Разбойники.
Третье действие

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Разбойники. Третье действие (старая орфография)

ТРЕТЬЕ ДЕЙСТВИЕ.

ПЕРВАЯ СЦЕНА.

Амалия в саду играет на лютне.

Добр, как ангел, молод и прекрасен *),

Он всех юношей прекрасней и милей,

Взгляд его так кроток был и ясен,

Как сиянье солнца средь зыбей.

От его объятий кровь кипела,

Сильно, жарко билась грудь о грудь,

Губы губ искали... все темнело,--

И душе хотелось к небу льнуть.

В поцелуях - счастие и мука,

Будто пламя с пламенем шло в бой;

Как два с арфы сорванные звука

В звук один. сливаются порой:

Так текли, текли они и рвались;

Губы, щеки рдели, как заря...

Небеса с землею расплавлялись,

Нет его - напрасно, ах, напрасно

Звать его слезами и тоской!

Нет его - и все, что здесь прекрасно,

Вторит мне и вздохом и слезой.

*) Пер. М. Достоевского.

Входит Франц.

Франц. Опять здесь, упрямая мечтательница? Ты ушла от веселого обеда и испортила этим. настроение гостей.

Амалия. Жаль этих невинных радостей! В твоих ушах должна еще раздаваться погребальная песнь, звучавшая над могилой твоего отца....

Франц. Неужели же ты вечно будешь жаловаться! Оставь мертвых в покое, а живым дай счастья! Я пришел...

Амалия. А уйдешь ты скоро?

Франц. О, горе, не строй ты предо мной такой гордой физиономии! Ты огорчаешь меня, Амалия! Я пришел сказать тебе...

Амалия. Я должна выслушать: Франц фон-Моор теперь наш господин.

Совершенно верно. Об этом-то я и хотел с тобой поговорить. Максимилиан уснул в склепе своих отцов. Я здесь господин. Но я хотел бы быть им вполне, Амалия. Ты знаешь, чем ты была для нашего дома; ты была воспитана как дочь Моора; его любовь к тебе пережила даже самую смерть. Ты, ведь, этого никогда не забудешь?

Амалия. Никогда, никогда. Кто мог бы пропить память об этом за веселым обедом!

Франц. Ты должна вознаградить сыновей за любовь отца. Карл умер. Ты поражена? Ты теряешь голову? Действительно, эта мысль так лестна, что может вскружить голову даже гордости женщины. Франц попирает ногами надежды благороднейших девиц; Франц предлагает бедной, безпомощной сироте свою руку, сердце и с ним все свое состояние, замки, леса. Франц, которому завидуют, которого страшатся, добровольно объявляет себя рабом Амалии.

Амалия. О, отчего же молния не разсекла этот язык за эти наглые слова! Ты убил моего возлюбленного, а я должна назвать тебя своим супругом? Ты....

Франц. Не так горячо, всемилостивейшая принцесса! Конечно, Франц не извивается пред тобой, как воркующий селадон! Конечно, он не привык, подобно изнывающим от страсти аркадским пастушкам, поверять свои любовные горести эху гротов и скал. Франц говорит, а если ему не отвечают, он приказывает.

Амалия. Ты, червь, приказывать... мне приказывать! Ну, а если над твоим приказанием зло посмеются?

Франц. Этого ты не сделаешь. Я знаю средство, которое пригнет к земле гордость упрямой головы, - монастырь!

Амалия. Браво, великолепно! Быть избавленной в монастыре навеки от твоих змеиных глаз и иметь возможность думать, о. Карле, жить памятью о нем! Я рада буду, твоему монастырю! Только поскорее, поскорее!

Франц. Ха, ха, ха! Так ли? Обрати внимание! Ты сама дала мне в руки орудие для того, чтобы мучить тебя. Мой взгляд; подобный фурии, выбьет из твоей головы эти вечные мечты о Карле. страшилище Франц будет стоять стражем за образом, твоего возлюбленного, как заколдованный пес, лежащий на сундуках с золотом. За волосы потащу я тебя в церковь, с мечем, в руках вырву из твоей груди брачную клятву, овладею твоим девичьим ложем и одержу верх над гордой твоей стыдливостью с еще большею гордостью.

Амалия (дает ему пощещину).

Франц (со злостью). О, в тысячу раз больше получишь ты от меня-за это! Не женой моей - этой чести ты; не заслуживаешь - моею наложницею будешь ты; честные жены крестьян будут указывать на тебя пальцами, когда ты будешь появляться на улице. Скрежещи зубами, жги меня своим взором... гнев женщины только забавляет меня, а тебя он делает прекраснее, желаннее. Пойдем! Эта борьба украсит мою победу, усладит мне негу насильственных объятий! Пойдем ко мне в комнату... Я сгораю страстью. Сейчас же должна ты итти со мной. (Хочет ее увести).

