Кориолан.
Действие третье.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Улица в Риме.

При громе труб входят: Кориолан, Менений, Коминий, Тит Лартий, сенаторы и патриции.

Кориолан. Так Ауфидий угрожал нам снова?

Тит. Угрожал, поэтому-то мы и поспешили заключить мир.

Кориолан. Стадо быть, вольски по-прежнему готовы нагрянуть на нас при первом благоприятном случае?

Коминий. О, нет, благородный консул! Силы их до того изсякли, что нам едва-ли придется во всю жизнь увидеть еще раз их развевающиеся знамена.

Кориолан. Ты видел Ауфидия?

Тит. Получив охранный лист, он тотчас явился ко мне и страшно проклинал вольсков за то, что они так трусливо уступили город. Теперь он удалился в Анциум.

Кориолан. Говорил он что-нибудь обо мне?

Тит. Какже, говорил.

Кориолан. Что-же именно?

Тит за право назваться твоим победителем.

Кориолан. Так он живет теперь в Анциуме?

Тит. В Анциуме.

Кориолан. Желал-бы я найти повод отыскать его там, чтобы всласть насмеяться над его ненавистью (Титу). Поздравляю с возвращением на родину.

Входят: Сициний и Брут.

Вот и трибуны, - языки народной пасти. Они мне противны. Да, они до того кичатся своим значением, что просто невыносимо.

Сициний. Остановись! Не ходи на площадь!

Кориолан. Что это значит?

Брут. Не ходи, - будет плохо, если пойдешь.

Кориолан. Что значит такая перемена?

Менений. Что случилось.

Коминий. Разве и патриции, и народ не подали голоса за него?

Брут. Нет, Коминий, не подали.

. Неужто я собирал голоса только малолетков?

1-й сенатор. Дорогу ему, трибуны, - он пойдет на площадь.

Брут. Народ против него сильно раздражен.

Сициний. Если он пойдет, - не миновать возстания.

Кориолан. Вот оно, ваше стадо! Вот что значит дать право голоса тем, которые, подав его, тотчас же отрекаются от своего выбора! - ну, а вы, как вы исполняете свои обязанности? Зачем, служа устами народа, вы не управляете его зубами? Или, быть может, вы сами настроили его?

Менений. Успокойся.

Кориолан. Это заранее обдуманная хитрость, явный заговор, чтобы уничтожить значение патрициев! Если вы оставите это без внимания, вам придется жить с людьми, которые неспособны ни повелевать, ни повиноваться.

Брут. Нечего говорить о заговоре. Народ негодует за то, что ты насмехался над ним; что недавно еще, когда ему раздавали хлеб даром, ты возставал против этого, ругал народных ходатаев, обзывая их подлыми угодниками, льстецами толпы и врагами патрициев.

Кориолан. Но это было известно и ранее.

Брут. Не всем.

Кориолан. Поэтому ты поспешил разгласить это теперь?

Брут. Кто, я?

. Похоже на то, что это именно твое дело.

Брут. Во всяком случае, я всегда готов поступать лучше, чем поступаешь ты.

Кориолан. Если это так, зачем-же мне и хлопотать о консульстве? Заклинаю тебя облаками, высоко носящимися по небу, дай мне дойти до одного уровня с тобою и сделай меня своим товарищем трибуном.

Сициний. Ты слишком явно выказываешь то, что должно приводить народ в негодование. Если желаешь достигнуть цели своих стремлений, потрудись вежливее распрашивать о дороге, с которой ты сбился; иначе тебе не бывать ни консулом, ни товарищем трибунов.

Менений. Прошу вас, будем говорить хладнокровно.

Коминий. Народ обманут, введен в заблуждение. Такое самовольство несвойственно Риму, а Кориолан не заслужил подобных обидных преград, так лукаво воздвигаемых ему на гладком пути его заслуг.

Кориолан. Вы напоминаете мне о хлебе. Ну да, я и теперь повторяю то, что говорил тогда.

Менений. Не теперь, не теперь.

1-й сенатор. Не в таком взволнованном состоянии.

Кориолан. Нет, повторю теперь, клянусь в этом жизнью. Благородные друзья мои, вы меня извините; что-же касается до зловонной, переметной толпы, - я никогда ей не льстил. Пусть она полюбуется собою, слыша то, что я о ней скажу. Повторяю - потворствуя плебеям, мы сеем куколь возмущения, неповиновения, бунта против сената. Куколь этот мы сами посеяли, сами растим его, смешивая чернь с нами, с благороднейшим классом, не имеющим недостатка ни в добродетели, ни в самой власти, за исключением разве той доли, которую сами-же уделили нищим.

