй, разве это возможно! Ничего подобного тебе говорить не следует. Ты должен просить, чтоб они подумали о тебе.

Кориолан. Чтобы эти висельники подумали обо мне? Нет, мне было-бы приятнее, чтоб они забыли обо мне, как о тех добродетелях, о которых тщетно толкуют им наши жрецы.

Менений. Ты все испортишь. Я должен уйти отсюда: но еще раз прошу тебя, - от всей души прошу, - будь насколько возможно благоразумнее.

Проходят двое граждан.

Кориолан. Скажи им, чтоб они вымыли рожи, да вычистили зубы. А вот стоит парочка. Друзья, вам известно, зачем я здесь?

1-й гражданин. Знаем. Скажи однако, что побудило тебя прибегнуть к этому?

. Мои заслуги.

2-й гражданин. Твои заслуги. Разумеется оне, а и собственное желание.

1-й гражданин. Как, не собственное желание?

Кориолан. Я никогда не желал надоедать бедняку просьбой о подаянии.

1-й гражданин. Ты должен помнить. что мы, делая что нибудь для тебя, поступаем так в надежде получить и от тебя кое что.

Кориолан. Если так, сделай одолжение, объяви прямо цену консульства.

1-й гражданин. Цена его - вежливая просьба.

Кориолан

2-й гражданин. Доблестный муж, он твой.

Кориолан. Итак - по рукам. Вот мне удалось, как нищему, вымолить два достойных голоса. Принимаю ваше подаяние. Прощайте.

. Однако это немного странно!

2-й гражданин. Если бы пришлось опять подавать голос... Ну, что сделано, то сделано (Уходят).

Появляются два других гражданина.

. Прошу вас, если это не противоречит настроению ваших мыслей, удостойте меня своего согласия, чтоб меня выбрали в консулы. Вы видите, я в обычном наряде.

3-й гражданин. Ты заслужил и не заслужил благодарность отечества.

Кориолан

3-й гражданин. Ты был бичем для врагов и розгой для их друзей; но народ ты никогда не любил.

Кориолан. За то, что я пошло не расточал моей любви, народ должен уважать меня еще более. Впрочем, чтоб внушить ему, - ведь он все так или иначе мне брат, - лучшее обо мне мнение, я готов даже ему льстить. Ведь именно это-то ему и по вкусу. Так как ему, по великой его мудрости, приятнее мои поклоны, чем мое сердце, я и займусь изучением, как повкрадчивее кивать головою, буду перед ним лицемерить, то есть стану подражать обаятельному обращению людей, пользующихся народным расположением, и вполне удовлетворю каждого желающего этого. Поэтому, прошу вас, согласитесь избрать меня консулом!

. Мы надеемся, что ты будешь нам другом, поэтому охотно отдаем тебе свои голоса.

3-й гражданин. Служа отечеству, ты получил много ран.

Кориолан

3 и 4-й граждане. От души желаем, чтобы боги даровали тебе и радость, и счастье. (Уходят).

Кориолан. Отменнейшие голоса! Лучше издохнуть, чем вымаливать заслуженную награду. Зачем же стою я здесь, в этой дырявой тоге, и у каждого проходящего Гоба или Дика выпрашиваю бесполезные их голоса? А зачем?- затем, что этого требует обычай. Но если бы мы во всем подчинялись обычаю, пыль неизменно покрывала бы все, перешедшее к нам из древности, и горами нагроможденные заблуждения поднялись бы так высоко, что сквозь них никогда не пробилась бы истина. Нет, чем ломаться перед толпою, лучше предоставить и сан, и почести тому, кому не противно их добиваться. Половину, однако, я уже выдержал, выдержу и другую.

Еще голоса! - отдайте мне ваши голоса. За них я сражался, за них я бодрствовал; чтоб приобрести ваши голоса, я приобрел слишком две дюжины ран, видел шесть битв, взятых три раза, и слышал их гром; ради этих голосов я совершил много более или менее великаго. Отдайте же мне ваши голоса, я не шутя хочу быть консулом.

5-й гражданин. Он совершил много доблестных деяний; ни один честный человек не откажет ему в своем голос.

6-й гражданин

Все. Аминь! аминь! Да благословят тебя боги, благородный консул! (Уходят).

Кориолан. О, достойные голоса!

Входят: Менений, Брут и Сициний.

. Время испытания миновало, и трибуны несут голоса народа. Теперь тебе остается только облечься в приличную твоему сану одежду и явиться в сенат.

Кориолан. В самом деле все кончено?

Сициний

Кориолан. Где, в сенате?

Сициний В сенате.

. И я могу сбросить это рубище?

Сициний. Можешь.

Кориолан

Менений. И я иду с тобою! а вы?

Брут. Нам необходимо еще поговорить с народом.

Сициний

Брут. Даже и в одежде смирения он не смирил своей гордыни. Ты хочешь распустить народ?

Входят граждане.

Сициний. Ну, что друзья! Выбрали?

. Мы отдали ему наши голоса.

Брут. Молим богов, чтоб он оказался достойным вашего выбора!

2-й гражданин. Аминь! A по моему недалекому, даже тупому разумению, он просто насмехался над нами, когда просил наших голосов.

