Парижские скицы

Нетъ на свете ремесла, легче ремесла журналиста и писателя. Прельщаетъ меня званiе северо-германскаго ассесора губернскаго правленiя, не получающаго никакого жалованья, - я долженъ выдержать рядъ страшныхъ экзаменовъ, требующихъ громаднаго запаса учености. Соблазняетъ меня положенiе лейтенанта, съ двадцатью талерами месячнаго оклада, - я долженъ или пробыть целыхъ семь летъ въ какомъ нибудь кадетскомъ корпусе, питаясь потрохами и математическими формулами, или же подчинить свой непокорный умъ тискамъ какого нибудь отставного капитана, который, после страшныхъ усилiй съ своей и моей стороны, даетъ ему наконецъ надлежащее устройство. Чтобы быть башмачникомъ, слесаремъ, портнымъ или перчаточникомъ, человекъ долженъ учиться и трудиться целые годы. Но журналистомъ и писателемъ делаются безъ дальнейшей подготовки, безъ спецiальныхъ сведенiй, даже безъ таланта, въ одинъ день. Чернильница, не слишкомъ заржавевшее перо, да несколько дестей бумаги, - вотъ все что требуется для этого. Какъ бы по манiю волшебнаго жезла, вчерашнiй комми, цирюльникъ, экспедиторъ превращается сегодня въ писателя. Въ одно мгновенiе ока, Викторъ Гюго и другiя литературныя знаменитости делаются его товарищами. Есть целыя дюжины маленькихъ газетокъ, где новичокъ можетъ дебютировать. Правда, весь его гонорарiй будетъ состоять изъ одного только дароваго экземпляра, но что за беда! Онъ все-таки получаетъ возможность обратить на себя вниманiе публики... сделаться известнымъ... знаменитымъ... Со временемъ ему станутъ делать самыя блестящiя предложенiя - и новый рыцарь пера уже хватается въ воображенiи за золотой лавровый венокъ, составляющiй предметъ его пламенныхъ стремленiй.

Эти иллюзiи въ такомъ ходу, что въ Париже журналистика сделалась последнимъ прибежищемъ всехъ неудавшихся существованiй. Обанкрутившiйся купецъ, промотавшiйся франтъ, чиновникъ лишившiйся места, доставлявшаго ему средства для пропитанiя, - все они, дойдя до последней крайности, набрасываются на авторство. Страсть къ чтенiю такъ колоссальна въ парижской публике, что сколько ни ниши и ни печатай - для нея все будетъ мало. Какъ же после этого не, увлечься и, воспользовавшись этой страстью, не сколотить себе кругленькаго капитальца?

Бывали примеры, и даже вовсе нередкiе, что даже посредственность (въ особенности, если она умела интриговать) успевала прiобрести себе довольно хорошее положенiе. Такъ, напримеръ, я знаю одною молодаго человека, который променялъ прилавокъ магазина на бюро фельетониста и заработывать теперь 10,000 франковъ въ годъ. Его деятельность простирается исключительно на такъ-называемые "Faits divers" (разныя разности), которыя вошли такъ быстро въ милость у парижскаго читающаго мiра. Большая часть его статеекъ чистая выдумка, да и остроумiя-то въ нихъ мало! Но онъ пишетъ - какъ большая часть французовъ - прекраснымъ, игривымъ и изящнымъ слогомъ и постоянно приводитъ номера улицъ и домовъ, где будто бы случилось такое-то и такое-то происшествiе, - обстоятельство, придающее его выдумкамъ подобiе правды, - и вотъ одинъ изъ самыхъ уважаемыхъ журналовъ всемiрнаго города платитъ ему большiя деньги за его, между нами сказать, никуда не годныя безделки.

У молодаго человека, о которомъ я разсказываю, нельзя однако же отрицать некоторыхъ достоинствъ. Онъ получилъ кой-какое образованiе, т. е. знакомъ въ главныхъ чертахъ съ исторiей своего отечества и знаетъ, что Фридрихъ Великiй жилъ въ прошломъ столетiи. Онъ умеетъ приводить съ величайшей самоуверенностью, где следуетъ, имена Канта и Шекспира. Онъ мастеръ рыться въ энциклопедическомъ словаре, а одинъ его знакомый изъ Quartier latin былъ такъ любезенъ, что написалъ ему двадцать или тридцать превосходныхъ цитатъ изъ Платона и Аристотеля, такъ что онъ можетъ блеснуть подъ часъ и ученостью. Къ сожаленiю, онъ не знаетъ ни одного иностраннаго языка, иначе его разносторонность привела бы въ совершенный тупикъ ученыхъ сотрудниковъ "Gaulois" и "Figaro", которые до сихъ поръ разсуждали только о шекспировскомъ "To be or not to be" или о дантевскомъ "Lasciate ogni speranza".

