Генрих VIII.
Действие первое.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Лондон. Передняя во дворце.

Входят: в одной стороны герцог Норфольк, с другой - герцог Бокингэм и лорд Эбергенни.

Бокингэм. Доброго утра и приятной встречи! Как вы себя чувствовали после нашего свидания во Франции?

Норфольк. Благодарю вашу милость, превосходно; я даже и теперь не перестаю восторгаться тем, что там видел.

Бокингэм. Некстати явившаеся лихорадка удержала меня пленником в этой комнате, когда эти два света человечества встречались в Ардской долине.

Норфольк. Между Гином и Ардом. Я присутствовал при этом; я видел, как они, верхом, приветствовали друг друга, как, спешившись, они бросились в объятия друг другу и так крепко обнялись,что-точно срослись; и еслибы они действительно срослись, то где можно было-бы найти четыре трона, которые могли бы перевесить этот один сросток.

Бокингэм. Во все это время я был пленником в своей комнате.

Норфольк.Вследствие этого вы упустили зрелище земного величия. Можно сказать, что великолепие до тех пор было холостым, но теперь вступило в брачный союз с тем, что гораздо выше его самого. Каждый следующий день превосходил день прошлый, пока, наконец, последний не присвоил себе чудеса всех прежних дней. Сегодня французы, сверкая с головы до ног золотом, точно языческие боги, затемняли англичан; на завтра англичане превращали Британию в Индию, каждый, вновь выступавший, казался настоящим рудником. Их маленькие пажи, точно херувимы, были позолочены; даже дамы, не привыкшие к стеснению, потели под бременем того, что заменяло им румяны. Маскарад, бывший вчера, казался несравненным, а следующая ночь делала его ничтожным и нищенским. Оба короля, одинаково блестящие, выигрывали или проигрывали, по мере своего появления; восторги относились к тому, кто был на глазах; но когда оба вместе появлялись, то все говорили, что был только один король, и ни один ценитель не осмеливался пошевелить языком в смысле порицания тому или другому. Когда-же эти солнца (ибо так называли их), через своих герольдов, созвали на турнир благородные сердца, то возникли невероятные подвиги, так-что все старинные баснословные повествования были признаны возможными и поверили даже Бевису.

Бокингэм. Ну, вы немного преувеличиваете.

Норфольк язык самого действия. Все было по царски и ничто не противоречило своему назначению; порядок выдвигал на вид каждую вещь. Все исполнявшие вполне отвечали своему назначению.

Бокингэм. Но кто управлял всем этим? Я хочу сказать: кто приводил все тело и все члены всего этого великого торжества к гармонической совокупности? Как вы думаете?

Норфольк. Тот, кто до сих пор не обнаруживал ни малейшего расположения к такому делу.

Бокингэм. Но кто-же, любезный лорд?

Норфольк. Все было устроено с удивительным знанием высокопреподобным кардиналом Иоркским.

Бокингэм: Чорт с ним! Нет такого пирога, в который он не совал-бы свой честолюбивый палец! Ну, на какого чорта ему нужно было соваться во всю эту бешенную суету! Удивляюсь, как этот ком сала может своей тушей поглощать лучи благодетельного солнца и удерживать их вдали от земли.

Норфольк. Без всякого сомнения, сэр, в нем есть все необходимое для таких удач, ибо, не опираясь ни на предков, значение которых облегчает путь наследникам, ни на величье заслуг, оказанных короне, ни на могущественные связи,- он точно паук, извлекающий свою ткань из самого себя, доказывает нам, что пролагает себе дорогу одною лишь силой своих собственных способностей! этим даром неба, который поставил его так близко к королю.

Эвергенни. Не могу сказать, какой дар неба он получил; открыть это я предоставляю более проницательным, чем я, но я не могу видеть его гордость, проглядывающую из каждой части его тела. Откуда она у него взялась? Если это - не дар ада, то видно дьявол соскряжничал, или же отдал ему все, что у него было, и он принялся заводить свой собственный зад.

Бокингэм. Но как мог этот дьявол, в этом посещении Франции, взять на себя, без ведома короля, назначение тех, кто должен был ему сопутствовать? Один он составил список всей джентри, и по большей части выбирая таких, на которых он мог возложить тяжелое бремя взамен предоставленной им незначительной почести, и простое письмо, написанное им, без всякого согласия со стороны совета, заставляет ехать того, кому оно адресовано.

Эбергенни. Мне известно, из числа моих родственников, по крайней мере троих, которые таким образом, так расстроили свое состояние, что никогда уже не поправят его.

