Генрих VIII.
Действие третье.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Дворец в Бридуэле. Комната в отделении королевы.

Королева и несколько её женщин за работой.

Королева Екатерина. Возьми свою лютню, девочка; душа моя печальна; пой и рассей мою печаль, если можешь. Брось работу.

Песня.

Орфей своей лютней заставлял деревья

И ледяные вершины гор

Склоняться, когда он пел.

При его музыке, растения и цветы,

Не переставая, произрастали, точно солнце и дождь

Сделали вечную весну.

Все, слышавшее его игру,

Даже волны океана,

Склоняли головы и оставались неподвижными.

Таково искусство сладостной музыки, -

Убийственная забота и печаль сердца

Засыпает или, слушая, умирает.

Королева Екатерина. Что тебе?

Джентльмэн. С позволения вашего величества, два благородные кардинала ожидают в приемной.

Королева Екатерина. Они желают меня видеть?

Джентльмэн. Они поручили мне передать вам это, государыня.

Королева Екатерина. Просите их светлости войти. (Джентльмэн уходит). Что им нужно от меня, бедной, слабой женщины, впавшей в немилость? Их приход не предвещает мне ничего доброго, теперь, когда я думаю об этом. Они должны были бы быть людьми добродетельными: их обязанности так почтенны. Но клобук не делает еще монахом.

Входят: Вольсей и Кампейус.

Вольсей. Мир вашему величеству.

Королева Екатерина. Ваши светлости находите меня здесь за хозяйственными заботами; я бы совсем желала бы предаться им, избегая несчастий, могущих случиться. Что вам угодно, благочестивые лорды?

Вольсей

Королева Екатерина. Говорите здесь. По совести, я не сделала еще ничего такого, что требовало бы скрытых углов. Я бы желала, чтобы и все другия женщины могли сказать то же самое, с такою же душевною свободою, как я. Благородные лорды, я не боюсь того (в этом я счастливее многих), чтобы мои действия были разбираемы всеми языками, были рассматриваемы всеми глазами, если бы даже против них возстали зависть и клевета, - до такой степени я уверена в чистоте моей жизни. Если ваша цель рассмотреть мое поведение, как жены, - говорите смело: правда любит открытые действия.

Вольсей. Tanta est erga te mentis integritas, regina serenissima.

Королева Екатерина. О, благородный лорд, бросьте латынь. С моего приезда сюда я не так еще изленилась, чтобы не выучиться языку страны, в которой я живу. Чуждый язык делает и мое дело чуждым, подозрительным. Прошу вас, говорите по-английски; здесь найдутся многие, которые поблагодарят вас за их бедную королеву, если вы скажете правду. Поверьте, она вынесла много несправедливостей. Лорд кардинал, самый предумышленный грех, совершенный когда-либо мною, может быть отпущен на английском языке.

Вольсей. Благородная королева, сожалею о том, что моя честность и моя преданность его величеству и вам породили столько подозрений, когда я так прямодушен. Мы являемся сюда не с тем, чтобы запятнать путем обвинений добродетели, которые благословляются всеми добрыми, и не для того, чтобы увлечь вас в новые огорчения; у вас их и без того слишком много, добрая королева. Мы желаем только узнать, что вы намерены предпринять в этом важном споре, возникшем между королем и вами; мы бы желали также сообщить вам, как подобает честным и независимым людям, наше искреннее мнение, и предложить вам советы, полезные вашему делу.

Кампейус. Глубокоуважаемая королева! благородный лорд Иорк, по благородству своей натуры, усердию и преданности вашему величеству, предав забвению, как подобает истинно добродетельному человеку, ваши недавние нападки как на него самого, так и на его правдивость (нападки слишком жестокие), предлагает вам, точно также как и я, в знак мира, свои услуги и свои советы.

Королева Екатерина (всторону). Чтобы предать меня. Благородные лорды! Благодарю вас обоих за ваше доброе ко мне расположение, вы говорите как честные люди; дай Бог, чтобы вы и на деле оказались такими. Но, как могу я отвечать вдруг в деле столь важном, которое так близко касается моей чести (и, боюсь, еще ближе моей жизни), при ограниченности моего суждения, и притом же людям столь почтенным, стол ученым? Право я этого не знаю. Я занималась здесь работами, вместе с моими женщинами и, - Богу известно, совсем не ожидала ни таких посетителей, ни такого разговора. Во имя того, чем я была (ведь я чувствую, что мое величие близится к концу), прошу ваши светлости дать мне время выбрать себе советников в моем деле. Увы! Я женщина без друзей, без надежды!