Импровизированные журналисты и писатели, которымъ не достаетъ самыхъ необходимыхъ способностей, считаются тысячами. Тщетно прождавши въ продолженiи несколькихъ месяцевъ "блестящихъ предложенiй", которыя, но ихъ предположенiямъ, должны были появиться на страницахъ какой нибудь неизвестной газетки, они сочиняютъ одноактную комедiю для театра Бобино или для Folies-Marigny. Тотъ же результатъ. Или ихъ произведенiе заранее отвергнуто, или же оно падаетъ при первомъ представленiи съ такимъ шумомъ и гвалтомъ, что директоръ и слышать не хочетъ о повторенiи такой дряни. Романъ изъ временъ Людовика XIV испытываетъ такую же участь. Нетъ ни одного книгопродавца, который былъ бы настолько невежественъ, чтобъ решиться напечатать подобную глупость. Ни одна газета не решается пачкать свой ée подобною гадостью. Несчастный лжеавторъ бегаетъ отъ Гинца къ Кунцу, отъ Понтiя къ Пилату. Все напрасно. Тутъ встречаютъ его вежливымъ пожатiемъ плечь, а тамъ и вовсе указываютъ на дверь. По прошествiи несколькихъ летъ не находится въ Париже ни одной газеты, ни одной сцены, ни одного издателя, где бы нашъ авторъ не зарекомендовалъ себя съ самой дурной стороны. Съ горемъ пополамъ влачилъ онъ темъ временемъ свое существованiе. Тайнымъ образомъ онъ былъ такъ снисходителенъ, что переписывалъ на бело рукописи своихъ более счастливыхъ товарищей, списывалъ ноты или же давалъ уроки по одному франку за часъ. Наконецъ терпенiе его лопнуло. Ему надоело ждать и надеться. Его гордость сломилась; онъ решился сделаться литературнымъ бродягой.

На остающiяся у него деньги, онъ прежде всего покупаетъ себе на аукцiоне черный фракъ, белый галстукъ и цилиндрическую шляпу. Онъ платитъ за эти вещи наличными деньгами, такъ какъ ему давно уже никто не даетъ въ долгъ. Вследъ за этимъ онъ отправляется къ букинисту и покупаетъ у него пять или шесть книгъ въ четвертую долю листа, чрезвычайно мудреныхъ съ виду. Портфель, карманная книжка и академическая чернильница дополняютъ вооруженiе истаго и совершеннаго литературнаго бродяги.

Чтобы познакомить читателя съ дальнейшей судьбой литературныхъ бродягъ вообще, я разскажу, какъ одинъ изъ нихъ оставилъ въ 1868 году Парижъ, для того чтобы попытать счастья въ провинцiи. Глуглу - такъ назовемъ мы этого искателя приключенiй - почти пять летъ добивался лавровъ, которые повидимому росли вовсе не для него. Однажды утромъ онъ вооружился вышеописаннымъ образомъ и написалъ одному изъ немногихъ своихъ друзей следующее письмо:

Атмосфера столицы начинаетъ возбуждать во мне страшное отвращенiе. Тутъ везде партiи, шайки, интрига. Истинное достоинство не въ состоянiи пробиться черезъ эту обстановку. Поэтому-то я и решился искать другой, более благопрiятной местности. - Я дебютирую лекцiями о драмахъ Виктора Гюго, именно въ Руане. - Здравомыслящiе жители этого провинцiальнаго города еще не заражены предразсудками парижской черни. - Они принесутъ мне непредубежденный умъ, белый листъ, на которомъ я могу писать и рисовать что мне угодно. - Я надеюсь занять въ Руане въ скоромъ времени почетное положенiе и тогда уведомлю тебя безъ малейшаго замедленiя, для того чтобъ побудить къ переселенiю и тебя. Темъ временемъ ты чрезвычайно обязалъ бы меня, еслибъ предоставилъ въ мое распоряженiе несколько наполеондоровъ. Я страшно издержался на мою экипировку, а тебе во мне нечего сомневаться. До свиданiя.