Менений

1-й сенатор. Мы просим тебя, перестань.

Кориолан. Никогда. Как проливал я мою кровь за отчизну, не страшась силы врагов, так и мои легкие до тех пор, пока они способны еще действовать, не перестанут чеканить слова против прокаженных, которыми мы гнушаемся, боясь заразы, но в то же время делаем все, чтобы заразиться.

Брут. Ты говоришь о черни, словно ты бог-каратель, а не человек, такой-же слабый, как и все.

Сициний. Не худо и это довести до сведения народа.

Менений. Как слова, вырвавшиеся в раздражении?

Кориолан. В раздражении? Нет, еслиб я был так, же покоен, как во время полуночного сна, клянусь Юпитером, я сказал-бы то же самое.

Сициний. Это же самое будет ядом только для того, в ком оно зародилось, и никого более не отравит.

Кориолан. Будет! Слышите ли вы это, тритоны пискарей? Замечаете ли, как повелительно сказано это слово: будет?

Коминий. Я не вижу тут ничего противузаконнаго.

Кориолан. Будет! О, добрые, но страшно неблагоразумные патриции! О почтенные, но беззаботные сенаторы! Зачем допустили вы эту гидру избрать представителем человека, который, будучи только трубою и ревом этого чудовища дерзает говорить своим решительным "будет", что он отведет ваш поток в болото, а настоящее его русло присвоить себе. Если он на самом деле имеет такую мощь, смирите перед ним ваше бессилие; если не имеет, - стряхните с себя ваше опасное снисхождение. Если вы люди мудрые, не уподобляйтесь обыкновенным глупцам; если не можете похвалиться мудростью, сажайте их рядом с собою. Если они будут сенаторами, вы окажетесь их плебеями. Впрочем, они и теперь уже чуть ли не выше сенаторов, если в общем счете голосов их голоса заглушают ваши. Они выбирают себе сановников, - да еще каких?- подобно вот этому, что противупоставляет свое "будет", свое простонародное "будет" решению собрания, далеко превосходящего доблестью все те, перед которыми преклонялась Греция. Клянусь самим Юпитером, это страшно унижает консулов, и я не могу смотреть на это без скорби потому что знаю, как при возникновении двух равносильных властей быстро внедряются смуты в промежуток между обеими и как оне тогда уничтожают одна другую.

. Довольно, идем на площадь.

Кориолан. Кто бы ни посоветовал даром раздавать хлеб из запасов, как это иногда делалось в Греции...

Менений. Довольно, довольно об этом.

Кориолан. Где народ, впрочем, пользовался далеко большею властью, чем у нас, - я все-таки скажу: что он вскормил неповиновение, гибель государства.

Брут. Неужто народ подаст голос в пользу человека, который говорит такие вещи?

Кориолан. Выслушайте причины, заставляющия меня это говорить; оне поважнее его голоса. Он знает, что получил от нас хлеб не в награду, потому что не может не знать, что никогда даже не старался её заслужить. Когда предстояло идти на врага, грозившего самому сердцу отчизны, он не хотел выступить даже и за городские ворота. Такого рода услуги, надеюсь, не стоют даровой раздачи хлеба. На поле битвы беспрестанные смуты и возмущения, которыми он почти исключительно проявлял свою храбрость, также не говорят в его пользу. Частые оговоры сената в таких делах, каких тот никогда не совершал, также не могут быть основанием для таких щедрых даров. Какой же еще повод для такой щедрости? И как еще переварит прожорливый желудок толпы угодливость сената? Его деяния довольно ясно выказывают, каковы будут его слова: - "мы этого требовали так, как большинство; они из страха исполнили наше требование". Таким образом мы сами унижаем наше высокое значение, сами даем толпе повод называть страхом нашу заботливость о ней. Все это со временем взломит все затворы и допустить ворон клевать орлов.

Менений. Довольно. Идем!

Брут. Черезчур уже довольно.