Вольсей. Государыня! Вы оскорбляете любовь к вам короля такой недоверчивостью. Ваши надежды и ваши друзья безчисленны.

Королева Екатерина. В Англии лишь весьма немногие могут быть мне полезны. Думаете-ли вы, благородные лорды, что найдется англичанин, который бы осмелился быть моим советником? А еслиб и нашелся такой отчаянный, чтобы быть правдивым, то мог-ли бы он объявить себя моим другом против воли его величества и жить как верный подданный? Конечно, нет. Мои друзья, которые могут облегчить мои печали, друзья, которые могут привлечь к себе мое доверие, живут не здесь; они, как и все другие мои защитники, - живут далеко, на моей родине, благородные лорды.

. Я бы желал, чтобы ваше величество оставили свое недоверие и приняли мой совет.

Королева Екатерина. Какой совет, сэр?

Кампейус. Предоставьте ваше дело на благоусмотрение короля: он великодушен и милостив. Это будет гораздо лучше и для вашей чести, и для вашего дела, потому что, если закон осудит вас, то вы уедете отсюда обезчещенной.

Вольсей. Он говорит правду.

Королева Екатерина. Вы мне советуете оба то, осуществления чего вы бы больше всего желали, - моей гибели. Это-ли христианский совет? И как не совестно вам! Небо, однако, по прежнему находится над всеми; там есть судья, которого не может подкупить никакой король.

Кампейус. Ваша горячность ошибается в нас.

Королева Екатерина. Тем хуже для вас! Клянусь душой, я считала вас людьми святыми, почтенными кардинальными добродетелями; но в действительности вы только кардинальные пороки, фальшивые сердца! Исправьтесь, благородные лорды, хотя бы из стыда! Таковы-то ваши утешения! Таков-то целебный напиток, подносимый несчастной женщине, - женщине, затерянной среди вас, осмеянной, презираемой! Даже и половины моих несчастий я не пожелаю вам: я добрее вас. Но предостерегаю вас, берегитесь, во имя Бога, берегитесь, чтобы бремя моих несчастий впоследствии не упало на вас.

Вольсей. Государыня, это - чистое безумие. Нашу преданность вы превращаете в злобу.

Королева Екатерина духовными лицами и не только по одежде), посоветовали-ли бы вы мне предать мое хворое дело в руки того, кто ненавидит меня? Увы! он изгнал уже меня из своего ложа, отказав мне в любви еще задолго до этого. Я состарилась, благородные лорды, и единственная связь, которую я сохранила с ним, - заключается в моей покорности. Что может случиться со мной, что было бы ужаснее этого несчастия? А вы всю свою ученость пускаете в ход, чтобы найти мне другое такое же несчастие!

Кампейус. Ваши опасения еще хуже.

Королева Екатерина. Но разве не была я (мне по необходимости приходится самой говорить, если ужь добродетель не находит себе заступника), - в течение такого продолжительного времени женой, - верной женой, женщиной, - я это могу сказать без всякой похвальбы, - которую никакое подозрение не запятнало? Разве не окружала я постоянно короля всею моею любовью? Не любила-ли я его более всего в мире, после Бога? Не была-ли ему покорна? Свое восторженное поклонение не простирала-ли я до суеверия из нежности к нему, забывши даже молитвы мои, лишь бы нравиться ему? И вот за все это я вознаграждена! Нехорошо, благородные лорды, нехорошо! Приведите мне жену, верную своему мужу, жену, не мечтавшую никогда о какой-либо радости, не согласной с его желаниями, и эту женщину, когда она сделает все, что только было в её возможности, - да, я превзойду еще одной добродетелью - терпением.

Вольсей. Государыня, вы удаляетесь от блага, которое мы ищем.

Королева Екатерина. Благородный лорд, я ни за что не возьму на себя греха добровольно отказаться от великого титула, с которым соединил меня мой государь. Никто, кроме смерти, не разведет меня с моим саном.

Вольсей. Умоляю вас, выслушайте меня.

Королева Екатерина. Как хотела-бы я никогда не вступать на эту английскую землю и не слышать лести, ростущей на ней! У вас лица ангелов, но небу знакомы ваши сердца! Что со мной будет теперь, несчастная! Я - несчастнейшая из всех женщин. (К своим прислужницам). Увы! и вы, несчастные, что будет с вами, - претерпев кораблекрушение в стране, где и для меня нет ни сострадания, ни друзей, ни надежды, где нет родственника, который-бы всплакнул надо мной, где ждет меня одна лишь могила! Как лилия, которая царила и цвела в поле, так и я поникну головой и погибну.

