Разбойники.
Четвертое действие

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Разбойники. Четвертое действие (старая орфография)

ЧЕТВЕРТОЕ ДЕЙСТВИЕ.

ПЕРВАЯ СЦЕНА.

Окрестности замка Мооров.

Разбойник Моор. Косинский вдали.

Моор. Пойди вперед и доложи обо мне. Ты помнишь все, что тебе нужно сказать?

Косинский. Вы - граф фон-Бранд, едете из Мекленбурга, а я ваш слуга. Не безпокойтесь, я сумею сыграть свою роль. Прощайте! (Уходит).

Моор. Приветствую тебя, родная земля! (Целует землю). Родное небо, родное солнце!' Вас - поля и пригорки, ручьи и леса! Вас всех, всех сердечно приветствую! Какой приятный ветерок веет с моих родных гор! Какая целительная отрада нисходит от вас навстречу бедному изгнаннику! - Рай! Поэтичный мир! Осторожнее, Моор; твоя нога теперь в святом храме. (Подходит ближе). Посмотри - вот и гнезда ласточек во дворе замка, садовая калитка, и угол забора, где ты так часто подслушивал и дразнил ловца, - а там внизу долина, где ты, герой Александр, вел своих македонян в сражение при Арбелах, и тут же зеленый холм, с которого ты прогнал персидского сатрапа и где высоко развевалось твое победное знамя! (Улыбается). Золотые годы детства снова оживают в душе несчастного... Ты был здесь так счастлив, так невинен, так весел, а теперь вот здесь лежат развалины твоих надежд! Здесь должен был ты некогда жить как великий, известный, уважаемый человек... здесь должен был ты вторично пережить свое детство в цветущих детях Амалии... здесь, здесь должен был ты быть кумиром своего народа... Но злой враг был, видно, против этого! (Останавливается). Зачем я пришел сюда? Чтобы чувствовать себя, как узник, которого звенящие кандалы пробуждают от сна о свободе? Нет, уйду обратно к своему несчастью! Узник забыл уж свет, но сон о свободе блеснул перед ним, как молния среди ночи, после которой делается еще темнее. Прощайте, родные долины! Некогда видели вы мальчика Карла, и мальчик этот был счастлив... теперь пред вами мужчина, и он в отчаянии. (Поворачивается в другую сторону и задумчиво глядит на отцовский замок). (Оборачивается). Отец, отец, твой сын приближается! Прочь от меня, черная, дымящаяся кровь! Прочь сверкающий, свирепый взгляд смерти! Освободи меня только на этот час! Амалия, отец! Твой Карл приближается! (Быстро идет к замку). Мучь меня с наступлением дня, не покидай меня ночью, мучь меня в сновидениях! Только не отрави мне этого единственного наслаждения! (Останавливается у ворот). Что со мной? Что это, Моор? Будь же мужчиной! Страх смерти... Предчувствие ужасного... (Входит).

ВТОРАЯ СЦЕНА.

Галлерея в замке.
Разбойник Моор и Амалия входят.

Амалия. И вы уверены, что узнали бы его портрет между многими другими?

Моор. О, наверное! Его образ был всегда пред моими глазами, как живой. (Осматривает портреты). Это не он.

Амалия. Да! Это родоначальник графского дома; он получил дворянство от Барбароссы, которому он служил в войне с пиратами.

Моор.

Амалия. Как? Посмотрите-ка получше! Я думала, что вы его знали...

Моор. Своего отца я не лучше знаю! Ему недостает, придававшого выражение кротости, штриха у рта; по этой черте его можно узнать между тысячами... Это не он.

Амалия. Я поражена. Как, восемнадцать лет всего не видеть, и еще...

Моор (быстро покраснев). Вот это он! (Стоит, точно пораженный молнией).

Амалия. Прекрасный человек!

Моор (углубленный в созерцание). Отец, отец, прости меня! Да, отличный человек! (Утирает глаза). Божественный человек!

Амалия. Вы, кажется, принимаете в нем много участия.

Моор. О, отличный человек! И он умер.

Амалия. Умер! Как наши лучшия радости умирают. Дорогой граф, под солнцем не созревает счастье.

Моор. Совершенно верно, совершенно верно! Неужели вы это знаете по опыту? Вам, ведь, не больше двадцати трех лет.

Амалия. Да, я узнала это по опыту. Все живет для того, чтобы потом печально умереть. Мы заботимся обо всем, стараемся все приобресть, чтобы все это с болью в сердц потерять.

Моор. Вы лишились уже чего-нибудь?

Амалия. Ничего! Всего! Ничего! - Пойдемте дальше, граф!

Моор. Так скоро? Чей это портрет с правой стороны? Мне кажется, это тоже несчастная личность.

Амалия. Этот портрет с левой стороны - сын графа, нынешний владелец.... Пойдемте, пойдемте!

Моор. Но этот портрет с правой стороны?

Амалия. Не хотители пойти в сад?

Моор. Но этот портрет с правой стороны?.. Ты плачешь, Амалия?

Амалия уходит поспешно.

Моор.

Моор. Она любит меня! Она любит меня! Все её существо трепетало, из глаз предательски лились слезы. Она меня любит! Несчастный, заслужил ли ты это? Не стою ли я здесь, как осужденный пред эшафотом? Не на этой ли софе я упивался негой? Не отцовския ли это комнаты? (Перед портретом отца). Ты. ты... Огонь из твоих глаз - проклятие, проклятие, отвержение! Где я? Ночь перед глазами... Ужас... Боже! Я, я его убил! (Убе

Входит Франц фон-Моор в глубокой задумчивости.

