Кориолан.
Действие четвертое.

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Перед воротами Рима.

Входят: Кориолан, Волумния, Виргилия, Менений, Коминий и несколько молодых патрициев.

Кориолан. Полноте, перестаньте плакать. Сократим прощание. Тысячеголовое животное вытолкало меня вон. Ах, матушка, где же твое прежнее мужество? В прежние дни ты обыкновенно говаривала, что великое несчастие служит оселком для великого мужества, что обыкновенное горе перенесет всякий, и что по морю, когда оно спокойно, все суда плавают с равным успехом; но что для перенесения жесточайших ударов судьбы требуется больше силы, больше благородства и больше уменья. Ты всегда внушала мне такие правила, которые сердце каждого, усвоившего их, делают непобедимым.

Виргилия. О, горе, горе мне!

Кориолан. Перестань, жена, прошу тебя!

Волумния. Да нападет красная чума на всех ремесленников Рима и да прекратятся все их занятия!

Кориолан. К чему все это? Они воспылают ко мне любовью, как только почувствуют мое отсутствие. Полно, матушка, вспомни лучше времена, когда ты говаривала:- "еслиб я была женой Геркулеса, я совершила бы по крайней мере шесть из его подвигов, лишь бы только избавить любимого супруга от половины его трудов". Не унывай Коминий! прощай! Прощайте, жена, мать! Поверьте, я не пропаду. Твои слезы, старый, верный Менений, солонее, чем у молодых, оне - яд для твоих глаз. Бывший мой военачальник, я не раз видел тебя мрачным, ты часто бывал свидетелем зрелищ, ожесточающим сердце; скажи этим огорченным женщинам, что стенать от неизбежного горя так-же безумно, как над ним смеяться. Послушай, матушка, ведь ты очень хорошо знаешь, что мое мужество всегда обращалось тебе же в утешение. Будь уверена, что и теперь - хотя я и иду один - твой сын, как одинокий дракон, который хоть и редко показывается, но все-таки делает свое логовище предметом ужаса и бесконечных толков, - или превзойдет все обыденное, или падет жертвой хитрого коварства.

Волумния. Куда же пойдешь ты, доблестный мой сын? Хоть на время возьми с собою доброго Коминия. Составь себе какой нибудь определенный план; не отдавайся во власть необузданным случайностям, какие могут тебе встретиться на пути.

Кориолан. О боги!

Коминий нам не нужно будет искать по целому миру, и мы не лишимся возможности воспользоваться счастливым расположением, которое в отсутствие нуждающагося в нем всегда понемногу охлаждается.

Кориолан. Прощай! Ты слишком стар, слишком утомлен военными тревогами, чтобы скитаться с человеком, жаждущим таких тревог. Проводи меня только до ворот. Идемте же - ты, милая жена, ты, добрейшая матушка, и вы, благородные мои друзья. Когда я выйду за ворота скажите мне "прощай" - и улыбнитесь. Прошу вас, идем. Пока я буду на земле, вести обо мне станут доходить до вас постоянно, и никогда не услышите вы, что теперешний Марций в чем нибудь не похож на того, каким он были когда-то.

Менений. Ничего не может быть благороднее этой речи. Ну, полноте же, перестаньте плакать. Еслиб я мог стряхнуть с своих старых костей хоть семь лет, клянусь богами, я всюду пошел бы за тобою!

Кориолан. Твою руку! Идемте.

СЦЕНА II.

Улица близь римских ворот.

Входят: Сициний, Брут и эдил.

Сициний. Скажи гражданам, чтоб они расходились по домам. Он удалился, - и этого довольно. Патриции, принимавшие, как мы это видели, его сторону, оскорблены.

Брут. Теперь, показав наше могущество, нам недурно казаться смиреннее.

Сициний. Пусть идут по домам. Скажи, что величайший их врат удалялся и что прежнее их могущество возстановлено.

Брут. Распусти их (Эдил уходит).

Входят: Волумния, Виргилия и Менений.

Брут. Смотри, сюда идет его мать.

Сициший. Удалимся.

Брут. Для чего?

. Говорят, будто она помешалась.

Брут. Они уже нас заметили, - не сворачивай.

Волумния. А, очень рада, что вас встретила! Да вознаградят вас боги за вашу любовь всеми возможными карами.

Менений. Полно, полно, умерь свою горячность.

Волумния. Еслиб не слезы, вы услыхали бы... впрочем, вы услышите (Бруту). Нет, не уходи.