Амалия (бросается ему на шею). Прости меня, Франц! (В то время, как он хочет ее обнять, она вырывает у него кинжал и отскакивает). Видишь, злодей, что могу я теперь с тобой сделать? Я женщина, но сумасшедшая женщина! Осмелься только прикоснуться к моему телу твоими нечистыми руками! Эта сталь пронзит насквозь твою грудь, тень моего дяди направит мою руку. Вон! (Выгоняет его).

Амалия (одна). Ах, как хорошо мне! Теперь я могу свободно вздохнуть! Я чувствовала в себе силы озлобленной тигрицы, преследующей похитителей её детенышей... В монастырь, говорит он. Благодарю тебя за эту счастливую мысль! Теперь обманутая любовь нашла себе убежище - монастырь! Крест Спасителя будет мне утешением в моей обманутой любви. (Хочет итти).

Герман входит робко.

Герман. Фрейлейн Амалия! Фрейлейн Амалия!

Амалия. Несчастный, чего ты меня безпокоишь?

Я должен снять с моей души этот тяжелый грех, прежде чем он низвергнет меня в ад! (Падает пред нею на колени). Прощения прошу у вас! Прощения! Я вас жестоко оскорбил, фрейлейн Амалия!

Амалия. Встань! Уйди! Я ничего не хочу знать. (Хочет уйти).

Герман (удерживает ее). Нет, останьтесь! Ради Бога! Вы должны все знать!

Амалия. Ни звука больше! Я прощаю тебя. Иди с миром. (Хочет уйти).

Герман. Выслушайте одно только слово; оно возвратит вам ваш покой.

Амалия (возвращается и удивленно смотрит на него). Кто на небе и на земле может возвратить мне покой?

Герман. Одно слово, сказанное мной, может это сделать. Выслушайте меня!

(берет его с состраданием за руку). Добрый человек!.. Может ли одно твое слово расторгнуть врата вечности?

Герман (встает). Карл еще жив!

Амалия (кричит). Несчастный!

Герман. Да... Еще слово... Ваш дядя...

Амалия (бросается на нею). Ты лжешь!

Герман. Ваш дядя...

Амалия. Карл жив?

Герман. И ваш дядя...

Карл еще жив?

Герман. Ваш дядя также. Не выдайте меня. (Убегает).

Амалия (долго стоит, как бы окаменев, потом бежит задним). Карл жив!

ВТОРАЯ СЦЕНА.

Берег Дуная.
Разбойники расположились на возвышенности под деревьями, лошади пасутся в долине.

Моор. Тут я прилягу. (Бросается на землю). Я совершенно разбит от усталости. Язык высох. (Швейцер незаметно уходит). Я хотел было вас попросить принести мне хоть немного воды из того ручья, но вы все. утомлены -на смерть.

И вино все мы выпили.

Моор. Посмотрите, как рожь хороша. Деревья гнутся под тяжестью плодов, виноградники - под гроздьями.

Гримм. Урожайный год.

Моор. Ты думаешь? Хоть однажды будет оплачен пролитый пот. Однажды? Но, ведь, ночью может выпасть град и побить все.

Шварц. Это очень возможно. Все может погибнуть за несколько часов до жатвы.

Моор. Я говорю то же самое. Все может погибнут. Почему должно удаваться человеку то, что он заимствовал у муравья, когда ему не удается то, что сравняло бы его с богами? Может быть, в этом-то и заключается вся сущность его предназначения.

Шварц. Этого я не знаю.

Моор. Ты хорошо сказал и еще лучше сделал, что не старался узнать это. Брат, я видел людей, их пчелиные заботы, их великие проекты, их божественные планы и их мышиные занятия, - всю эту дивную погоню за счастьем; этот доверяется бегу своего коня, другой - носу своего осла, третий - своим собственным ногам. Видел я эту пеструю лотерею жизни, где иной ставит на карту свою невинность, свое небо, лишь бы только выиграть что-нибудь в ней; но он вынимает пустые билеты, и так до конца. Это зрелище, брат, вызывающее слезы на глаза и одновременно заставляющее смеяться.

Шварц. Как величественно заходит солнце!

Моор. Так умирает герой! Божественно!

Гримм. Ты, кажется, глубоко тронут?

Моор. Еще в детстве моей излюбленной мечтой было жить как оно, как оно умереть. (С скрытой горечью). Это была детская мечта!