Франц. Прочь этот образ! Прочь, трус! Чего ты страшишься и перед кем? За эти несколько часов пребывания графа в моем доме, разве я не чувствую себя так, как будто по моим стопам ходит адский шпион? Мне кажется, что я его знаю! В его диком загоревшем лице есть что-то великое, часто виденное, что заставляет меня трепетать. И Амалия неравнодушна к нему! Разве она не глядит на этого негодяя каким-то страстно-тоскливым взглядом, на который она так скупа для всех. Разве 5i не видел, как она воровски уронила пару слез в вино, которое он за моей спиной пил с такой жадностью, как будто хотел проглотить и стакан? Да, я видел это, в зеркале видел я это своими собственными глазами. Эй, Франц, будь осторожнее! Тут кроется какое-то гибельное чудовище! (Всматривается в портрет Карла). Его длинная, гусиная шея, его черные блестящие глаза... Гм! Гм! Его черные, нависшия брови... (Пораженный) Злорадный ад! Ты шлешь мне это предчувствие? Это Карл! Да, теперь оживают опять предо мной все его черты! Это он! Несмотр5i на его маску... это он... несмотря на его маску! Это он... Смерть и проклятье! (В волнении ходит взад и вперед). Разве для того я бодрствовал целые ночи, для того снес скалы, засыпал пропасти и возстал против всех человеческих инстинктов, чтоб этот жалкий бродяга в конце концов разрушил мои искусные сооружения... Погоди! Я не кончил, значит, своего дела... Я и так погряз по самые уши в смертельные грехи, так что было бы безумием плыть обратно, когда берег так далеко позади... О возврате нечего думать. Само милосердие было; бы пущено по миру и бесконечное сострадание стало бы банкротом, если б они вздумали простить мне мои грехи. Итак, вперед, как подобает мужчине!... (Звонит). Пусть сначала летит к духу отца, а потом уж явится ко мне! Я смеюсь над мертвецами! Даниель! Эй, Даниель! Что это значит! И его возстановили они против меня! Он смотрит так таинственно.

Входит Даниель.

Даниель. Что прикажете, барин?

Франц. Ничего. Поди, налей мне в этот бокал вина, да поскорее. Погоди, старик, я тебя поймаю! Я так посмотрю на тебя, что твоя нечистая совесть побледнеет под маской! Он должен умереть! Неискусен тот, кто, сделав наполовину свое дело, оставляет его и смотрит, что дальше будет.

Входит Даниель с вином.

Франц. Поставь его здесь! Смотри мне прямо в глаза! Как дрожат твои колени! Ты весь трясешься! Сознавайся, старик, что ты сделал?

Даниель. Ничего, барин! Клянусь Богом и своей бедной душой, ничего!

Франц. Выпей это вино! Что? Ты медлишь? Говори же живей, что бросил ты в вино?

Даниель. Сохрани Бог! Что? Я - в вино?...

Франц. Яд бросил ты в вино! Разве ты не побледнел, как снег? Сознавайся, сознавайся! Кто тебе его дал? Не правда ли, граф, граф тебе его дал?

Даниель. Граф? Господи! Граф ничего мне не давал.

Франц (хватает его за груд). Я придушу тебя так, что ты посинеешь, старый лгун! Ничего? А отчего вы все вместе? Ты, он и Амалия? О чем вы безпрестанно шепчетесь? Говори, какую тайну доверил он тебе!

Даниель.

Франц. Будешь ты еще лгать? Какие интриги затеяли вы, чтоб устранить, меня с дороги? Не правда ли? Вы хотели меня задушить во время сна? Перерезать мне горло во время бритья? Подсыпать яду в вино или шоколад? Говори, говори! Или в суп подсыпать зелье думали вы, и даровать мне вечный сон? Я все знаю.

Даниель. Да отступится от меня Бог в несчастьи, если я не говорю вам чистейшей правды.

Франц. На этот раз я тебя прощаю. Но он, вероятно, сунул тебе в руки деньги? Он жал тебе руки сильнее, чем следует, - приблизительно так, как жмут руки старым знакомым.

Даниель. Никогда, барин.

Франц. Не говорил он тебе, например, что он уж немного знает тебя, что ты его, пожалуй, должен знать... что когда-нибудь завеса упадет с твоих глаз... Что... что, об этом он тебе никогда не говорил?

Даниель. Ничего подобного.

Франц. Что его удерживают некоторые обстоятельства... что часто приходится одевать маску, чтобы стать ближе к своим врагам... что он отомстит за себя, страшно отомстит?

Даниель. Ни слова.

Франц. Что? Ничего? Подумай хорошенько. Он, вероятно, говорил тебе, что очень хорошо знал старого господина... очень хорошо... что он любит его... очень любит... как сын, любит...

Даниель.

Франц (бледнея). В самом деле говорил он? Как же! Разскажи мне! Он сказал, что он мой брат?

Даниель (удивленный). Что барин? Нет, этого он не говорил. Я стирал пыль с рам, когда фрейлен водила его по галлерее. Внезапно он остановился перед портретом покойного господина, как будто громом пораженный. Барышня указала ему на портрет и прибавила: "Отличный человек!" "Да, отличный человек!" ответил он, утирая глаза.

Франц. Слушай, Даниель! Ты знаешь, я был постоянно добр к тебе, я дал тебе пищу и платье и освободил тебя в старости от всяких работ!...

Даниель. Да вознаградит вас за это Господь! Я всегда вам верно служил.

Франц. Это я и хотел сказать. Ты никогда еще не противоречил мне, так как ты прекрасно знаешь, что обязан повиноваться всем моим приказаниям.

Даниель. От души, если это только не против Бога и совести.

Франц. Глупости, глупости! Не стыдно тебе? Старый человек, а верит сказкам! Эх, Даниель, ты сказал глупость. Я господин. Меня накажет Бог и совесть, если только они есть.

Даниель (всплеснув руками). Милосердое небо!

Франц. Во имя твоего послушания! - понимаешь ты это слово? - во имя твоего послушания приказываю тебе, чтобы завтра графа не было в живых.

Помоги мне, о Боже! Почему?

Франц. Во имя твоего слепого повиновения! Помни, что я требую от тебя этого.

Даниель. От меня? Помоги миге, пресвятая Богородица! От меня? Чем же провинился я?

Франц. Тут нечего долго думать - твоя судьба в моих руках. Хочешь ли ты всю свою жизнь томиться в глубочайшей темнице, где голод заставит тебя грызть собственные кости, а жгучая жажда - пить свою собственную кровь? Или же ты предпочтешь спокойную, безбедную старость?

Даниель. Что, господин? Спокойствие в старости - и убийство?

Франц. Отвечай на вопрос!

Даниель. Мои седые волосы, мои седые волосы!

Франц. Да или нет?

Даниель. Нет! Умилосердись, Боже, надо мною!

Франц (хочет будто уйти). Хорошо, (Даниель удерживает его и падает пред ним на колени).

Даниель. Пощадите, барин! Пощадите!

Франц. Да или нет?

Даниель. Барин! Мне семьдесят один год! Я чтил отца и мать, я никого никогда не обманывал, был всегда благочестив и честен, прослужил в вашем доме сорок четыре года и жду теперь своего тихого конца. Ах, барин, барин! (обнимает ею колени), а вы хотите лишить меня последняго моего утешения в моей смерти: чтобы червь совести не дал мне сказать последней молитвы, чтоб я уснул, как чудовище, в глазах Бога и людей? Нет! Нет! Вы не сделаете этого, мой добрейший, мой милый барин! Вы не можете требовать этого от семидесятилетняго старика.