Виргилия (Сицинию). Останься я ты. О, еслиб я могла то же сказать ему!

Сициний. Ты утратила всякую женскую стыдливость.

Волумния. Да, глупец, утратила. Что-жь, разве это позорно? Каков глупец! Разве мой отец не был мужчиной? А ты, какой лисицей должен ты быть, чтобы осмелиться изгнать героя, нанесшего врагам Рима более ударов, чем ты произнес слов за всю свою жизнь!

Сициний. О всемогущие боги!

Волумния. Да, нанес более славных ударов, чем ты сказал умных слов. Я сейчас скажу тебе... или нет, ступай... Нет, ты останешься. Я желала бы, чтобы сын мой был теперь в Аравии, чтобы твое племя стояло перед ним на расстоянии его верного меча.

Сициний

Виргилия. A то, что он истребил бы его.

Волумния. Истребил бы всецело, со всеми незаконнорожденными. О, сколько ран получил он за Рим!

Менений. Полно, успокойся.

Сициний. Как желал бы я, чтоб он продолжал служить родине так же, как начал, не расторгая сам прекрасного узла, которым связал себя с нею.

Брут. Да, желал бы этого и я.

Волумния. "Желал бы этого и я!" Да разве не вы натравили на него стаю псов, также способных судить о его достоинствах, как о тех тайнах, которых небо не хочет поведать земле?

Брут.Идем.

Волумния. Да, ступайте, теперь я сама прошу вас об этом. Вы совершили доблестное дело, но прежде, чем удалиться, выслушайте еще это: на сколько Капитолий превосходит самую жалкую лачугу Рима, на столько изгнанный вами сын мой, муж вот этой женщины, - да, видите ли, вот этой, - превосходить вас.

Брут. Прекрасно; мы оставляем тебя.

Сициний. Что за охота слушать брань сумасшедшей?

Волумния. Унесите-жь вместе с собою и мои молитвы (Трибуны уходят). Желала-бы я, чтоб у богов не было иного дела, кроме осуществления моих проклятий. Еслиб я имела возможность встречаться с ними хоть раз в день, я облегчила бы сердце от гнетущего его бремени.

. Ты славно их отчитала - и поделом. Ты ужинаешь у меня?

Волумния. Гнев - единственная моя пища. Мой ужин во мне: я уморю себя, питаясь им. Идем. Брось малодушные слезы. Изливайся, как я, гневом, подобным гневу Юноны. Идем, идем.

Менений. Полно, полно, нехорошо! (Уходят).

СЦЕНА III.

Дорога из Рима в Анциум.

Встречаются: римлянин и вольск.

Римлянин. А мы ведь, кажется, знакомы. Если не ошибаюсь, тебя зовут Адрианом.

Вольск. Правда. Но я-то решительно не могу тебя признать.

Римлянин. Я римлянин и, как ты, служу врагам Рима. Что-ж, теперь узнаешь меня?

Вольск. Никанор?

Римлянин. Он самый.

Вольск крайней мере на день пути.

Римлянин. В Риме было грозное возмущение. Народ возстал против сенаторов, патрициев и людей благородного происхождения.

Вольск. Ты говоришь - было, значит оно покончено? А у нас, в надежде на него, делают большие военные приготовления, чтоб нагрянуть на вас в самый разгар междоусобицы.

Римлянин. Пожар потушен, но он от всякой безделицы может вспыхнуть снова. Патриции так раздражены изгнанием доблестного Кориолана, что не призадумаются при первом же удобном случае отнять всякую власть у народа и навсегда уничтожить его трибунов. Все это тлеет под пеплом и готово вспыхнуть каждую минуту.

Вольск. А Кориолан разве изгнан?

Римлянин. Изгнан.

Вольск. За эту весть, Никанор, тебе будут очень благодарны.

Римлянин. Вам никогда не дождаться более благоприятного случая. Я слыхал, что самое лучшее время для обольщения замужней женщины - время её размолвки с мужем. Рим изгнал Кориолана, а благородный Тулл Ауфидий, избавленный от грознейшего из своих противников, наверно, увенчается в этой войне полнейшим успехом.

Вольск. Без всякого сомнения. Какое счастье, что судьба дала нам встретиться так неожиданно! Ты положил конец моему поручению, и я с радостью возвращусь с тобою назад.