Бокингэм

Норфольк. С грустью думаю, что мир, заключенный между Францией и нами, не стоит таких издержек.

Бокингэм. Каждый, после наступившей ужасной бури почувствовал себя вдохновенным, и, не сговариваясь, все решили, что эта буря, похищая подаяние мира, предвещает его внезапный разрыв.

Норфольк. И к этому дело близится, потому что Франция уже нарушила договор и наложила запрещение на товары наших купцов в Бордо.

Эвергенни. Уже не потому-ли и посол не был принят?

Норфольк. Конечно.

Эвергенни. Чудесный мирный договор, и к тому-же купленный столь дорогой ценой.

Бокингэм. И надо прибавить, что все это дело было сделано нашим почтенным кардиналом.

Норфольк. Да позволено мне будет сказать, что все государство заметило ваши личные раздоры с кардиналом. Я-бы посоветывал вам (примите этот совет, как идущий от сердца; которое желает вам самого прочного величия и счастья),- я-бы посоветовал вам обратить должное внимание не только на могущество кардинала, но и на его враждебность к вам, а также на то, что его неизмеримая ненависть ничем не сдерживается. Вам известно, что по природе он мстителен; а я с своей стороны знаю, что лезвее его меча чрезвычайно заострено; оно длинно и, можно сказать, далеко простирается, а куда не простирается, то он туда бросает его. Примите мой совет,- вы его найдете благодетельным. А! вот и подводный камень, которого, как я только-что сказал, следует вам избегать.

Входит Вольсей (перед ним несут кошель); за ним следуют несколько телохранителей и два секретаря с бумагами с руках. Проходя, кардинал бросает на Бокингэма, а Бокингэм на него взгляд, полный презрения.

Вольсей. Управитель герцога Бокингэма? А где его допрос?

. Здесь, благородный лорд.

Вольсей. А сам он готов?

1-й секретарь. Точно так.

Вольсей. Прекрасно, мы и еще, значит, кое-что узнаем, и Бокингэм посбавит свою спесь (Вольсей и свита уходят).

Бокингэм. У этой собаки-мясника пасть ядовита, а у меня, к несчастью, нет возможности наложить на нее намордник; поэтому лучшее - не дразнить эту собаку. Педантство нищего господствует над дворянской кровью.

Норфольк. Как? неужели вы горячитесь? Испросите у Господа побольше хладнокровия; это - единственное лекарство против вашего недуга.

Бокингэм. Я увидел новые ковы против меня в его взглядах. Его взор презрительно упал на меня, как на самый подлый предмет; в эту минуту он направляет против меня какой-нибудь удар. Он отправился к королю; я последую за ним и озадачу его.

Норфольк. Остановитесь, милорд; позвольте вашему гневу посоветоваться с вашим разумом насчет того, как вы должны поступить. Приходится идти с самого начала медленно, когда взбираешься на крутизну. Гнев - точно горячая лошадь; если ей дать волю, то самая её пылкость истощит ее. Никто в Англии не может-быть для меня лучшим советчиком, чем вы; так будьте же и для самого себя тем, чем вы всегда были для вашего друга.

Бокингэм. Нет, я иду к королю и устами чести принижу дерзость этого негодяя из Ипсвича, или-же заявлю, что между людьми нет неравенства.

Норфольк. Подумайте хорошенько. Не разжигайте для вашего врага печи до такой степени, чтобы она могла ожечь и вас. Благодаря бешеной скачке, вы можете перешагнуть через цель, к которой стремитесь, и промахнуться вследствие слишком большого рвения. Разве вам неизвестно, что пламя, приподымающее жидкость до краев сосуда, хотя повидимому увеличивает количество ея, тем не менее в действительности уменьшает? Подумайте хорошенько. Повторяю, во всей Англии не найдется души, более вас способной руководить вами, если только соком благоразумия вы потушите или, по крайней мере, умерите пламя страсти.

. Сэр, благодарю вас; я последую вашему совету; но этот негодный нахал (говорю о нем не вследствие разлива желчи, а вследствие благородного негодования), подкуплен и изменник и я это знаю из сведений и доказательств столь-же ясных, как ясны источники в Июле, когда на дне их мы можем рассмотреть каждую песчинку.

Норфольк. Не говорите, что он изменник.