Франц. Да или нет? К чему вся эта болтовня?

Даниель. Я буду вам отныне служить еще ревностнее, буду работать, как поденщик, буду позже ложиться, раньше вставать... я буду молиться за вас в своей утренней и вечерней молитве, а Бог не отринет молитвы старого человека.

Франц. Послушание лучше, чем жертва. Слышал ли ты, чтобы палач жеманился, когда нужно привести в исполнение приговор?

Даниель. Конечно. Но убить невинного...

Франц. Должен я тебе отчет отдавать? Спрашивает ли топор у палача, почему сюда, а не туда? Но смотри, как я терпелив! Я обещаю тебе награду за то, что ты мне обязан сделать.

Но я думал, что, исполняя свои обязанности, я останусь христианином.

Франц. Без противоречий! Даю тебе целый день на размышление! Взвесь это еще раз! Счастье и несчастье... слышишь ты? Понимаешь ты? Величайшее счастье и ужаснейшее несчастье! Я сделаю чудеса в своих пытках.

Даниель (после некоторого размышления). Хорошо! Я это сделаю. Завтра я это сделаю. (Уходит).

Франц.

Франц. Искушение велико, да к тому же он не родился мучеником за веру. Доброго здравья, господин граф! Завтра вечером, повидимому, вы будете уже на том свете! Все дело только в том, как разсудить, а только глупый может итти против своей выгоды. У отца, который, может быть, выпил лишнюю бутылку вина, является похотливое желание... и благодаря этому рождается человек, - а человек был, наверное, последнею мыслью во время этой геркулесовской работы. И у меня также является желание, и благодаря этому околевает человек... Без сомнения, здесь нужно больше ума и умысла, чем при его зачатии. Не зависит ли рождение большинства людей почти всегда от полуденного июльского зноя или от раздражающого вида постели, или от соблазнительной позы спящей кухарки, или же от потушенного огня? Рождение человека - дело скотской похоти, какой-то случайности, - зачем же придавать какое-то важное значение его уничтожению? Проклятая глупость наших кормилиц и нянек портит наше воображение страшными сказками и напечатлевает в нашем мозгу картины страшного суда, так что невольный ужас заставляет наши члены содрогнуться, пропадает смелая решительность и пробуждающийся разум сковывается цепями суеверной тьмы. Убийство! Целый ад фурий летает вокруг этого слова! Природа позабыла сотворить одним человеком больше - не подвязали пупка, - отцу ничего не досталось в брачную ночь... и все эти цели исчезли. Было нечто и стало ничем, - будто это не то же самое, что и было "ничто" и есть "ничто", а из-за "ничего" жаль тратить слова. Человек рождается из грязи, некоторое время пребывает в грязи, сам производит грязь и превращается опять в грязь, пока, наконец, грязью же не пристанет к подошвам своего правнука, - грязный круг человеческого предназначения. Это конец песенки. Итак, счастливого пути, братец! Совесть может, пожалуй, гнать сморщенных старых девок из публичного дома и мучить на смертном одре старых ростовщиков - у меня она никогда не получит аудиенции. (Уходит).

ТРЕТЬЯ СЦЕНА.

Другая комната замка.
Разбойник Моор с одной стороны, Даниель с другой.

Моор. Где фрейлейн?

Даниель.

Моор. Позволяю тебе охотно. Чего ты хочешь?

Даниель. Немногого - и всего... так мало и так много вместе с тем! Позвольте мне поцеловать вашу руку!

Моор. Нет, добрый старик! (Обнимает его). Ведь, ты мог бы быть моим отцом.

Даниель. Вашу руку, вашу руку! Молю вас!

Моор. Нет, нет!

Даниель. Непременно. (Хватает его руку, быстро осматривает ее и падает пред ним на колени). Дорогой, добрейший Карл!

Моор (пугается, потом, опомнившись, сухо). Друг, что такое ты говоришь? Я тебя не понимаю!

Даниель. Да, отказывайтесь, притворяйтесь! Хорошо, хорошо! Вы, все-таки, мой дорогой барин! Боже, я, старик, дожил до такой радости! Какой я глупец, что сразу не... Отец небесный! Значит, вы опять возвратились, - а старый барин уж умер... Вы опять у нас... Каким я слепым ослом был (ударяет себя в голову), что сразу вас не... Но кому бы это могло притти в голову! Я со слезами молился об этом... Иисусе Христе, ведь, он живехонек стоит опять в нашем доме.

Моор.

Даниель. Фу, ты! Не хорошо так шутить над старым слугой. Этот рубец! Помните еще? Великий Боже! Сколько вы на меня страху нагнали! Я вас так всегда любил, а вы мне чуть было такого горя не причинили. Вы сидели у меня на коленах - помните? - там, в круглой комнате... Не правда ли? Это вы, верно, забыли... и кукушку, которую вы так любили слушать? Представьте себе! Кукушка разбита, вдребезги разбита... Старая Сусанна, подметая пол, зацепила ее и разбила... Да, вы сидели у меня на коленах, и как бывало вскрикните: ну-ну! Я и бегу принесть вам лошадку. Боже, и нужно же было мне, старому дураку, бежать! Меня в жар бросило, когда до моего слуха донесся крик. Прибегаю, а тут кровь льется, а вы сами на полу. Святая Богородица! Я себя чувствовал так, как будто меня кто обдал ушатом холодной воды. Так всегда бывает, когда не смотрят хорошо за детьми. Великий Боже! А если бы вы себе в глаз попали, - хорошо что только руку разрезали, а, все-таки, правую руку. Никогда в жизни, сказал я себе, не дам я ребенку в руки ни ножа, ни ножниц, вообще ничего острого. На счастье, барин с барыней уехали. Это будет мне наукой на всю жизнь, сказал я!.. А если б я из-за этого потерял место, а если бы... Бог пусть простит вам это, злое дитя!.. Но, слава Богу, это зажило и только рубец остался.

Моор. Ни слова не понимаю из того, что ты говорить.