Вольсей. Еслибы ваше величество позволило убедить себя в том, что мы стремимся к благу вашему, вы бы почувствовали себя покойнее. Для чего, государыня, по какой причине мы бы стали вредить вам? Увы! Наши обязанности, даже самый наш сан запрещают нам это. Призвание наше - врачевать такие страдания, а не сеять их. Во имя неба, обратите внимание на то, что вы делаете; как вы можете повредить себе таким поведением, рискуя окончательно оттолкнуть от себя короля! Сердца царей лобызают покорность, - так она любезна им; но непокорные умы выводят их из себя, и тогда они становятся грозными, как буря. Я знаю, что сердце ваше нежно и благородно, душа кроткая, как мир. Умоляю вас, признайте нас тем, за что мы выдаем себя, - миротворцами, друзьями, готовыми служить вам.

Кампейус. Будущее, государыня, докажет вам это. Этой боязливостью слабой женщины вы вредите вашим добродетелям. Благородное сердце, как то сердце, которое носите вы в груди вашей, должно отбросить от себя все эти сомнения, как фальшивую монету. Король любит вас, страшитесь потерять его любовь. А относительно нас, - если вам будет угодно довериться нам, мы готовы служить вам самым ревностным образом.

Королева . Делайте, как знаете, благородные лорды, и простите меня, прошу вас, если я в чем-либо оскорбила вас. Вы знаете, я женщина простая, лишенная ума, необходимого для того, чтобы отвечать таким особам, как вы. Прошу засвидетельствовать мою преданность его величеству; он по прежнему обладает моим сердцем, и я буду по прежнему молиться за него, пока я жива. До свидания, благородные лорды; не оставьте меня вашими советами. Она просит милостыню теперь, та, которой и в голову не приходило, когда она вышла на этот берег, что она так дорого должна купить свое величье.

СЦЕНА II.

Передняя в отделении короля.

Входят: герцоги Норфольк и Соффольк, граф Соррей и Лорд Камергер.

Норфольк. Если вы захотите соединить теперь все ваши неудовольствия и подкрепите их своей твердостью, то кардинал не в состоянии будет устоять. Если же упустите этот благоприятный случай, я могу обещать вам только новые немилости, кроме тех, которым вы уже подверглись.

Соррей. Я рад всякому, даже самому ничтожному случаю, вспомнить, что герцог, мой тесть, должен быть отомщен.

Соффольк. Найдется-ли кто-либо из пэров, который не был-бы оскорблен им, или, по крайней мере, не пренебрежем им? Уважал-ли он в ком либо печать высокого происхождения, кроме самого себя?

Лорд Камергер. Благородные лорды, легко вам это говорить. Я очень хорошо знаю, что он заслужил и от вас, и от меня, но можем-ли мы что нибудь против него (хотя обстоятельства и благоприятствуют нам), - в этом я сильно сомневаюсь. Если вы не в состоянии лишить его доступа к королю, - не предпринимайте ничего против него, потому что язык его имеет способность очаровывать короля.

Норфольк. О, не бойтесь ничего! Это очарование прошло уже; король открыл относительно его такие вещи, которые навсегда испортили мед его речей. Нет, он так засел в немилость, что освободиться от этого у него нет уже возможности.

Соррей. Сэр, я рад слушать подобные новости ежечасно.

Норфольк. Будьте уверены, я не преувеличиваю. Все его противоречивые действия в деле развода были обнаружены, и теперь он во всем этом является таким, каким я бы желал всегда видеть моего злейшего врага.

Соррей. А как были обнаружены все его проделки?

. Самым странным образом.

Соррей. Но как? как?

Соффольк. Письмо кардинала к папе было перехвачено и попало в руки короля. Там было прочитано, что кардинал советует его святейшеству повременить с решением по делу развода, потому что если развод последует, "то, - пишет он, - я замечал, что король увлечен одной из женщин королевы, Анной Боллен".

Соррей. И это письмо у короля?

Соффольк. Будьте в этом уверены.

Соррей. И вы думаете, что оно сделает свое дело?

Лорд Камергер. Из него король заметил, как кардинал обходит его и затрудняет ему дальнейший путь. Но в этом случае, - все его проделки бесполезны; он, так сказать, является с лекарством тогда, когда больной уже умер. Ведь король повенчался уже с своей возлюбленной.

Соррей. Это было-бы чудесно!