Кориолан. Нет, еще мало. Выслушайте и заключительные слова, в правдивости которых клянусь всем, что есть святого на небе и на земле. Это раздвоение власти, научающее одну сторону презирать, и презирать весьма основательно, а остальных - без всякого основания поносить другую сторону, - раздвоение, вследствие которого патрициат, сан, мудрость не могут ничего решить: не услыхав слов: "да" или "нет" от многочисленного невежества, заставит забыть все существенно-необходимое и поведет прямо к бессмысленному бездействию. При таких преградах всему разумному пресекается возможность всякого разумного действия. Поэтому заклинаю вас, не столько трусливых, сколько не в меру осторожных, не столько боящихся перемен, сколько старающихся сохранить основные законоположения республики, - вас, предпочитающих жизнь благородную жизни долгой, готовых подвергнуть тело даже опасным лекарствам, потому что без этого оно неминуемо сделалось-бы добычей смерти, - вырвите разом собирательный язык толпы, лишите ее возможности лизать ядовитую для неё сладость. Ваше унижение заставляет мельчать здравые суждения, лишает правительство крайне необходимого для него единства. Оно не имеет сил осуществить того хорошего, которого бы ему хотелось, потому что его стремления ограничены тем дурным, которое имеет право проверять его на каждом шагу.

Брут. Довольно!

Сициний. Это слова измены, и он ответит, как изменник.

Кориолан не право, а только сила; теперь времена переменились. Скажите же:- да будет право правом, - и уничтожьте власть трибунов.

Брут. Это явная измена.

Сициний. И ему-то быть консулом? - никогда!

Брут. Эй, эдилы, сюда! Схватите его!

Входит эдил.

Сициний. Ступай, созови народ (Эдил уходит). От его имени и я задерживаю тебя, как насадителя вредных нововведений, как врага общественного благоустройства. Я обвиняю тебя, повинуйся же и или к ответу!

Кориолан. Прочь, старый козел!

Сенаторы и патриции. Мы постоим за его безопасность.

Коминий. Прочь руки, старик!

Кориолан. Прочь, старая гниль, или я вытрясу кости из твоим лохмотьев!

Сициний. Помогите, граждане!

Бруть возвращается с эдилами, в сопровождении толпы граждан.

Менений

Сициний. Вот человек, который хочет отнять у вас ваши права.

Брут. Схватите его, эдилы!

Граждане. Долой его, долой!

Несколько голосов:- "долой его! долой его!"

2-й сенатор. Оружие! оружие! оружие! (Все толпятся вокруг Кориолана). Трибуны! патриции! граждане! постойте, послушайте! Сициний! Брут! Кориолан! послушайте!

Граждане. Не нарушайте порядка, стойте смирно на месте.

Менений. Чем все это кончится? У меня дух захватывает. Я чувствую, что беды не миновать, а говорить не могу. Вы, трибуны, увещевайте народ. Терпение, Кориолан, терпение! Говори же, добрый Сициний.

Сициний. Смирно! Слушай меня, народ!

Граждане. Послушаем нашего трибуна. Смирно! Говори-же! говори, говори!

Сициний. Вы, того и гляди, утратите свои вольности. Только что избранный в консулы Марций хочет лишить вас всего.

. Что ты, с ума сошел? Это вернейшее средство не загасить огонь, а раздуть его.

1-й сенатор. Разрушить город, сравнять его с землею.

Сициний. А что такое город, как не народ?

Граждане. Город, разумеется, народ.

Брут. Мы по общему согласию избраны в представители народа.

Граждане. Вы и останетесь ими.

Менений. Это несомненно.

Кориолан. Если так, не лучше-ли прямо стереть город с лица земли, до основания разрушить дома и под кучами развалин похоронить все до сих пор существовавшие различия между сословиями?

Сициний. За такие речи стоит казнить смертью.

Брут. Если мы не сумеем отстоять нашего значения теперь, мы утратим его навсегда, Поэтому от имени избравшего нас народа мы провозглашаем, что Марций заслужил, чтоб его сейчас-же предали смерти.

Сициний. Поэтому схватите его, влеките на Тарпейскую скалу и низвергните оттуда на погибель.

Брут

Граждане. Сдавайся, Марций, сдавайся!

Менений. Одно слово! Прошу вас, трибуны, выслушайте меня. Одно только слово!

Эдилы. Молчите! молчите!

Менений. Будьте на самом деле тем, чем вы стараетесь казаться, то есть истинными друзьями отечества; с большею обдуманностью, с большим хладнокровием приступайте к тому, что вы хотите исполнить насильно.

Брут. Во всех жестоких болезнях всякая медлительность, как-бы она ни казалась благоразумной, не помощь, а яд. Схватите же его и - на скалу!