Римлянин. До ужина я расскажу тебе еще многое о Риме, и все, что ты услышишь, крайне благоприятно для его врагов. Ты, кажется, сказал, что вы уже набрали войско?

Вольск

Римлянин. Превосходно. Я убежден, что тотчас же приведу их в движение. Очень рад встрече с тобой и возможности провесть с тобой время.

Вольск. Ты предвосхитил это с моего языка. У меня еще более причин радоваться встрече с тобой.

Римлянин. Идем же (Уходят).

СЦЕНА IV.

Анциум перед домом Ауфидия.

Входит Кориолан, одетый простолюдином и закутанный в плащ.

Кориолан. Как красив этот город. О, Анциум! кто же, как не я, наполнил тебя вдовами? Сколько наследников великолепных этих зданий пали под моими ударами, издавая предсмертные стоны! О, не узнавай меня, иначе твои жены и дети вертелами и каменьями умертвят меня в мальчишеской схватке!

Входит гражданин.

Желаю тебе всякого счастья, любезный.

Гражданин. И тебе тоже.

Кориолан. Сделай одолжение, скажи, где живет великий Ауфидий? Он в Анциуме?

Гражданин. В Анциуме - и дает нынче пир сановникам города.

. Не можешь-ли ты указать мне его дом?

Гражданин. Вот он.

Кориолан. Благодарю (Гражданин уходит). О, как все изменчиво в этом мире! Друзья, закадычные друзья, у которых в настоящую минуту, кажется, бьется в груди одно сердце, у которых все - досуги, постель, занятие, еда - все как будто общее и которых любовь как будто превращает в неразлучных близнецов, - а через какой-нибудь час из-за ничтожного спора они вспылят и дружба кончится самой горькою враждою. Заклятые враги, которым ненависть и мысли о том, как бы лучше провести друг друга, не давали уснуть, благодаря обстоятельствам, какому-нибудь ничтожнейшему случаю, не стоющему ровно ничего, вдруг сходятся и сближаются, делаются друзьями и соединяют детей своих узами брака. То же и со мной. Я возненавидел родину и полюбил враждебный ей город! Войду. Если он меня умертвит, он будет прав; если примет радушно, - я всецело отдамся службе ему (Уходит).

СЦЕНА V.

Там-же. Сени в доме Ауфидия.

За сценой музыка. Входит слуга.

1-й слуга. Вина! вина!.. Хороша прислуга! Что вы, заснули, что-ли? (Уходит).

Появляется другой слуги.

2-й слуга. Где Котус? Господин зовет его. Котус! (Уходит).

Появляется Кориолан.

Кориолан. Дом отличный, благоухание пира отменное; но я являюсь сюда не гостем.

1-й слуга (Возвращаясь). Что тебе нужно, приятель? Откуда ты? Тебе тут не место; сделай милость, удались - вот дверь.

Кориолан

2-й слуга (возвращаясь). Ты откуда взялся? Что, у привратника глаз что-ли нет, что впускает сюда всякую сволочь? Убирайся.

Кориолан. Пошел!

2-й слуга. Как "пошел"? Ты пошел вон!

Кориолан. Ты мне надоел.

2-й слуга. Вот это прекрасно! Мы долго с тобой разговаривать не станем.

Входит третий слуга, сталкиваясь с первым слугою.

3-й слуга. Что это за человек?

1-й слуга. Какой то полоумный. Мы никак не можем выпроводить его отсюда. Поди, позови господина.

3-й слуга. Что тебе здесь надо? Убирайся, пожалуйста.

Кориолан. Позволь мне постоять здесь, я никому не мешаю.

. Но что ты за человек?

Кориолан. Я благородный.

3-й слуга. И, как заметно, очень бедный?

Кориолан. Да я беден.

3-й слуга. А когда так, не угодно ли бедному и благородному человеку поискать себе другого пристанища? Ну, ступай же, ступай!

Кориолан (отталкивая его). Знай свое дело. Пошел, обжирайся холодными объедками.

3-й слуга. Так ты не хочешь уйти?.. - Ступай, сообщи господину об этом странном госте.

2-й слуга. Сейчас (уходит).

3-й слуга. Где ты живешь?

Кориолан. Под сводом неба.

. Под сводом неба?

Кориолан. Ну, да.

3-й слуга. Где-же это?

Кориолан. В городе коршунов и воронов.

3-й слуга. В городе коршунов и воронов? Что это за осел! Стало быть, ты живешь и с сороками?