Соффольк. Вы можете быть вполне довольны, благородный лорд, потому что ваше желание уже исполнилось.

Соррей. Моя радость приветствует этот союз!

Соффольк

Норфольк. И все повторяют это за вами!

Соффольк. Приказания уже отданы относительно коронования; но эта новость еще слишком свежа и существуют уши, которым не следует ее слышать. Но, благородные лорды, она - прелестное создание, совершенство и по уму, и по красоте. Я уверен, что от неё ниспадет на эту страну какое-нибудь благословение.

Соррей. Но если король переварит это письмо кардинала! Тогда - не дай Бог...

Норфольк. Еще-бы!

Соффольк. Нет, нет, не беспокойтесь. Много еще ос прожужжит у его носа, и жало этой осы он отлично почувствует. Кардинал Кампейус уехал в Рим, не простившись с королем; дело короля он оставил нерешенным, - уехал в качестве агента кардинала, чтобы помогать кардиналу оттуда в его заговоре. Могу вас уверить, что когда король узнал об этом, он воскликнул: А!

Лорд Камергер. Господь еще больше воспламенит его, и тогда он еще громче будет кричать: А!

Норфольк. Но, благородный лорд, когда-же Кранмэр возвратится?

Соффольк. Он уже возвратился, не изменив своих взглядов; его советы совсем укрепили короля в деле относительно брака, мнениями всех знаменитейших коллегий христианства. Я думаю, что вскоре второй брак будет объявлен, также как и коронация Анны. Екатерина будет называться уже не королевой, а вдовствующей принцессой, вдовой принца Артура.

Норфольк. Молодец-же этот Кранмэр: он много потрудился в деле короля.

Соффольк. Конечно, и мы скоро увидим его архиепископом.

. Я уже слышал об этом.

Соффольк. В этом нет сомнения... А вот и кардинал....

Входят: Вольсей и Кромвель.

Норфольк. Посмотрите, посмотрите, как он угрюм!

Вольсей. Отдалили вы, Кромвель, этот пакет королю?

Кромвель. В собственные руки, в его спальне.

Вольсей. Познакомился он с содержанием этой бумаги?

Кромвель. Он сейчас-же распечатал его, и с первой-же строчки он сделался серьезен; сосредоточенность была видна на его лице. Он приказал, чтобы все ожидали его здесь сегодня утром.

Вольсей. Скоро он выйдет?

Кромвель. Я думаю, сейчас.

Вольсей. Оставьте меня на минуту (Кромвел уходит). Ну, да, это будет герцогиня Алансонская, сестра французского короля; она должна выйти за него замуж, Анна Боллен! Ну, нет! Анны Боллен я не хочу для него: в ней нет ничего, кроме хорошенького личика... Боллен! мы совсем не хотим поколения Боллен! С каким нетерпением ожидаю я известий из Рима... маркиза Пемброк!

. Он, видимо, недоволен чем-то.

Соффольк. Может быть, он уже слышал, что король точит свой гнев на него.

Соррей. Пусть-же будет он остер как бритва, - Господи, ради Твоей справедливости!

Вольсей. Фрейлина бывшей королевы, дочь простого рыцаря, и будет повелительницей своей повелительницы, королевой королевы!.. Такая свечка скверно горит; я должен снять нагар с нея, и тогда она погаснет... Я, конечно, знаю, что она добродетельна и нежна, но я знаю также, что она ревностная лютеранка, и для нашего дела нехорошо, чтобы она покоилась в объятиях нашего короля, с которым и без того так трудно управляться. И без того уже появился еретик, самый ловкий еретик, Кранмэр; он уже успел вползть в милости короля и сделался его оракулом.

Норфольк. Он чем-то раздражен?

Соррей. Я-бы желал, чтобы это нечто порвало жилу, - главную жилу его сердца!

Входит король, читая записку, и Ловель.

Соффольк. Король! король!

Король Генрих. Какую массу богатств накопил он для себя! И как много он расточает ежегодно! Благодаря каким сбережениям мог он накопить столько? Ну, что, лорды, видели вы кардинала?

Норфольк. Государь! Мы здесь наблюдали за ним. Какое странное волнение замечается в его мозгу! Он кусает себе губы и вздрагивает, внезапно останавливается, устремляет взор на землю, потом прикладывает палец к виску; вдруг начинает ходить быстрыми шагами, потом снова останавливается, бьет себя в грудь и бросает взор на луну: в самых странных положениях мы его видели.