Кориолан (обнажая меч). Нет, я умру здесь! Многие из вас видали меня в сражениях; сделайте одолжение, испытайте на себе то, что видели.

Менений. Вложи меч в ножны, вложи скорее! Трибуны, удалитесь на одно только мгновение!

Брут. Схватить его!

Менений. Помогите, помогите Марцию. Помогайте, патриции! Пусть помогают и стар, и млад!

Граждане. Смерть ему, смерть! (Схватка. Патриции вытесняют трибунов, эдилов и народ со сцены).

Менений. Теперь ступай отсюда, удались скорее в свой дом, иначе все погибло.

. Иди!

Кориолан. Нет, будем стоять дружно. Силы врагов и друзей одинаковы.

Менений. Неужто дойдет до этого?

1-й сенатор. Да избавят нас боги! Умоляю тебя, ступай; предоставь нам поправить это дело.

Менений. Так-как эта рана нанесена и нам. Сам ты её не перевяжешь. Ступай же, прошу тебя.

Коминий. Пойдем же с нами!

Кориолан. О, зачем они не варвары, - от которых не отличаются ничем, хотя и родились в Риме, - а римляне, - с которыми они не имеют ничего общего, хотя и зачаты у входа в Капитолий!

Менений. Удались, не доверяй языку высказывать справедливого гнева. Настанет время, когда ты будешь вознагражден сторицею за эту тяжелую минуту.

Кориолан. На поле битвы я один убрал бы по крайней мере полсотни этих негодяев.

Менений. Я сам мог бы взять на себя убрать пару самых храбрых; пожалуй, хоть обоих трибунов.

. Предсказать, на чьей стороне окажется перевес, невозможно, и мысль сопротивляться обрушивающемуся зданию - не мужество, а безумие. Удались, пока не возвратилась чернь; она в своем бешенстве, как прорвавшийся поток, ломит и уничтожает даже то, что обыкновенно ее сдерживало.

Менений. Прошу тебя, ступай. Дай попытать, насколько еще в силах мой старый ум действовать на тех, у кого его слишком мало. Чем бы ни заштопать, - лишь бы заштопать.

Коминий. Идем (Уходит с Кориоланом и с некоторыми из сенаторов).

1-й патриций. Он сам погубил свое счастье.

Менений. Для этого мира он слишком благороден. Он не захотел бы льстить ни Нептуну из страха перед его трезубцем, ни Юпитеру из-за его способности метать громы. У него что уста, что сердце - одно и то же. Его язык высказывает тотчас же все, что бы ни зародилось у него в груди, а в минуты гнева он забывает даже, что существует слово смерть (За сценой шум). Ну, пойдет теперь потеха!

2-й патриций. Как хорошо, еслиб они лежали теперь в постелях!

Менений. Или лежали на дне Тибра. Но и то правда:- разве он не мог обращаться с ними поласковее?

Брут и Сициний возвращаются, за ними толпа народа.

Сициний. Где змей, жаждущий обезлюдить город, чтоб самому быть в нем всем?

Менений. Доблестные трибуны...

Сициний

1-й гражданин. Он на себе узнает, что благородные трибуны - уста народа, а мы - их руки.

Граждане. Узнает, узнает непременно.

Менений. Любезный друг...

Сициний. Молчи!

Менений. Не грози смертью, когда тебе следовало бы, напротив, укрощать свою свору.

Сициний. Как могло случиться то, что ты сам помогал его бегству отсюда?

Менений. Выслушай меня. Я знаю хорошие качества консула, следовательно могу перечислить вам его недостатки.

Сициний. Консула? какого консула?

Менений. Консула Кориолана.

Брут. Разве он консул?

. Нет, нет, никогда!

Менений. Если-бы трибуны и ты, добрый народ, согласились меня выслушать, я попросил бы позволения высказать слово или два. Единственный ущерб, который это может вам принесть, будет легкая потеря времени, необходимого для их произнесения.

Сициний. Так говори, только как можно короче, так как мы уже решили покончить с этим ехидным изменником. Изгнать его отсюда было бы опасно, оставить здесь - гибельно; а потому и положено, что он умрет сегодня же.

Менений. Да не попустят боги, чтоб наш прославленный Рим, чья признательность к заслугам своих достойных детей вписана в собственную книгу Юпитера, уподобился противуестественной утробе и пожрал свое собственное детище.

Сициний. Это язва, которую необходимо вырезать.

