Разбойники.
Третье действие

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Разбойники. Третье действие (старая орфография)

ТРЕТЬЕ ДЕЙСТВИЕ.

Первая сцена.

Амалия (играет с саду на лютне).

Он прекрасен был, как ангел рая,

Здесь никто не мог сравниться с ним,

Взгляд его, что отблеск солнца мая,

Отраженный мором голубым.

От объятий сердце замирало,

И уста просилися к устам,

Ночь весь мир от взоров застилала,

И душа стремилась к небесам.

Поцелуй его - блаженство рая!

Как огонь сливается с огнем,

Как два звука арфы, замирая,

Прозвенят в созвучии одном,

Так в одном сливались мы лобзаньи,

Так душа сливалася с душой,

И вокруг в одном очарованьи

Он исчез! Исчез навек! Напрасно

Вслед ему мой тяжкий вздох летит.

Он исчез, и все, чем жизнь прекрасна,

Все теперь тоской меня томит.

Входит Франц.

Франц. Опять ты здесь, упрямая мечтательница? Ты сбежала с нашего веселого пира и испортила гостям все веселье.

Амалия. Веселье!.. В твоих ушах должно бы еще звучать похоронное пение, которое сопровождало твоего отца в могилу...

Франц. Вечно, что ли, будешь ты жаловаться? Предоставь мертвым спать в их могилах и старайся делать живых счастливыми! Я пришел...

Амалия. А когда ты уйдешь отсюда?

Франц. О, не смотри на меня так строго и гордо! Ты огорчаешь меня, Амалия. Я пришел сказать тебе...

Амалия. Ну да, разумеется, я должна выслушать тебя, ведь Франц фон-Моор стал теперь владетельным графом.

Франц. Да, как раз об этом я и хотел поговорить с тобой. Максимилиан спит теперь в склепе своих предков. Я стал господином. Но мне хотелось бы быть им вполне, Амалия... Ты знаешь, чем ты была для нашего дома: все относились к тебе как к дочери Моора, его любовь к тебе пережила даже самую смерть... Ты этого, конечно, никогда не забудешь?

Никогда, никогда!

Франц За любовь моего отца ты должна заплатить его сыновьям, а Карл умер... Ты изумлена? У тебя голова закружилась? Да, правда, эта мысль так лестна, что может отуманить даже женскую гордость. Франц попирает ногами надежды благороднейших девушек, Франц предлагает бедной, безпомощной сироте свое сердце, свою руку и вместе с ней все свое богатство, свои замки и леса. Франц, которому все завидуют, пред которым все трепещут, добровольно объявляет себя рабом Амалии.

Амалия. Зачем молния не поразит твоего проклятого языка за эти преступные слова? Ты убил моего возлюбленного и хочешь, чтобы Амалия назвала тебя своим мужем! Ты...

Франц. Не так сердито, всемилостивейшая принцесса!.. Не думай, что Франц станет изгибаться перед тобой, как какой-нибудь воркующий любезник, - он не привык изливаться в любовных жалобах, - Франц просто говорит, а если ему не отвечают, то он начнет приказывать.

Амалия. Приказывать? Ты, червь? Мне приказывать?.. А если на твое приказание ответят презрительным хохотом?

Франц. Ты не посмеешь этого сделать. Я знаю отличное средство сломить гордость надменной упрямицы. Средство это - монастырь.

Амалия. Отлично! Великолепно! В монастыре я навсегда избавлюсь от твоего змеиного взгляда, там у меня будет достаточно досуга думать о Карле. Очень рада твоему монастырю!

Франц. А! Вот как! Берегись же! Ты сама теперь научила меня, как надо тебя мучить... Мой взгляд выгонит из твоей головы эти вечные мечтания о Карле, призрак Франца будет постоянно стоять позади образа твоего любимца, как дракон, оберегающий сказочные сокровища... За волосы потащу я тебя в церковь, со шпагой в руке вырву из твоего сердца венчальную клятву, силой завладею твоим девственным ложем и твою гордую стыдливость покорю еще более сильной гордостью.

Амалия (дает ему пощечину). Получи сначала это в приданое.

(взбешенный). А! Сторицей отомщу я тебе за это. Не супругой - этой чести ты не удостоишься - любовницей своей сделаю я тебя, чтобы честные крестьянки показывали на тебя пальцами, если ты осмелишься выйти на улицу. Скрежещи зубами, сколько хочешь, мечи молнии глазами - меня веселит женский гнев: он делает тебя еще прекраснее, еще более достойной желаний. Пойдем... Твое сопротивление только украсит мою победу, твои вынужденные объятия усилят мое сладострастие... Пойдем в мою комнату... Я горю желанием... Теперь, сейчас же должна ты итги со мной. (Хочет тащит ее).