Король Генрих. Весьма может быть: в его мозгу бунт. Сегодня утром, он, по моему требованию, подал государственные бумаги на рассмотрение. И знаете-ли, что я нашел там, - разумеется, совершенно случайно? Опись с перечислением всего его движимого имущества, всех его сокровищ, домашней утвари, богатых одежд и украшений, и в этом я вижу такой избыток, который много превышает всякое возможное достояние подданнаго.

. Божья воля! Какой-нибудь благодетельный дух сунул туда эту бумагу, чтобы ею осчастливить взоры ваши, государь!

Король Генрих. Еслибы мы думали, что его размышления носятся над землей и устремлены на какую-нибудь духовную цель, я-бы его предоставил его мечтаниям; но, боюсь, все его мысли - слишком подлунны и недостойны его серьезного размышления.

Садится и шепчется с Ловелемь, который подходит к Вольсею.

Вольсей. Да простит меня небо! Да благословит Господь ваше величество!

Король Генрих. Добрейший лорд, вы полны небесных дум и сохраняете в вашем сердце опись, которую, вероятно, только что просматривали. Вы можете уделить только несколько мгновений от духовной работы на поверку ваших земных счетов. Конечно, я вас считаю плохим хозяином и очень рад, что в этом отношении вы - компания мне.

Вольсей. Государь, у меня есть время и на мои духовные обязанности, и на занятия тою частью трудов, которые на меня возложены государством; но и природа требует своего поддержания, а потому и я, её сын, слабейший из всех моих смертных братьев, я должен платить ей дань.

Король Генрих. Прекрасно сказано.

Вольсей. Я бы желал, чтоб ваше величество всегда соединяли в своей мысли мои добрые дела с моей хорошей речью.

Король Генрих. Опять прекрасно сказано; а ведь и хорошая речь есть уже нечто в роде хорошего дела, и однако слова - далеко еще не дело. Мой отец любил вас; он говорил это, и для вас он увенчал делом свое слово. С тех пор как я унаследовал ему, я всегда держал вас подле моего сердца. Я не только давал вам такие должности, которые могли принести вам огромные выгоды, но не щадил и того, что имею, чтобы осыпать вас своими милостями.

Вольсей. Что это значит?

Соррей. Да не оставит Господь втуне этого дела.

. Не сделал-ли я вас первым человеком в государстве? Прошу вас, скажите мне, правда-ли то, что я утверждаю? И если вы можете сознаться в этом, то скажите также: считаете-ли вы себя облагодетельствованным нами, или нет? Что вы скажете?

Вольсей. Государь, сознаюсь, что ваши королевские милости, которыми вы ежечасно осыпали меня, были неизмеримо значительнее всего того, что я мог заслужить; все человеческие усилия всегда будут ниже этих милостей. Все мои усилия всегда были ниже моих стремлений и соизмерялись только моими способностями. Мои личные дела были моими только в том, что всегда стремились к благоденствию вашей священной особы и ко благу государства. За великие милости, которыми вы осыпали меня, - меня, жалкого, недостойного, - я могу предложить вам только мою верноподданническую признательность, мои молитвы небу за вас и мою лойяльную преданность, которая всегда возрастала и будет всегда возрастать, пока смерть, эта зима жизни, не умертвит ее.

Король Генрих. Прекрасный ответ; верный и покорный подданный виден в этих словах. Уважение, приобретаемое такими чувствами, - есть уже награда, точно также, как позор противоположного чувства - наказание. Думаю, что если рука моя осыпала вас щедротами, если сердце мое изливало на вас любовь, если мое могущество окружало вас почестями более, чем кого-либо другаго, - то ваша рука, ваше сердце, ваш мозг, все силы вашего существа должны быть мне преданы не только по обязанности подданного, но и по совершенно особой любви ко мне, вашему другу, более чем кому-либо другому.

Вольсей. Клянусь, что я всегда работал ко благу вашего величества в гораздо большей степени, чем к моему собственному благу. Таков я теперь, таким был и таким останусь. Если-бы даже и весь мир разорвал свои обязательства к вам и вырвал-бы их из своей души; еслиб меня окружила опасность так тесно, как только мы ее можем себя представить, и предстала бы передо мною в самых ужасающих формах, - моя преданность, подобно скале среди бушующих волн, разбила бы этот яростный поток и непоколебимо осталась бы верной вам.

Король Генрих. Благородные слова! Будьте, лорды, свидетелями благородства его сердца, ибо все видели, как он обнаружил его перед вами (Подавая ему бумаги). Прочитайте это, потом это, а затем - отправляйтесь завтракать с аппетитом.