Бокингэм. Нет, я это скажу королю и этому заявлению дам твердость скалы. Слушайте, эта святоша-лиса или этот волк, или оба вместе (потому-что в одинаковой мере он и хищен, и хитер, столь же склонен ко злу, как и искусен осуществить его, ибо его душа и его сан взаимно заражають друг друга),- так вот эта святоша-лиса или этот волк, с единственною целью блеснуть своим величием во Франции, как впрочем и здесь, посоветовал королю, нашему повелителю, устроить это свидание и заключить этот невыгодный союз, который поглотил столько сокровищ и затем лопнул, как стакан, который лопается, когда его вытирают.

Норфольк. Да это правда, он лопнул.

Бокингэм. Позвольте; послушайте меня, сэр. Этот лукавый кардинал как хотел, так и составлял пункты этого договора, и ему стоило лишь крикнуть: я так хочу,- чтобы каждый из этих пунктов был утвержден; а в результате - костыль, данный мертвецу. Но ведь это сделано нашим графом-кардиналом, а потому прекрасно сделано. Дело сделано достойным Вольсеем, который не может ошибиться. А теперь посмотрим на последствия, - и туть-то я, главным образом, вижу нечто в роде щенка этой старой ведьмы, измены,- император Карл, под предлогом повидаться с своей теткой-королевой (потому что это был только предлог, а в действительности он приехал с тем, чтобы снюхаться с Вольсеем) является сюда. Он боялся, чтоб свидание между Англией и Францией, устанавливая между ними союз, не повредило ему, потому что в этом союзе скрывались некоторые опасности, которые угрожали ему. И вот он тайно вступает в переговоры с кардиналом. В этом я убежден, потому что я убежден, что император платил, не дожидаясь обещаний, так что его желание было исполнено прежде, чем оно было заявлено им. Но когда, таким образом, путь был расчищен и вымощен золотом, император пожелал, чтобы ему было угодно изменить политику короля и уничтожить сказанный союз. Король должен узнать (и скоро он узнает это через меня), что кардинал торгует по своему усмотрению его честью ради собственной выгоды.

Норфольк. Очень сожалею, что слышу это о нем; я-бы желал, чтобы относительно этого вы несколько ошибались.

Бокингэм. Нет, я не ошибаюсь ни на одну букву. Я его представляю в том самом виде, в каком он явятся в действительности.

Входит Брандон, предшествуемый капитаном стражи и несколькими стражами.

Брандон. Капитан, исполняйте вашу обязанность.

Капитан. Сэр, герцог Бокингэм, граф Герфордский, Стэффордский и Нортэмптонский, именем нашего августейшего короля, я арестую тебя как государственного изменника.

Бокингэм

Брандон. Сожалею, что принужден быть свидетелем, как вы лишаетесь свободы. По воле его светлости вы должны быть оправлены в Тоуэр.

Бокингэм. Было-бы совершенно излишне защищать мою невинность: на меня легла такая окраска, которая делает черными и самые белые мои части. Да исполнится воля Всевышнего в этом, как и во всем остальном. О, лорд Эбергенни, будьте здоровы!

Брандон. Нет, он должен сопровождать вас (к Эбергенни). Королю угодно, чтобы вы отправились в Тоуэр, где вы узнаете его дальнейшее распоряжение.

Эбергенни. Как сказал герцог, да исполнится воля Всевышняго; я повинуюсь решению короля.

Брандон. Вот королевское повеление арестовать лорда Монтекью и захватить духовника герцога, Джона де-ла-Кар, Джильберта Пека, его канцлера...

Бокингэм. Ну, конечно, конечно; вот они - члены заговора. Надеюсь, что нет других.

Брандон. Еще - монах Картезианского монастыря.

Бокингэм. А! Никлэс Гопкинс?

Брандон. Он самый.

Бокингэм солнце... Прощайте, лорды (Уходят).

СЦЕНА II.

Зала совета.

Трубы. Входят: король Генрих, кардинал Вольсей, лорды совета, сэр Томас Ловель, свита. Король входит, облокотясь на плечи кардинала.

Король Генрих. Самая жизнь моя и самая лучшая моя любовь благодарят вас за эту великую заботливость. Я находился под выстрелами убийственнейшего заговора и благодарю вас, что вы уничтожили его. Позвать этого служителя Бокингэма; мы лично выслушаем его показания; он должен перечислить по пунктам все преступления своего господина.

Король садится на трон; лорды занимают свои места. Кардинал помещается у ног короля, по правую сторону. За сценой раздаются крики: "дорогу королеве"! Королева входит в сопровождении герцогов Норфолька и Соффолька; она преклоняет колена. Король встает, поднимает ее и помещает возле себя.

