Генрих VIII.
Действие второе.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Улица.

Входят с разных сторон два джентльмэна.

1-й джентльмэн. Куда вы так спешите?

2-й джентлъмэн. О, да защитит вас Господь! Иду в суд узнать, что будет с благородным герцогом Бокингэмом.

1-й джентльмэн. Я могу избавить вас от этого труда, сэр. Все кончено, за исключением церемонии, с которой отведут пленника в тюрьму.

2-й джентльмэн. Вы были там?

1-й джентльмэн. Да, я был там.

2-й джентльмэн. Скажите, прошу вас, чем кончилось дело?

1-й джентльмэн. Вы и сами легко можете догадаться.

2-й джентльмэн. Он был объявлен виновным.

. Да, объявлен виновным и осужден.

2-й джентльмэн. Очень жаль.

1-й джентльмэн. Как и многие другие.

2-й джентльмэн. Но как все это произошло, расскажите, пожалуйста?

1-й джентльмэн. Разскажу вам все в нескольких словах. Благородный герцог подошел к перегородке, на все обвинения постоянно отвечал, что невиновен, и привел множество очень искусных оправданий, чтобы избежать кары закона. Напротив того, королевский атторней настаивал на показаниях, доказательствах, признаниях различных свидетелей. Вследствие того герцог потребовал очной ставки с ними, чтобы они обвиняли его в его присутствии, viva voce. Таким образом против него выступил его бывший управитель, сэр Джильберт Пэкь, его канцлер, и Джон Кар, его духовник, а затем все дело испортил этот проклятый монах Гопкинсь.

2-й джентльмэн. Это тот, который подстрекал его своими предсказаниями?

1-й джентльмэн. Ну да, он самый. Все они сильно его обвиняли, он старался опровергнуть их показания, но не мог этого достичь. И тогда, на основании этих показаний, пэры объявили его виновным в государственной измене. Он много говорил, и с большим умом, чтобы защитить свою жизнь, но все это вызывало лишь жалость к нему или забывалось.

2-й джентльмэн. Ну, а после этого, как он себя держал?

1-й джентльмэн. Когда его снова подвели к перегородке, чтобы выслушать свой похоронный звон, свой приговор, им овладело такое волнение, что его бросило в сильный пот; он проговорил несколько слов очень быстро, гневно, зло, но он скоро овладел собою и наконец, упокоившись, все время обнаруживал самое благородное терпение.

2-й джентльмэн. Я не думаю, чтобы он боялся смерти.

1-й джентльмэн

2-й джентльмэн. Разумеется. Дело не обошлось без кардинала.

1-й джентльмэн. Весьма вероятно, если принять во внимание обстоятельства. Во-первых, обвинение Кильдара, бывшего депутатом от Ирландии; когда он быль устранен, туда отправили графа Соррея, чтобы он не мог придти на помощь своему отцу.

2-й джентльмэн. Эта политическая шутка была глубоко коварна.

1-й джентльмэн. Конечно, после своего возвращения граф отплатит ему за это. Было замечено, что всякий, кому король начинает благоволить, получает, благодаря кардиналу, место подальше от двора.

2-й джентльмэн. Весь народ глубоко его возненавидел и, клянусь честью, желал бы его видеть саженей десять под землей. Герцог, напротив, любим и уважаем всеми; его называют великодушным Бокингэмом, зеркалом всего возвышеннаго...

Входит Бокингэм из суда. Перед ним служители правосудья с секирами, лезвием обращенным к нему; по бокам его стража с алебардами; за ними - сэр Томас Ловел, сэр Никлэс Во, сэр Вильямс Сэндс и толпа.

1-й джентльмэн. Подождите здесь, сэр, и взгляните на благородного несчастливца, о котором вы говорите.

2-й джентльмэн. Подойдем поближе и посмотрим на него.

Бокингэм. Вы все, добрые люди, пришедшие сюда из сострадания ко мне, послушайте, что я скажу, а потом разойдитесь по домам и покиньте меня на волю судьбы. Сегодня меня осудили, как изменника, и с этим названием я должен умереть, и однако, да будет небо мне свидетелем, если во мне есть совесть, то пусть она погрузит меня в бездну, в ту самую минуту, когда секира упадет на меня, если я изменник. Закон не виновен в моей смерти: по ходу дела он меня осудил справедливо, но тем, которые старались погубить меня, я бы желал, чтобы они были несколько более христианами. Кто бы они ни были, я прощаю им; однако пусть они не добиваются славы во зле и не воздвигают свои преступления на могилах людей благородных, потому что тогда моя невинная кровь будет вопиять против них. На дальнейшую жизнь в этом мире я не рассчитываю и не буду просить о помиловании, хотя у короля более милосердия, чем сколько я мог бы сделать преступлений. О, вы, немного любившие меня, осмеливающиеся оплакивать Бокингэма, его благородные друзья и товарищи, расставание с которыми составляет мою единственную горечь, единственную смерть, - сопровождайте меня, как добрые ангелы, до места казни, и когда железо долгой разлуки падет на меня, сделайте из ваших молитв одну сладостную жертву и вознесите душу мою к небу... А теперь уведите меня, во имя Бога!