. Именно так, просто издевался.

1-й гражданин. Нет, нет, у него ужь такая привычка говорить; он нисколько над нами не смеялся.

2-й гражданин

Сициний. И он, разумеется, их показал?

Некоторые из граждан. Нет, нет, никто их не видел.

. Он только сказал, что у него есть раны, которые он готов показать каждому наедине. А затем, с презрением помахивая шапкой, - вот так, он как-будто говорил:"Я-бы желал быть консулом, но по-старинному обычаю не могу быть им, если вы не дадите мне своих голосов; поэтому давайте мне ваши голоса".А когда мы их ему дали, он небрежно произнес: - "благодарю вас за ваши голоса, благодарю за эти чудные голоса; но теперь, когда вы мне их отдали, разговаривать с вами мне нечего". Разве это не насмешка?

Сициний. И вы были настолько глупы, что не заметили этого сразу, или, если заметили, оказались настолько простодушными, что не отказали ему?

Брут. Разве вы не могли ему сказать, как вас научали, то-есть, что он постоянно был вашим врагом, постоянно возражал против ваших вольностей, против ваших прав в общественном быту, - и это еще в такое время, когда он не имел власти, когда был далеко не выдающимся слугою республики? Что, если и теперь, заручившись властью, сделавшись участником в правлении, он по-прежнему остался заклятым врагом плебеев. Ваш выбор обратится тогда против вас самих. Вам бы следовало сказать ему, что доблестные подвиги хоть и делают его достойным того, чего он домогается, но он все-таки должен быть признателен вам за ваш голос, должен обратить в любовь прежнюю неприязнь и быть вам другом и покровителем.

. Еслиб вы говорили, как вас научали, вы задели-бы его за живое, заставили-бы высказаться вполне. Таким образом вы или вынудили-бы у него какое-нибудь выгодное для вас обещание, о котором могли-бы при случае ему напомнить, или переполнили-бы желчью его строптивый нрав, не желающий связывать себя никакими обещаниями. Он разозлился-бы, а вы, воспользовавшись его гневом, отказали бы ему в избрании.

Брут. Вы сами заметили, что даже и в то время, когда он нуждался в вашем расположении, он обращался с вами с явным презрением. Неужто вы думаете, что презрение его, когда он получит власть карать и миловать, не будет для вас жестокою карой? Не понимаю, наконец, естьли у вас сердце в груди, или у вас есть только языки, чтоб ратовать против того, что внушает разум?

Сициний. Вы не раз отказывали просящему, а уступаете теперь не просящему ваших голосов, а только издевающемуся над вами.

. Консулом ведь он еще не утвержден, следовательно еще можно его отвергнуть.

2-й гражданин. И мы его отвергнем. Я соберу против него целых пятьсот голосов.

1-й гражданин

Брут. Так ступайте-же и скажите вашим друзьям, что они избрали консулом человека, который лишит их всех прав, превратит их в собак, которых хотя и держат, чтоб они лаяли, однако, поминутно бьют за тот же лай.

Сициний. Соберите-же недовольных и, по зрелом обсуждении, уничтожьте прежний ваш безразсудный выбор. Напомните им про его гордость, про его старую ненависть к плебеям; не забудьте и того, с каким высокомерием носил он одежду смирения и как, выпрашивая голоса, издевался над вами. Скажите, что одно только уважение к его заслугам не дозволило вам заметить неприличие его оскорбительного обращения, внушаемого закоренелым презрением к народу.

Брут. Свалите всю вину на нас, на ваших трибунов; скажите, что мы, не смотря ни на какие возражения, настоятельно требовали, чтоб вы избрали именно его.

. Скажите, что вы избрали его не столько по собственному желанию, сколько по нашему настоянию; что, занятые главным образом тем, что вам предстояло сделать, а не тем, чего вам хотелось, вы подали голоса в его пользу решительно против своего желания. Свалите всю вину на нас.

Брут. Не щадите нас. Скажите, что мы постоянно толковали вам о том, как рано начал он служить отечеству и как много он ему послужил; о его происхождении от доблестного рода Марциев, потомками которых были царивший после великого Гостилия Анк Марций, сын дочери Нумы, а также Публий и Квинт, которым мы обязаны лучшими нашими водопроводами, и что любимец народа Цензорин, прозванный так за то, что дважды был цензором, тоже в числе его предков.

Сициний. Скажите, будто мы беспрестанно твердили вам, что он, кроме такого благородного происхождения, и по своим личным доблестям вполне достоин вашей признательности; но что вы, взвесив его прежния деяния с нынешними, пришли к убеждению, что он вам закоренелый враг и поэтому уничтожает ваш опрометчивый выбор.

Брут

Граждане. Да, да, идем! Почти все уже раскаиваются в прежнем выборе (Уходят).

Брут. Пусть идут. Лучше теперь же решиться на этот переворот, чем выжидать другого неминуемого возстания, которое может оказаться много грознее. Если отказ их выведет его из себя, - а в этом нет никакого сомнения, - мы сумеем воспользоваться его гневом.

Сициний в самом деле так (Уходит).