Антоний и Клеопатра.
Действие второе.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Мессина. В доме Помпея.

Входят: Помпей, Менекрат и Мееас.

Помпей. Если боги правосудны,- они помогут делам людей праведных.

Менекрат. Верь, благородный Помпей, что если они медлят, это не значит, чтобы они отказывали.

Помпей. Но пока мы молим о помощи у подножия их. алтарей, то, о чем мы молим,- гибнет.

Менекрат. По нашему неведению мы часто молим о собственной беде, а высшее могущество богов отказывает в мольбах для нашего блага: таким образом, неуспех молитвы служит только к нашему благу.

Помпей. Я уверен в успехе:- народ любит меня,; море в моей власти. Мое могущество ростет, а мои предчувствия говорят мне, что оно достигнет всей величины. Марк Антоний занят за обеденным столом в Египте; и не двинется на войну вне его; Цезарь занят накоплением денег и теряет сердца; Лепид льстит им обоим, и они оба ему льстят; ни он не любит ни того, ни другого и ни тот, ни другой о нем ни мало не беспокоятся.

Менекрат. Цезарь и Лепид уже в поле, и они командуют сильным войском.

Помпей. Откуда ты знаешь это? Это вздор!

Менекрат

Помпей. Ему приснилось; я знаю, что оба они в Риме, в ожидании Антония. Но пусть все чары любви, о сладострастная Клеопатра, украсят твои поблекшие губы! Пусть чары соединятся с красотой, сладострастие с ними обоими! Опутай любовника цепью пиршеств; отумань его мозг одуряющими благоуханиями; пусть повара Эпикура возбуждают аппетит его никогда не приедающимися блюдами, наконец, пусть сон и обжорство усыпят его честь, чтобы она канула в Лету! Что нового, Варрий?

Входит Варрий.

Варрий. То, что я скажу, не сочинено: в Риме с часу на час ждут Марка Антония; со дня выезда из Египта у него было слишком достаточно времени, чтобы прибыть туда.

Помпей. Лучше-бы слуха моего коснулось известие менее важное; я не думал, Менас, чтобы этот обжора любви решился надеть шлем для такой незначительной войны. Как воин, он вдвое опаснее тех двоих... Ну, что-жь, нам остается гордиться, что первая-же попытка наша вырвала из объятий египетской вдовы ненасытного Антония.

Менас. Никогда не поверю, чтобы Антоний сошелся с Цезарем. Жена Антония, только что умершая, досаждала Цезарю; его брат воевал даже с ним, хотя, вероятно, и без всякого подстрекательства со стороны Антония.

Помпеий. Конечно, Менас, часто маленькая вражда ведет за собой большую; но не возстань мы против них всех, весьма вероятно, что они перессорились-бы между собою, ибо у них достаточно поводов обнажить друг против друга мечи. Но вот, чего мы не знаем,- может-ли боязнь нас - смирить их вражду, их разногласия? Да будет, что угодно богам! Дело идет о нашем спасении, и надо напречь все наши силы! Идем, Менас! (Уходят).

СЦЕНА II.

Рим. В доме Лепида.

Входят: Энобарб и Лепид.

Лепид. Ты-бы совершил достойное дело, добрый Энобарб, если-бы уговорил своего вождя выражаться кротко и дружественно.

Энобарб. Я уговорю его отвечать, как ему удобнее: если Цезарь, раздражит его - пусть Антоний смотрит на Цезаря свысока и говорит так-же громко, как Марс! Клянусь Юпитером, если-бы мне суждено было иметь бороду Антония, я не стал-бы брить ее сегодня!

Лепид. Но теперь не время для личной вражды.

Энобарб. Всякое время годится для порождаемых им вопросов.

Лепид. Но мелкие вопросы должны уступить место крупным.

. Нет, если мелкие опережают.

Лепид. Мы говорим слишком страстно. Умоляю тебя, не разгребай пепла. Вот идет благородный Антоний!

Входят: Антоний и Вентидий.

Энобарб. А вот и Цезарь.

Входят с другой стороны: Цезарь, Меценат и Агриппа.

Антоний. Уладим все здесь, а затем немедленно к парфянам. Слышишь, Вентидий?

Цезарь. Не знаю, Меценат; спроси у Агриппы.

Лепид. Благородные друзья; обстоятельства, соединившие нас здесь, первостепенной важности; да не вселит пустая причина между нас разногласия: если существуют какия-либо неудовольствия, выслушаем их с кротостью; если мы начнем разбирать наши мелочные обиды с запальчивостью, мы совершим убийство, перевязывая раны. Итак, доблестные товарищи, я настоятельно прошу вас, касайтесь самых горьких вопросов в самых мягких выражениях. И пусть запальчивость не усиливает зла.

Антоний. Хорошо сказано. если-бы мы стояли во главе наших войск, готовых к битве, я поступил-бы точно так же.

Цезарь. Приветствую тебя в Риме.

Антоний. Благодарю.

Цезарь. Садись.

. Садись-же и ты.

Цезарь. И так...

Антоний. Я слышал, ты находишь дурным мое поведение, в котором нет ничего дурного, а если-бы и было, то это не касается тебя.

Цезарь. Я был бы смешон, если бы считал себя обиженным из пустяков и в особенности тобою; еще более был бы я смешон, если бы дурно отозвался о тебе, не имея права произносить твое имя.