Ловель. Во имя милосердия, я умоляю вашу милость, если у вас когда-либо скрывалось неудовольствие против меня в вашем сердце, теперь простите меня чистосердечно.

Бокингэм примириться с ними. Никакая черная зависть не запятнает моей могилы. Передайте мой привет его величеству, и если он заговорит о Бокингэме, то скажите ему, прошу вас, что встретили меня на полпути к небу. Мои помыслы и молитвы принадлежат королю, и пока моя душа не оставит моего тела, она будет призывать на него одне лишь благословения. Да проживет он больше лет, чем я успею насчитать их. Пусть единственным его правилом будет - быть любимым и любящим. А когда дряхлое время приблизит его к концу, то пусть доброта и он займут один и тот-же памятник.

Ловель. Я обязан провести вашу светлость к берегу воды; там я передам мою обязанность сэру Никлэсу Во, который проведет вас до места вашей казни.

Во. Приготовьте все к появлению герцога; обратите внимание на то, чтобы лодки были готовы и украшены соответственно его сану.

Бокингэм. Нет, сэр Никлэс, оставьте это; мой сан теперь - не более, как насмешка надо мной. Когда я явился сюда, я был лордом, великим констаблем и герцогом Бокингэмом, а теперь я не более, как бедный Эдуард Богэн. И все таки я богаче моих подлых обвинителей, никогда не знавших, что такое правда. Сегодня я запечатлею ее кровью, и эта кровь со временем заставит стенать их об этом. Мой благородный отец, Генри Бокингэм, первый возставший против Ричарда, похитителя престола, искал убежища у служителя своего Банистера, - но в своем несчастии он был предан этим негодяем и погиб без суда. Господь да успокоит его душу! Генрих Седьмой, занявший затем престол, сожалея о погибели моего отца, с истинно царским великодушием возвратит мне почести и с помощью развалин сделал мое имя еще более благородным. Теперь его сын, Генрих Восьмой, одним ударом, лишает меня навсегда и жизни, и чести, и имени, и всего, что составляло мое счастие в этом мире. Меня судили и, я должен сказать, судили благородно. Этим я несколько счастливее моего несчастного отца. Однако и в этом наша судьба одинакова. Мы оба погибли от наших служителей, от тех людей, которых мы более всего любили, - самая противоестественная, самая вероломная услуга! - небо во всем имеет свою цель. Но вы, слушающие меня, поверьте верному совету умирающаго: не доверяйтесь слишком тем, которым расточаете любовь свою и советы, потому что именно те, из которых вы делаете ваших друзей и которым отдаете ваши сердца, - при самом ничтожном толчке вашему счастию отхлынут от вас, как вода, и возвратятся для того лишь, чтобы утопить вас. Добрые люди, молитесь за меня! Теперь я должен покинуть вас. Последний час моего долгаго и тягостного существования отяготел надо мною. Прощайте... и когда захотите рассказать что-нибудь печальное, расскажите, как я погиб... Я кончил... Да простит мне Бог... (Бокингэм и свита уходят).

1-й джентльмэн. О, как все это ужасно! Это призовет, сэр, много проклятий на головы виновников.

2-й джентльмэн. Если герцог ни в чем не повинен, то смерть его чревата несчастиями. И однако, я имею возможность намекнуть вам на грозящее нам несчастие, которое, если оно ниспадет на нас, будет еще ужаснее.

Первый джентльмэн. Да отвратят его от нас добрые ангелы! Что может еще случиться? Надеюсь, сэр, вы не сомневаетесь в моей скромности?

Второй джентльмэн. Тайна эта так важна, что требует величайшей осторожности.

Первый джентльмэн. Доверьте мне ее, - я не проговорюсь.

Второй джентльмэн. Не сомневаюсь в этом. И так знайте, сэр: не доходил-ли до вас как-нибудь на этих днях слух о разводе короля с Екатериной?

Первый джентльмэн. Да, я кое-что слыхал об этом; но слухи эти не держались долго, потому-что, как только они дошли до короля, он сильно разгневался и приказал лорд-мэру немедленно прекратить эти слухи и заставить молчать языки, которые осмелятся распространять их.

Второй джентльмэн или кто-нибудь из окружающих его, из злобы к королеве, внушил ему какия-то сомнения, которые погубят ее. Эти слухи подтверждаются недавним прибытием кардинала Кампейуса; думают, что он приехал именно по этому делу.