Даниель. Хорошо, хорошо! А тогда?. Сколько раз давал я вам украдкой печенья, бисквиты и макароны... я всегда вас очень любил. А помните, что вы мне сказали в конюшне, когда я посадил вас на лошадь старого барина и позволил покататься на лугу? "Даниель", сказали вы, "дай мне только выроста большим, ты будешь моим управляющим и будет ездить со мной в карете". Да, сказал я и засмеялся, если Бог даст жизни и здоровья и вы не будете стыдиться старика, то я вас попрошу дать мне в деревне домик, который довольно-таки долго уже пустует; я купил бы себе двадцать ведер вина и начал бы на старости лет хозяйничать. Да, смейтесь, смейтесь! Вы все забыли! Вы не хотите признать старика! Но вы, все-таки, мой дорогой господин! Конечно, вы были немного ветрены - не гневайтесь за это на меня! - в молодости так всегда почти бывает... Но все еще будет хорошо!

Моор (обнимает ею). Да, Даниель, я не хочу дольше отпираться! Я твой Карл, твой погибший Карл! Что делает моя Амалия?

Даниель (плачет). И я, старый грешник, дожил еще до такой радости! А покойный господин напрасно плакал! Moжешь спокойно теперь умереть, старик! Мой господин жив, я его собственными глазами видел!

Моор. И я сдержу свое обещание. Возьми вот это, старик, за лошадь. (Дает ему тяжелый кошелек). Я не забыл тебя, старик!

Даниель. Как? Что вы делаете? Слишком много; вы ошиблись.

Моор. Я не ошибся, Даниель! (Даниел хочет упасть перед ним). Встань! Скажи мне, что делает моя Амалия?

Даниель.

Моор (живо). Она не забыла меня?

Даниель. Забыла? Что это вы выдумываете? Вас забыть? Вам следовало бы быть тогда здесь, когда было получено известие о вашей смерти; слух-то барин распустил... Вам бы следовало ее видеть тогда, как она мучилась!

Моор. Что ты говоришь? Мой брат...

Даниель. Да, ваш брат... барин наш... ваш брат... В другой раз, когда будет свободное время, я вам больше разскажу... Ах, как она его ловко отделала, когда он ежедневно приставал к ней с предложением сделаться его женой. О, я пойду скажу ей! [Хочет уйти).

Моор. Стой! Стой! Она не должна этого знать! Никто не должен этого знать, и мой брат также...

Даниель. Ваш брат? Нет, он не должен знать этого! Ни в каком случае!.. Если только он не знает уже больше, чем ему следует знать!.. О, я вам говорю, есть гнусные люди, гнусные братья, гнусные господа, но я не хочу даже за все деньги моего господина быть гнусным слугой... Старый барин думал, что вы умерли.

Моор. Что ты там бормочешь?

Даниель (тихо). Когда так нежданно воскресают... Ват брат был единственным наследником покойного барина...

Моор. Старик! Что ты шепчешь сквозь зубы, как будто на твоем языке вертится какая-то чудовищная тайна, которая не хочет, но должна сорваться с него? Говори яснее!

Даниель. Я предпочту грызть свои собственные кости от голода и пить свою собственную кровь от жажды, чем заработать полное довольство убийством! (Быстро уходит).

после долгого молчания.

Моор. Обманут! Обманут! Как будто молния озарила мою душу! Мошенническия проделки! Ад и небо! Не ты, отец! Мошенническия проделки! Убийца, грабитель благодаря им! Очернен пред ним! Мои письма перехвачены, подменены. Его сердце полно любви, а я чудовищный глупец... Полно любви его отцовское сердце... О, низость, низость! Стоило мне только пасть пред ним на колени, одну слезу уронить! О, я, ослепленный, ослепленный глупец!... Я мог бы быть счастлив... О, подлость, подлость! Счастье моей жизни так мошеннически украдено. Грабитель, убийца благодаря мошенническим штукам! Он не гневался даже. В его сердце не было и мысли, о проклятии... О, злодей! Непостижимый, низкий, отвратительный злодей!

Входит Косинский.

Косинский. Куда ты девался, атаман? Что это? Я вижу, ты хочешь еще здесь остаться.

Моор. Седлай коней! С заходом солнца мы должны перейти через границу!

Косинский. Ты шутишь?

Моор (повелительно). Живо, живо! Не возись долго, оставь здесь все! Старайся, чтобы никто тебя не увидел. (Косинский уходит).

Разбойник Моор.

Моор. Бегу из этих стен. Малейшая остановка могла бы меня привести в бешенство, а он, ведь, сын моего отца. Брат, брат, ты сделал меня несчастнейшим человеком на свете; я никогда не оскорбил тебя, ты не по-братски поступил. Пожинай плоды своего злодеяния в спокойствии, я не стану отравлять тебе твоего наслаждения моим присутствием... но ты поступил не по-братски. Пусть тьма потушит это дело и смерть не вызовет его снова на свет.

Косинский входит.

Косинский. Лошади оседланы; можно садиться и ехать, если угодно.

Моор. Мучитель ты мой! Зачем так скоро? Неужели я её больше не увижу?

Если угодно, я их сейчас же разседлаю. Вы, ведь, приказали мне спешить.

Моор. Еще один раз! Еще одно прости!.. Я должен выпить весь яд этого блаженства, а тогда... Погоди, Косинский! Только десять минут подожди меня на замковом дворе - и мы уедем отсюда!

ЧЕТВЕРТАЯ СЦЕНА.

В саду.
Амалия.

Амалия. "Амалия, ты плачешь?" Это он сказал голосом... Мне показалось будто вся природа помолодела... будто с этим голосом проснулась прошлая любовь! Соловей пел, как тогда... цветы благоухали, как тогда... а я, упоенная счастьем, обнимала его. Ах, лживое, коварное сердце, как хочешь ты прикрыть свое клятвопреступление! Нет, нет! Прочь из моего сердца ты, преступный образ! Я не нарушила своей клятвы! Ты единственный! Прочь из моей души вы, предательския, безбожные желания! В сердце, где царил Карл, ни один смертный не должен проникнуть... Но почему же моя душа все время против воли рвется к этому пришельцу? Он будто прикован к образу моего единственного Карла, стал как бы вечным спутником его. "Ты плачешь, Амалия?" Убегу от него! Убегу! Никогда больше не увижу я этого пришельца.

Разбойник Моор отворяет садовую калитку.

Амалия. Тихо! Тихо! Не калитка ли скрипнула? (Замечает Карла и отскакивает). Он?... куда?... что? Я как будто прикована - не могу бежать. Не оставь меня, Боже! Нет, ты не вырвешь у меня моего Карла! В моей душе нет места для двух божеств - я обыкновенная смертная! (Вынимает портрет Карла). Ты, мой Карл, будь моим защитником против этого пришельца, нарушителя спокойствия моей любви! На тебя смотреть буду, не оторву глаз от тебя... Прочь все преступные взгляды на этого!.. (Сидит молча, устремив взор на портрет).