Антоний. Разве мое пребывание в Египте касалось тебя, Цезарь?

Цезарь. Не больше, чем мое пребывание здесь, в Риме, могло касаться тебя в Египте. Однакожь, если бы ты оттуда затеял козни против моей власти, то твое пребывание в Египте касалось бы и меня.

Антоний. Что подразумеваешь ты под словом "козни"?

Цезарь. Ты легко можешь понять мою мысль - после того, что со мной было здесь. Твоя жена и твой брат воевали со мной; их измена имела в виду тебя; ты был их воинственным кличем.

Антоний. Ты ошибаешься. Никогда мой брат не посвящал меня в свои дела; я осведомился об этом и получил известие от верных людей, сражавшихся за тебя. Скорее не на мою-ли власть напали они, вместе с твоею? Разве не сражались они против моей воли, потому что у нас с тобой общее дело? На этот счет мои письма тебя уже удостоверили. Если ты непременно ищешь ссоры,- не находя для неё причин, поищи чего нибудь другого.

Цезарь. Ты оправдываешься, навязывая мне недостаток понимания, и на нем строишь свое оправдание.

. О, нет, о нет! Я знаю, я уверен, что ты не мог не подчиниться очевидности этого рассуждения; твой союзник в деле, против которого он сражался, я не мог благосклонно смотреть на войну, грозившую разрушить мой покой. Что касается моей жены, я бы желал, чтобы судьба соединила тебя с такой женщиной. Треть света принадлежит тебе, и ты бы мог руководить и сдерживать эту треть веревочкой, но такую женщину,- нет!

Энобарб. Пусть боги наградят всех нас такими женами: мужья воевали бы тогда против жен!

Антоний. Да, Цезарь, я с горестью сознаюсь, что много зла принесла тебе её неодолимая сварливость, происходившая от раздражительности и соединенная с некоторою политическою хитростью; но ты принужден же сознаться, что я тут ничего поделать не мог.

Цезарь. Я писал тебе в Александрию, пока ты был занят пиршествами; но ты сунул мои письма в карман и осыпал обидными насмешками моего посланнаго.

Антоний. Вождь! Он ворвался ко мне, не получив на это разрешения. Я тогда угощал трех царей и был не совсем-то в том состоянии, в каком бываю утром; но на другой день я с ним сам объяснился, что было равносильно тому, если-бы я у него просил прощения. Да не будет он причиной нашей распри. Если необходимо нам поссориться,- все-таки вычеркни его из нашего разговора.

Цезарь. Ты нарушил клятву; меня-же ты никогда не будешь иметь права упрекнуть в подобном.

Лепид. Воздержись, Цезарь!

Антоний. Нет, Лепид, дай ему говорить.- Мне дорога честь, о которой он говорит, предполагая, что я изменил ей. Продолжай же, Цезарь! И так я нарушил клятву?

Цезарь. Помогать мне оружием и советом при нервом требовании: ты мне во всем отказал.

Антоний. Скорее упустил: тогда я жил в отравленное время, лишавшее меня самосознания. Как только я в состоянии это сделать,- винюсь перед тобой; но никогда моя правота не унизит моего величия, также как и величие мое никогда не обойдется без правоты. Истина в том, что Фульвия - дабы заставить меня покинуть Египет - затеяла с тобой войну; я же, невольная причина, приношу тебе все мои извинения, к которым в подобном случае побуждает меня честь.

Лепид. Как это благородно!

. Прекратите же на этом счеты о взаимных обидах. Забыть их - это значило бы вспомнит, что настоятельная необходимость требует вашего примирения.

Лепид. Достойно сказано, Меценат.

Энобарб. Ну, или, по крайней мере, одолжите вашу любовь на время друг другу; когда-же вы не услышите больше и самого имени Помпея, вы можете ее взять обратно. Вам довольно будет времени ссориться, когда нечего будет делать больше другого.

Антоний. Молчи-же, ты только воин!

Энобарб. Я чуть не забыл, что истина должна быть нема.

Антоний. Ты оскорбляешь это торжественное собрание! замолчи-же.

Энобарб. Продолжайте. Я превратился в камень.

Цезарь. Я не одобряю только формы, но не смысла его речи, ибо невозможно нам быть друзьями - при таком несогласии в поступках; но если-бы я знал цепь, могущую достаточно крепко соединить нас на разных концах света,- я пустился-бы ее отыскивать.

Агриппа. Дозволь мне, Цезарь.

Цезарь. Говори, Агриппа.

Агриппа

Цезарь. Не говори этого, Агриппа. если-бы Клеопатра тебя услыхала, ты был-бы справедливо обвинен в необдуманности.

Антоний. Я еще не женат, Цезарь; дай мне выслушать Агриппу.

Агриппа. Чтобы вам находиться в вечной дружбе, чтобы сделать из вас братьев и соединить несокрушимым узлом ваши сердца,- пусть Антоний возьмет Октавию в жены; её красота может потребовать себе в мужья только первейшего из мужей; её добродетели и душевные качества невозможно описать обыкновенным человеческим языком. Благодаря этому союзу, все мелочные ссоры, кажущиеся теперь чем-то важным, и все преувеличенные опасения, действительно представляющия опасность,- превратятся в ничто; даже истина превратится тогда в ложь, между тем как теперь даже полуложь охотно принимается за истину. Ея любовь к вам обоим возродила-бы и вашу взаимную любовь, а за нею и любовь всех тоже к обоим вам. Простите мою откровенность. Эта мысль не сумасбродная, а обдуманная и внушенная преданностью.