Думаю, что так.

Моор (закрывает лицо шляпой). Было время... Оставьте меня одного, товарищи!

Шварц. Моор! Моор! Что такое, черт возьми? Как он изменился в лице!

Гримм. Тысяча чертей! Что с ним? Ему дурно?

Моор. Было время, когда я не мог уснуть, не помолившись на сон грядущий.

Гримм. Ты с ума сошел? Ты позволяешь ребяческим мыслям одолеть себя?

Моор (кладет голову на груд Гримму). Брат! Брат!

Гримм. Не будь же ребенком! Прошу тебя....

Моор. О, если б я мог им быть.... Если бы!

Гримм. Тьфу!

Шварц. Развеселись. Посмотри на этот художественный ландшафт, на этот роскошный вечер.

Моор.

Шварц. Это хорошо сказано.

Моор. Земля так хороша!

Гримм. Хорошо! Хорошо!.. Вот это слушаю я охотно!

Моор. А я так отвратителен в этом прекрасном мире, а я - чудовище на этой хорошей земле!

Гримм. О, горе, горе!

Моор. Моя невинность! Моя невинность! Смотрите! Все вышло погреться под мирными лучами весенняго солнца: почему же я один должен упиваться муками ада, вместо всех радостей неба? Все так счастливо, так братски соединено духом мира! Весь мир - одна семья; её Отец там, наверху; но мне Он не Отец; один только я отвергнут, выброшен из рядов этих праведников. Не для меня сладкое имя ребенка, не для меня страстные взоры возлюбленной, объятия верного друга. (С ужасом отступает). Окруженный шипящими гадамы, разбойниками, я - среди цветов счастливого мира ужасный Аббадона - иду по шаткому пути порока в пропасть погибели.

Шварц (к другим). Невероятно! Я никогда еще не видел его таким!

Моор (с горечью). О, если б я мог возвратиться в чрево матери! Если б я мог родиться нищим! Нет! Ничего больше не хотел бы я, о небо, как только быть последним поденщиком! Я трудился бы до кровавого пота, - этим купил бы я себе удовольствие послеобеденного сна, блаженство хотя бы одной слезы.

Гримм. Терпение! (К другим). Пароксизм уже становится слабее!

Моор. своим дорогим веянием! Плачь со мною, природа! Оне никогда не возвратятся, не охладят моей пылающей груди... Прошли, прошли безвозвратно!

Швейцер входит с водой в шляпе.

Швейцер. Пей, атаман! Здесь воды достаточно, и холодна, как лед!

Шварц. Ты в крови... Что ты сделал?

Швейцер. Глупости... шутка, чуть было не стоившая мне обеих ног и шеи. Когда я шел по песчаному берегу реки - бац! вся дрянь подо мной провалилась, и я с ней на десять рейнских футов... Там я лежал... Придя в себя, я оглянулся и нашел там, братец, чистейшую воду. На этот раз довольно, подумал я, атаману приятно будет...

Моор (возвращает ему шляпу и опирает ему лицо). А то не видны рубцы, сделанные на твоем лбу богемскими драгунами. Вода хороша, Швейцер... Эти рубцы тебе к лицу.

Швейцер. Ба! Еще хватит места хоть для трех десятков.

Моор. Да, дети! Была жаркая стычка, а мы потеряли всего лишь одного человека, - мой Роллер умер славною смертью. Не умри он за меня, ему поставили бы мраморный памятник. Будьте довольны и этим. (Утирает себе глаза). Сколько же человек со стороны врагов осталось на месте?

Швейцер. Сто шестьдесят гусар, девяносто три драгуна, около сорока егерей - всего человек триста.

Моор. Триста за одного! Каждый из вас имеет право на этот череп! На своем мече клянусь вам никогда не покидать вас.

Швейцер. Не клянись! Кто знает? Ты еще можешь быть счастлив и, чего доброго, пожалеешь об этой клятве.

Моор. Прахом своего Роллера клянусь вам никогда не оставить вас!

Косинский входит.

Косинский (про себя). Мне сказали, что я встречу его в этой местности. Эй! Что это за лица? Неужели?... Как?... Если это они? Они, они! Пойду, разспрошу.

Шварц. Осторожнее! Кто идет?

Косинский. Милостивые государи! Простите меня! Я не знаю, попал ли я куда следует или нет.

Моор. Кто же мы по вашему, если вы сюда попали?

Косинский. Мужи!

Швейцер. Разве мы это выказали, атаман?

Косинский. пугает отважнейших и заставляет бледнеть таранов.