Моор. Вы здесь, фрейлейн... и так печальны? И слеза на этом портрете (Амалия не отвечает ему). (Хочет посмотреть на портрет).

Амалия. Нет!.. да!... нет!..

Моор. Заслуживает ли он такого боготворения? Заслуживает ли?..

Амалия. Если бы вы его знали!

Моор. Я бы ему позавидовал!

Амалия. Боготворили бы, хотите вы сказать.

Моор. А!

Амалия. О, вы так бы его любили! В его лице было так много... в его глазах... в звуке его голоса, так много сходного с вами... что я так люблю...

Моор (смотрит в землю).

Амалия. Тут, где вы стоите, стоял он тысячи раз, а рядом с ним та, которая забывала подле него небо и землю. Здесь глаз его блуждал по этой великолепной окрестности, а она, казалось, чувствовала этот благородный, награждающий взор и делалась еще красивей. Здесь пленять он своей небесной музыкой воздушных слушателей. Здесь он срывал розы для меня, здесь, здесь лежал он в моих объятиях, его уста горели на моих и цветы радостно умирали под ногами влюбленных...

Моор. Его нет?

Амалия. Он плавает по бурным морям...любовь Амалии с ним; он бродит по непроходимым песчаным пустыням.... любовь Амалии заставляет зеленеть горячий песок под его ногами и дикие кустарники цвести; полуденное солнце жжет его обнаженную голову, северный снег леденит его ноги, бурливый град бьет его в висок... а любовь Амалии убаюкивает его во время бурь. Моря и горы разделяют любящих друг друга, но души разбивают свои темницы и сходятся в раю любви... Вы как будто опечалены, граф?

Моор. Слова любви оживляют и мою любовь.

(бледная). Что? Вы любите другую? Горе мне! Что я сказала!

Моор. Она считала меня умершим, то, все-таки, осталась верна умершему; она [услыхала, что я жив, и принесла мне в жертву венец праведницы. Она думает, что я блуждаю в пустынях, что я в страшном несчастьи, и её любовь следует за мной через пустыни и несчастья. Ее также зовут Амалией, фрейлейн!

Амалия. Как завидую я вашей Амалии!.

Моор. О, она несчастная девушка; она любит погибшого... любовь её никогда не будет вознаграждена.

Амалия. Нет, она будет вознаграждена на небе. Разве не говорят, что есть лучший мир;'где скорбящие возрадуются, а любящие снова встретятся?!

Моор. Да, мир, где спадет завеса и любящие с ужасом встретятся друг с другом. Вечность - ему имя. Моя Амалия насчастная девушка.

Амалия. Несчастная? И вы ее любите?

Моор. Несчастна она потому, что меня любит! Что, если б я был убийцей? Что, если бы ваш возлюбленный, фрейлейн, за каждый ваш поцелуй отсчитывал вам по убийству? Горе моей Амалии! Она несчастная девушка.

Амалия (радостно). Какая же я счастливая девушка! Мой милый - отражение Во-' жества, а Божество - милость и сострадание! Даже страданий мухи не мог он видеть... Его душа так далека от кровавой мысли, как полдень далек от полуночи.

Моор (отворачивается быстро и смотрит на окрестность).

Амалия (поет и играет на лютне).

Милый Гектор, не спеши в сраженье,

Тень Патрокла жертвами дарит!

Кто ж малютку твоего наставит

Чтить богов, копье и лук наставит,

Если дикий Ксанф тебя умчит?

Мооръ (молча берет лютню и играет).

Милый друг, копье и щит скорее!..

Там в кровавой сече веселее!..

(Бросает лютню и убегает).

ПЯТАЯ СЦЕНА.

Близлежащий лес. Ночь. В середине старый заброшенный замок.
Разбойничья шайка расположилась на земле.

Разбойники поют.

Резать, грабить, куралесить*)

Нам уж не учиться стать.

Завтра могут нас повесить,

Мы жизнь разгульную ведем,

Жизнь полную веселья:

Мы ночью спим в лесу густом,

Нам бури, ветер нипочем,

Что ночь - то новоселье.

Меркурий, наш веселый бог,

Нас научил всему, как мог.

Мы нынче у попов кутим,

А завтра - в путь дорогу.

Что нам не надобно самим,

То жертвуем мы Богу.

И только сочный виноград

У нас в башках забродит,--

Мы поднимаем целый ад,

И нам тогда сам черт не брат,

И все вверх дном заходит.

И стон зарезанных отцов,

И матерей напрасный зов,

И вой детей, и женщин крики

О, как они страшно визжать под ножом!

Как кровь у них бьется из горла ручьем

А нас веселят их кривлянья и муки,

В глазах у нас красно, в крови у нас руки.

Когда ж придет мой смертный час,--

Палач, кончай скорее!

Друзья, всех петля вздернет нас:

Кутите ж веселее!

Глоток на дорогу! Скорее вина!

Ура! ай люли! смерть на людях красна!..

*) Пер. М. Достоевского.

Швейцер. Уже ночь, а атамана все еще нет.

Рацман. А обещал, ведь, ровно в восемь часов возвратиться.

Швейцер. Если с ним какое нибудь несчастье случилось... Товарищи, мы сожжем тогда все, перебьем даже младенцев.

Шпигельберг (отводит Рацмана в сторону).

Шварц (Гримму). Не послать ли нам разведать?

Гримм. Оставь его! Он, верно, оттуда заберет такую добычу, что нам всем совестно станет.

Швейцер. Куда там к черту! Не заметно было, чтоб он уходил с подобным намерением. Разве ты не помнишь, что сказал он нам, когда мы шли через лес? "Если я узнаю, что кто-нибудь из вас хоть морковь украл с поля, тот, клянусь вам своим именем, поплатится головой. Здесь нельзя нам грабить".

Рацман (тихо Шпигельбергу). К чему ты клонить?... Говори ясней!

Шпигельберг. Тише, тише! Не знаю? какое представление о свободе можешь ты иметь или я, если мы, как волы, запряжены в телегу, а в то же время толкуем много о свободе действий. Мне это не нравится.

Швейцер (Гримму). Что еще замышляет эта пустая голова?

Рацман (тихо Шпигелебергу). Ты говоришь об атамане?