Антоний. Что скажешь, Цезарь?

Цезарь. Ничего, пока не узнаю, каково мнение Антония о том, что сейчас произнесено.

Антоний. Но какую же власть имеет Агриппа осуществить то, что предлагает, если-бы я сказал: "да будет так, Агриппа".

Цезарь. Власть Цезаря и его влияние на Октавию.

Антоний. О, мне и в голову не придет искать препятствий к осуществлению такого прекрасного, благородного предположения! Дай мне твою руку; устраивай-же это прекрасное дело, и с этих пор да руководит братское сердце нашими поступками и нашими великими предначертаниями

Цезарь. Вот моя рука! Я отдаю тебе сестру, которую люблю, как никогда не любил ни один брат; да живет она для соединения наших государств и сердец, и да никогда не расстроится с этих пор наша дружба!

Лепид. Полный счастья, говорю я: да будет!

. Я не думал обнажать меча против Помпея,- он не так давно еще оказал мне немаловажную услугу. Прежде я должен отблагодарить его, чтобы не заслужить упрека в неблагодарности, а за нею я брошу ему вызов.

Лепид. Надо спешить. Мы сами должны искать Помпея, если не хотим, чтобы он искал нас.

Антоний. Где он теперь?

Цезарь. В окрестностях горы Мизены.

Антоний. Велики-ли его силы на суше?

Цезарь. Велики и увеличиваются безостановочно; на море-же он единственный властитель.

Антоний. Такова молва. Я бы хотел скорей переговорить с ним. Поспешим-же. Но прежде, чем воевать, поспешим с делом, о котором говорили раньше.

Цезарь. Охотно; приглашаю повидаться тебя с моей сестрой и тотчас поведу тебя к ней.

Антоний. Лепид, не лишай нас твоего общества.

Лепид. Сама болезнь не удержала-бы меня, благородный Антоний (Трубы. Уходят: Антоний и Цезарь Лепид).

Меценат. Приветствую тебя с возвращением из Египта.

. Половина Цезарева сердца, достойный Меценат! Благородный друг мой Агриппа!

Агриппа. Добрый Энобарб!

Меценат. Мы должны быть счастливы, что дело уладилось так прекрасно! Хорошо-ли вам было в Египте?

Энобарб. Да, отлично; днем мы спали, а ночь сокращали в пьянстве.

Меценат. Правда-ли, что вы для двенадцати человек зажаривали к завтраку восемь кабанов?

Энобарб. Ну, это все равно, что муха в сравнении с орлом; мы проделывали гораздо более чудовищные и гораздо более достойные рассказов штуки!

Меценат. Она, если верить слухам, женщина, против которой трудно устоять?

Энобарб. Она похитила сердце Антония на берегах реки Цидна, при первой-же встрече.

Агриппа. Если не ошибаюсь, именно об этой встрече я и слышал.

Энобарб. Я вам расскажу. Судно, на котором она находилась, плавало на воде, как сверкающий престол; корма была из кованного золота, пурпурные паруса были так пропитаны благоуханиями, что ветры томились от любви к ним. Серебряные весла, мерно, под звуки флейт, рассекали волны, и вода гналась быстро за их всплесками, как-бы влюбленная в их удары. Что касается Клеопатры,- всякое описание было-бы бледным. Она лежала в палатке из золотых тканей, помрачая даже Венеру, на которую мы привыкли смотреть, как на доказательство, что искусство может превзойти и самую природу. По бокам стояли дети, как улыбающиеся купидоны с ямочками на щеках; разноцветными опахалами они усиливали пыл нежных щек Клеопатры и уничтожали таким образом свои-же собственные действия.

. Какое блестящее зрелище представилось Антонию!

Энобарб. Ея прислужницы, подобные нереидам или водяным феям, повиновались одному её взгляду и благоговейно склонялись перед ней в самых восхитительных позах. Казалось, рулем управляла сирена; шелковые снасти вздрагивали от прикосновения её рук, нежных, как цветок, ловко исполнявших свое дело. С галеры неслось невидимое и чудное благоухание, возбуждавшее чувства. Город высыпал на близлежащую набережную все свое население; Антоний сидел один на троне среди площади, оглашая воздух возгласами, но к сам воздух готов, кажется, был умчаться для созерцания Клеопатры и образовать пустоту в природе, если-бы пустота была возможна!

Агриппа. Чудная египтянка!

Энобарб. Когда она сошла на землю, Антоний послал ей приглашение к ужину. Она возразила, что ему скорее подобает быть её гостем,- и он уступил. Наш благовоспитанный Антоний, от которого еще ни одна женщина не слышала слова "нет", бреет десять раз свою бороду, отправляется на пир и, по обыкновению, платит своим сердцем за то, что пожирали только его глаза.

Агриппа. Царственная чародейка! Она уложила в кровать и меч великого Цезаря; он ее пахал, как ниву, она приносила жатву.