Первый джентльмэн. Это - дело рук кардинала, и единственно из желания отомстить императору, который не отдал ему, как это ему хотелось, архиепископство толедское.

Второй джентльмэн. Думаю, что вы верно угадали, но не жестоко-ли, что за это должна расплачиваться королева? Кардинал хочет, чтобы его воля была исполнена, и она должна погибнуть.

Первый джентльмэн. Нельзя не пожалеть об этом; но здесь мы слишком на открытом месте, чтобы разговаривать об этом; поговорим лучше обо всем этом в более уединенном месте (Уходят).

СЦЕНА II.

Передняя во дворце.

Входит лорд Камергер, читая письмо.

Лорд Камергер. "Любезный лорд! Лошади, которых ваша светлость требовали, были выбраны со всею заботливостью и тщанием, на которые я только способен; оне были объезжены и снабжены сбруей; были молоды, красивы и лучшей северной породы. Когда они были уже готовы к отправке в Лондон, один из служителей лорда-кардинала, по поручению его, снабженный всеми полномочиями, захватил их, сказав мне, что его господин хотел, чтобы его требования исполнялись раньше требований всякого другого подданного, если не требований самого короля, - и это, сэр, зажало нам рот". Боюсь, что действительно так и будет... Ну, что-жь? пусть себе присвоивает их. Ведь скоро он и все остальное присвоит себе.

Входят: герцог Норфольк и Соффольк.

Норфольк. Счастливая встреча, лорд Камергер.

Лорд Камергер. Доброго утра, ваша светлость.

Соффольк. Чем занят король?

Лорд Камергер. Я оставил его наедине с самим собой, погруженного в печальные мысли и озабоченнаго.

. По какой причине?

Лорд Камергер. Как кажется, его брак с женой его брата слишком тревожит его совесть.

Соффольк. Нет, я думаю, напротив, что его совесть слишком тревожит некоторую другую леди.

Норфольк. Конечно. Это дело рук кардинала, короля-кардинала: этот слепой поп, как первенец фортуны, всем вертит по своему усмотрению. Когда-нибудь и король узнает это.

Соффольк. Дай-то Бог, а то, в противном случае, он никогда не узнает самого себя.

Норфольк. С каким благочестивым видом он действует в этом деле! С каким тщанием! Теперь, когда он разорвал союз между нами и императором, этим могущественным племянником королевы, он вкрадывается в душу короля и рассеевает там сомнения, и угрызения совести и все по поводу его брака; а чтобы избавить короля от всех этих забот, он советует ему развод, - бросить ту, которая, подобно драгоценному камню, в течение двадцати лет украшала собою его шею, никогда не теряя своего блеска, ту, которая любила его с такою преданностью, какою любят добрые ангелы, ту, наконец, которая, когда над нею разразится ужасный удар судьбы, будет все еще благословлять короля! Не благочестивый-ли это поступок?

Лорд Камергер. Избави Бог от такого советчика! Совершенно справедливо: эти новости распространены повсюду; все языки повторяют их, и все честные сердца скорбят об этом. Все, кто осмеливается поглубже вникнуть в это дело, думают, что концом всего будет сестра короля французскаго. Но небо когда-либо откроет королю глаза, столь долгое время закрытые, на этого дерзкого и злого человека.

Соффольк. Он освободит нас от его ярма.

Норфольк. Мы должны молиться с самым сердечным усердием об избавлении от него, или же, в противном случае, этот властный человек всех нас, принцев, сделает пажами. Все человеческие почести лежат перед ним, как один ком, которому он придаст какую ему угодно форму.

Соффольк. Что касается меня, благородные лорды, то я ни люблю, ни боюсь его, - вот и весь мой символ веры. Так как он не участвовал в моем создании, то я останусь тем, чем до сих пор был, если будет угодно королю. Как его проклятия, так и его благословения одинаково меня трогают, - все это не более, как пустое движение воздуха, на которое я не обращаю внимания. Я его знал и знаю, а потому - предоставляю его тому, кто сделал его столь надменным, - папе.

Норфольк

Лорд Камергер. Извините меня; король дал мне другое поручение; к тому же, вы выбираете очень неудачное время для развлечения его. Желаю вам всего хорошаго.

Норфольк. Благодарим вас, лорд-камергер (Лорд Камергер уходит).

Норфольк отдергивает занавес двери, сквозь которую виден король, который сидит, углубленный в чтение.

Соффольк. Какой у него печальный вид! Должно быть, он сильно огорчен.

Король Генрих. Кто тут? А?

Норфольк. Дай Бог, чтобы он не рассердился.

Король Генрих. Кто там, говорят вам? Как осмеливаетесь вы нарушать мое уединение! Разве вы не знаете, кто я? А?