Менений. Нет, он только член, на котором появилась язва. Если ее вырезывать, может воспоследовать смерть, тогда как излечить ее нетрудно. Чем он настолько провинился перед Римом, что заслужил смертной казни? Не тем-ли, что уничтожал его врагов? Собственная кровь, пролитая им, далеко превышает то количество ея, которое в нем еще сохранилось. Она проливалась за родину; теперь родина намерена пролить и остальную. Если так, все мы, как действующие, так и допустившие это, заклеймим себя вечным позором.

Сициний. Вздор!

Брут. Разумеется, вздор. Когда он любил родину, она его чествовала.

Менений. Однако то, что нога омертвела, не дает еще права забывать прежния её услуги.

Брут. Довольно. Идите скорее к нему в дом и вытащите его оттуда, чтоб зараза, которою он одержим, не распространилась дальше.

Менений. Еще одно слово, одно только слово. Когда эта скачущая, как тигр, ярость поймет всю нелепость необдуманного порыва, она захочет, но уже слишком поздно, привязать свинцовые тяжести к своим пятам. Действуйте же законно. Вспомните, что есть люди, которые любят Кориолана, а это может породить междоусобие, и тогда римляне-же и разгромят великий Рим.

Брут

Сициний. Вздор! Ведь у вас уже есть образчики его повиновения. Он поднял руку на эдилов, дерзнул сопротивляться нам самим. Идем.

Менений. Примите в соображение, что с той минуты, когда он почувствовал, что рука может управлять мечем, он постоянно жил на полях битвы и не мог приобресть искусства говорить отборными словами, поэтому он без всякого различия сыплет и мукой, и мякиной. Позвольте, я к нему схожу; мне, может быть, удастся уговорить его, чтобы он добровольно явился к законному суду.

1-й сенатор. Благородные трибуны, это будет человечнее; ваше-же средство слишком кровожадно, да притом оно и неверно.

Сициний. Быть по твоему, почтенный Менений; действуй-же, как представитель народа. Друзья, вложите оружие в ножны.

Брут. Но не расходитесь.

Сициний. Ступайте на площадь. Менений, мы ждем тебя там, и если ты не приведешь с собою Марция, мы поступим, как предполагали ранее.

Менений. Приведу (Сенаторам). Идемте вместе. Он придет, или все погибло.

1-й сенатор. Идем (Уходят).

СЦЕНА II.

Комната в доме Кориолана.

Входят: Кориолан и несколько патрициев.

Кориолан к ним останусь все тем-же.

Входит Волумния.

1-й патриций. Тем благороднее будет твой поступок.

Кориолан. Меня только удивляет, что мать перестала, одобрять меня по-прежнему - она, которая всегда называла их не иначе, как паршивыми рабами, скотами, созданными для того, чтобы торговать мякиною, чтобы стоять в собраниях с непокрытыми головами, зевать, молчать и удивляться, когда человек нашего сословия встанет и начнет говорить о войне или мире (Волумние). Я говорю о тебе. Зачем желаешь ты, чтобы я выказал более кротости? Неужто ты желаешь, чтобы я изменил своей природе? Требуй лучше, чтоб я был именно тем, что я есть.

Волумния. О, Марций, Марций! мне хотелось-бы, чтоб ты вполне свыкся со своей властью ранее, чем успеешь ее износить.

Кориолан. Пусть изнашивается.

Волумния. Ты мог-бы остаться тем, что есть, и без такого множества хлопот. Ты не нашел-бы на своем пути столько препятствий, еслиб не высказал своего образа мыслей ранее, чем оне утратили силу тебе сопротивляться.

Кориолан. На виселицу их!

Волумния. Пожалуй, хоть на костер.

Входят: Менений и сенаторы.

Менений. Полно, полно, сознайся, что ты был уже слишком груб. Тебе необходимо возвратиться на площадь, чтоб это поправить.

1-й сенатор

Волумния. Прошу тебя, послушайся их. Сердце мое такое-же неуступчивое, как и у тебя, но у меня есть ум, умеющий подчинять вспышки гнева требованию обстоятельств.

Менений. Прекрасно сказано, благородная Волумния. Я скорее сам облекся-бы в военные латы, которые я по старости едва в силах поднять, чем допустил его снизойти до уступок подлому стаду, - еслиб этого не требовал жестокий недуг настоящего времени, как лекарства для целой республики.

Кориолан. Что-же должен я сделать?

Менений. Возвратиться к трибунам.

Кориолан. Хорошо; а что затем?

