Лагерь Валленштейна.
Пролог.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лагерь Валленштейна. Пролог. (старая орфография)

ПРОЛОГ.

Произнесен при возобновлении и открытии Веймарского театра, в октябре 1798 г..

                    Шутливой маски важная игра,

                    К которой мы и взор и слух и сердце

                    Вновь в этом зале нас соединяет...

                    И вот - старинный зал помолодел:

                    Его во храм искусство превратило.

                    И слышится нам голос благозвучный

                    И вновь в душе - торжественные чувства.

                    A между тем не раз помост старинный

                    Был колыбелью юношеских сил

                    И поприщем возросшого таланта,

                    Так ревностно пред вами развивались.

                    На этом месте пламенный художник

                    Переносил вас творчеством своим

                    В обитель лучезарную искусства.

                    И столько лет лелеянной надежды

                    Исполнилась заветная мечта!

                    В душе высокой образец высокий

                    И творчеству дать высшие законы.

                    Да будет-же возникший вновь театр

                    Свидетелем созревшого таланта!

                    И где же можно испытать так силы,

                    Как не пред кругом зрителей избранным?

                    На первый-же волшебный зов искусства,

                    Они летучей мыслию и чувством

                    Уловят образ мимолетный духа.

                    Скользит искусство пламенное мима,

                    A образцы резца и песнь поэта

                    Тысячелетья могут пережить.

                    Да! обаянье гибнет вместе с мимом

                    И вековечной славой за собою -

                    Искусство мима строго, но потомство

                    Не для него сплетет венок лавровый.

                    И жадно каждым мигом дорожит,

                    Чтоб им зажечь, в сиянии и блеске,

                    Сердца людей достойнейших и лучших,

                    Себе поставить памятник при жизни,

                    Кто лучшим современникам приносит

                    Благую пользу - не умрет во веки.

                    Теперь, когда для Талии настала

                    На этой сцене новая эпоха.

                    Он покидает проторенный путь -

                    И вас, за тесный круг мещанской жизни,

                    Выводит на позорище иное,

                    Достойное великого момента

                    Великого потрясть основы мира

                    Могли одни великия событья.

                    Так эта-ж мысль растет с высокой целью.

                    Когда вся жизнь - поэзия, когда

                    Кипит борьба меж ярыми бойцами,

                    И все стремится к неуклонной цели,

                    И подняты великие вопросы

                    Так и теперь, под сению театра,

                    Искусство выше воспарить должно,

                    Не устыдясь житейской сцены всуе.

                    Мы видим - распадается во-прах

                    Что, полтораста лет тому, Европе

                    Принес мир благодатный; форма та -

                    Безценный плод войны тридцатилетней.

                    Но вас опять фантазия поэта

                    И веселей глядеть на наше время,

                    И светит мне надежды луч в грядущем.

                    Война в разгаре. В самый пыл вас вводит

                    Мир все еще бурливой массой бродит, -

                    И не блестит надежды луч вдали:

                    Все царство обратилось в поле битвы;

                    Все города и села запустели;

                    Промышленность - о них нет и помину,

                    Везде и все - солдат, a горожанин -

                    Ничто, и безнаказанная наглость

                    Над нравами безстыдно наругалась,

                    Разбили стан в стране опустошенной.

                    На этом мрачном и кровавом поле

                    Выходит ярко горделивый образ -

                    С неукротимым нравом человек.

                    Кумира их, бича страны, опору

                    Для цесаря, страшилище его

                    И первого любимца - полководца.

                    Он счастья баловень, достигнул быстро

                    И пал безумной жертвой честолюбья.

                    Дух партий, благосклонность и вражда,

                    Как исторический характер, нам не ясно

                    Представили его; теперь искусство

                    И к сердцу. Находя всему пределы

                    И связь, искусство все наружное опять

                    Приводит в первый прирожденный образ;

                    Оно следит за человеком в жизни

                    К влиянию несчастливых созвездий.