Норфольк. Милостивый король, прощающий всякий невольный проступок, нарушение нами вашего уединения имеет причиной дело государственной важности, насчет которого мы пришли узнать вашу королевскую волю.

Король Генрих. Вы слишком дерзки. Уйдите! я приучу вас знать часы службы. Разве теперь час мирских дел? А?

Входят: Вольсей и Кампейус.

Король Генрих королевстве. Располагайте по-вашему усмотрению и нами, ним (Вольсею). Мой добрый лорд, позаботьтесь, чтобы мои слова не были простой болтовней.

Вольсей. Этого, конечно, быть не может, - я-бы желал, чтобы ваше величество уделили нам час времени для разговора на едине.

Король Генрих. (Норфольку и Соффольку). Мы заняты, оставьте нас.

Норфольк (всторону). Не правда-ли, у этого попа нет и тени гордости?

Соффольк (всторону). Об этом и говорить нечего. Я бы не хотел нажить себе такую болезнь, даже и за такое место, как его. Но это дальше не может продолжаться.

Норфольк (всторону). Если так будет продолжаться, то я сам рискну... Пусть остерегается.

Соффольк (всторону). Да и я тоже (Норфольк и Соффольк уходят).

Вольсей. Ваше величество преподали урок мудрости принцам, подвергнув, по собственному свободному вашему желанию, сомнения вашей совести решению церкви. Кто теперь может быть недоволен? Какая зависть может прикоснуться к вам? Испанец, связанный с нею узами крови и любви, должен теперь признать, если он хоть сколько нибудь искренен, что суд этот беспристрастен и благороден. Все клерки, то есть, я хочу сказать, все ученые всех христианских государств, подали свободно свой голос. Рим, эта кормилица всяческого суждения, по вашему личному желанию, посылает нам всемирный орган, этого доброго, высоко справедливого и ученого священника, кардинала Кампейуса, которого я еще раз имею честь представить вашему величеству.

Король Генрих. А я еще раз приветствую его в моих объятиях, принося мою признательность священному конклаву за его расположение ко мне. Они послали мне человека, какого я и сам желал.

Кампейус. Ваше величество должен заслужить любовь всех иноземцев. Вы так благородны. В руки вашего величества я передаю мои полномочия, которыми римский двор присоединяет вас, благородный лорд кардинал Иоркский, ко мне, своему служителю, для беспристрастного суда по этому делу.

Король Генрих. Два мужа равного достоинства! Королева будет немедленно извещена о причине вашего прибытия. Где Гардинер?

. Я знаю, ваше величество всегда любили ее так нежно, что не откажете ей в том, на что по закону имеет право и женщина менее высокого положения, - ученых законников с правом защищать ее свободно.

Король Генрих. Конечно, у ней будут самые лучшие защитники, и наша особая милость будет принадлежать тому, кто лучше других защитит ее. Сохрани Бог, чтобы было иначе. Кардинал, прошу вас, позовите Гардинера, моего нового секретаря (Вольсей уходит).

Входит Вольсей с Гардинером.

Вольсей. Дайте мне вашу руку. Желаю вам счастия и милостей. Теперь вы служитель короля.

Гардинер (Кардиналу). Но по прежнему к услугам вашей светлости, рука которого меня возвысила.

Король Генрих. Подойди сюда, Гардинер (Тихо говорят).

Кампейус. Лорд Иорк, неправда-ли, что это место занимал перед ним некто доктор Пэс?

Вольсей. Да.

Кампейус. Не правда-ли, что он считался человеком ученым?

Вольсей. Да.

Кампейус. Поверьте мне, относительно вас, лорд кардинал, ходят неблагоприятные слухи.

Вольсей. Как? Относительно меня?

. Осмеливаются говорить, что вы завидовали ему, и что, боясь его возвышения, ибо он был действительно человек добродетельный, вы постоянно держали его в иностранных государствах, и это так огорчало его, что под конец он сошел с ума и умер.

Вольсей. Мир душе его! Эти пожелания достаточны для любви христианской. Что-же касается живых порицателей, то для них существуют исправительные заведения. Это был просто дурак, потому что во чтобы то ни стало хотел быть добродетельным. А вот этот добрый молодец следует моим приказаниям, как только я заявлю их. Других мне не надо при короле. Поймите, любезный брат, мы здесь не для того, чтобы нам мешали низшие.

Король Генрих. Передайте это королеве с возможной мягкостию. (Гардинер уходит). Самое приличное место для такого трудного дела, мне кажется, Блэкфрайерс; там вы соберетесь для решения этого важного дела... Любезный Вольсей, поручаю вам все приготовления. Ах, добрый лорд, разве не грустно человеку, еще полному сил, отказаться от такой прелестной подруги? Но совесть, совесть... Да, это чувствительное место... Я должен с нею расстаться.