Кориолан. Нет, твоему господину я не служу.

3-й слуга. Вот как! Значит, у тебя есть тайное дело до моего господина?

Кориолан. Быть может, и так; ведь это во всяком случае честнее, чем иметь тайное дело с твоей госпожей. Но ты заболтался, пошел, подноси вино (Выталкивает его вон).

Входит Тулл Ауфидий со вторым слугою.

Тулл. Где он?

2-й слуга. Вот. Я выгнал бы его как собаку, еслиб не побоялся обезпокоить твоих гостей.

Тулл

Кориолан (откидывая плащ). Если Тулл Ауфидий и теперь, глядя на меня, не узнает, кто я, я вынужден буду поневоле себя назвать.

Тулл. Твое имя? (Слуги удаляются).

Кориолан. Оно слишком неблагозвучно для ушей вольсков, оскорбительно также для твоего слуха.

Тулл. Но все-таки скажи его. Наряд твой некрасивый, но в твоем лице есть что-то величавое. Несмотря на жалкое состояние твоих парусов, видно, что ты корабль не простой. Как же твое имя?

Кориолан. Приготовься же нахмурить брови. Ужели и теперь не узнаешь меня?

Тулл. Я тебя тебя не знаю. Твое имя?

Кориолан. Я Кай Марций, наделавший много зла и тебе, и всем вольскам, за что и прозван Кориоланом. Одно только это прозвание послужило мне наградой за многотрудную службу, за опасности, которым я подвергался, за кровь, пролитую мною за неблагодарную родину, за все, что служит верным ручательством вражды и ненависти, которые ты должен ко мне питать. Кроме этого прозвища у меня ничего не осталось, зависть и злоба черни пожрали все остальное, слабодушные патриции меня покинули, и я изгнан из Рима подлыми рабами. Вот эта гнусность и привела меня к твоему очагу, но не потому, чтоб я надеялся спасти этим жизнь мою от опасности, - не думай этого; еслиб я боялся тебя, я избегал бы тебя усерднее, чем кого нибудь. Нет, только желание отплатить изгнавшим меня виновато в том, что ты видишь меня здесь, перед собой. Если вражда еще не угасла в твоем сердце, если оно еще жаждет отомстить за твои личные оскорбления, залечить позорные раны твоей отчизны, - поспеши воспользоваться моим беспомощным положением, услугами, которые может оказать тебе моя месть, потому что я готов с неистовым рвением адских духов сражаться против моей обезумевшей родины. Если же у тебя недостанет для этого отваги, если ты устал испытывать счастье, тогда говорить много нечего; я тоже утомлен жизнью и подставляю свое горло тебе и твоей закоренелой ненависти. Если ты его не перережешь, ты окажешься просто глуп, - потому что я всегда преследовал тебя с ожесточением, потому что я выпустил из груди твоего отечества целые бочки крови, потому что, если ты не примешь моих услуг, я могу жить только на позор тебе.

Тулл. О Марций, Марций! Каждое твое слово один за другим вырывало все корни старой моей ненависти. Еслиб сам Юпитер, желая вот из того облака поведать мне божественные тайны, промолвил:- "это истина", - я и ему поверил бы не более, чем тебе, благороднейший Мартин. Позволь же мне обвить мои руки вокруг твоей груди, о которую сотни раз ломалось древко моего копья и угрожало самой луне разлетавшимися осколками. Дай мне обнять наковальню моего меча! Теперь я также пламенно, также благородно состязаюсь с тобою в любви, как некогда в порывах честолюбия состязался в храбрости. Послушай, я любил девушку, - теперь она жена моя, - никогда ни один любовник не вздыхал искреннее моего; а сердце мое даже в то время, когда 'молодая жена моя впервые переступала через порог моего жилища, не билось так сильно, как теперь бьется от радости, что я вижу здесь тебя, благороднейший из смертных. Узнай, доблестный Марций, что мы уже набрали войско, что я снова замышлял или выбить меч из твоей руки, или потерять свою собственную. После того, как я был побежден тобою в двенадцатый раз, не проходило ночи, чтобы мне не снилось, что мы встретились в бою, что, оба пав на землю, силимся сорвать друг с друга шлем, хватаем друг друга за горло, - и всякий раз я от этих грез просыпался полумертвый. Но теперь, любезный Марций, если-бы мы даже и не имели причины враждовать с Римом, из за одного уже твоего изгнания мы собрали бы всех граждан от двенадцати до семидесятилетнего возраста и ярым потоком войны вторгнулись бы в самое сердце неблагодарного Рима. Идем же. Подай руку и дай мне познакомить тебя с нашими добродушными сенаторами. Они теперь собрались проводить меня, потому что я уже совсем собрался идти если не на самый Рим, то по крайней мере на его области.