                    Не он сегодня появиться должен

                    На сцене. Но средь шаек удалых,

                    Ему покорных, им одушевленных,

                    Покамест муза робкая решится

                    Облечь его в живую плоть и тело:

                    Затем, что власть ему прельстила сердце,

                    A лагерь будет только обличитель

                    Не поведет теперь вас прямо к цели,

                    A развернуть посмеет перед вами

                    Лишь ряд картин великого событья.

                    Преклонит слух наш к необычным звукам.

                    Со временем я скоро вас опять

                    На дикую, воинственную сцену,

                    На место действий нашего героя

                              Но если-бы сегодня

                    Богиня пения и пляски, муза.

                    По старому германскому закону,

                    Потребовала рифмы - ничего!

                    В обители искусства озарен

                    И изменился, но подлог невинный

                    Исчезнет сам собою, a сиянье

                    Горит затем, что не гореть не может.

Примечания

одному Шиллеру. Исходя из приподнятого настроения, охватывающого обычных веймарских зрителей (в некоторых экземплярах настоящого тома - стих второй по ошибке мы... преклоняли, вы), поэт прежде всего обращается к воспоминаниям о тех артистических силах, которые воспитались на этой сцене. о котором он говорит, это Иффланд, берлинский артист, с громадным успехом игравший незадолго пред тем в Веймаре. "Достойнейшие", которых должно привлечь на его место, "величье новой сцены", - это знаменитый гамбургский актер Шредер, который обещал приехать в Веймар, чтобы создать здесь роль самого Валленштейна. При этом поэт останавливается на мысли о мимолетности сценического творчества ("искусства мима") в сравнении с долговечностью произведений других искусств. Но, - утешает он себя, - кто сделал достаточно для лучших своих современников, тот жил для всех веков. В общей форме эта мысль не оригинальна, и комментаторы указывают на следующее место в одной биографии греческого историка Фукидида: "Кто добился похвалы лучших людей и признанной славы, обезпечен вовеки веков славой, которой не изгладит позднейшее решение". Но в форме Шиллеровского двустишия эти слова стали крылатыми, - и ни на чем они так не оправдываются, как на искусстве актера, которое абсолютно преходяще лишь для поверхностной мысли, a на самом деле продолжает в известной степени свою жизнь и в театральной художественной традиции, и в душевных процессах зрителей. Затем пролог обращается к новому, историческому содержанию драмы, соответствующему великому историческому моменту, переживаемому зрителями. От современности - от юного Наполеона, покоряющого мир и поражающого всех своими воинскими подвигами, поэт желает перенести зрителей к столько бурному прошлому, закончившемуся благодатным Вестфальским миром (1618). Пока он набрасывает очерк того, что зрителям предстоит видеть в пьесе, - общую картину ужасов и разорения, вызванных шестнадцатилетней войной, и особенно образ героя, искаженный пристрастными изображениями, - искусство изобразить его в должном виде. Пока зрители увидят лишь первую част этой широкой исторической картины "Лагерь Валленштейна"; эта часть также должна служить в уяснению и оправданию личности герцога. "Лагерь объясняет его преступление" - слова, неверно переданные в переводе (стр. 212): "а лагерь будет только обличитель его высокомерного поступка". "Валленштейновской трилогии", стр. 206) Шиллер с удивительным поэтическим тактом написал весь "Лагерь Валленштейна" рифмованным стихом старой немецкой драмы, таким образом самым языком введя зрителя в колорит эпохи. В заключение поэт указывает, что идеализация действительности в искусстве есть только по форме вымысел, но по существу - настоящая правда. Точный перевод этих заключительных слов, переданных Меем слишком свободно: благодарите музу, что она, играя, переносит мрачный облик правды в радостное царство искусства, искренно сама разрушает вымысел, ею созданный, и без обмана заменяет истину её видимостью.