Менений. Публично раскаяться в том, что говорил.

Кориолан. Это ради них-то? Когда я не в состоянии сделать это даже для самих богов, как-же я сделаю это для них?

Волумния. Ты уже слишком неуступчив. Хотя благородная гордость и прекрасна, она делается вредной, когда не внемлет голосу необходимости. Я не раз слыхала от тебя что на войне храбрость и хитрость - две неразлучные подруги. Скажи-же: зачем им вредить друг другу в мирное время? Отчего-жь ты возстаешь против их соединения даже тут?

Кориолан. Что за вопрос?

Менений

Волумния. Если на войне нисколько не предосудительно казаться совсем не тем, что есть, - а вы для вернейшего успеха нередко прибегаете на войне к таким хитростям, - отчего же то же самое оказывается безчестным в мирное время, если оно и тогда так-же необходимо, как на войне?

Кориолан. Зачем ты так настаиваешь?

Волумния. Затем, что теперь тебе предстоит обязанность говорить с народом не по собственному убеждению, не так, как хотелось-бы сердцу, а звуками, чуждыми твоему убеждению, словами, едва внятно срывающимися с конца языка. И это обезчестит тебя настолько-же мало, как взятие города кроткими увещаниями, а не оружием, с которым нераздельны опасность и кровопролитие. Я, наперекор своей природе, притворилась-бы и не считала-бы себя униженной, если бы поступила так ради своей выгоды и по увещаниям друзей. А от тебя только этого и требуют, - то есть я, потом твоя жена, твой сын, сенаторы.патриции, - и ты все-таки скорее выкажешь народу свое негодование, чем хоть раз решишься ему польстить? чтобы приобресть его расположение, без которого все погибло.

Менений. Благородная женщина! (Кориолану). Ну, полно же, идем. Говори только приветливее, и ты отвратишь грозящую опасность, возвратишь даже то, что кажется потерянным.

Волумния. Прошу тебя, сын мой, или к ним с непокрытою головою. Пусть колена твои лобызают землю, потому что в подобных случаях действие красноречивее слова, потому что глаза невежества понятливее его ушей. Кланяйся почаще, вот так. Смири свое гордое сердце, заставь его сделаться мягче спелаго плода шелковицы, уступающего легчайшему прикосновению. Скажи им, что ты воин, что вырос среди битв и поэтому не научился той кротости, которая необходима для приобретения их любви и которой они вправе от тебя требовать; но что на будущее время ты в угоду им постараешься по мере сил и возможности себя переработать.

Менений. Исполни все, что она советует, и сердца народа твои. Ведь и народ, когда его просят, так же щедр на прощение, как на пустые слова.

Волумния. Умоляю, послушайся! Я знаю, что для тебя легче броситься за врагом в огненную пропасть, чем мстить ему в красивой древесной куще.

Входит Коминий.

Вот и Коминий.

Коминий. Я был на площади. Пора подумать о средствах для самозащиты, если не желаешь защищаться смирением или бегством. Чернь в страшной ярости.

Менений

Коминий. Я думаю, что это помогло-бы, еслиб Кориолан согласился.

Волумния. Он обязан это сделать и согласится. Еще раз прошу, скажи:- согласен ты?- а затем к делу.

Кориолан. Я должен предстать перед ними с непокрытой головою? должен опозорить благородное сердце, дозволяя лгать подлому языку? Хорошо, я уступаю вам; но еслиб опасность грозила только одному этому куску глины, я скорее-бы согласился, чтоб они истерли в пыль эту форму Марция, развеяли ее по ветру. Идемте. Вы навязали мне роль, которой я никогда не сыграю как следует.

Коминий. Идем; мы тебе поможем.

Волумния. Дорогой сын, ты как-то говорил, что именно мои похвалы сделали из тебя воина. Если хочешь новых похвал, сыграй роль, которой никогда до сих пор не игрывал.

Кориолан. Хорошо, сыграю; ведь я обязан это сделать. Прощай, благородная гордость; пусть тебя заменит дрянная душонка какой-нибудь потаскушки! Превратись, воинственная гортань, спорившая с громом барабана, в ничтожную дудку, такую же пискливую как голос евнуха или девчонки, убаюкивающей ребятишек. Улыбка негодяя, играй на устах; глаза, увлажьтесь слезный школьника; двигай губами, язык нищего попрошайки; гнитесь, закованные в железо колена, сгибавшиеся только в стременах, гнитесь, как у вымаливающего милостыню. Но нет, не могу; не сделаю этого, чтобы не утратить уважения к самому себе, чтобы поступками тела не приучить дух к явной подлости!