Кориолан. О боги, вы очевидно благословляете меня!

Тулл. Поэтому, великий воин, если ты хочешь отомстить за себя сам, возьми половину моей власти. Так-как тебе известны и сильные, и слабые стороны твоей родины, реши по своему благоусмотрению, как будет лучше поступать: ринуться-ли прямо на ворота Рима, или нахлынуть на отдаленные области, чтоб прежде устрашить его, чем сокрушить. Однако, идем. Позволь мне познакомить тебя с теми, кто - я убежден - будет согласен исполнить вой твои желания. Прими мой тысячекратный привет! Теперь ты мне друг более, чем был когда-либо врагом. А ведь это много, Марций! Дай-же руку и еще раз, - я рад тебе от всей души! (Уходит с Кориоланом).

1-й слуга (выходя вперед). Каково превращение!

2-й слуга. А я уже хотел было угостить его палкой, да как-то сообразил, что одежда его лжет.

. А что у него за ручища! Он двумя пальцами повернул меня, как волчек.

2-й слуга. И лицо у него такое, что я сейчас-же заметил, что он... как-бы это выразить?..

1-й слуга. Да, именно такой, точь в точь такой, как будто...Пусть меня повесят, если я тотчас-же не догадался, что он стоит выше того, чем кажется.

2-й слуга. И я тоже. Он просто самый редкостный из смертных.

1-й слуга. Понятно! Однако в том, что касается военного дела, я полагаю, что ты знаешь человека и почище его.

2-й слуга. Кого-же? ужь не нашего-ли господина?

1-й слуга. А ты как-бы думал?

2-й слуга. Он стоит шестерых таких.

1-й слуга. Нет, это уже слишком. Я просто считаю его самым лучшим из полководцев.

2-й слуга. Так, но - видишь ты, решить это очень мудрено. Что касается обороны городов, наш господин не знает себе подобных.

. А разве он хуже, когда идет на приступ.

Входит третий слуга.

3-й слуга. Ну, товарищи, вот это так новости!

1-й и 2-й слуги. Что, что такое? расскажи.

3-й слуга. Лучше принадлежать к последней из народностей, чем быть римлянином. Лучше быть осужденным...

1-й и 2-й слуги. Отчего-же? Отчего-же?

3-й слуга. Да оттого, что Кай Марций, всегда колотивший нашего господина, здесь.

1-й слуга. Как, Марций колотил нашего господина?

3-й слуга. Нет, я хотел сказать не то, чтоб колотил, а что он всегда умел постоять за себя.

2-й слуга. Ну, полно изворачиваться, - ведь мы товарищи и друзья. От него на самом деле всегда приходилось нашему господину очень солоно. Я это знаю из собственных его слов.

1-й слуга

2-й слуга. А еслиб он имел вкус к людоедству, то поджарил-бы его и съел.

1-й слуга. Ну, а что еще-то новаго?

3-й слуга. Хозяин ухаживает за ним, словно он сын и наследник Марса. Посадили его за стол на первое место. Ни один из сенаторов не предложит ему вопроса без того, чтоб не привстать. Даже наш господин лебезит перед ним словно перед любовницей, прикасается к его руке словно к святыне и как только начнет говорить, тотчас закатывает глаза под лоб. Но самая важная новость та, что нашего полководца перерезали пополам: он уже только половина того, чем был вчера, потому что другая половина, по его предложению и с согласия всех собеседников, передана Марцию. Он говорит, что пойдеть и отдерет за уши привратника Рима; что скосит перед собою все, не оставив ни былинки.

2-й слуга. И он способен выполнить это скорее, чем кто-нибудь другой!

3-й слуга. Разумеется, способен. Видите-ли, у него столько-же друзей, сколько и врагов, только эти друзья не смеют показать, что они, как говорится, его друзья, так как он еще находится, так сказать, в немилости.

1-й слуга. Как же это в немилости?

3-й слуга. Но когда они увидят, что он снова высоко поднял гребень своего шлема и сам опять в полной силе, они, как кролики после дождя, выползут из нор и станут во всем действовать с ним заодно.