СЦЕНА III.

Передняя королевы.

Входят: Aннa Боллен и старая лэди.

Анна. Ни за что в мире... Все это ужасно: его величество жил с нею так долго, а она - такая добродетельная, что никогда ни один язык не мог сказать ничего против её чести, - клянусь жизнью, она никогда не умела сделать злое дело... А теперь, после стольких лет, проведенных на троне, все время возрастая в величии и роскоши, лишение которых тем тяжелее, чем слаще их приобретение, - после всего этого отвергнуть! О, этим может тронуться даже чудовище.

Старая лэди. Самые безчувственные сердца смягчаются и скорбят о ней.

Анна. Боже мой! Было-бы лучше, еслибы она не знала никакого величия. Как-бы это величие ни было суетно, но когда сердитая судьба заставляет нас разводиться с ним, то для нас это такое-же ужасное страдание, как и отделение души от тела.

Старая лэди. Увы! несчастная, она опять чужестранка.

Анна. Тем более нужно сожалеть ее. Право, гораздо лучше работать в низкой доле и жить в довольстве с бедняками, чем величаться в блестящей печали и носить золотое горе.

Старая лэди. Быть довольным - наше лучшее достояние.

Анна. Клянусь честью и моей девственностью, я-бы не желала быть королевою.

Старая лэди. Ах, как можно! Что касается меня, то я рискнула-бы даже девственностью, лишь-бы только быт королевой; да и вы-бы сделали тоже самое, не смотря на все гримасы вашего лицемерия. Вы обладаете самою прекрасною внешностию женщины, но и сердце у вас тоже - сердце женщины, а сердце женщины всегда любило блеск, роскошь, властвование, которые, если уже говорить правду, - самые великие блага, и эти блага, - хотя вы теперь и жеманитесь, - ваша совесть изнеженного козленка весьма способна принять, если только вы захотите хоть несколько растянуть ее.

Анна

Старая лэди. Да, да, в самом деле, да. Ну, скажите, разве вы-бы не хотели быть королевой?

Анна. Нет, ни за какие блага, существующия под небом.

Старая лэди. Странно! А я так и за три пенса согласилась-бы быть королевой, как я ни стара. Но скажите мне, какого вы мнения, например, на счет герцогини? В состоянии-ли вы перенести тяжесть этого титула?

Анна. Нет.

Старая лэди. Ну, слабеньки-же вы. Уменьшим еще тяжесть. Я не хотела-бы быть юным графом, попавшимся вам на пути, который заставил-бы вас более, чем покраснеть. Если ваша спина не в состоянии вынести и этой тяжести, то вы слишком слабы, чтобы родить мальчишку.

Анна. Как вы болтаете! Еще раз уверяю вас, что ни за что на свете не хотела-бы быть королевой.

Старая лэди. Ну, клянусь честью, за какую-нибудь крошечную Англию рискнули-бы; да и я рискнула-бы из-за какого-нибудь Карнарвоншира, еслибы даже и не было бы ничего другаго у короля... Кто это идет?

Входит лорд Камергер.

Лорд Камергер. Доброго утра, лэди. Что следует заплатить за тайну вашей беседы?

Анна. Добрый лорд, не спрашивайте: тайна эта не стоит даже вашего вопроса. Мы скорбим о несчастии нашей госпожи.

Лорд-камергер. Это - великодушное занятие, достойное женщины, истинно доброй. Есть однако надежда, что все пойдет к лучшему.

Анна. Молю об этом Бога!

Лорд Камергер. Вы великодушны, а благословение неба всегда вознаграждает такие существа. Но, прекрасная лэди, чтоб доказать вам, что я говорю искренно и что высоко ценятся ваши многочисленные добродетели, его королевское величество свидетельствует вам свое высокое уважение и жалует вам титул маркизы Пемброк, к этому титулу его величество прибавляет ежегодную пенсию в тысячу фунтов!

Анна. Не знаю, чем могла-бы я выразить мою благодарность ему. Все, чем обладаю я - ничто. Мои молитвы не достаточно святы, мои пожелания - не более, как пустые слова; а ведь молитвы и пожелания, - вот и все, что я могу отдать ему взамен этого. Умолю вашу светлость благоволить выразить его величеству благодарность и преданность сконфуженной рабыни, молящейся о его здравии и о его царствовании.

. Прекрасная лэди, не забуду еще более возвеличить прекрасное мнение, которое король составил себе о вас. (Всторону). Я хорошо ее рассмотрел. Красота и достоинство так сплелись в ней, что пленили короля. И, кто знает? может быть из этой лэди выйдет драгоценный камень, который озарит своим блеском весь этот остров?- Иду к королю и скажу, что говорил с вами.

Анна. Достойный лорд...

Лорд Камергер уходит.