Королева Екатерина. Нет, я должна стоять на коленях, потому что я - просительница.

Король Генрих. Встань и садись возле нас... Не говори нам половины твоей просьбы, ты имеешь половину нашей власти. Другая половина, прежде чем ты ее выскажешь, уже дана тебе. Выскажи твою волю и приведи ее в исполнение.

Королева Екатерина. Благодарю ваше величество. Чтобы вы любили себя и, в этой любви, не забывали вашей славы и достоинства ваших обязанностей, - вот в чем заключается предмет моей просьбы.

Король Генрих. Королева, продолжайте.

Королева Екатерина. Ко мне обращаются многия лица, из самых достойных, с жалобами на то, что ваши подданные испытывают жестокие угнетения. В народе были разосланы повеления, разбившие сердце их преданности престолу, и хотя вследствие этого, мой добрый лорд кардинал, их важнейшие упреки, главным образом, относятся к вам, как к виновнику этих притеснений, однако и король, наш повелитель (да сохранит небо его честь от всякого пятна), не избегает непристойных толков, которые разрывают бока преданности престолу и которые переходят почти в явный бунт.

. Не только переходят, а уже перешли! Вследствие этих новых налогов суконщики, не будучи в состоянии содержать всех рабочих, распустили прядильщиков, чесальщиков, валяльщиков, ткачей, и все они, не имея в руках другого ремесла, вынуждаемые голодом и недостатком всяких средств к существованию, в отчаянии взяв событие за рога, находятся все в полном возстании и опасность служит в их рядах.

Король Генрих. Налоги?! Kaкie? Какого рода? Лорд кардинал, вы здесь обвиняетесь так-же, как и мы, - знаете ли вы, что это за налоги?

Вольсей. Государь, мне известна только часть того, что касается всего государства, я только иду в колонне, где многие другие шагают вместе со мной.

Королева Екатерина. Да, милорд, вам известно не более, чем другим, но вы прибегаете к мерам, которые известны всем, мерам, жестоким для всех тех, которые никогда не желали бы их знать, но которые, однако, принуждены их знать. Что-же касается до притеснений, о которых спрашивает мой повелитель, то они даже для слуха убийственны; их бремя может надломить всякую спину. Говорят, что они выдуманы вами. Если это не так, то вы претерпеваете ужасную клевету.

Король Генрих. Опять притеснение! Но какого рода притеснение? Объясните мне, наконец, в чем дело.

Королева Екатерина. Я слишком отваживаюсь злоупотреблять вашим терпением, но меня ободряет обещание вашего прощения. Жалобы ваших подданных, кажется, заключаются в учреждении комиссий, требующих от всякого шестую часть всего имущества, которая должна быть выдана немедленно, без всяких проволочек, а предлогом к этому налогу является война с Францией. Это делает дерзкими уста; языки отвергают долг, в охладевших сердцах мерзнет верность престолу; проклятия поселились теперь там, где прежде жили молитвы, и выходит, что всякое сговорчивое послушание становится рабом каждой раздраженной воли. Я бы желала, чтоб ваша светлость, не отлагая дела, приняла это во внимание, потому что важнее этого дела нет ничего.

Король Генрих. Клянусь жизнью, все это - против наших желаний.

Вальсей.Что касается меня, то во всем этом я только подал простой голос, и я его подал с просвещенного одобрения судей. Если-же на меня клевещут невежественные языки, которые, не зная ни моих способностей, ни моей личности, берутся однакоже быть летописцами моих действий, то позвольте мне сказать, что судьба моего положения - тернистый кустарник, через который должна пробираться добродетель. Мы не должны останавливаться перед необходимыми мерами из боязни навлекать на себя злобные порицания, которые всегда, подобно хищным рыбам, следуют за вновь спущенным кораблем, не приобретая ничего, кроме пустой зависти. Часто то, что мы делаем самого лучшего, порицается болезненными или безтолковыми истолкователями; и также часто самое худое, поражая грубый ум, провозглашается нашим лучшим делом. Еслибы мы остались недеятельными, из боязни, что малейшее наше движение будет осмеяно или порицаемо, то мы бы приросли к месту, на котором находимся теперь, и сделались бы так же неподвижны, как статуи.