1-й слуга. А не знаешь-ли, скоро это будет?

3-й слуга. Завтра, сегодня, сейчас. Барабаны загремят тотчас после обеда. Все это как будто составляет часть пиршества и явится ранее, чем гости успеют утереть рты.

2-й слуга

1-й слуга. Ужь, разумеется, то ли дело война! Война настолько же лучше мира, насколько день лучше ночи. Война бодра, разговорчива, полна веселья и всяких толков. Мир же - настоящий паралич или летаргический сон; он вял, сонлив, глуп, безчувствен, а незаконнорожденных плодит более, чем война умерщвляет людей.

2-й слуга. Совершенно верно. Как войну некоторым образом можно назвать насилователем, так точно нельзя не сознаться, что и мир страшно размножает рогоносцев.

1-й слуга. Мало этого: он еще заставляет людей ненавидеть друг друга.

3-й слуга. А отчего? Оттого, что в мирное время они менее нуждаются друг в друге. Да здравствует же война! Я надеюсь, что римляне скоро сравняются в цене с вольсками. Однако-ж встают из-за стола.

1-й и 2-й слуги. Идем, идем (Уходят).

СЦЕНА VI.

Площадь в Риме.

Входит: Сициний и Брут.

Сициний. Мы ни слова не слышим о нем и не имеем никакого основания его опасаться. Настоящий мир, точно также как спокойствие так еще недавно бешено волновавшагося народа, поставил его в невозможность действовать Благодаря нам друзья его как-бы стыдятся общественного благоденствия. Еслиб даже им самим пришлось от этого страдать, они с большим-бы удовольствием увидели, как по улицам бродят целые толпы возставшего народа, чем слушать, как мастеровые звонко поют у себя в лавках, спокойно предаваясь своим работам.

Входит Менений.

Брут. Мы остались здесь как нельзя более кстати. Ведь это, кажется, идет Менений?

Сициний. Да, он, он. Он с некоторых пор стал очень любезен. Здравствуй, приятель!

. Привет вам обоим.

Сициний. А ведь отсутствие твоего Кориолана едва-ли кого-нибудь печалит, за исключением разве его друзей. Рим без него благоденствует и будет благоденствовать, хотя бы он и ненавидел его за это еще более.

Менений. Все прекрасно, но было бы еще лучше, еслиб он уступил.

Сициний. Не знаешь, где он теперь?

Менений. Не знаю. Мать и жена тоже не имеют о нем никаких известий.

Входит трое или четверо граждан.

Граждане. Да благословят вас боги!

Сициний. Доброго вечера, соседи.

Брут. Доброго вечера, вам всем.

1-й гражданин. Все мы, и дети наши и жены, должны на коленях молить за вас богов.

Сициний. Живите и наслаждайтесь счастьем.

Брут

Граждане. Да хранят вас боги!

Сициний. Прощайте.

Брут. Прощайте (Граждане уходят).

Сициний. Надеюсь, что теперешния времена получше тех, когда бедняки бегали по улицам, разражаясь дикими, неистовыми криками.

Брут. Кай Марций отличный военачальник, но он не в меру дерзок, надменен, честолюбив и себялюбив донельзя.

Сициний. Он домогался неограниченной верховной власти.

Менений. Не думаю.

Сициний. Мы на беду всем нам убедились бы в этом, если бы ему удалось добиться консульства.

Брут. Боги не допустили такого несчастья, - и Рим покоен без него и счастлив.

Входит эдил.

Эдил. Доблестные трибуны, какой-то раб, которого мы отправили в темницу, говорит, будто два войска вольсков вторглись в наши области и страшно истребляют все, что им попадается на пути.

Менений. Это Ауфидий. Узнав об изгнании Марция, он снова стал показывать рожки, которых не смел показывать, и поневоле удерживал в раковине, пока Марций стоял за Рим.

. Что ты все толкуешь о Марцие!

Брут. Вели отодрать розгами этого лжеца. Не может быть. чтоб вольски дерзнули нарушить мир.

Менений. Не может быть! Стоит только припомнить прошлое, чтобы убедиться в противном. По крайней мере я на своем веку пережил три примера такой возможности. А чтоб даром не наказывать человека, предостерегающего о действительно грозящей нам опасности, не лучше-ли прежде распросить его хорошенько и разведать, откуда он это знает?