Король уходит, бросив гневный взор на кардинала; придворные толпой следуют за ним, улыбаясь и перешептываясь.

Вольсей. Что это значит? Что означает этот внезапный гнев? Как мог я навлечь его? Он оставил меня с нахмуренными бровями, точно брызнула из глаз его моя гибель. Так смотрит разъяренный лев на дерзкого охотника, ранившего его, а потом - превращает его в ничто. Надо прочесть эту бумагу; боюсь, что она хранит его гнев... Ну да... эта бумага погубила меня. Это - опись всего того мира богатств, которые я скопил ради личных моих целей, и в особенности с целью добиться папства, для поддержки друзей в Риме. О, небрежность, годная лишь на то, чтоб опрокинуть глупца! Какой коварный демон заставил меня сунуть эту важную тайну в этот пакет, отправленный мною королю? И никакой возможности исправить эту оплошность? Какая новая хитрость в состоянии выбить это из его мозга? Я знаю, это должно было сильно раздражить его, и однако, я знаю еще средство, которое при успехе выручит меня из этого затруднения, даже наперекор судьбе... Что это?.. "К папе!" Клянусь жизнью, это - письмо со всеми обстоятельствами дела, которое я писал его святейшеству! Ну, значит, всему - конец! Я достиг высшей точки моего величия и теперь, с самого меридиана моей славы помчусь к закату. Я паду, как блестящий вечерний метеор, и никто уже не увидит меня.

Возвращаются: герцоги Норфольк и Соффольк, граф Соррей и лорд Камергер.

Норфольк. Выслушайте волю короля, кардинал: он повелевает вам передать немедленно государственную печать в наши руки и удалиться в Ашер-Гоуз, к епископу винчестерскому, и там ожидать дальнейших указаний его величества.

Вольсей. Подождите; где-же повеление, лорды? Слова не могут иметь такого важного авторитета.

Соффольк. Кто-же осмелится противодействовать им, когда они несут волю короля, точно выраженную его устами.

Вольсей Как ревностно гонитесь вы за моим безчестием, точно с тем, чтобы напитаться им! Как ловки и резвы оказываетесь вы во всем, что может причинить мое падение. Продолжайте-же следовать потоку вашей зависти, коварные люди; на это у вас есть христианское оправдание, и нет сомнения, что со временем вы будете за это достаточно вознаграждены. Но печать, которую вы от меня требуете так настойчиво, - король (мой и ваш повелитель) вручил мне своими собственными руками, говоря мне, чтобы я ее сохранил вместе с властью и почестями в течение всей моей жизни, подкрепив эту милость своими грамотами. Кто-же, после этого, может ее отнять у меня?

Соррей. Король, который ее вручил.

Вольсей. В таком случае сам, собственной персоной.

Соррей. Ты надменный изменник, поп!

Вольсей. Ты лжешь, надменный лорд! Какие-нибудь сорок часов тому назад Соррей скорее сжег бы свой собственный язык, чем сказал это.

Соррей. Твое честолюбие, твой пурпурный грех лишили оплакивающую страну благородного Бокингэма, моего тестя. Все головы твоих собратий кардиналов (вместе с твоею собственною и со всем, что есть лучшего в ней) не стоит и одного волоска его головы. Да погубит чума вашу политику! Ты услал меня депутатом в Ирландию, чтобы помешать мне защитить его; удалил меня от короля, от всех, кто мог испросить помилования его в преступлении, которое ты ему приписал, между тем, как твоя беспредельная доброта из святого сострадания отпускала все грехи его - с помощью топора.

Вольсей. И это, и все то, что этот болтливый лорд может мне поставить в вину, есть глупейшая ложь, - заявляю это. Герцог получил от закона то, чего заслуживал. До какой степени неповинен я в какой либо злобе к нему, причинившей его падение, это могут засвидетельствовать его благородные судьи и самое его преступление. Если-бы я любил болтать, лорд, я бы сказал вам, что в вас столь же мало честности, сколь мало и чести, и что в отношении верности и преданности королю, - попрежнему моему царскому повелителю, - я осмелюсь поспорить с человеком более основательным, чем Соррей и все те, кто увлекается его легкомыслием.

Соррей. Клянусь честью, твоя длинная одежда защищает тебя, поп, - в противном случае, ты бы почувствовал мой меч в живой крови твоих жил... Благородные лорды, и вы можете выносить подобную надменность со стороны этого молодца? Если мы уже настолько смирны, что позволяем над собой издеваться какому-нибудь клочку пурпура, то прощай, дворянство! Пусть его светлость выступает вперед и дразнить нас, точно жаворонков своей шляпой!