Энобарб. Я видел, как однажды, пробежав около сорока шагов по улице, она запыхалась, хотела говорить и остановилась, задыхаясь; но она так восхитительна, что и из этого сумела изобразить красоту и, хотя бездыханная, она все-таки дышала очарованием.

Меценат. И вот, теперь Антоний решительно должен покинуть ее!

Энобарб. Никогда он её не покинет; ни года не старят ея, ни привычка не истощит её бесконечного разнообразия; другия женщины, удовлетворяя желанием,- порождаемым имя, пресыщают; она-же чем более насыщает человека, тем более возбуждает в нем голод. Самое безчестное поведение её до того привлекательно, что и святые жрецы благословляют ее, когда она предается разврату.

Меценат. Если красота, ум, скромность могут иметь цену для сердца Антония, так Октавия для него счастливая находка.

Агриппа. Идем. Добрый Энобарб, будь моим гостем во время твоего пребывания здесь.

. Благодарю от всего сердца, друг (Уходят).

СЦЕНА III.

Рим. Во дворце Цезаря.

Входит: Октавия, Цезарь и Антонии; слуги за ними.

Антоний. Иногда свет и высокие обязанности будут вырывать меня из твоих объятий.

Октавия. Мои колени не разогнутся тогда перед алтарями богов, которым я стану молиться за тебя.

Антоний. Доброй ночи, Цезарь. Моя Октавия! не суди о моих недостатках но народной молве: до сих пор я не всегда соблюдал границы позволительного, но в будущем я буду поступать благоразумно. Прощай, моя дорогая!

Октавия. Доброй ночи, Антоний.

Цезарь. Доброй ночи (Уходят: Цезарь и Октавия).

Входит Предсказатель.

Антоний. Ну что, чучело? Хотел-бы ты вернуться в Египет?

Предсказатель. Я благодарил-бы богов, если-бы никогда не покидал Египта, а вы никогда не приезжали-бы сюда!

. Будь добр, скажи, почему-же это?

Предсказатель. В смущении моем я не могу выказать того, что предвижу, но возвратись скорее в Египет.

Антоний. Скажи мне, кто из нас будет счастливее: Цезарь или я?

Предсказатель. Цезарь. Потому, Антоний, разойдись с ним. Твой демон, т. е. дух, покровительствующий тебе, благороден, храбр, высокомерен, несравним, когда дух Цезаря отсутствует; но при нем твой гений-покровитель, как-бы удрученный, превращается в страх. Поэтому удали их друг от друга.

Антоний. Не будем говорить больше об этом.

Предсказатель. Ни с кем с другим, как с тобой; никогда иначе, как с тобой. В какую-бы игру ни играл ты с ним,- будь уверен, ты проиграешь; у него столько врожденного счастья, что он во всех случаях пересилит тебя; твой свет меркнет, как только его свет заблестит около тебя. Повторяю: дух твой боится покровительствовать тебе, но когда он один,- он воистину благороден.

Антоний. Ступай и скажи Вентидию, что я хочу говорить с ним (Предсказатель уходит). Я должен выступить против парфян... По науке-ли или случайно, но он сказал правду. Самые кости ему повинуются, и в нашей игре все мое превосходство над ним уничтожается его счастьем. Если мы бросаем жребий,- он непременно выигрывает; его петухи вечно побеждают моих, когда, по всем соображениям, должно было-бы быть наоборот; его перепела постоянно бьют моих, в разгаре боя. Я должен вернуться в Египет. Я заключил этот брак для общего успокоения; пусть так! Но все радости мои на Востоке.

Входит Вентидий.

Агриппа. Приблизься, Вентидий. Ты выступишь против парфян; твое полномочие готово; следуй за мной, я передам его тебе (Уходят).

СЦЕНА IV.

Рим.- Площадь.

Входят: Лепид, Меценат и Агриппа.

Лепид

Агриппа. Пусть только Марк Антоний простится с Октавией, и мы выступим.

Лепид. Прощай до нового свидания с вами в военных доспехах, которые так идут вам обоим!

Меценат. По моим соображениям об этом пути мы будем у мыса Мизенского раньше тебя, Лепид.

Лепид. Ваша дорога гораздо короче; мои дела меня на много задержат; вы опередите меня на два дня.

Меценат и Агриппа. Желает тебе успеха!

Лепид. Прощай (Уходят).

СЦЕНА V.

Александрия.- Во дворце.

Входят: Клеопатра, Хармиона, Ира, Алексас и слуги.

Клеопатра. Музыку, музыку скорей - эту грустную пищу для всех нас, влюбленных!

Слуга. Эй, музыка!

Входит Мардиан.

Клеопатра. Оставим это: лучше пойдем играть на биллиарде, Хармиона. Пойдем!

. У меня болит рука. Играй с Мардианом.

Клеопатра. Играть с евнухом не все-ль равно, что с женщиной. Не угодно-ли тебе идти играть со мной, почтеннейший?

Мардиан. Как только я в состоянии, царица.

Клеопатра. Достаточно высказанного доброго желания, как бы оно неудовлетворительно ни было, чтобы иметь право на снисхождение. Но нет, я уже раздумала. Подайте мне мою удочку, пойдем на реку; там, при звуках дальней музыки, я буду ловить золотистых рыбок, острым крючком пронизывать их скользкие жабры, и при виде каждой пойманной рыбки я буду воображать, что это Антоний, и говорить: "а! вот ты и пойман!".