Волумния. Если так, - как хочешь. Умоляя тебя, а унижалась, как никогда не унизишься ты, упрашивая народ. Пусть гибнет все! Принеси-же и родную мать в жертву своей гордости, это все-таки будет лучше, чем томить ее страхом за последствия твоего безумного упрямства. Ведь я так же, как и ты, не страшусь смерти. Делай, что хочешь. Храбростью ты обязан мне, ты всосал ее вместе с моим молоком; гордость-же - неотъемлемая твоя собственность.

Кориолан. О, успокойся, матушка, не брани меня! Я пойду и лестью добьюсь их благосклонности, обману их сердца и возвращусь к тебе любимцем всей римской черни. Смотри, я иду. Поклонись моей жене. Я возвращусь консулом или никогда уже не доверяй ловкости моего языка на поприще лести.

Волумния. Делай, что хочешь (Уходит).

Коминий

Кориолан. Да, смирение будет лозунг. Идем. Пусть их обвинения будут лживы, я отвечу им честно.

Менений. И кротко?

Кориолан. И кротко (Уходят).

СЦЕНА III.

Форум в Риме.

Входят: Сициний и Брут.

Брут. Главное обвинение будет заключаться в домогательстве тиранической власти. Если он оправдается в этом, обвиняй его в ненависти к народу и в том, что добыча, взятая у анциатов, никогда не поступала в раздел.

Входит Эдил.

Что-же, явится он?

Эдил. Он идет.

Брут. А кто с ним?

Эдил. Старый Менений и те из сенаторов, которые постоянно были на его стороне.

Сициний. Именной список всех добытых нами голосов у тебя?

Эдил.У меня.

Сициний

Эдил. По трибам.

Сициний. Ступай же скорее за народом да втолкуй ему, чтобы он, как только я провозглашу:- "по праву и власти народа да будет так" - и будет-ли это "так" пеня, изгнание или смерть, - пусть он кричит вслед за мною, опираясь на древния свои права и на правоту этого дела. Если я скажу: - "пеня", пусть будет пеня, если скажу:- "смерть" - смерть.

Эдил. Хорошо, втолкую.

Брут. А когда они примутся кричать, пусть не перестают до тех пор, пока страшным гамом не добьются. чтобы приговор был исполнен немедленно.

Эдил. Передам и это.

Сициний. Внуши народу хорошенько, чтоб он непременно воспользовался условным знаком, как только я его подам.

Брут. Ступай (эдил уходит). Постарайся раздражить его с самого начала. Он привык всегда брать верх над другими, всегда быть первым. Когда он разъярится, его уже ничем не заставишь повернуть в сторону, вернуться к прежней умеренности, и тогда он во что бы то ни стало выскажет все, что есть на душе; а лежащей на ней тяжести достаточно, чтоб сломить ему шею.

Входят: Кориолан, Менений, Коминий, сенаторы и патриции.

Сициний. Вот и он.

Менений. Будь только спокоен.

Кориолан. Буду, как конюх, готовый за ничтожную плату несчетное число раз подвергать себя неприятности быть названным негодяем. Да охраняют всемогущие боги благоденствие Рима и да снабдят скамьи суда людьми достойными; да вселят они в нас любовь и согласие; да наполнять они храмы толпами, жаждущими праздновать мир, а не переполняют улицы шайками, требующими междоусобной войны!

1-й сенатор. Аминь! аминь!

Менений

Входят: эдилы и граждане.

Сициний. Подойдите ближе, граждане.

Эдилы. Послушайте ваших трибунов, а сами молчите.

Кориолан. Прежде выслушайте меня.

Трибуны. Говори. Вниманее!

Кориолан. Скажите, последнее это обвинение? и вы все порешите теперь же и здесь?

Сициний. Я спрашиваю тебя:- покоряешься-ли ты воле народа, признаешь-ли его представителей и согласен-ли подвергнуться законной каре за проступки, которые будут доказаны?

Кориолан. Согласен.

Менений. Слышите, граждане, он согласен! Припомните его заслуги обратите внимание на шрамы, которыми покрыто его тело, как священное кладбище могилами.

Кориолан. Это ничтожные царапины шипами терновника, рубцы, возбуждающие один только смех.

Менений сказал, совсем не ненависть к вам, а только речь, свойственная воину.