Король Генрих. Дела, хорошо обдуманные, исполненные тщательно, сами по себе исключают эти опасения. Дела-же, совершенно новые, не имевшие примеров прошлом, в своих последствиях могут бить опасны. Имеется-ля пример такого налога? Я думаю, что такого примера не было. Мы не должны отрывать наших подданных от наших законов и приковывать их к нашему произволу. Шестая часть каждого имущества! Такой налог приводит в дрожь! Да ведь это значит, - с каждого дерева брать ветви, кору и часть ствола, и хотя мы оставляем дереву его корни, но при таком увечьи воздух поглотит все его соки. Да будет немедленно разослано во все графства, о которых идет речь, прощение всякому, кто возстал против введения этого налога. Прошу вас позаботиться об этом; возлагаю на вас эту заботу,

(тихо секретарю). Одно слово. Отправить в каждое графство уведомление о милости и прощении короля. Обремененный народ сильно ропщет на меня; распустить слух о том, что эта отмена и это прощение вызваны нашим заступничеством. Вскоре вы получите от меня новые распоряжения на этот счет (Секретарь уходит).

Входит управитель.

Королева Екатерина. Очень жаль, что герцог Бокингэм навлек на себя ваше неудовольствие.

Король Генрих. Многих это огорчает. Этот джентльмэн весьма учен и редкий оратор; никого природа не одарила так, как его; его знания так велики, что он может просвещать и учить самых великих ученых, не прибегая ни к какой чужой помощи. Однако, посмотрите, - когда все эти благороднейшие дары направлены в дурную сторону, когда душа раз навсегда извращена, то все эти дары сейчас-же принимают формы порока, которые становятся в десять раз безобразнее, чем когда-то были прекрасны. Это столь совершенный человек, поставленный на ряду чудес, до такой степени очаровывавший нас своею речью, что мы принимали часы за минуты, этот человек, любезная королева, облек в чудовищные одежды свои дары и стал так черен, как если бы его замарал сам ад. Сядьте подле нас, и вы услышите (этот человек был его поверенным) вещи, оскорбляющия самую честь... Пускай он расскажет все те происки, которые он уже открыл нам, которым мы не можем приписывать слишком малаго значения и о которых мы не можем слышать слишком долго.

Вольсей. Пойди и рассказывай смело все, что, как верный подданный, ты узнал о герцоге Бокингэме.

Король Генрих. Говори свободно.

Управитель. Во первых, он имел привычку ежедневно заражать свою речь тем, что если король умрет без потомства, то он позаботится о том, чтобы скипетр перешел в его руки. Эти самые слова я слышал, когда он говорил их своему зятю, лорду Эбергенни, и клялся, что отомстит кардиналу.

Вольсей. Прошу ваше величество заметить весь ужас его замыслов. Не поддерживаемая его желаниями, его воля глубоко враждебна вашей особе и угрожает, после вас, вашим друзьям.

Королева Екатерина. Просвещенный лорд кардинал, будьте снисходительнее.

Король Генрих

Управитель. На эту мысль навело его безумное предсказание Никлэса Гентона.

Король Генрих. Кто такой этот Гентон?

Управитель. Государь, это - картезианский конах, его духовник, который питал его постоянно обещаниями верховной власти.

Король Генрих. Как ты об этом узнал?

Управитель. Вскоре после отъезда вашего величества во Францию, герцог, находясь в "Розе", в приходе Святого Лаврентия Полтнейского, спросил меня, что думают в Лондоне о поездке во Францию? Я отвечал, что боятся опасного для короля коварства французов. Герцог сейчас же мне сказал, что этого действительно следует бояться, и что могут оправдаться слова, сказанные некиим святым монахом. "Часто, - прибавил он, - этот монах присылал ко мне с просьбой, чтобы я позволил моему капеллану Джону Де-ла-Кару выслушать от него некоторое важное сообщение. И вот, под видом исповеди, потребовав от капеллана торжественной клятвы, что то, что он скажет, не будет передано ни одному живому существу, за исключением меня, этот монах, после некоторых оговорок, сказал: "ни король, ни его потомство не будут процветать (скажи это герцогу); посоветуй ему заслужить любовь народа; герцог будет править Англией".

Королева Екатерина. Если я хорошо тебя припоминаю, ты был управителем герцога и ты лишился этого места вследствие жалоб фермеров. Остерегайся обвинить по злобе благородного человека и погубить свою душу, еще более благородную. Остерегайся, говорю тебе; да, сердечно прошу тебя.

Король Генрих. Оставь его... Продолжай.

Управитель. Кладу руку на сердце: я буду говорить только истину. Я сказал герцогу, что монах мог быть обманываем дьявольскими внушениями, что было бы опасно для него думать об этом, что эти мысли могут его натолкнуть на какой-нибудь замысел, который, если он увлечет его, может быть приведен в исполнение. Он отвечал: "Какие глупости! Это не может мне повредить!" И затем прибавил, что если бы король не оправился от своей последней болезни, то головы кардинала и сэра Томаса Довеля наверное не уцелели бы.