Хармиона. Помнишь веселый день, когда ты побилась с ним об заклад, кто выловит больше, и твой водолаз прицепил к его удочке соленую рыбу, которую Антоний с торжеством вытащил из воды!

Клеопатра. Этот день! О, какое было хорошее время! Я вывела его из терпения смехом, а вечером им же успокоила его; на другое утро, задолго до девяти часов, я упоила его до усыпления в кровати; потом я его одела в мои одежды, а сама надела принадлежавший ему меч Филиппа.

Входит вестник.

А, это из Италии! Влей твои плодоносные вести в мои давно уже бесплодные уши!

Вестник. Царица, царица!

Клеопатра. Антоний умер? Негодный раб, если ты с этим явился,- ты убил свою повелительницу; но если он свободен и здоров, и если ты о нем именно так расскажешь,- вот тебе золото и мои самые голубые жилки для лобзания. Целуй-же руку мою, которую лобызали цари и, лобызая, дрожали.

Вестник. Нет, царицща, он чувствует себя хорошо.

. Вот тебе еще золото. Но смотри, негодяй! Ведь обыкновенно говорят про мертвых, что им хорошо. Если ты клонишь к тому же, это золото, которым я жаловала тебя, я прикажу расплавить и влить в твою злополучную глотку.

Вестник. Милостивая царица, выслушай меня.

Клеопатра. Согласна, говори, я слушаю. Но твой вид не предвещает ничего добраго. Если Антоний свободен и полон сил, к чему же ты принимаешь такой унылый вид, если вести твои радостны? Если ему плохо, ты бы должен был явиться в виде фурии, увенчанной змеями, а не под личиной человека.

Вестник. Угодно-ли тебе выслушать меня?

Клеопатра. Мне хотелось-бы тебя ударить прежде, чем ты начнешь говорить, но, если ты скажешь, что Антоний жив, здоров, друг Цезаря, а не пленник его, я осыплю тебя золотым дождем, градом драгоценных жемчужин.

Вестник. Царица, он здоров.

Клеопатра. Хорошо сказано.

Вестник. И друг Цезаря.

Клеопатра. Ты хороший человек.

Вестник. Цезарь и он никогда не были так друзьями как теперь.

. Обогатись же моими щедротами.

Вестник. Но...

Клеопатра. Мне не нравится это но... оно умаляет такое хорошее начало. Не надо этого но! Это но похоже на тюремщика, готового выпустить на свет какого нибудь ужаснейшего злодея. Прошу тебя, друг, вытряхни же сразу в мои уши всю кучу твоих вестей, как хороших, так дурных. Он друг Цезаря, в полном здоровье, говоришь ты, и свободен?

Вестник. Свободен, царица! нет; я этого не говорил. Он связан с Октавией.

Клеопатра. По какому делу?

Вестник. По самому приятному: он разделяет с ней ложе.

Клеопатра. Я бледнею, Хармиона!

Вестник. Царица, он женился на Октавии.

Клеопатра. Да обратится на тебя самая жестокая, самая злая чума (Бьет его)!

Вестник. О, терпение, милостивая царица!

. Что говоришь ты? (Снова бьет его). Вон отсюда, гнусный негодяй! Или я вышибу твои глаза и заставлю их, как мячи, катиться перед собой; не оставлю на голове твоей ни единого волоса (Сильно толкает его). Я заставлю бить тебя железными прутьями, вываривать в рассоле и доваривать в щелоке!

Вестник. Милостивая царица, если я принес весть, это не значит, что устроил этот брак.

Клеопатра. Скажи, что этого не существует, и я тебе подарю целую область, сделаю тебя ослепительно счастливым; мои удары зачтутся тебе за то, что ты привел меня в бешенство, сверх того я награжу тебя всем, чего только может потребовать твоя скромность.

Вестник. Он женат, царица.

Клеопатра. Бездельник, твой час настал! (Выхватывает нож).

Вестник. А! Я должен бежать! В чем обвиняешь меня, царица? Я ни в чем не виноват (Убегает).

Хармиона. Милостивая повелительница, сдержи себя! человек этот не виноват.

Клеопатра. Гром не щадит и невинных. Да погибнет Египет под волнами Нила! И да превратятся все добрые существа в змей! Верните этого раба. Как бы я взбешена ни была,- я не стану кусаться. Верните его. (Слуга уходит).

Хармиона. Он боится вернуться.

Клеопатра. Я не сделаю ему зла. Эти руки уже обезчещены тем, что били существо низшее меня, между тем, как я сама поставила себя в это положение.

Подойди. Хотя и честно, но никогда не безопасно приносить дурную весть. Доброму вестнику дай хоть легион языков; дурная же весть пусть доходит сама и узнается по удару, который она нам наносит.

Вестник. Я исполнял свой долг.

Клеопатра. Женился он? - я возненавижу тебя самой злой ненавистью, если ты еще раз скажешь - да!

Вестник. Он женат, царица!

Клеопатра. Да осудят тебя боги! Ты все-таки стоишь на своем?

Вестник. Разве прикажешь мне лгать?

Клеопатра. О! Желала-бы я, чтобы ты лгал,- если-бы даже от этого половина подвластного мне Египта покрылась потопом и обратилась в цистерну твердочешуйчетых змей! Ступай, исчезни! Будь у тебя лик Нарцисса, ты мне казался бы все-таки чудовищем. Он женился!