Старая лэди. Ну, так и есть; посмотрите, посмотрите! Целых шестнадцать лет клянчила я при дворе (да и теперь еще клянчу) и однако до сих пор не умела найти середины между "слишком рано" и "слишком поздно" ни для одной из моих просьб о денежном пособии, а вы (о, судьба!) еще совсем свежая рыбка здесь (какой срам, какой срам такое навязчивое счастие!), и ваш рот наполнен прежде, чем вы его открыли!

Анна. Это и мне кажется странным.

Старая лэди. А как оно на ваш вкус? Горько? Держу сорок пенсов, что нисколько не горько. Жила-была однажды прекрасная лэди (это - старая сказка), которая не хотела быть королевой, - не хотела даже за всю грязь Египта... Слыхали вы эту сказку?

Анна. Вы все шутите.

Старая лэди. Будь я на вашем месте, я бы, пожалуй, взлетела выше жаворонка. Маркиза Пемброк! Тысячу фунтов в год! Из чистого уважения, без всякого обязательства!.. Клянусь жизнью, это обещает и впереди еще много других тысяч! Шлейф величья длиннее его юбки! Теперь я знаю, что ваша спина может снести и титул герцогини. Скажите, разве теперь вы не чувствуете себя сильнее, чем были прежде?

Анна. Моя добрая лэди! Забавляйтесь вашими фантазиями, но оставьте меня в покое. Я готова сейчас умереть, если это хоть сколько-нибудь волнует мою кровь. Я прихожу в ужас при одной мысли, что из этого может выйти.. Королева находится в горе, и мы забываем ее, благодаря нашему долгому отсутствию.

Старая лэди. Да за кого-же вы меня принимаете! (Оне уходят).

СЦЕНА IV.

Зала в Блэкфрайерсе.

Трубы и литавры. Входят два жезлоносца с короткими серебряными жезлами; за ними - два писца в докторском одеянии; после них архиепископ Кэнтерберийский один, а вслед за ним - епископы: Линкольнский, Элийский, Рочестерский и Сент-Асафский; за ними в небольшом от них расстоянии - джентльмэн, несущий кошель, государственную печать и кардинальскую шапку; потом - два священника с серебряными крестами; потом - придверник залы совета, с непокрытой головой и капитан стражи с серебряной булавой; за ними - два джентльмэна с двумя большими серебряными столбами: за ними рядом два кардинала: Вольсей и Кампейус; за ними два лорда с мечом и жезлом. За ними входят: король и королева с их свитами. Король садится под балдахином; кардинал, как судья, садится ниже его. Королева в некотором отдалении от короля. Епископы садятся по обеим сторонам суда, напоминающего собрание консистории; пониже - писцы. Лорды садятся рядом с епископами, Глашатай и другие служители размещаются в установленном порядке.

Вольсей. Возвестите молчание во время чтения полномочий, дарованных нам Римом.

. Зачем? Полномочья были уже читаны публично и их подлинность была признана всеми. А поэтому, их чтение будет только напрасная трата времени.

Вольсей. Да будет так. Приступайте.

Писец. Провозгласи: Генрих, король Англии, предстань перед судом.

Глашатай. Генрих, король Англии, предстань перед судом!

Король Генрих. Я здесь.

Писец. Провозгласи: Екатерина, королева Англии, предстань перед судом.

Глашатай. Екатерина, королева Англии, предстань перед судом!

Королева не отвечает, встает со своего места, обходит суд, подходит к королю и преклоняет перед ним колена.

Королева Екатерина. Государь, молю вас оказать, мне справедливость и возстановить мое право, а также и быть ко мне сострадательным, потому-что я - бедная женщина и иностранка, родившаеся вне ваших владений, не имеющая здесь беспристрастных судей и не рассчитывающая на справедливое доброжелательство и на справедливый суд. Увы, государь, чем могла я вас оскорбить? Чем мое поведение могло вызвать ваш гнев до такой степени, что вы решились отвергнуть меня и лишить меня вашего доброго расположения'? Небо свидетель, что я всегда была верной и покорной женой, всегда сообразовавшейся с вашей волей, всегда боявшейся возбудить ваше неудовольствие, подчинявшейся даже вашему состоянию духа, - печальному или веселому, по мере того, как замечала изменения вашего лица. Был-ли такой час, когда я противоречила-бы вашим желаниям или не делала-бы их моим собственным желанием? Кого из ваших друзей не старалась я любить, даже зная, что он мой враг? Кто из моих друзей когда-либо возбудил ваш гнев, не лишившись в то же время моих милостей и не получив заявление, что он их лишился? Вспомните только, государь, что в такой покорности я была вашей женой больше двадцати лет и что я имела счастие иметь от вас несколько детей. Если в течение всего этого времени, вы можете указать и доказать хотя что-нибудь пятнающее мою честь, мою верность супруги, мою любовь и мое уважение к вашей священной особе, - то во имя Бога прошу вас, отвергните меня и пусть тогда самое ужасное презрение захлопнет за мною дверь и предаст меня самому строгому суду. Государь, король, ваш отец славился, как принц вполне благоразумный, с проницательным суждением и несравненным пониманием; Фердинанд, мой отец, король Испании, почитался одним из самых мудрых принцев, когда-либо прежде царствовавших в этой стране. Нет никакого сомнения, что они собрали на совет, в каждом из этих государств, наиболее мудрых советников, решивших, что наш брак вполне законен. А поэтому, покорно умоляю вас пощадить меня до тех пор, пока я не подучу надлежащих советов от моих друзей в Испании, мнения которых я буду просить. В противном случае, - во имя Бога, осуществляйте ваши желания.