Тише, тише! Ведь, у него есть свои шпионы между нами. Атаман, говоришь ты? Кто сделал его нашим атаманом? Разве не насильно присвоил он себе этот титул, который по праву принадлежит мне? Как! Неужели мы рискуем своей жизнью, переносим все капризы судьбы для того, чтобы в конце концов почитать за счастье называться крепостными раба... крепостными, тогда как мы можем быть князьями! Право, Рацман, это мне никогда не нравилось.

Швейцер (к другим). Да, ты действительно герой - мастер швырять каменья в лягушек. Один звук его носа, когда оц сморкается, может прогнать тебя через ушко иглы.

Шпигельберг (Рацману). Да, годы думаю я уже о том, что нужно изменить это.

Рацман... если только ты таков, каким я тебя считаю... Рацман! Его не дождутся... сочтут погибшим... Рацман, мне кажется, его смертный час настал... Как? Ты не разгораешься при звуках колокола свободы? В тебе не хватает даже настолько отваги, чтобы понять смелое слово?

Рацман. О, сатана! Куда влечешь ты мою душу?

Шпигельберг. Понял? Хорошо! Следуй за мною! Я заметил, куда он завернул. Пойдем! Два пистолета редко не попадают... а затем мы первыми будем душить младенцев. (Хочет ею увести).

Швейцер (выхватывает нож). А, негодяй! Ты напоминаешь мне Богемский лес! Разве не ты первый, трус, начал дрожать, когда раздались крики, что неприятели нас окружают? Я тогда еще поклялся душой... Издохни же, подлый убийца! (Закалывает его).

Разбойники Убийство! Убийство! Швейцер... Шпигельберг... Разведите их!..

Швейцер (бросает нож на труп). Издыхай! Тише, товарищи! Не волнуйтесь из-за безделицы... Негодяй был всегда против атамана, и не имел ни одного рубца на шкуре. Еще раз повторяю, успокойтесь! А, собака, исподтишка захотел убивать людей! Для того льется горячий пот с наших лиц, чтобы мы гибли, как собаки? Негодяй! Для того ли идем мы в огонь и дым, чтоб околевать, как крысы?

Гримм. Но, черт возьми, товарищ! Что произошло между вами? Атаман, ведь, взбесится.

Швейцер. Об этом предоставь мне уж позаботиться... А ты, безбожный! (Рацману). Ты был его помощником! Убирайся с глаз моих. Шуфтерле точно так же поступил, и висит теперь за это в Швейцарии, как и предсказывал ему атаман... (Слышен выстрел).

Шварц. Слушай! Выстрел! (Стреляют опят). Еще один! Эй, это атаман!

Гримм. Терпение! Должен быть и третий выстрел! (Слышен еще выстрел).

Это он, он! Скройся, Швейцер! Ответим ему. (Они стреляют).

Моор и Косинский входят.

Швейцер (идет им навстречу). Здравствуй, атаман! В твое отсутствие я поступил немного опрометчиво. (Подводит его к трупу). Будь судьей между мной и этим, - он хотел тебя исподтишка убить.

Разбойники (пораженные). Что? Атамана?

Моор (устремив взор на, труп). О, непостижимая рука мстительной Немезиды! Не он ли первый продел мне песнь сирены? Посвяти этот нож темной мстительнице! Это не ты сделал, Швейцер!

Швейцер. Право, я это сделал, и это, черт возьми, не самое худшее из того, что я в своей жизни сделал.

Моор (задумчиво). Я понимаю... Властитель небесный... понимаю... листья опадают с деревьев... моя осень наступила... Уберите его с моих глаз!

Гримм. Отдай нам приказания, атаман! Что нам делать?

Моор. Скоро, скоро все исполнится... Дайте мне лютню. Я как потерянный с тех пор, как побывал там. Мою лютню, говорю я. Я должен пробудить свои силы. Оставьте меня!

Разбойники. Уже полночь, атаман!

Моор. То были театральные слезы. Чтобы пробудить свой спящий гений, должен я услышать римскую песнь... Лютню мою... Полночь, говорите вы?

Шварц. Уж настала. Нам хочется спать. Уж три дня не смыкаем мы глаз.

Моор. Разве целительный сон нисходит и на глаза негодяев? Почему он меня бежит? Я никогда ни трусом, ни негодяем не был. Ложитесь спать. Завтра с разсветом пойдем мы дальше.

Разбойники. Покойной ночи, атаман! (Располагаются на земле и засыпают. Глубокая тишина).

Моор берет лютню и играет.

Брут.

Привет мой вам, вы, мирные долины! *)

Последняго примите из римлян!

С Филиппов, где сражались исполины,

Душа взвилась к вам из отверстых ран.

Мой Кассий... где ты?.. Рим наш издыхает!

Твой Брут к теням покойников взывает!

Для Брута нет уж места на земле!

Цезарь.

Чья это тень с печатью отверженья

Задумчиво блуждает по горам?..

О, если мне не изменяет зренье,

Походка римлянина видится мне там!..

Давно ль простился Тибра сын с землею?

Стоит иль пал наш семихолмный Рим?

Как часто плакал я над сиротою,

Что больше нет уж Цезаря над ним!

А, грозный призрак, ранами покрытый!

Кто потревожил тень твою, мертвец?

Ступай к брегам печального Коцита!

Кто прав из нас, - покажет то конец.

На алтаре Филиппов погасает

Святой свободы жертвенная кровь,

Да, Рим над трупом Брута издыхает --

И Брут его не оживит уж вновь!

И умереть от твоего кинжала!

И ты, - и ты поднять мог руку, Брут?

О сын, то был отец твой! Сын, подпала

Земля бы вся под царский твой трибут!

Ступай, ты стал-великим из великих,

Когда отца кинжалом поразил.

Ступай, и пусть услышат мертвых лики,

Что Брут мой стал великим из великих,

Когда меня кинжалом поразил.

Ступай! - и знай, что мне в реке забвенья

От лютой скорби нету исцеленья.

Харон, скорей от этих диких скал!

Брут.

Постой, отец! Среди земных творений

Я одного лишь только в мире знал,

Кто с Цезарем бы выдержал сравненье:

Его своим ты сыном называл

Лишь Цезарь Рим был в силах уничтожить,

Один лишь Брут мог Цезаря столкнуть;

Где Брут живет, там Цезарь жить не может.

*) Пер. М. Достоевского.

(Бросает лютню и начинает ходить взад и вперед в глубокой задумчивости).