Король Генрих. Какая злоба! Сколько коварства в этом человеке! Можешь-ли ты сообщить нам еще что-нибудь?

. Да, государь.

Король Генрих. Ну, так продолжай.

Управитель. Будучи в Гринвиче когда ваше величество сделали выговор герцогу по поводу сэра Вильяма Бломер...

Король Генрих. Да, я помню это обстоятельство; хотя этот Бломер находился у меня на службе, герцог взял его к себе. Но продолжай: что же потом?

Управитель. "Если бы, - воскликнул он, - за это я был отправлен в Тоуэр, то я все-таки думаю, сделал бы то, что замышлял сделать мой отец против Ричарда, похитителя престола: находясь в Сольсбери, он просил аудиенции у Ричарда и, если бы был принят, то он, под видом покорности, вонзил бы свой кинжал в его грудь"

Королева Екатерина. Какой чудовищный изменник!

Вольсей. Спрашиваю теперь, государыня, может-ли ваше величество чувствовать себя в безопасности, и может-ли этот человек не быть в тюрьме?

Королева Екатерина. Господь устроит все к лучшему.

Король Генрих. У тебя есть еще кое-что сообщить нам? Продолжай.

. Сказав о герцоге, своем отце, и о кинжале, он весь выпрямился, положил одну руку на свой меч, другую - на грудь; подняв глаза, он произнес страшную клятву, которая означала, что если с ним поступят дурно, то он превзойдет своего отца на столько, на сколько исполнение задуманного предприятия превосходит несбывшееся намерение.

Король Генрих. Так вот его цель! Вонзить в нашу грудь кинжал! Но он арестован; судите его немедленно; если он может найти прощение в законе, - пусть будет так; если не найдет, - пусть не ищет прощения в нас. Клянусь днем и ночью, это - величайший преступник! (Уходят).

СЦЕНА III.

Комната во дворце.

Входят: лорд Камергер и лорд Сэндс.

Лорд Камергер. Неужели чары Франции заставляют людей прибегать к таким странным нарядам?

Сэндс. Новые люди, как бы они ни были смешны, как бы ни были неприличны, всегда найдут последователей.

Лорд Камергер. Насколько я мог заметить, все выгоды извлеченные нашими англичанами из этой поездки, ограничиваются двумя или тремя гримасами, но за то гримасы эти забавны, потому что, когда они их делают, мы можем побожиться, что их носы были советниками Пепине или Клотара, - так величественно они вздергивают их.

Сэндс. У них и ноги новые, но хромые; кто прежде на видал, как они ходят, подумает, что все они - в шпате.

Лорд Камергер. Чорт возьми, любезный лорд, их платья имеют такой языческий покрой, что наверное можно сказать, что они износили все свое христианство...Что нового, сэр Ловель?

Входит сэр Томас Ловель.

Ловель. Право, любезный лорд, я знаю только, что новый указ прибит к дворцовым воротам.

Лорд Камергер. Относительно чего?

. Относительно преобразования наших щеголеватых путешественников, наполняющих двор ссорами, болтовней и портными.

Лорд Камергер. Очень рад, теперь можно просить этих господ согласиться, что английский придворный даже и не побывав в Лувре, может не быть лишен здравого смысла.

Ловель. Теперь им приходится (так требует указ), оставить все остатки шутовства и перья, привезенные ими из Франции, также как и все свои почтенные привычки глупости, усвоенные ими, как то дуэли и фейерверки; должны перестать подсмеиваться над людьми, которые гораздо достойнее их, с высоты их чужеземной мудрости; они должны отказаться начисто от страсти к игре в мячи и к длинным чулкам, к пузырчатому нижнему платью и к подобным же новшествам, и вообще должны вести себя как приличествует порядочным людям; или, в противном случае, они должны забрать свои пожитки и отправиться к своим прежним шутам. Там, я думаю, они могут cum privilegio изнашивать то, что им еще остается от их шутовства, и быть посмешищем.

Сэндс. Действительно, лекарство им необходимо; их, болезнь заразительна.

Лорд Камергер. Но какая потеря для наших дам: оне лишатся этих нарядных хвастунов!

Ловель. О, конечно, не обойдется без истинного горя, господа. Эти лукавые сыновья потаскух обладают удивительнейшей способностью заставлять дам спотыкаться. В этом случае нет ничего лучше, как французская песенка и скрипка!