Вольсей. Перед вами эти преподобные отцы, которых вы сами избрали, люди редкой честности и редкой учености, краса всей страны; они здесь собраны, чтобы защищать вас. Поэтому, бесполезно с вашей стороны желать отсрочить решение, столь необходимое как для вашего собственного спокойствия, так и для усыпления сомнений короля.

Кампейус. Ваша светлость говорили хорошо и справедливо. А потому, государыня, приличествует, чтобы это королевское дело было рассмотрено и чтоб, без малейших отсрочек, было приступлено к изложению и обсуждению всех обстоятельств этого дела.

Екатерина. Обращаюсь к вам, лорд-кардинал.

Вольсей. Что угодно вам, государыня?

Королева Екатерина. Сэр, я готова расплакаться, но думаю, что я королева (по крайней мере, я долго грезила, что я - королева), убежденная в том, что я - дочь короля, я теперь обращаю мои слезы в искры пламени.

Вольсей. Но будьте терпеливее.

Королева Екатерина судьею, потому, что вы именно вздули это пламя между моим господином и мной, - да затушит его Господня роса! А потому, повторяю, и решительно отвергаю, и от всей души не признаю вас моим судьей. Еще раз повторяю, - что считаю вас моим злейшим врагом и совсем не считаю вас другом правды.

Вольсей. Я должен сознаться, что не узнаю вас в этих словах; вы всегда были снисходительны и обнаруживали доброту и мудрость, которые редко можно встретить в женщине. Вы оскорбляете меня, государыня; я ничего не имею против вас, я не несправедлив ни к вам, ни к кому-либо другому; я действовал и буду действовать, согласно предписаниям римской консистории. Вы обвиняете меня в том, что я вздул это пламя, - я это отрицаю. Король здесь; если он находит, что я противоречу себе, то он по нраву может вознегодовать на мое коварство, - да, вознегодовать также легко, как вы вознегодовали на мою правдивость. Но если он знает, что я не заслуживаю вашего обвинения, то он точно также знает, что я не защищен от клеветы. Таким образом, только он и может залечить мою рану, а чтобы залечить ее - достаточно удалить от вас эти мысли. Но прежде, чем его величество выскажется в этом отношении, умоляю вас, государыня, взять назад ваши слова и вперед не говорить ничего подобнаго.

Королева Екатерина полно надменности, злобы, гордости. Благодаря счастию и милостям его величества, вы быстро прошли все низшие ступени и теперь поднялись на такую высоту, где все зависит от вас. Ваши слова, как ваши слуги, исполняют вашу волю во всем, что вам угодно предписать им. Я должна сказать вам, что вы гораздо более заботитесь о вашем личном величии, чем о вашем духовном призвании. Еще раз, - я не признаю вас моим судьей, и здесь, в присутствии всех вас, я обращаюсь к папе и переношу мое дело на суд его святейшества. (Преклоняет колена пред королем и собирается выйти).

Кампейус. Королева упорствует, она возстает против суда, она готова обвинить его и не хочет подчиниться ему; это дурно. Она удаляется.

Король Генрих

. Екатерина, королева Англии, предстань перед судом!

Грифит. Государыня, вас призывают.

Королева . Вам незачем обращать на это внимание; прошу вас, идите своей дорогой; когда вас позовут, вы вернетесь. О, да поможет мне Господь! Они выводят меня из терпения. Прошу вас, идите; я не останусь здесь, - нет, никогда не появлюсь ни на один из их судов (Королева уходит с Грифитом и свитой).

Король Генрих. Ступай своей дорогой, Кэт. Если найдется в мире человек, который осмелится сказать, что у него жена лучше этой, не верьте ему, - он солгал. Если бы все твои редкие качества, твоя ангельская доброта, твоя святая кротость, твое женственное достоинство, покорно во властвовании, если все другия твои добродетели, царственные и благочестивые, замолвили слово за тебя, то ты была бы царицей цариц всей земли... Она благородного происхождения, и в своих отношениях ко мне поступала согласно своему истинному благородству.