"Толстый песъ", къ которому были обращены эти строки, должно-быть не питалъ особеннаго доверiя къ будущности своего друга, потому-что оставилъ это письмо безъ ответа, - а когда Глуглу, незадолго до отъезда зашелъ повидаться съ нимъ, то оказалось, что никого не было дома. Это вероломство еще более укрепило решимость писателя; добыть себе денегъ во что бы то ни стало - вотъ единственная мысль, овладевшая съ этихъ поръ великою душою Глуглу. Отныне онъ не обращалъ уже никакого вниманiя на различное предразсудки касательно приличiя, и чести, - онъ, отвергнутый Парижемъ, - онъ, которому изменилъ другъ молодости, - онъ, котораго судьба систематически такъ-сказать оскорбляла. Чемъ - скажите пожалуйста - лучше его этотъ Вильмесанъ, что его, главнаго редактора "Фигаро", гладили по головке все парижане и парижанки, цитировали все французскiе и иностранные газеты, - этотъ Вильмесанъ, которому завидовали все журналисты и весь светъ, тогда какъ онъ, Глуглу, обедалъ варенымъ картофелемъ и, не смотря на свои неусыпные труды, остался неизвестнымъ, какъ какой нибудь работникъ изъ предвестья? "У Вильмесана талантъ", говорилъ самъ себе Глуглу, "но врядъ у него его столько, сколько у меня. У Вильмесана есть сведенiя, но я готовъ клясться, что онъ не выдержитъ экзамена! Вильмесанъ написалъ пару плохихъ повестей - у меня приготовлено три культурно-историческихъ романа, и только одна ограниченность издателя виновата въ томъ, что мое имя не гремитъ въ обоихъ полушарiяхъ! Нетъ! При такой явной несправедливости судьбы, я былъ бы просто трусомъ, еслибъ сталъ еще хоть секунду колебаться. Впередъ!"

Окончивъ этотъ монологъ, Глуглу купилъ себе билетъ третьяго класса въ Руанъ, а три дня спустя тамошняя местная пресса объявляла следующее: "Историкъ литературы Глуглу, пользующiйся въ литературномъ мiре чрезвычайно лестною известностью, будетъ читать въ субботу, 12-го апреля, въ восемь часовъ вечера, въ большомъ зале господъ Гертевана и Шлезингера, свою первую лекцiю о драматическихъ произведенiяхъ Виктора Гюго". Само собою разумеется, что къ этому не забыли прибавить: "Г. Глуглу прiехалъ прямо изъ Парижа, где его лекцiи о стихотворенiяхъ Ламартина пользовались самымъ блестящимъ успехомъ". За входъ новоиспеченный профессоръ назначилъ по три франка, а съ детей и отставныхъ военныхъ половину.

Идея сделать драмы Виктора Гюго предметомъ популярныхъ лекцiй была, съ точки зренiя Глуглу, очень смела, потому что онъ очень плохо былъ знакомъ съ драмою, эстетикою и исторiею литературы и сверхъ того у него не хватало дара слова. За то его проэктъ заключалъ въ себе что-то честное и благородное, - а что до последняго, то разве онъ одинъ брался не за свое дело? Разве профессоръ Б. въ Мюнхене не издалъ въ светъ различныхъ сочиненiй о кранiологiи, не имея о ней ни малейшаго понятiя? Разве Гейбель и Наполеонъ III не являлись въ качестве историковъ? Почему же не взойти и Глуглу на кафедру въ качестве теоретическаго драматурга! Самыми необходимыми вспомогательными средствами онъ запасся. Сколько драгоценныхъ сведенiй далъ ему Вильменъ, а между темъ у него было еще собранiе бiографiй Ваперо. Такимъ образомъ онъ могъ, согласно съ принципами новейшей системы популяризированья, предстать на судъ руанской публики, не делаясь виновнымъ въ обмане.