Вольсей. Все доброе - яд для твоего желудка.

Соррей. Да, все это доброе - собирание силой всех богатств страны в ваши руки, кардинал! Это - добро ваших перехваченных писем, писанных вами к папе против короля! И это добро, если уже вы вызвали меня, - будет оповещено всем и каждому. Лорд Норфольк, во имя истинного вашего благородства, вашего уважения к общественному благу, к нашему униженному дворянству, к нашим детям, которые, - если он останется в живых, едва-ли даже джентльмэнами будут, - предъявите список его грехов, подробный список его деяний. Я испугаю вас сильнее, чем спугнул вас священный колокол тогда, когда ваша смуглая любовница нежилась в ваших объятиях, лорд кардинал.

Вольсей. Как сильно, кажется мне, я бы мог презирать этого человека, если бы не удерживала меня любовь к ближнему!

. Перечень этот, лорд, находится в руках короля; могу только одно заметить: в этом перечне все достаточно преступно.

Вольсей. Тем прекраснее и чище обнаружится моя невинность, когда король узнает истину.

Соррей. Это не спасет вас. Благодаря моей памяти, я кое-что помню из этих деяний и сейчас-же приведу их. И если вы, кардинал, способны еще краснеть и объявить себя виновным, кардинал, то обнаружите остаток совестливости.

Вольсей

Соррей. Я предпочитаю не знать приличий, чем оставаться без головы. А теперь послушайте: во-первых, без ведома и согласия короля, вы сделали так, что вас назначили легатом, и с помощью этой власти вы исказили юрисдикцию всех епископов.

Норфольк. Кроме того, все послания, адресованные вами в Рим или к другим иноземным принцам, носили надпись: Ego et Rex meus, - и таким образом как бы делали короля вашим подчиненным.

. Кроме того, без ведома короля и совета, когда вы были отправлены послом к императору, вы осмелились взять в Фландрию государственную печать.

Соррей. Item, вы выслали полномочия Григорию Кассалису для заключения, без соизволения короля и дозволения государства, лиги между его величеством и Феррарой.

Соффольк

Соррей. Затем, вы отправили огромные суммы (какими средствами приобретенные, - оставляю это на вашу совесть) в Рим с тем, чтобы расчистить себе дорогу к еще большим почестям, к полной пагубе всего государства. Много есть еще и других дел, которыми, - так как они принадлежат вам и гнусны, - я не хочу себе марать рот.

Лорд Камергер величия.

. Я прощаю ему.

Соффольк. Лорд кардинал, дальнейшая воля короля заключается в следующем: так как все, что вы делали за последнее время в этом государстве, на основании вашей власти легата, подлежит "proemunire", то вы будете присуждены к лишению всех ваших имений, земель, аренд, движимого и недвижимого имущества и будете объявлены вне покровительства короля. В этом - мое поручение.

Норфольк вас за это. И так, прощайте, мой маленький, добрый кардинал!

Уходят, за исключением Вольсея.

Вольсей. И так, прощай и то ничтожное добро, которое вы желали мне. Прости, продолжительное прости и всему моему величию! Такова участь человека: сегодня он простирает нежные листья надежды; завтра он покрывается цветами и накопляет на себе все блестящия почести; на третий день является мороз, убийственный мороз и, когда он мечтает, наивный добряк, что его величие созревает, - мороз подгрызает его корень, и он падает, как я упал. В течение многих лет, подобно тем шаловливым мальчикам, которые плавают на пузырях, я пускался в море славы так далеко, что потерял дно; моя высоко-вздутая гордыня, наконец, лопнула подо мной и теперь оставила меня, состарившагося и изнуренного трудами, на произвол яростным волнам, которые должны поглотить меня навсегда. Суетные почести и слова жалости, - я презираю вас; я чувствую, что сердце мое открывается иным чувствам. О, как жалок бывает бедный человек, зависящий от милостей властителей! Между улыбкой, которой он жаждет, между благосклонными взглядами и его немилостью - гораздо более мучений, чем бывает в войне или чем испытывают женщины! А когда он падает, - он падает как Люцифер, навсегда лишенный надежды.

Входит Кромвел, смущенный.

.Ну, что еще, Кромвель?

Кромвель. Я не в силах говорить, сэр.

Вольсей

Кромвель. Как себя чувствует ваша светлость?