Моор. Кто может поручиться?.. Все так темно... запутанные лабиринты - нет выхода... ни одной путеводной звезды. Если все пропадет с последним вздохом, пропадет, как пустая игра марионеток?! Но зачем это горячее стремление к счастью? К чему идеал недостижимого совершенства, к чему это рвение к неосуществленным планам, когда легкое нажатие этой жалкой вещицы (приставляет к виску пистолет) драят равными умного и глупого, храбреца и труса, благородного и негодяя? В этой бездушной природе все так гармонично; зачем же существует такой диссонанс в разумной? Нет! Нет! Есть нечто большее, вероятно, так как я не был еще счастлив. Думаете вы, что я буду дрожать перед вами, души загубленных мною? Нет, я не буду дрожать. (Сильно дрожит). Ваши трусливые предсмертные вопли, ваши почерневшия от удушья лица, ваши страшно зияющия раны - только звенья неразрывной цепи судьбы, связанные с моими пиршествами, с капризами моих нянек и воспитателей, с темпераментом моего отца, с кровью моей матери. (Содрогается от ужаса). Зачем сделал из меня мой Перилл быка, в раскаленном чреве которого жарится человечество? (Подносит ко лбу пистолет). Время и вечность, связанные друг с другом одним моментом! Страшный ключ, который запрет за мной темницу жизни и и откроет жилище вечной ночи! Скажи мне! О, скажи мне... куда... куда ты меня поведешь? Чуждый, неведомый край! Смотри, человечество слабеет пред этим образом, надрываются силы смертного, и фантазия, эта своевольная обезьяна чувства, представляет нашему легковерию какие-то дивные тени. Нет, нет, мужчина не должен заблуждаться... Будь, чем хочешь, ты, безымянное "по ту сторону", - лишь бы только мое "я" осталось мне верным. Будь чем хочешь, лишь бы только я мог "самого себя" забрать туда с собою. Внешность - только прикраса человека... Я - мое небо и ад. Если ты оставишь меня одного в каком-нибудь пустынном мире, отринутого от твоего взора, где одна только ночь и вечная пустыня будут вокруг меня, я заселю тогда эту молчаливую пустыню своими мечтами и целую вечность буду разбирать испорченный образ всеобщого несчастия. Уж не хочешь ли ты путем постоянных рождений и вечно новых видов несчастия шаг за шагом привести меня к уничтожению? Это помешает мне тогда разорвать нити жизни, сотканные для меня так же, как теперь нить этой жизни? Ты можешь меня уничтожить, но этой свободы ты не можешь у меня отнять. (Заряжает пистолет. Вдруг останавливается). Чтоб я умер из боязни пред мучительной смертью? Чтоб я позволил несчастьям победить себя? Нет, буду терпеть. (Отбрасывает пистолет). Пусть муки разобьются; о мою гордость! Я выдержу до конца. (Становится все темней).

Герман выходит из лесу.

Герман. (Подходит к старому замку и стучит). Выйди, несчастный жилец этой башни! Твой ужен готов.

Моор (тихо отступает назад). Что это значит?

Голос (из замка). Кто там стучит? Ты ли это, Герман, мой ворон?

Герман. Это я, Герман, твой ворон. Высунься из решетки и ешь. (Совы кричат). Страшно напевают твои товарищи, старик. Вкусно?

Голос. Я был очень голоден. Спасибо тебе, посланец воронов, за хлеб в пустыне. Как поживает мой дорогой сын, Герман.

Герман. Тише! Слушай! Какой-то шум, как будто храпение! Ты ничего не слышишь?

Голос. Как? Ты слышишь что-нибудь?

Герман. Это свищет ветер в разселинах башни - ночная музыка, от которой зубы начинают стучать и ногти синеют. Слушай! Опят как будто храпение! У тебя есть общество, старик!

Голос.

Герман. Прощай, прощай! Страшное место. Спустись опять в свою тюрьму. Там наверху твой Избавитель, твой Мститель! Проклятый сын! (Хочет бежать).

Моор (перерезывает ему дорогу). Стой!

Герман (кричит). О, горе мне!

Моор. Стой, говорю я!

Герман. Беда, беда! Теперь все погибло!

Моор. Стой! Говори! Кто ты? Что ты здесь делал? Говори!

Герман. Пощадите, о, пощадите! Выслушайте меня, прежде чем убить.

Моор (вынимает шпагу). Что ты мне скажешь?

Герман.

Моор. Здесь кроется тайна! Говори! Я хочу все знать.

Голос (из замка). Горе, горе! Это ты здесь разговариваешь, Герман? С кем гогорть ты, Герман?

Моор. Там еще кто-то есть. Что здесь творится? (Подбегает к дверям). Узник ли это, отверженный людьми? Я разорву сковывающия его цепи. Голос! Опять! Где дверь?

Герман. О, пощадите, барин! Не идите дальше; уходите из сострадания! (Преграждает ему дорогу).

Моор. Четырьмя замками заперта башня! Прочь с дороги! Я должен открыть! Теперь впервые приди мне на помощь, воровство! (Открывает дверь, отперев отмычками замки).

Из глубины выходит старик, худой как скелет.

Старик. Сжальтесь над несчастным! Сжальтесь!

Моор (с ужасом отскакивает назад). Голос моего отца!

Старик Моор.

Моор. Дух старого Моора! Что нарушило сон твой в могиле. Не унес ли ты с собой на тот свет грех, закрывший пред тобой врата рая? Я прикажу отслужить панихиду за упокой твоей души. Или, может быть, ты зарыл в землю деньги вдов и сирот, которые гонят тебя в эту полуночную пору сюда. Я вырву это подземное сокровище из когтей дракона, даже если б он меня обдавал страшным пламенем и показывал мне свои острые зубы. Или, может быть, ты пришел разрешить мои сомнения о загробной жизни... открыть мне загадку вечности? Говори, говори! Я не испугаюсь.

Старик Моор. Я не дух. Тронь меня - я жив. О, жалкая, несчастная жизнь!

Моор. Что? Ты не был похоронен?

Старик Моор. Я похоронен?.. То есть, дохлая собака лежит в склепе моих отцов... А я уж три месяца мучусь в темной, подземной темнице, куда ни один луч не может проникнуть, где каркают только дикие вороны и воют полуночные филины.

Моор. Небо и земля! Кто же сделал это с тобою?

Старик Моор. Не проклинай его! Это сделал мой сын Франц.

Моор.

Старик Моор. Если ты человек, если в твоей душе человеческое сердце, освободитель мой, которого я не знаю, о, выслушай про горе отца, виной которого были его же сыновья. Три месяца поверяю я свое горе глухим стенам, но только эхо отвечает мне на мои жалобы. Поэтому, если ты человек, если в тебе человеческое сердце...