Швейцер (атаману). Этот малый нравится мне. Слушай, дружище, ты нашел, кого искал.

Косинский. Я думаю и надеюсь скоро назвать их своими братьями. А теперь покажите мне того, кого я именно ищу. Я ищу вашего атамана, великого графа фон-Моора.

Швейцер (с жаром жмет ему руку). Добрый товарищ, мы с тобой на ты.

Моор. А вы знаете атамана?

Косинский. Это ты! В этом виде... Кто же, увидев тебя, пойдет искать другого? (Долго смотрит на нею). Я всегда хотел увидеть человека с уничтожающим взглядом, человека, сидевшого на развалинах Карфагена. Теперь я уж не хочу этого.

Швейцер. Пройдоха, видно!

Моор. Что привело вас ко мне?

Косинский. О, атаман, моя более чем ужасная судьба... Я потерпел крушение на бурном житейском море, я принужден был видеть, как гибнут все мои надежды, и мне ничего не осталось, кроме мучительных воспоминаний потери; они с ума меня сведут, если я не заглушу их какою-либо деятельностью.

Моор. Опять обвинитель Божества! Дальше!

Я был солдатом - несчастье и здесь преследовало меня. Я поехал в Ост-Индию - на пути мой корабль разбился о рифы... Ничего, кроме рушившихся надежд! Я услышал, наконец, рассказы о твоих подвигах, о твоих разбоях, как они их называют; я прошел тридцать миль с твердым намерением служить под твоим начальством, если ты только примешь мои услуги. Прошу тебя, достойный атаман, не откажи мне в этом.

Швейцер (вскакивает). Э-ге! Он отлично заменит нам нашего Роллера! Подходящий парень для нашей шайки.

Моор. Твое имя?

Косинский. Косинский.

Моор. Как? Косинский! Знаешь ли, что ты легкомысленный мальчик и шутишь важным шагом в своей жизни, как ветренная девушка? Здесь не придется тебе, как ты, вероятно, думаешь, играть в мяч или кегли.

Косинский. Я знаю, что ты хочешь сказать. Правда, мне всего лишь двадцать четыре года, но я на своем веку не раз видел блеск сабель, не раз слышал свист пуль.

Моор. Так ли, молодой человек? Неужели же ты только для того учился фехтованию, чтоб уметь зарезать путника из-за талера или распороть живот женщине? Уйди, уйди! Ты убежал, видно, от своей няньки, потому что она погрозила тебе розгой.

Швейцер. Кой черт, атаман! Что ты себе думаешь? Неужели ты не примешь к себе этого геркулеса? Разве он не смотрит так, как будто хочет прогнать саксонского маршала за Ганг суповой ложкой?

Моор. Потому только, что тебе не повезло в каких-то пустяках, ты являешься к нам и хочешь стать негодяем, убийцей? Убийство! Ребенок, понятно ли тебе это слово? Ты можешь спокойно спать, нарвав маковых головок, но иметь на душе убийство...

Косинский. Я готов смело отвечать за каждое убийство, которое ты прикажешь мне совершить.

Моор. Как? Ты даже настолько умен? Осмеливаешься лестью ловить людей? Почему ты знаешь, что мне не снятся страшные сны или что я не побледнею от ужаса на смертном одре? Но много ли сделал ты такого, что могло бы тебя навести на мысль об ответственности?

Косинский. Действительно, еще очень мало! Но, все-таки, это путешествие к тебе, благородный граф...

Моор. Не пленяет ли тебя имя и слава? Не хочешь ли себя обезсмертить разбоями? Помни, достойный юноша, для разбойников нет лавровых венков! Нет триумфа для побед бандита! Для него есть проклятие, опасность, позор и. смерть. Видишь вон там на холме виселицу?

Шпигельберг (ходит недовольный). Как глупо! Как непростительно глупо! Это не способ! Я брался за это иначе!

Косинский. Чего может бояться тот, кто не боится смерти?

Моор. Браво! Неподражаемо! Ты, видно, добросовестно учился в школе: знаешь Сенеку на память. Но, милый друг, этими сентенциями не обмануть тебе страждущей природы, никогда не притупить острых стрел страданий. Обдумай хорошо, сын мой! (Берет его за руку) Подумай! Советую тебе, как отец! Прежде чем прыгнуть в пропасть, узнай глубину её. Если тебя ждет в свете еще хоть одна радость... Могут быть минуты, когда ты опомнишься, но тогда будет уже поздно. Ты выступаешь из человеческого общества, вступая в нашу среду; здесь ты должен будешь стать великим человеком или сатаной. Еще раз, сын мой! Если хоть искра надежды тлеет для тебя где-либо в другом месте, оставь этот страшный союз, скрепленный отчаянием, если не высшею мудростью. Можно ошибаться, поверь мне, можно считать силою духа то, что в конце концов есть только отчаяние... Верь мне, верь, и беги отсюда поскорее!