Сэндс. К чорту их скрипку! Я очень рад, что они убираются отсюда, потому-что верить в их исправление решительно нелепо. Теперь честный провинциальный лорд, как я, например, столько времени не допускаемый к игре, может затянуть свою безъискуственную песенку и заставить себя послушать час - другой, и, клянусь Богоматерию, как музыкант, он не ударит лицом в грязь.

Лорд Камергер. Чудесно, лорд Сэндс. Вы, должно быть, еще не потеряли молочных зубов.

Сэндс. Да, любезный лорд, и я их не потеряю, пока во рту у меня будет хоть один корешок,

Лорд Камергер. Куда это вы направились, сэр Томас?

Ловель. К кардиналу; да и вы тоже приглашены.

Лорд Камергер

Ловель. У этого прелата сердце, по истине, щедрое, а рука его так же плодоносна, как и почва, питающая нас: его роса на все нисходит.

Лорд Камергер. Без всякого сомнения, он щедр; нужно быть злоязычным, чтобы сказать противное.

Сэндс. Он может быть щедрым, - есть с чего; в нем бережливость была-бы грехом более гнусным, чем ересь. Люди его положения должны быть самыми щедрыми; ведь они на то и поставлены, чтобы давать пример.

Лорд Камергер. Конечно, так, но немногие в наше время показывают такой великий пример. Моя лодка ожидает меня. Ваше лордство будет меня сопровождать... Едемте, сэр Томас, а то, пожалуй, запоздаем, а этого мне бы не хотелось, потому-что сэр Генри Гильдфорд и я назначены быть надзирателями на празднике.

Сэндс. К вашим услугам! (Уходит).

СЦЕНА IV.

Приемная зала в Иоркском дворце.

Трубы. Небольшой стол под балдахином для кардинала; более длинный стол для гостей. В одну дверь входит Анна Боллен и несколько лордов, лэди и несколько знатных дам, в качестве гостей; в другую дверь - сэр Генри Гильдфорд.

Гильдфорд. Прекрасные лэди, его светлость приветствует вас. Эту ночь он посвящает светлой радости и вам; он надеется, что никто из этого благородного собрания не принес с собой забот извне; прежде всего он-бы желал,чтобы все были так веселы, как могут сделать веселыми хорошее общество, хорошее вино и радушный прием.

Входят лорд Камергер, лорд Сэндс и сэр Томась Ловель.

О, любезный лорд, вы запоздали! одна лишь мысль об этом прекрасном обществе придала мне крылья.

Лорд Камергер. Вы молоды, сэр Генри Гильдфорд.

Сэндс. Сэр Томас Ловель, еслибы кардинал имел хотя бы вдвое меньше мирских помыслов, чем я имел их, то многим из этих дам, до их отхода ко сну, был-бы предложен такой увлекательный десерт, что он понравился-бы им больше всего другого. Клянусь жизнию, вот блестящее собрание красавиц!

Ловель

Сэндс. О, да, я-бы хотел быть их духовником; я-бы назначал им самое легкое наказание!

Ловель. Легкое?

Сэндс. Да, такое легкое, какое может доставить пуховое ложе.

Лорд Камергер. Прекрасные леди, не угодно ли вам садиться? Сэр Гарри, станьте на этой стороне; я-же позабочусь об этой. Его светлость сейчас появится... Нет, вы не должны мерзнуть; две дамы рядом - ведь это холод. Лорд Сендс, с вами оне не будут скучать. Прошу вас, сядьте между этими дамами.

Сэндс. Надеюсь. Позвольте поблагодарить вашу светлость... С вашего позволения, прекрасные дамы (Садится между Анною Боллен и другой лэди). Если вы заметите, что я начинаю бредить, - простите меня; это я унаследовал от отца.

Анна. А разве отец ваш был помешан?

Сэндс. О, да, помешан, совершенно помешан, и именно в любви, но он не кусался; совсем, как я; он целовал раз двадцать, не переводя духа (Целует ее).

Лорд Камергер. Прекрасно сказано, любезный лорд. Теперь все размещены как следует... Джентльмэны, вы будете наказаны, если эти прекрасные лэди будут недовольны вами.

Сэндс. Что касается меня - не беспокойтесь; только не мешайте мне.

Трубы. Входит кардинал Вольсей со свитой; садится на свое место.

Вольсей. Приветствую вас, дорогие гости: кто из благородных лэди или джентльмэнов не будет от души веселиться, - тот не из числа друзей моих. А вот и подтверждение моего привета: ваше здоровье (Пьет.).