Амалия (бросается ему на шею). Прости меня, Франц! (В то время, как он хочет обнять ее, она выхватывает у него из ножен шпагу и быстро отступает назад). Видишь, злодей, что я теперь могу с тобой сделать! Я женщина, но разгневанная женщина... Посмей только дерзко коснуться моего тела - эта сталь пронзит твою похотливую грудь, дух моего дяди направит мою руку. Прочь отсюда! (Выталкивает его).

Амалия (одна). Ах, как мне легко! Как свободно дышится! Я чувствовала себя сильной и гневной, как тигрица, у которой отняли её детенышей... В монастырь, говорит он... Спасибо тебе за эту счастливую мысль! Теперь обманутая любовь нашла себе убежище... монастырь... крест Спасителя... вот убежище для обманутой любви! (хочет итти).

Герман входит, оглядываясь.

Герман. Фрейлейн Амалия! Фрейлейн Амалия!

Амалия. Несчастный! Зачем ты помешал мне?

. Я должен сбросить с своей души гнет, прежде чем он отправит ее в ад. (Бросается перед ней на колени). Простите меня! Простите! я очень оскорбил вас фрейлейн Амалия!

Амалия. Встань! Уйди! Я не хочу ничего слышать (хочет итти).

Герман (удерживая ее). Нет! Останьтесь, Ради Бога! Ради всемогущого Бога! Вы должны все узнать.

Амалия. Ни слова более... Я прощаю тебя... Ухода с миром. (Хочет уйти).

Герман. Выслушайте одно только слово... оно возвратит вам покой.

Амалия (возвращается и смотрит на нею с удивлением). Как, друг? Разве может кто-нибудь на небе или земле возвратить мне покой?

Герман

Амалия (с состраданием берет его за руку). Добрый человек! Разве может твое слово сломать печать вечности?

Герман (встает). Карл жив!

Амалия (вскрикивает). Несчастный!

Герман Да... Еще одно слово... Ваш дядя...

Амалия (бросается к нему). Ты лжешь...

Герман. Ваш дядя...

Амалия. Карл жив!

Герман

Амалия. Карл жив!

Герман. И ваш дядя тоже... Не выдавайте меня.

(Убегает).

Амалия (стоит долго, как окаменелая. Потом вдруг приходит в себя и бросается вслед за ним). Карл жив!

Вторая сцена.

Местность на берегу Дуная. Разбойники лежат под деревьями на вершине холма. По склонам холма пасутся их лошади.

Моор. Я здесь полежу. (Бросается на землю). Я весь разбит. Горло совершенно пересохло. (Швейцер незаметно уходит). Я попросил бы вас достать мне пригоршню воды из того ручья, но вы все устали до смерти.

И вино у нас все истощилось.

Моор. Посмотрите, какие поля! Деревья почти ломятся под тяжестью плодов. Виноградники тоже подают большие надежды.

Гримм. Нынче урожайный год.

Моор. Правда? Значит хоть в одном месте пот человеческий будет вознагражден. В одном?.. Но ведь ночью может выпасть град и все уничтожить.

Шварц. Вполне возможно. Все может погибнуть за несколько часов до жатвы.

Моор. Я это и говорю. Все погибнет. И почему человеку должно удасться то, в чем он подобен, муравьям, если он ошибается в том, что его равняет с богами!.. Или именно в этом его назначение на земле?

Шварц. Я не знаю.

Моор. Ты хорошо ответил, и еще лучше сделал, если никогда не стремился этого узнать. Брат, я видел людей, видел их муравьиные заботы и их исполинские замыслы, их божественные стремления и их мышиные дела, видел эту удивительную погоню за счастьем - эту житейскую игру, где иной ставит на карту свою невинность, свое загробное блаженство, тобы только вынуть счастливый нумер... и не выигрывает нечего, потому что в конце концов выигрышного нумера, оказывается, совсем но было. Это зрелище, брат, может вызвать слезы на глаза, хотя бы мы и хохотали над ним.

Шварц. Какой прекрасный закат солнца!

Моор (погруженный в созерцание). Так умирает герой! Картина, достойная преклонения!

Гримм. Ты, кажется, тронут.

Моор. Когда я был мальчиком, моей любимой мечтой было жить, как оно, и, как оно, умереть (с горечью).

Гримм. Надеюсь.