Вольсей. Отлично. Никогда еще я не был так счастлив, как теперь, мой добрый Кромвель. Теперь я знаю себя и чувствую в самом себе мир, превосходящий все земные почести, - спокойную, безмятежную совесть. Король вылечил меня, за это я смиренно благодарю его величество: с этих плеч, с этих развалившихся колонн он, из сострадания, снял груз, который бы потопил и целый флот, - избыток почестей. О, это бремя, Кромвель, бремя слишком тяжелое для человека, который надеется быть в небе.

. Я счастлив, что ваша светлость так спокойно приняли свои несчастия.

Вольсей. Надеюсь, что спокойно принял. Теперь, кажется мне (благодаря той твердости душевной, какую я чувствую в себе), я способен вынести более несчастий и более жестоких, чем осмелятся меня подвергнуть мои слабодушные враги. Что новаго?

Кромвель

Вольсей. Да благословит его Господь!

Кромвель. Другая новость заключается в том, что сэр Томас Мор назначен лордом канцлером вместо вас.

. Ну, это ужь слишком поспешно; но он - ученый человек. Дай Бог, чтоб он долго пользовался милостями его величества, совершал справедливость, как повелевают истина и совесть, так, чтобы его пост, когда он совершит путь свой и когда уснет среди благословений, - имел бы могилу, орошаемую слезами сирот! Ну, а еще что новаго?

Кромвель. Кранмэр вернулся. Он был отлично принят и назначен архиеписколом Кэнтерберийским.

Вольсей

Кромвель. Наконец, лэди Анна, с которою король давно уже тайно обвенчан, явилась сегодня в церковь открыто, как королева, и теперь только и говорят, что о её коронации.

Вольсей. Вот та тяжесть, которая погубила меня. О, Кромвель! Король обманул меня: все мои почести я навсегда теряю в этой одной женщине! Солнце никогда уже не озарит моего прежнего величия, не озолотит благородной толпы, ожидавшей некогда с таким нетерпением моей улыбки. Да, Кромвель, покинь и ты меня; теперь я несчастный, падший бедняк, уже недостойный быть твоим лордом и повелителем; пойди к королю, к этому солнцу, которое, молю Бога, никогда не зайдет. Я говорил ему о тебе, о твоей преданности; он тебя возвысит. Небольшой остаток памяти обо мне не позволит ему (я знаю его благородное сердце), чтобы твое полезное служение погибло. Добрый Кромвель, не пренебрегай этим; займись настоящим и подумай о твоей будущей безопасности.

печалью Кромвель оставляет своего господина! Королю принадлежит моя служба, но мои молитвы на вечные времена, да, на вечные, принадлежат вам.

Вольсей. Кромвель, кажется, я не пролил ни одной слезинки из-за всех моих несчастий, но ты заставил меня, своей благородной преданностью, принять эту роль женщины. Пусть высохнут наши глаза. Выслушай меня до конца, Кромвель. Когда я буду забыт всеми, как это и должно быть, и усну под хладным, мрачным мрамором, где и самый слух обо мне исчезнет, - скажи, что я учил тебя, скажи, что Вольсей, который некогда ступал по пути славы и изведал все глубины и подводные камни почестей, указал тебе, самым кораблекрушением своим, путь к величию, - путь верный и безопасный, с которого он, твой господин, однако сбился. Помни только мое падение и то, что погубило меня. Кромвель, советую тебе, оттолкни от себя честолюбие. Этот грех низверг ангелов: каким-же образом человек, подобие Создателя, может выиграть благодаря честолюбию? Люби себя после всех остальных; благословляй сердца, которые ненавидят тебя. Испорченность далеко невыгоднее честности. Но не всегда в твоей правой руке кроткий мир, чтобы заставить молчать завистников. Будь справедлив и не бойся ничего. Во всех своих предприятиях имей в виду твою родину, Бога и истину. И если тогда ты и падешь, о, Кромвель, то падешь, как благословляемый мученик. Служи королю и, прошу тебя отведи меня домой. Там сделай опись всего того, что я имею, до последнего пенни, - все это принадлежит королю. Моя надежда и мое упование на небо, - вот все, что я осмеливаюсь называть своим. О, Кромвель, Кромвель! Если-бы я служил Господу хотя на половину так же ревностно, как я служил королю, он бы не предал меня, в мои годы, беззащитного, моим врагам.

Кромвель

Вольсей. О, я терпелив. Прощайте, придворные надежды! Мои надежды обитают на небе! (Уходят).