Вестник. Умоляю, прости меня, царица!

Клеопатра. Он женился!

Вестник. Прими в соображение хоть то, что я не и даю тебя гневить. Наказывать меня за то, что сама засталяешь делать,- несправедливо. Он женился на Октавии.

. О, если-бы его пример сделал и тебя негодяем - тебя, который пока еще честен! Как! Ты уверен в этом? Вон отсюда! Товар, привезенный тобой из Рима, слишком для меня дорог; пусть он остается на твоих руках и разорись ты с ним (Вестник уходит).

Хармиона. Успокойся, милостивая царица!

Клеопатра. Превознося Антония, я унижала Цезаря.

Хармиона. Много раз, царица!

Клеопатра. Я хорошо вознаграждена за это! Уведи меня отсюда. Я готова упасть без чувств! О, Ира! Хармиона! Нет, это ничего. Добрый Алексас, сходи, отыщи этого человека и прикажи ему подробно описать черты Октавии, её возраст, её нрав,- да не забудь спросить о цвете волос! И приходи скорее передать его слова! (Алексас уходит). Отрекаюсь от него навсегда! Нет, нет, не могу, Хармиона! Если, с одной стороны, на нем маска Горгоны, то, с другой, для меня он все-таки - Марс! (Мардиану). Скажи Алексасу, чтобы узнал и о её росте. О, пожалей меня, Хармиона! Но не говори со мной. Уведи меня в мою комнату (Уходит).

СЦЕНА VI.

У Мизенского мыса.

Помпей и Менас входят при звуках труб и барабанов: с другой стороны: Цезарь, Лепид, Антоний, Энобарб и Мецепат, сопровождаемые воинами.

Помпей. Мы поменялись заложниками,- теперь можем и побеседовать перед битвой.

Цезарь. Более чем справедливо; прежде всего надо переговорить; поэтому мы еще раньше послали тебе наши письменные предложения; как-бы мало ты их ни рассматривал, сообщи все-таки нам, достаточны-ли оне, чтобы успокоить твой недовольный меч и возвратить в Сицилию всю эту чудную молодежь, которая иначе должна здесь погибнуть?

Помпей. Выслушай-же меня, вы, трое, единственные властители этого огромного мира, высокие наместники богов: я не понимаю, почему-бы не иметь моему отцу мстителей; ему, оставившему после себя сына и друзей, когда Юлий Цезарь, являвшийся при Филиппах Бруту, видел, как вы дрались там за него. Что заставило бледного Кассия сделаться заговорщиком? Что подвигнуло высокоуважаемого, честного римлянина Брута и его товарищей по оружию, этих славных защитников свободы, на решение обагрить кровью Капитолий? Одно только: - они не хотели видеть в человеке ничего, кроме человека. И вот, что заставило меня снарядить этот флот, бремя которого заставляет пениться возмущенный океан; этим флотом я хочу наказать за неблагодарность, оказанную ненавистным Римом моему благородному отцу.

Цезарь

Антоний. Ты не испугаешь нас, Помпей, своими парусами; мы сумеем ответить тебе и на море; на суше-же, ты знаешь сам, в каком ты меньшинстве против нас.

Помпей. На суше, правда, ты богаче меня домом моего отца; но так как кукушка кладет яйца всегда в чужия гнезда, оставайся в нем до последней возможности.

Лепид. Все это не идет к делу; благоволи сказать, принимаешь-ли ты переданные тебе нами предложения?

Цезарь. В этом суть.

Антоний. Не поддавайся нашим уговорам, а только сообрази, какое решение тебе более выгодно.

Цезарь. И какие последствия повлечет за собой требование тобою большаго.

Помпей. Вы предложили мне Сицилию и Сардинию, на том условии, чтобы я очистил море от пиратов и послал в Рим известное количество хлеба. Если я соглашусь на эти предложения, мы должны разойтись без зазубрины на мечах, без царапины на щитах.

Цезарь, Антоний и Лепид. Таковы наши предложения.

Помпей. Так знайте-же, я явился сюда, перед вами, как человек, готовый их принять. Но Марк Антоний причинил мне неприятность. Хотя я и уменьшаю цену моей заслуги, напоминая тебе о ней, все-таки ты должен знать, что когда Цезарь воевал с твоим братом, мать твоя явилась в Сицилию и нашла там дружественный прием.

Антоний

Помпей. Дай-же мне руку. Я-не ждал встретить тебя здесь.

Антоний. На востоке постели слишком мягки. Благодарю, что ты заставил меня явиться сюда раньше, чем я предполагал; от этого я только в выигрыше.

Цезарь. Ты переменился с последнего нашего свидания.

Помпей. Право, не знаю; но, как-бы ни изменило лицо мое враждебная судьба, ей ни в каком случае не добраться до моей груди и не сделать из моего сердца своего раба.

Лепид. Счастливое свидание!

Помпей. Надеюсь, Лепид! - и так, мы столковались; я прошу написать наш договор и скрепить его печатями.

Цезарь. Это мы должны сделать прежде всего.

Помпей. Прежде чем расстаться, нам нужно почтить друг друга пиром; вынем жребий: кому первому.

Антоний. Дозволь мне, Помпей.