Моор. Этот призыв может поднять даже диких зверей из их логовищ.

Старик Моор. прости и страшные слова, что мое проклятие заставило его искать смерти в бою, привело его в отчаяние.

Моор (отворачивается). Это очевидно!

Старик Моор. Слушай дальше! Я лишился чувств от этой вести. Меня сочли, вероятно, умершим, потому что когда я пришел в себя, я лежал уже в гробу и, как мертвый, был завернут в надгробную пелену. Я стал царапать крышку гроба. Его открыли, наконец. Выла темная ночь. Предо мной стоял мой сын Франц. "Как!" воскликнул он ужасным голосом, "хочешь ты вечно жить?" - и крышка гроба сейчас же опустилась. Гром этих слов лишил меня чувств. Опомнившись, я почувствовал что гроб подняли и повезли на телеге, и везли в течение получаса. Наконец, его открыли. Я стоял на пороге этого подвала; мой сын был возле меня, а также человек, принесший мне окровавленный меч Карла. Десять раз обнимал я его: колени, просил, умолял, заклинал, но мольбы отца не тронули его сердца. "Пора честь знать", слетело с его уст, "ты достаточно пожил" - и я был брошен сюда без сожаления, а сын мой Франц запер за мной дверь.

Моор.

Старик Моор. Я мог бы ошибиться. Слушай дальше, но только не гневайся! Так лежал я двадцать часов, и ни один человек не подумал обо мне. Ни один человек не бывает в этой пустыне, ибо есть предание, что души моих предков гремят в этих развалинах своими цепями и в полуночную пору затягивают свою похоронную песнь. Наконец, я услышал, что отпирают двери: этот человек принес мне хлеба и воды и открыл мне, что я присужден был к голодной смерти и что он подвергает свою жизнь опасности, если узнают, что он меня кормит. Так поддерживал он мои силы все это время, но этот безпрестанный холод, дурной воздух от моих нечистот, мое безграничное горе ослабили меня, тело мое исхудало. Тысячу раз молил я со слезами Бога о смерти, но, видно, мера моего наказания еще не переполнилась, или, может быть, ждет меня еще какая-нибудь радость, что я до сих пор еще жив. Но я страдаю по заслугам... Мой Карл! Мой Карл! Он не имел еще ни одного седого волоса.

Моор. Довольно! Вставайте вы, колоды, вы, ледяные глыбы! Ленивые, безчувственные сони! Вставайте! Неужели никто из них не проснется? (Стреляет над спящими разбойниками).

(схватываются). Эй, что случилось?

Моор. Неужели этот рассказ не вырвал вас из объятий сна? Даже уснувший навеки проснулся бы! Смотрите сюда! Смотрите! Законы природы сделались игрушкой, узы природы нарушены, старая вражда вспыхнула: сын убил своего отца!

Разбойники

Моор. Нет, не убил! Это слово слишком слабо! Сын тысячу раз колесовал отца, жег каленым железом, резал на куски, пытал! Эти слова тоже еще человечны: грех покраснел бы, каннибал ужаснулся бы; со времени эонов не было такого дьявола. Сын своего собственного отца... Видите! Видите! Он упал в обморок. В эту яму сын своего собственного отца... Смотрите, о, смотрите же! Холод, голод, жажда, нагота!.. Ведь, это мой отец!

Разбойники (окружают старика Moора). Твой отец? Твой отец?

(подходит почтительно ближе, падает пред ним на колени). Отец моего атамана! Я целую твои ноги! Мой меч принадлежит тебе! Приказывай!

Моор. Мести, мести, мести за тебя, страшно оскорбленный, обезчещенный старик! (Рвет на себе Так разрываю я отныне, навеки братский союз. Так проклинаю я каждую каплю братской крови пред лицом неба! Внемлите мне, месяц и звезды! Внемли мне, полуночное небо, видевшее совершение этого злодеяния! Услышь меня, трижды страшный Бог, правящий вселенной, превыше месяца, мстящий и проклинающий в подзвездной выси и мечущий огни над областью ночи! Здесь преклоняю я колена, здесь подымаю я три пальца в страшном ночном мраке, здесь клянусь я, - и пусть природа выбросит меня из своих пределов, как зловредное животное, если я не сдержу этой клятвы... клянусь не приветствовать дневного светила до тех пор, пока кровь отцеубийцы, пред этим камнем пролитая, не задымится к солнцу. (Встает).

Разбойники. Это сатанинская проделка! Пусть теперь говорят, что мы негодяи! Нет! Ничего подобного мы еще никогда не делали.

Моор. пор, пока платье всех вас не сделается красным от крови безбожника! Вам, вероятно, никогда и не снилось, что вы будете десницей Высшей воли? Спутанный клубок вашей судьбы распутан! Сегодня, сегодня какая-то невидимая сила облагородила наше ремесло! Молитесь Тому, Кто дал вам этот высокий жребий, Кто привел вас сюда, Кто удостоил вас стать ужасными ангелами Его страшного судилища! Обнажите головы! Падите ниц и подымитесь освященными! (Падают на колена).

Швейцер. Встань, Швейцер! Прикоснись к этим святым волосам. (Он подводит ею к старику Моору и дает ему в руки локон волос). царскую награду, до сих пор я не мог тебе заплатить этого долга.

Швейцер. Ты, действительно, клялся мне в этом. Но позволь мне вечно считать тебя своим должником!

Моор. Нет, я хочу теперь заплатить тебе этот долг! Швейцер, ни один смертный не был удостоен такой чести, как ты! Отомсти за моего отца! (Швейцер встает).

Великий атаман! Сегодня впервые заставляешь ты меня гордиться! Приказывай, где, как и когда должен я его убить?

Моор. Минуты сосчитаны, ты должен немедленно отправиться. Выбери себе достойнейших из шайки и веди их в замок графа! Стащи его с постели, если он спит или лежит в объятиях сладострастья, вытащи его из-за стола, если он пьет, оторви его-от распятия, если он на коленах молится перед ним! Но, заклинаю тебя, строго приказываю, добудь его мне живым! Я разорву того в клочки и отдам на съедение голодным коршунам, кто тронет на нем хоть один волосок! Он нужен мне невредимым! Если ты приведешь его мне целым и невредимым, я дам тебе в награду миллион, который я с опасностью жизни украду у короля, и ты будешь свободен, как воздух. Понял ты меня? Спеши же.

Швейцер. (Уходит с отрядом).

Моор. Остальные разсейтесь по лесу. Я остаюсь.