Моор (закрывает себе лицо шляпой). Было время... Оставьте меня одного, товарищи!

Шварц. Моор! Моор! Что за дьявол! Ты изменился в лице?

Гримм. Тысяча чертей! Что с ним? Ему дурно?

Моор. Было время, когда я не йог заснуть, если Забывал перед сном помолиться Богу...

Гримм. Ты с ума сошел! Неужели ты хочешь поддаться теперь твоим детским бредням?

Моор (кладет Гримму на грудь свою голову). Брат! Брат!

Гримм. Что с тобой? Не будь ребенком... Прошу тебя.

Моор. Ах! Если бы я мог опять сделаться им!

Гримм. Фу! перестань.

Ободрись! Посмотри на этот прекрасный вид. Какой чудесный вечер!

Моор. Да, друзья! Мир так прекрасен!

Шварц. Вот это хорошо сказано.

Моор. Земля так хороша!

Гримм. Верно! Верно! Это приятно послушать.

Моор А я так гадок в этом прекрасном мире, и - чудовище на этой чудной земле!

Гримм. О, Боже! Вот беда-то!

Моор. Моя невинность! Моя невинность! Посмотрите, как все счастливы, как общий мир братски соединяет всех между собою! Весь мир составляет одну семью, у всех один отец там, на небе... Только не мой отец... я один отвергнут, один исключен из числа невинных... никто не скажет мне ласково: дитя мое... Никогда но увижу я нежного взгляда милой... никогда, никогда не обнимет меня друг юности. (Отшатываясь назад). Окружен убийцами... прикован к пороку железными цепями... над бездной гибели... я падший ангел среди цветущого, счастливого мира!

Шварц (обращаясь к разбойникам). Непонятно! Я никогда еще не видал его таким!

Моор (печально). О, если бы было возможно вернуться снова в утробу матери! Если бы я мог родиться нищим! О, Боже! я ничего не желаю теперь больше, как сделаться простым поденщиком. Мне хотелось бы трудиться до кровавого пота, чтобы купить себе право на счастье послеобеденного отдыха, на блаженство единственной слезы.

Гримм (разбойникам). Терпение! Припадок начинает уже проходить.

Моор. никогда не освежит моей пылающей груди... Скорби со мной вместе, природа! Никогда оне не вернутся больше, никогда их тихое веяние но освежит моей пылающей груди... Все прошло! Прошло безвозвратно!

Швейцер возвращается со шляпой, наполненной водой.

Швейцер. Пей, атаман! Здесь воды вдоволь... холодная, как лед.

Шварц. Ты весь в крови... Что с тобой случилось?

Швейцер. Дурень! Такая штука, за которую я чуть было не поплатился обеими ногами и шеей. Я спускался по песчаному холму, как вдруг.... трах! земля подо мной осела, и я покатился вниз... Когда я пришел в себя... вижу, я лежу на земле, а около меня струится по песку чистейшая вода. Ну, по крайней мере не даром я поплясал, подумал я, вода эта придется по вкусу атаману.

Моор (возвращает ему шляпу и вытирает ему лицо). А то так не видно рубцов, которыми исписали тебе лицо богемские всадники... вода очень вкусная, Швейцер, а эти рубцы так идут к тебе.

Швейцер. Ну, тут хватит места еще десятка на три.

Моор. Да, дети! Это было жаркое дело, а мы потеряли только одного человека. Мой Роллер пал прекрасною смертью. Над его прахом поставили бы памятник, если бы он умер не за меня. Довольствуйтесь этим. (Утирает себе глаза). А сколько неприятеля осталось на месте?

Швейцер. Сто шестьдесят гусаров, девяносто три драгуна, около сорока егерей - всего триста человек.

Моор. Триста за одного!.. Каждый из вас имеет право на этот череп! (обнажает голову).

Швейцер. Но клянись! Ты не знаешь, - может-быть, тебе в жизни еще улыбнется счастье, и ты будешь раскаиваться в этой клятве.

Моор. Прахом моего Роллера клянусь! Я никогда не оставлю вас.

Входит Косинский.

Косинский (про себя). В этих местах, говорили мне, я найду его... Ге, ге! Это что за рожи? Не они ли?... Должно быть, они?.. Они, они!.. Заговорю-ка с ними.

Шварц. Берегись! Кто идет?

Косинский. Простите, господа! Я не знаю, туда ли я попал.

Моор. А кто мы по-вашему, если вы попали туда, куда хотели?

Косинский. Мужи.

Швейцер. Не доказали ли мы это, атаман?