Коминий. Да, никак не более.

Кориолан. Чем же объяснить то, что, единодушно избрав меня в консулы, вы тотчас же принимаетесь позорить меня, уничтожая прежнее свое избрание.

Сициний. Отвечай нам.

Кориолан. Говори. Отвечать тебе - моя обязанность.

Сициний. Мы обвиняем тебя в покушении уничтожить все мудрые постановления Рима, в желании присвоить себе тираническую власть. А за это провозглашаю тебя изменником народу.

Кориолан. Как, изменником?

Менений. Сделай милость, воздержись, - ты дал слово!

Кориолан. Меня! Меня называть изменником! Огни преисподней да охватят за это весь народ! Наглый трибун, будь в твоих глазах двадцать тысяч смертей, а в твоих руках столько-же миллионов их, а на языке оба числа, взятые вместе, я и тогда сказал-бы, что ты лжешь, и сказал-бы это так же свободно, как молюсь богам!

Сициний. Слышишь, народ?

Граждане

Сициний. Молчать! Нам не нужно прибегать к новым обвинениям. Вы сами видели его поступки, слышали его речи: он бил ваших должностных лиц, проклинал вас, противупоставлял закону удары, издевался над теми, кому дарована власть судить его, - и все это так преступно, что заслуживало-бы жесточайшей кары.

Брут. Но так как услуги, оказанные им Риму...

Кориолан. Что болтаешь ты об услугах?

Брут. Я говорю о том, что знаю,

Кориолан. Ты?

Менений. То-ли обещал ты матери?

Коминий. Послушай, прошу тебя!

Кориолан. Не хочу, не стану более ничего слушать. Пусть меня присудят к низвержению с Тарпейской крутизны или на скитальческое изгнание; пусть сдерут кожу, томят в темнице, давая мне в сутки не более одного зерна, - я не куплю пощады ценою одного ласкового слова. И из за того, что они могут мне даровать, я не изменю себе, хотя бы мне стоило только сказать им: - "здравствуйте".

Сициний. Зато, что он при всяком удобном случае, сколько мог, выказывал свое недоброжелательство к народу, искал средств лишить всех его прав; за то, наконец, что поднял враждебную руку не только в присутствии грозного правосудия, но даже и на самих его исполнителей, - мы, именем народа и дарованною нам, трибунам, властью, изгоняем его с этого мгновения из нашего города и навсегда воспрещаем ему вход в ворота Рима, под опасением быть низвергнутым с скалы Тарпейской. Именем народа говорю:- да будет так!

Граждане. Да будет так! да будет так! Он изгнан, - пусть и будет так!

Коминий (гражданам). Друзья мои, послушайте!

. Нечего слушать, - приговор произнесен!

Коминий. Дайте же мне сказать хоть слово. Я был консулом и могу показать вам знаки, оставленные на моем теле врагами Рима. Я люблю мою родину нежнее, святее и сильнее, чем собственную мою жизнь, чем добрую мою жену, чем плоды её утробы и сокровища моей крови. Еслиб я сказал...

Сициний. Мы знаем, чего ты хочешь. Говори - что?

Брут. Нечего больше говорить. Он изгнан, как враг народа и отечества, - и так оно да будет!

Граждане. Так оно да будет, да будет!

Кориолан здесь с своим непостоянством. Пусть каждая вздорная молва приводит вас в ужас! Пусть враги ваши одним уже колебанием перьев на их шлемах повергают вашу трусость в отчаяние! Сохраняйте же за собою власть изгонять ваших защитников, пока ваша глупость, которая сама не понимает того, что чувствует. не обратится против вас же самих и, сделавшись вашим врагом не предаст вас, униженных пленников, какому нибудь другому народу, который покорит вас, не вынимая даже меча из ножен! Я оборачиваюсь спиной к вашему городу из одного презрения к вам! Есть мир и вне Рима! (Уходит с Коминием, Менением, сенаторами и патрициями).

Эдилы. Он, враг народа, ушел, ушел!

Граждане. Наш враг изгнан! он ушел! Vivat! vivat!

Народ с громкими возгласами радостно бросает тапки вверх.

. Ступайте за ним, проводите его за городские ворота в то же время издеваясь над ним, как он издевался над вами; расквитайтесь с ним хорошенько. Стража, за нами! (Уходит).

Граждане. Идем, идем; проводим его до городских ворот. Да здравствуют наши благородные трибуны! Идем! (Уходят).