Косинский. Нет, теперь уж я не уйду. Если тебя не трогают мои мольбы, так выслушай историю моего несчастья... Ты сам тогда дашь мне в руки меч, ты... Сядьте все возле меня и выслушайте внимательно!

Моор. Хорошо! Я послушаю эту историю.

Косинский. Знайте же, я чешский дворянин; после смерти моего отца, я стал владетелем большого имения. Уголок был райский, так как в нем жил ангеледевушка, украшенная всеми прелестями цветущей юности, чистая, как светлое небо. Но кому говорю я это? Слова проходят мимо ушей ваших: вы, ведь, никогда не любили, никогда не были любимы.

Швейцер. Тише, тише! Наш атаман вспыхнул, покраснел!

Моор. Перестань! Я выслушаю тебя в другой раз... завтра, в ближайший день... завтра, в ближайший день, или же после того... как насмотрюсь на кровь.

Косинский. Кровь! Кровь! Слушай же дальше! Кровь наполнит всю твою душу... Она была мещанка, немка по происхождению, но её внешность уничтожила все предразсудки дворянства. С боязливою скромностью приняла она от меня обручальный перстень, а через два дня я должен был повести свою Амалию к алтарю.

Моор (быстро встает)...

Среди упоения ожидающого меня счастья, среди брачных приготовлений, я был внезапно вызван через нарочного ко дворцу. Я явился. Мне показывают письма, писанные будто бы мною, полные изменнического содержания. Я побагровел от злости... У меня отобрали шпагу и бросили меня в темницу. Я. совершенно потерял голову после этого.

Швейцер.. Тем временем... Продолжай! Я предугадываю, что произойдет.

Косинский. двора, поздравляет меня в сладеньких словак с открытием моей невиновности, читает мне приказ об освобождении и возвращает шпагу. Я спешу в свой замок, в объятия моей Амалии, - она исчезла. В полночь она была увезена, никто не знал - куда? И ни один человек не видел её более. Будто свет молнии озарил мой ум... Я быстро возвращаюсь в город, разыскиваю ее при дворе... Все смотрят на меня с удивлением, никто не хочет отвечать. Наконец, я отыскал ее за потаенной решеткой; она бросила мне записочку.

Швейцер. Разве я этого не говорил?

Косинский. Ад, смерть и черти! В записке было написано, что ей предоставили на выбор: или видеть меня мертвым, или же сделаться любовницей князя. В борьбе между любовью и честью она решилась на последнее, и (смеясь)

Швейцер. Что же ты после этого сделал?

Косинский. Я стоял, как пораженный громом. Кровь - была моя первая мысль, кровь - моя последняя. С пеной у рта бросился я домой, выбрал трехгранную шпагу, и с ней, как стрела, к министру, ибо только он, он один был адским сводником. Меня, вероятно, заметили с улицы, потому что все комнаты были заперты, когда я появился. Ищу, спрашиваю; мне отвечают, что министр уехал к князю. Отправляюсь прямо во дворец, а его и там нет. Тогда я возвращаюсь опять в его квартиру, выламываю двери, нахожу его, и только что хочу но тут выскакивают из засады пять лакеев и вырывают у меня шпагу.

(топает). И он ничего не получил? Ты так и ушел ни с чем?

Косинский. Меня взяли под стражу, судили, обвинили с лишением чести, и, - заметьте это, - по особой милости, выслали за границу. Мои имения подарены министру, моя Амалия остается в когтях тигра, вздыхает и горюет о своей жизни, в то время как мне приходится удерживаться от мщения и изгибаться под ярмом деспотизма.

(встает и машет саблей). Это нам на руку, атаман! Тут есть чем заняться!

Моор (ходивший в волнении взад и вперед все это время, быстро обращается к разбойникам). Я должен ее видеть! Вставайте! Собирайтесь! Ты остаешься у нас, Косинский! Скорее в дорогу!

. Куда? Что?

Моор. Куда? Кто спрашивает - куда? (Гневно Швейцеру). Изменник, ты хочешь удержать меня! Но спасением небесным...

Я изменник? Ступай в ад, и я за тобой пойду!

Моор (обнимет его). Врат, ты пойдешь со мной... Она плачет! Она клянет свою жизнь! На ноги! Живей! Все! В Франконию! Через восемь дней мы должны там быть. (Уходят).