Помпей. Нет, Антоний; пусть решит судьба; ведь будешь-ли ты первым или последним, ты превзойдешь нас своей тонкой египетской кухней. Я слышал, Юлий Цезарь разжирел от тамошних пиршеств.

. Мало-ли что ты слышал.

Помпей. В моих мыслях нет ничего оскорбительнаго.

Антоний. Как и в твоих словах.

Помпей. Вот, что я слышал, слышал еще, как Аполодор приносил к нему...

Энобарб. Ну, да, проносил! Довольно об этом.

Помпей. Что-же проносил? - скажи, пожалуйста.

Энобарб. Да известную царицу на перине.

Помпей. Я только теперь узнал тебя. Как поживаешь, воин?

Энобарб.Отлично: и вероятно дальше будет так-же; потому-что я в будущем предвижу четыре пиршества.

Помпей. Дай пожать тебе руку. Я тебя всегда любил: я видел тебя в битве и завидовал тебе.

. Тебя я не очень-то любил; но я хвалил тебя когда ты заслуживал в десять раз больше, чем однех похвал, которыми я награждал тебя.

Помпей. Радуюсь твоей откровенности: она к тебе идет. Приглашаю вас всех на борт моей галеры. Шествуйте, вожди.

Цезарь, Антоний и Лепид. Укажи нам дорогу.

Помпей. Идемте (Уходят: Помпей, Цезарь, Антоний, Лепид, воины и свита).

Менас (всторону). Твой отец, Помпей, никогда не заключил-бы такого договора. - Мы когда-то знали друг-друга.

Энобарб. На море, кажется.

Менас. Действительно.

Энобарб. Ты творил на море чудеса,

Менас. А ты на суше.

Энобарб. Я всегда хвалю тех, кто меня хвалит. Но я убежден, что нельзя отрицать того, что я отличался на суше.

Менас. Ни того, что я на море.

Энобарб

Менас. А ты на суше.

Энобарб. Если так, я отказываюсь от своих заслуг. И все-таки дай руку, Менас, будь твои глаза облечены властью, они бы подцепили здесь двух обнимающих один другого разбойников.

Менас. Лицо человеческое не может лгать, что бы ни делали руки.

Энобарб. За то нельзя сказать того-же про лицо хорошеньких женщин.

Менас. Оно не выдает их, потому-что оне воруют сердца.

Энобарб. Мы шли сюда сражаться с вами.

Менас. Что касается меня, я не доволен, что дело перешло на пьянство.Сегодня Помпей просмеял свое счастье.

Энобарб. Если так, наверное он не вернет его теперь и слезами.

Менас. Правда твоя. Мы не ждали здесь Марка Антония. Скажи мне, женат он на Клеопатре?

Энобарб. Сестру Цезаря зовут Октавией.

Менас. Ну да; она была женой Кайя Марцелла.

Энобарб. А теперь она жена Марка Антония.

Менас. Что ты говоришь?

. Правду.

Менас.Так значит Цезарь связан с ним на веки?

Энобарб. Если-бы я был призван предвидеть судьбу этого союза - я-бы не сказал этого.

Менас. Мне кажется, тут было больше рассчета, чем любви.

Энобарб. И мне это кажется; но ты увидишь, узы, которые, казалось-бы, должны тесно скрепить их дружбу, задушат их. Октавия недоступна, холодна и спокойна.

Менас. Какой-же мужчина не пожелал-бы такой жены?

Энобарб. Тот, который сам не таков: и этот человек - Марк Антоний. Он вернется к своему египетскому блюду: тогда вздохи Октавии зажгут гнев Цезаря; и как я только что сказал, что составляет силу их дружбы, сделается немедленно причиной ссоры. Любовь Антония пребудет, где она есть и теперь; здесь он вступил в брак только ради выгоды.

Менас. Это весьма возможно. Идем-же на галеру. Мне хочется выпить за твое здоровье.

Энобарб. А мне за твое. Мы таки приучили к этому свои глотки в Египте.

Менас. Так отправимся-же (Уходят).

СЦЕНА VII.

На палубе помпеевой галеры, близь Мизенского мыса.

Музыка. Входят двое или трое слуг, неся накрытый столь.

1-й слуга. Они сейчас придут, приятель. Многие из них уже настолько не тверды на ногах, что малейший ветер может их свалить.

. Лепид совершенно красный.

1-й слуга. Они заставили его напиться.

2-й слуга. Как только двое других начнут друг другу говорить колкости, он им кричит: "довольно!", ублажая их просьбами, а себя напитками.

1-й слуга. Да, но он только обостряет войну между собою и здравым смыслом.

2-й слуга. И все это для того, чтобы находиться в обществе людей выше его! Я-бы лучше желал иметь в своем распоряжении тростинку, чем владеть копьем, которого не в силах поднять.

1-й слуга. Быть в высшем обществе и остаться в нем незамеченным, это значит походить на пустые глазные впадины, так обезображивающия лицо.

Трубы. Входят: Цезарь, Антоний, Помпей, Лепид, Агриппа, Меценат, Энобарб, Менас и другие вожди.

Антоний. Так ужь у них в обычае, Цезарь; по прибыли воды в Ниле, отмечаемой делениями на пирамиде, они узнают,- по высоте отметки, будет-ли у них урожай или голод. Чем выше Нил,- тем более надежд на урожай: когда вода спадает, земледелец сеет прямо в ил и в тину, и жатва скоро готова.