Сициний. Я знаю, что это вздор.

Брут. Это просто невозможно.

Входит гонец.

Гонец. Все патриции спешат в сенат. Получены какия-то известия, заставившие их перемениться в лице.

Сициний. Все это дело того-же раба. Ступай, отстегай его перед лицом народа! Все это вздор, одни пустые слухи, распущенные им.

Гонец. Вести, принесенные им, однакоже подтверждаются. Носятся еще худшие слухи.

Сициний. Как, еще худшие?

Гонец. Не знаю, насколько это справедливо, но многие говорят громко, что Марций, соединясь с Ауфидием идет прямо на Рим; что он поклялся обрушиться на наш город такой-же неизмеримой местью, как неизмеримо пространство, отделяющее древнее от новейшаго.

Сициний. Как это вероятно!

Брут. Все это выдумано для того, чтоб заставить слабодушных требовать возвращения Марция.

Сициний

Менений. Это явная ложь. Он и Ауфидий такие-же непримиримые враги, как две крайния противоположности.

Входит другой гонец.

2-й гонец. Вас требуют в сенат. Громадное войско, под предводительством Марция и Ауфигдия, вторглось в наши владения и, неистовствуя, предает все огню и мечу.

Входит Коминий.

Коминий. Ну, вот, пожинайте теперь плоды ваших мудрых деяний.

Менений. Что? что такое?

Коминий. Вы сами виноваты, что ваши дочери будут опозорены, что свинцовые крыши Рима растопятся на ваши же головы, что у вас-же под носом будут насиловать ваших жен.

Менений. Что случилось?

Коминий. Что храмы будут обращены в пепел, что все ваши права и вольности, за которые вы так стояли, теперь уместятся в ореховой скорлупе.

Менений. Да скажи-же, в чем дело. И мне начинает сдаваться, что вы порядком наглупили.- Говори-же, прошу тебя! Если Марций соединился с вольсками...

Коминий с уверенностью ребенка, преследующего мотылька, или мясника, давящего муху.

Менений. Да, наделали вы дел, - вы, так сильно стоявшие за носящих фартуки ремесленников, от которых в двадцати шагах разит чесноком.

Коминий. Он заставит Рим обрушиться на ваши головы.

Менений. Как Геркулес стряхнул с ветвей спелые плоды. Да, славных дел вы наделали!

Брут. Однако, справедливо ли это известие?

Коминий. Справедливо вполне, - и вы ранее помертвеете, чем убедитесь, что это неправда. Все наши области передаются ему с радостью, а над сопротивляющимися и гибнущими верными олухами издеваются как над безумными храбрецами. И кто же и подумает осуждать его за это? Как его личные, так и ваши враги не могут не признавать его доблести.

Менений. Если он не сжалится над нами, мы погибли.

Коминий. А кто же станет просить его об этом? Трибуны? - сделать это им не позволит стыд. Народ? - он столько же вправе ожидать от него сострадания, сколько волк от пастухов; его друзья?- его друзья, сказав ему: - "сжалься над Римом" - оскорбили бы его не менее, чем люди, заслуживавшие его ненависть, вполне уподобились бы его врагам.

Менений. Твоя правда. Еслиб он стал поджигать мой собственный дом, у меня не хватило бы духу сказать ему:- "умоляю тебя, не делай этого". - Вот они, ваши славные дела! Да, натворили же вы чудес с вашими чудодеями-ремесленниками!

Коминий. Никогда еще Рим не был таким беспомощным, и трепетать его от ужаса заставили вы.

Трибуны. Не говори, что мы.

. Кто же? ужь не мы ли? Мы любили его, но, как животные или трусливые патриции, уступили вашей сволочи; а она криками изгнала его из города.

Коминий. А теперь, того и гляди, криками же заставит его вернуться. Тулл Ауфидий, занимающий в войске второе место после него, повинуется ему, как подчиненный. Теперь отчаяние - единственная сила, единственное средство для обороны Рима.

Входит толпа граждан

Менений. Вот и ваша сволочь! Ты знаешь наверно, что Ауфидий с ним? Вы заразили воздух своими зловонными, сальными шапками, когда бросали их вверх, торжественно радуясь изгнанию Кориолана. Ну вот, он возвращается, - и каждый волосок на головах его солдат будет для вас бичем. Он снесет с плеч столько же безмозглых голов, сколько было брошено шапок, и тем заплатит вам за ваши голоса. Да, было бы поделом, еслиб он всех вас обратил в уголь, - вы вполне этого заслужили.