Вольсей - я-ли внушил вашему величеству поднять это дело? Возбудил-ли я в вас какое-либо сомнение, которое бы побудило вас поднять это расследование? Делал-ли я когда-либо что-либо иное, как приносил благодарение Господу за такую царственную королеву? Сказал-ли я вам хоть одно слово, которое могло-бы быть невыгодно для её настоящего положения, или было-бы направлено против её прекрасной личности?

Король Генрих. Лорд-кардинал, я оправдываю вас; да, клянусь честью, очищаю вас от всех этих обвинений. Вам, конечно, известно, что у вас много врагов, которые не знают, почему они ваши враги, но которые, подобно деревенским псам, лают, когда другие лают; некоторыми из таких псов и королева была возстановлена против вас. Вы оправданы, но хотите еще более полного оправдания? Вы всегда желали усыпить это дело; вы никогда не старались возбудить его; напротив, часто вы затрудняли всякий приступ к нему. Клянусь честью, я свидетельствую это, мой добрый лорд-кардинал, и оправдываю вас. Но теперь, что именно побудило меня к этому шагу? Объясню вам это, пользуясь вашим временем и вниманием. Обратите внимание на ход моих мыслей в этом вопросе. Вот как это случилось. Первое беспокойство и первое сомнение, закравшееся в мою совесть, было возбуждено некоторыми намеками байенского епископа, бывшего тогда французским посланником, который был прислан для переговоров о браке герцога Орлеанского с нашей дочерью Марией. Во время этих переговоров и до принятия окончательного решения, он (то-есть, епископ) потребовал отсрочки, с тем, чтобы он мог подвергнуть на обсуждение своего короля вопрос: действительно-ли наша дочь законна, в виду того, что она родилась от нашего брака с вдовствующей королевой, бывшей супругой нашего брата. Эта отсрочка сильно потрясла мою совесть, проникла в нее с сокрушительной силой и заставила трепетать все области моего сердца; она проложила дорогу множеству размышлений, томивших меня своею тяжестью. Прежде всего, я подумал, что небо перестало мне благоприятствовать, - небо, которое, повелевая природе, потребовало, чтобы чрево жизни моей, если она понесет от меня мальчика, дало ему не больше жизни, чем могила дает мертвым. И действительно, все её дети мужского пола умирали или там, где были зачаты, или вскоре после того, как мир обвеял их своим воздухом. Вследствие этого, я пришел к мысли, что это - суд Божий, что мое королевство, вполне достойное лучшего наследника мира, не будет, благодаря мне, обрадовано никаким наследником. После этого я принужден был взвесить опасность, которой подвергается мое государство, за неимением у меня потомства; эта мысль повергла меня в мучительное беспокойство. Таким образом, волнуемый бурным морем моей совести, я направлял мою ладью к лекарству, ради которого мы здесь собрались, то-есть я хочу сказать, я хотел облегчить мою совесть, тяжелые страдания которой я чувствовал, и которая и теперь еще страдает, - хотел облегчить мудростью всех благочестивых отцов государства и всех ученых докторов. Прежде всего, я обратился за советом к вам, любезный лорд - епископ Линкольнский, и вы помните. как томился я под тяжестью этих сомнений, когда впервые я сделал вам признание.

Линкольн

Король Генрих. Я долго говорил; теперь можете от себя сказать, как вы удовлетворили меня.

Линкольн. С позволения вашего величества я скажу, что дело это так смутило меня важностию своих последствий, что я предал сомнению самый смелый совет и умолял ваше величество принять тот путь, которому вы следуете теперь.

. После этого, я обратился к вам лорд-архиепископ Кэнтерберийский, и получил ваше согласие созвать это судилище. Во всем этом собрании нет ни одного благочестивого лица, с которым я бы не советовался; я действовал с формального согласия, скрепленного вашими подписями и печатями. Поэтому продолжайте ваше дело. Не какое-либо неудовольствие против личности нашей доброй королевы, но колючие терны приведенных мною причин понуждают меня к этому. Докажите только, что наш брак законен, и, клянусь жизнью и моим королевским достоинством, мы будем счастливы закончить наше земное поприще с нею, Екатериной, нашей королевой, и предпочтем ее самому совершеннейшему созданию, которым мир этот украшен.

Кампейус. С позволения вашего величества, так как королева отсутствует, то необходимо на время отложить обсуждение этого дела, и в этот промежуток уговорить королеву не переносить этого дела на суд его святейшества (Все встают).

Король Генрих я знаю, вернется ко мне и мое спокойствие.- Закройте заседание. Удалитесь, говорю вам (Все выходят в том порядке, в каком вошли).