Косинский. Я ищу мужей, которые смотрят спокойно в лицо смерти и играют с опасностью, как с ручной змеей, которые свободу ценят дороже чести и жизни, чье имя приветствуется бедными и угнетенными, но приводит в трепет смелых и заставляет бледнеть тиранов.

Швейцер Малый нравится мне... Слушай, приятель! Ты нашел тех, кого искал.

Косинский. Я тоже так думаю и надеюсь, что они скоро станут моими братьями. Теперь направьте меня к тому человеку, который мне нужен, потому что я ищу вашего атамана, великого графа Моора.

Швейцер (подает ему руку, горячо). Милый юноша! Мы будем с тобой на "ты".

Моор (подходит ближе). А вы знаете атамана?

Косинский. Это ты!.. Кто, увидев тебя, стал бы искать другого?

Моор. Что же привело вас ко мне?

Косинский. Ах, атаман! Моя слишком жестокая судьба! Я потерпел крушение в бурном житейском, море. Я видел, как разбивались одна за другой надежды моей жизни, и мне не осталось ничего, кроме мучительного воспоминания об их гибели, которое могло бы свести меня с ума, если бы я но старался заглушить его иной деятельностью.

Моор. Еще один обвинитель против божества!.. Дальше.

Косинский. Я сделался солдатом. Несчастие преследовало меня и там... Я отправился в Индию, корабль мой разбился о скалы... Вечно одни несбывшиеся замыслы!.. Наконец я услышал о твоих делах - разбоях, как они их называют, - и явился теперь сюда за сотни верст, с твердым решением служить под твоим начальством, если ты примешь мои услуги!.. Прошу тебя, достойный атаман, но откажи мне в моей просьбе!

Швейцер (вспрыгивая). Ура! Наш Роллер заменен стократ! Это новый брат на жизнь и смерть для нашей шайки!

Моор.

Косинский. Косинский.

Моор. Ну, так знаешь ли ты, Косинский, что ты легкомысленный мальчик и играешь важным шагом твоей жизни как ветреная девушка? Здесь тебе придется не в мячики играть, как ты воображаешь.

Косинский. Я понимаю, что ты хочешь сказать... Мне двадцать четыре года, но я уже видел, как вокруг меня сверкали сабли, и слышал свист пуль.

Моор. Так, молодой человек! Что же, ты для того учился драться на саблях, чтобы убивать из-за нескольких грошей несчастных путешественников, или всаживать исподтишка женщинам в грудь нож. Ступай! Ступай! Ты убежал от твоей няньки, потому что она погрозила тебе розгой.

Швейцер. Чорт возьми, атаман! Что ты делаешь? Не думаешь ли ты отослать назад этого силача?

Моор. Из-за того, что тебе не удались твои причуды, ты хочешь сделаться мошенником, убийцей? Убийцей! Понимаешь ли ты, ребенок, это слово? Ты можешь спокойно заснуть, посшибав маковые головки, но носить в душе убийство...

Косинский. Я готов отвечать за каждое убийство, которое ты мне прикажешь исполнить.

Моор. Вот как! Ты уже так умен, что стараешься поймать человека лестью? А почем ты знаешь, что мне не снятся дурные сны, что я не побледнею на смертном одре? Много ли раз приходилось тебе в жизни совершать такие поступки, когда тебе нужно было думать об ответственности?

Косинский. По правде, еще очень мало, но все же это путешествие к тебе, благородный граф...

Моор. Вероятно, ты начитался рассказов о разбойничьих похождениях, которые воспламенили твое детское воображение и наполнили тебя безумной жаждой величия? Тебе хочется славы и почестей? Ты хочешь купить себе убийствами безсмертие? Запомни же, честолюбивый юноша: для убийц нет славы. За разбойничьими подвигами следует не торжество, а проклятие, опасности, смерть, позор... Видишь ли на том холме виселицу?

Шпигельберг (ходит недовольно взад и вперед). Фу, как глупо! Отвратительно, непростительно глупо! Что за прием? Я поступал иначе.

Косинский.

Моор. Отлично! Превосходно! Я вижу, ты прилежно учился в школе и помнишь наизусть все прописи... Но, милый друг, такими изречениями ты не обманешь страждущей природы, не притупишь острого чувства боли... Обдумай хорошенько, сын мой! (Берет его за руку). Подумай! Я советую тебе как отец... изучи сначала глубину бездны, прежде чем прыгнешь в нее. Если ты надеешься найти в жизни хотя одну радость... может наступить минута, когда ты очнешься... но будет уже поздно... Ты выступишь здесь из рядов человечества... Ты должен будешь сделаться или высшим человеком или дьяволом... Еще раз прошу тебя, сын мой! Если у тебя есть хоть искра надежды, оставь наш ужасный союз, скрепленный одним отчаянием, если только его создала не высшая мудрость... Ты можешь обмануться... Поверь мне, можно принять за силу духа то, что в конце концов окажется просто отчаянием... Поверь в этом мне, мне! И уходи скорее отсюда.