Граждане. В самом деле до нас доходят престранные слухи.

1-й гражданин. Что касается меня, то я, подав го за его изгнание, тут же сказал, что его все-таки очень жаль.

2-й гражданин. И я тоже.

3-й гражданин. И я. Если же говорить правду, так и многие из нас утверждали то же самое. Все, что мы сделали, нами было сделано для общей пользы. Добровольно согласившись на его изгнание, мы все-таки изгнали его против нашей воли.

Коминий. Что и говорить, - вы отличные избиратели!

Менений. Наделали вы дел с вашей сволочью!- Что-жь, идем в Капитолий?

Коминий

Сициний. Ступайте по домам и не падайте духом. Они из числа его приверженцев и были бы очень рады, еслиб то чего, повидимому, они так боятся, оказалось справедливым. Ступайте и не обнаруживайте ни малейшего страха.

1-й гражданин. Да умилосердятся над нами богт! Пойдем по домам, товарищи. Дурно мы сделали, что изгнали его. Я всегда это говорил.

2-й гражданин. Все мы говорили то же. Идем (уходят).

Брут. Однако-же эти вести мне сильно не по вкусу.

Сициний. Да и мне тоже.

Брут. Пойдем в Капитолий. Я пожертвовал-бы половину своего состояния, еслиб все это оказалось ложью.

Сициний. Идем (уходят).

СЦЕНА VII.

Лагерь в окрестностях Рима.

Тулл. Они, по прежнему, все заняты римлянином.

Военачальник. В нем есть - сам не знаю какия-то чары. Его имя заменяет для твоих воинов предобеденную молитву, за обедом только и толкуют о нем, а после обеда он опять у всех же на языке. Во время этой войны он совершенно затемняет тебя в глазах твоих же подчиненных.

Тулл. Теперь исправить этой беды я не могу; потому что пришлось бы прибегнуть к таким средствам, которые неизбежно повредили-бы цели нашего похода. Он даже и со мной обращается надменнее, чем можно было ожидать, когда я обнял его впервые. Такова уже его природа, её не изменишь. И вот, мне поневоле приходится извинять то, чего поправить нельзя.

. Как-бы то ни было, я желал-бы для твоей же пользы, чтоб ты никогда не брал его в товарищи; гораздо было-бы лучше, еслиб ты главную команду над войском удержал за собою, а не уступал её Марцию.

Тулл. Я тебя понимаю. Будь, впрочем, уверен, что он и не подозревает, к каким мерам против него я могу прибегнуть, когда дело дойдет до окончательного рассчета. Хотя он не только убежден сам, но и старается уверить не особенно дальновидных людей, что поступил его в высшей степени честны, что, сражаясь подобно дракону, он имеет в виду только пользу вольсков и что ему стоит только обнажить меч, чтобы порешить все; но то, что или непременно сломит ему шею, или сделает то же с моею, - еще впереди.

Военачальник. Ты думаешь, что он возьмет Рим?

Тулл Рима он будет тем-же, чем для рыб морской орел, побеждающий их превосходством своей природы. Сначала он действительно служил стране своей благородно, но вскоре почести вскружили ему голову. Он не сумел отнестись к ним умеренно или по избытку гордости, которая вследствие успеха всегда ложится пятном на счастливого человека; или по недостатку благоразумия, мешающему пользоваться обстоятельствами так, как ими можно было-бы воспользоваться; или, наконец, вследствие самой его непреклонной природы, не дозволявшей ему снимать шлем в совете, заставлявшей его и в мирное время быть таким-же высокомерным и грозным, как в военное - во всяком случае какой-нибудь из этих недостатков, - потому что в нем во всяком случае есть хоть частички каждого из них, - заставил сперва относиться к нему с боязнью, потом с ненавистью и, наконец, совсем его изгнать. Кичась своими достоинствами, он сам же их и уничтожает. Наша слава создается только суждениями о нас современных людей. И как-бы ни были велики сами по себе силы человека, для его славы нет вернее могилы, чем восторженные возгласы, превозносящие ее не в меру; в данном случае так оно и было. Один огонь помрачает другой, один гвоздь выбивается другим гвоздем, право подавляется правом, сила уничтожается силой. Идем. Да, Марций, овладей только Римом - и ты, несчастнейший из смертных, тогда окончательно мой (уходят).