Сэндс. Ваша светлость так приветливы. Прикажите мне дать кубок, который-бы вместил в себе всю благодарность; он избавит меня от лишних слов.

Вольсей. Лорд Сэндс, благодарю вас; займите ваших соседок. Лэди, вы не веселы. Кто виноват из вас, джентльмэны?

Сэндс. Прежде всего, красное вино должно зарумянить их прекрасные щечки, благородный лорд. Тогда и оне заговорят, да еще так, что повергнут нас в безмолвие.

Анна

Сэндс. Да, когда веду свою игру. Теперь я обращаюсь с вам, прекрасная лэди: я пью, и вы должны ответить мне, потому что дело касается кое-чего такого...

Анна. Что вы не можете мне показать?

Сэндс. Разве не говорил я вашей светлости, что оне сейчас-же заговорят?

(Трубы и барабаны за сценой. Пушечные выстрелы).

Вольсей. Что это такое?

Лорд Камергер. Узнайте (Уходит один из служителей).

Вольсей. Какие воинственные звуки! Что это может означать? Нет, прекрасные лэди, не пугайтесь, вы - вне всякой опасности, по всем правилам войны.

Служитель входит.

Лорд Камергер. Ну, что такое?

Служитель. Блестящее общество иностранцев, как по всему видно; они причалили к берегу, выходят из лодок и направляются сюда; точно чрезвычайные послы иностранных принцев.

Вольсей. Любезный лорд Камсргер. Приветствуйте их - вы говорите по французски; и прошу вас, примите их с почтением и приведите их в наше присутствие; пусть это небо красоты всей силой своего света озарит их. Несколько других джентльмэнов будут вам сопутствовать (Камергер уходит со свитой. Все встают. Столы отодвигаются). Пир прерван, но мы возобновим его. Желаю всем прекрасного пищеварения. Еще раз примите мои приветствия.

Трубы. Входит Король и другие, замаскированные пастушками; введенные лордом Камергером, они прямо направляются к кардиналу и любезно раскланиваются с ним.

Вольсей

Лорд Камергер. Так как они не говорят по английски, то просили меня передать вашей светлости, что, узнав о столь прекрасном и столь благородном обществе, которое должно было, по слухам, собраться здесь сегодня вечером, они сочли своим долгом, из уважения к красоте, оставить стада свои и испрашивают позволения, под вашим любезным покровительством, насладиться лицезрением этих дам и провести час в беседе с ними.

Вольсей. Скажите им, лорд Камергер, что они делают великую честь моему бедному дому, за что благодарю их тысячу раз и прошу их принять участие в нашем увеселении.

Король Генрих. Прекраснейшей руки я никогда еще не касался! О, красота, до сегодняшнего дня я не знал тебя! (Музыка. Танцы).

Лорд Камергер. Что прикажет ваша милость?

. Потрудитесь сказать им от меня, что между ними должно быть одно лицо, по сану своему более достойное занять это место, чем я; а потому, если я его узнаю, то предложу ему это место, вместе с моею любовью и преданностью.

Лорд Камергер. Сейчас передам, благородный лорд.

(Подходит к маскам и говорит с ними; потом возвращается).

. Ну, что они ответили вам?

Лорд Камергер. Они говорят, что между ними, действительно, находится такое лицо, но они желают, чтобы ваша светлость узнали его, и тогда он займет это место.

Вольсей

(Сходит с своею места).

Вольсей. С вашего позволения, джентльмэн, - вот мой царственный избранник.

Король Генрих мнение.

Вольсей. Я счастлив, что ваше величество в таком хорошем расположении духа.

Король Генрих. Лорд-камергер, пожалуйста, подойдите сюда. Кто эта прекрасная лэди?

. С позволения вашего величества это дочь сэра Томаса Боллена, виконта Рочфордского, одна из фрейлин её величества.

Король Генрих. Клянусь небом, она - лакомый кусок... Прекраснейшая, я оказался бы невеждой, еслибы пригласил вас танцовать, не поцеловав вас... Джентльмэны, за здоровье в круговую!

Вольсей

Ловель. Да, благородный лорд.

Вольсей. Боюсь, что танцы несколько разгорячили ваше величество.

. Да, немного, кажется.

Вольсей. В соседней комнате воздух несколько свежей.

Король Генрих лэди, а затем и протанцовать с ними, и тогда мы будем мечтать о том, кто из нас более других осчастливлен их благорасположением. Пусть играет музыка (Уходят).