Косинский. Нет, теперь я ни за что но уйду. Если тебя не тронули мои просьбы, то выслушай историю моих несчастий... Ты сам тогда вложишь кинжал мне в руку, ты сам... Расположитесь здесь вокруг меня и выслушайте меня внимательно.

Моор. Хорошо, я выслушаю тебя.

Косинский. Итак, узнайте. Я чешский дворянин. Вследствие ранней смерти моего отца я сделался владельцем значительного рыцарского поместья. Страна эта казалась мне раем, потому что в ней жил настоящий ангел - девушка, украшенная всеми прелестями цветущей юности, целомудренная как само небо. Впрочем, кому я рассказываю это? Для ваших ушей это пустые звуки... ведь вы никогда не любили, никогда не были любимы...

Швейцер. Тише! Атаман покраснел как огонь.

Моор. Довольно! Я выслушаю тебя в другой раз... завтра... послезавтра... или... когда повидаю кровь...

Косинский. Кровь, кровь... слушай далее! говорю тебе, твоя душа обольется кровью. Она была мещанского происхождения, немка, но её взгляд заставлял забывать все дворянские предразсудки. С очаровательной скромностью приняла она из моих рук обручальное кольцо, и через день я должен был вести мою Амалию к алтарю.

Моор (быстро встает).

Косинский. В то время, как я в чаду ожидающого меня блаженства был занят приготовлениями к свадьбе, меня вызывают вдруг через нарочного ко двору. Я являюсь туда. Мне показывают письма, будто бы написанные мною, уличающия меня в измене. Я краснею от негодования... у меня отбирают шпагу, бросают меня в тюрьму, я почти теряю сознание.

Швейцер. А между тем... дальше, дальше! Я чую в чем дело.

Там просидел я целый месяц, но зная, что будет со мною. Я трепетал за мою Амалию, которая, наверно, каждую минуту умирала от страха за мою участь. Наконец, ко мне является первый министр двора, в сладких выражениях поздравляет меня с обнаружением моей невинности, прочитывает мне бумагу о моем освобождении и возвращает мне шпагу. Торжествуя, лечу я в свой замок, в объятия моей Амалии - она исчезла. Ее увезли ночью, никто не знает куда, - и с тех пор ее никто не видел. Тогда точно молнией озарило меня... я бросаюсь назад в город, разузнаю при дворе... все взгляды устремлены на меня, но никто не хочет мне ничего объяснить. Наконец, я замечаю ее за потайной решеткой во дворце... она успела передать мне записочку.

Швейцер. Не говорил ли я?

Косинский. Ад и черти! Тогда все объяснилось. Ей предоставили выбор: или я умру, или она должна сделаться любовницей владетельного князя. В борьбе между честью и любовью она избрала второе, и (со смехом) я был спасен.

Швейцер. Как же ты поступил?

Косинский. что это он... он был адским сводником! Должно-быть, меня заметили еще на улице, потому что, когда я вошел в его дом, все комнаты оказались запертыми. Я ищу его, разспрашиваю... мне отвечают: уехал к князю. Я отправляюсь прямо туда. Там ничего не слыхали о нем. Я возвращаюсь назад, выламываю двери, нахожу его и только-что хочу... но тут из засады выскакивают человек пять или шесть прислужников и отнимают у меня шпагу.

Швейцер (топая ногами). И он ничем не поплатился за это, а ты ушел с пустыми руками?

Косинский. и оплакивая свою жизнь, в то время как моя месть должна молчать и сгибаться под игом тираннии.

Швейцер (встает и начинает точит свою шпагу). Это вода для нашей мельницы, атаман! Тут есть с кем расправиться.

Моор Я должен ее видеть... Вставайте! Живее!.. Ты остаешься, Косинский... Собирайтесь скорее!

Разбойники. Что такое? Куда?

Моор. Куда? Кто спрашивает, куда? (гне Изменник, ты хочешь меня удержать? Но клянусь небом...

Швейцер. Изменник? Я?.. Иди хоть в ад, я последую за тобой!

Моор (бросаясь ему в объятия).

(Все уходят)