Лепид. У вас там необыкновенные змеи.

Антоний. Есть, Лепид.

Лепид. Ваши египетские змеи рождаются от действия лучей вашего солнца, также как и ваши крокодилы.

Антоний

Помпей. Сядем-же. Вина! За здоровье Лепида.

Лепид. Я не так здоров, как следовало-бы, но никогда не потеряю рассудка.

Энобарб. По крайней мере, пока не заснешь. Боюсь только, чтобы это не случилось раньше.

Лепид. А вот я слышал, что птоломеевы пирамиды очень хороши; право, я это слышал.

Менас (всторону). Помпей, два слова!

Помпей (всторону). Скажи мне на ухо; в чем дело?

Менас

Помпей (также). Подожди, сейчас! - Этот кубок Лепиду!

Лепид. Что-же это за штука - ваш крокодил-то?

Антоний как только распадается на составные начала,- он переселяется в другия существа.

Лепид. Какого он цвета?

Антоний. Собственнаго.

Лепид. Странная змея!

. Правда, и его слезы - влажные.

Цезарь. Удовлетворится-ли он этим описанием?

Антоний

Помпей (тихо Менасу). Лезь ты хоть в петлю! - со мной говорить? О чем? Назад! Делай, что приказывают. Где-же кубок, который я потребовал?

Менас (тихо Помпею). Ради моей службы, встань с седалища и выслушай меня.

Помпей

Менас. Я всегда снимал шапку перед твоим счастьем.

Помпей. Ты мне всегда служил верно. Что дальше? Веселитесь, друзья!

Антоний

Менас Хочешь быть владыкой всего мира?

Помпей. Что ты говоришь?

Менас. Повторяю: хочешь быть властелином всего мира?

. Каким-же это образом?

Менас. Только согласись, и каким-бы бедняком я тебе ни казался, я все-таки могу дать тебе вселенную.

Помпей. Много-ли ты выпил?

Менас

Помпей. Скажи-же мне, каким образом?

Менас. Эти властители мира, триумвиры, на твоем корабле; прикажи мне обрубить канаты, и когда очутимся. в открытом море,- перережем им горла - и все в твоей власти!

Помпей ею. Жалей-же, что твой язык так глупо выдал твой замысел. Выполненный без моего ведома - он был-бы мной одобрен. Но теперь я должен осудить его. Забудь о нем и пей!

Менас (про себя). Если так, я больше не хочу следовать за твоим бледнеющим счастьем. Кто что-нибудь отыскивает и потом отказывается, когда ему это предлагают, больше никогда не найдет желаннаго.

Помпей. За здоровье Лепида!

Антоний

Энобарб. За твое, Менас.

Менас. Охотно, Энобарб.

Помпей

Энобарб (указывая на раба, уносящего Лепида). Вот это так силач, Менас.

Менас. Почему?

Энобарб

Менас. Ну, значит, треть мира пьяна, почему он не весь пьян, чтобы все шло кругом!

Энобарб. Пей-же и помоги ему кружиться.

Менас. Пью!

. И все-таки это не александрийский пир.

Антоний. Близок к нему!.. Чокнемся!.. Здоровье Цезаря!

Цезарь

Антоний. Будь-же сыном обстоятельств.

Цезарь. Пей-же; я тебе отвечу; но я бы предпочитал четыре дня ничего не пить, чем в один выпить столько!

(Антонию). Ну-ка, мой доблестный царь. Не сплясать-ли нам теперь египетскую вакханалию, в ознаменование этой попойки?

Помпей. Плясать, храбрый вождь!

Антоний

Энобарб. Возьмемся за руки. Пусть оглушительная музыка ошеломит наши уши. А в это время я вам укажу места; потом этот молодчик будет запевалой,- а каждый из нас пусть подтягивает так громко, как только могут выдержать мужественные легкия.

Музыка играет. Энобарб расставляет гостей в круг, соединяя их руки.

Пение.

Пусть, средь звонких песен лира,

Твои грозди нас венчают,

А их капли в мозг вливают

Всех житейских бед забвенье.

Смертному, когда он пьян,

По колено океан.

Цезарь. Чего вам еще больше? Довольно. Доброй ночи, Помпей... Дорогой брат, позволь мне увести тебя: наши важные дела не мирятся с таким легкомыслием!.. Любезные друзья, разойдемся; вы видите, щеки наши горят: мужественный Энобарб слабее вина, и мой собственный язык бормочет вместо того, чтобы говорить; еще немного,- и необыкновенное это торжество сделает нас шутами. К чему больше говорить? Спокойной ночи. Добрый Антоний, твою руку!

. Я провожу вас до берега.

Антоний. Отлично; дай руку.

Помпей

Энобарб. Осторожнее, не упади! (Помпей, Цезарь, Aнтоний и свита уходят). Менас, я не пойду на берег.

Менас. Нет, в мою каюту! Эй! барабаны! Трубы! Флейты! Эй! Пусть Нептун услышит наше шумное прощание с нашими великими друзьями! Шумите-же, чума-бы вас поразила! Гремите-же!

(Трубы и барабаны).

. Эй, вы там! Шапки вверх!

Менас. Ура! Идем, благородный вождь! (Уходят).