Читатель конечно заранее угадываетъ, что Глуглу потерпелъ пораженiе. Число посетителей на первой лекцiи было сносно; за уплатой издержекъ у лжепрофессора осталось ровно двести франковъ. Но второй опытъ окончательно не удался. Въ "Journal de Rouen" отъ 13-го апреля появилась убiйственная критика, въ которой говорили о немъ не только какъ о плохомъ лекторе, но еще обличали его въ шарлатанстве. По этому-то на вторую лекцiю явилось всего только три человека, именно: самъ лекторъ, приставленный къ залу слуга и отставной кавалерiйскiй офицеръ, такъ что Глуглу пришлось покрыть дефицитъ въ семьдесятъ восемь франковъ. Прочiе нормандскiе журналы перепечатали "предостереженiе" "Journal de Rouen", такъ что отважный авантюристъ такъ и уехалъ ни съ чемъ изъ Гавра, который онъ избралъ-было театромъ своей деятельности. Не прошло и трехъ недель, какъ въ северозападной Францiи не было ни одного читателя газетъ, который не зналъ бы объ этомъ деле. Для посещенiя другихъ частей Францiи у Глуглу не было денегъ. Онъ съ удовольствiемъ отправился бы въ Бордо; тамошнее народонаселенiе считается легковернымъ; но съ двадцатью франками въ кармане не купишь даже собачьяго билета на такое большое разстоянiе, а такъ глубоко Глуглу еще не успелъ упасть...

Теперь-то, какъ онъ думалъ, наступило время взяться за те средства, которыя употреблялись съ успехомъ еще до него.

Онъ заменилъ свое имя именемъ одного известнаго парижскаго журналиста и отправился въ Каенъ. Тамъ онъ занялъ хорошенькую квартиру въ одномъ изъ первыхъ отелей и сделалъ визиты всемъ почетнымъ лицамъ этого провинцiальнаго города. Принявъ чрезвычайно важный видъ, онъ далъ везде понять, что онъ прiехалъ для того, чтобъ изучить Каенъ и Нормандiю. Фразы въ роде: "этотъ въ высшей степени интересный городъ", "эта благословенная страна", "это оригинальное, способное народонаселенiе", такъ и сыпались у него изо рта. "Конечно", говорилъ онъ г. Блуму, второму городскому нотарiусу, "конечно о Нормандiи уже много писали... но, сознайтесь сами, больше въ виде прiятной фельетонной болтовни... а красоты здешней природы, историческiя воспоминанiя, своеобразiе городскихъ зданiй - все это отодвинули на заднiй планъ, разсчитывая больше всего на поэтическое, цветущее изложенiе..."

Г. Блумъ кивнулъ головою въ знакъ согласiя.

"Но я", продолжалъ съ важностiю Глуглу (или какъ онъ назвалъ себя теперь, Шарль М....), "но я гляжу на дело съ практической, и поэтому съ гораздо высшей точки зренiя, и решился представить Нормандiю, а въ особенности Каенъ со стороны ихъ производительности. Мое сочиненiе будетъ нацiонально-экономической монографiей. Я думаю обратить особенное вниманiе на производства хлопчатой бумаги и сидра... Я обращаюсь къ снисходительности знатнейшихъ гражданъ Каена... Только съ помощiю ихъ благосклонной поддержки и надеюсь достигнуть желанныхъ результатовъ. Я приму съ величайшею благодарностiю всякое, даже повидимому самое незначительное замечанiе. Разъясните мне все, что только касается вашей торговли, вашихъ фабрикъ, вашего земледелiя, свойствъ вашей почвы. Никакая подробность не можетъ быть тутъ лишнею..."

Нотарiусъ Блумъ обещалъ содействовать ему но мере силъ и возможности. То же самое сделали мэръ, Дордоньякъ, богатый негоцiантъ Бабрильяръ изъ Jîuc de Commerce, владетель сидроваго завода Вабонтренъ изъ Place da Prince; словомъ, вся каэнская "аристократiя". Везде Глуглу успелъ намекнуть почтительнымъ образомъ, какую выгоду можетъ извлечь деловой человекъ изъ задуманнаго имъ сочиненiя... Рекламой никогда не следуетъ пренебрегать - а тутъ еще такая реклама, какую предлагаетъ Глуглу! Сочиненiе, написанное для всей Европы, конечно будетъ иметь въ первые годы но три, по четыре, изданiя. Это было соблазнительно...

Въ особенности же заинтересовался, какъ казалось, этимъ предпрiятiемъ владелецъ сидроваго завода Вабонтренъ. Онъ былъ чрезвычайно богатъ и къ тому же еще тщеславенъ и честолюбивъ и перессорился со всеми товарищами.

"А что", думалъ Вабонтрень, "какъ я возьму да и утащу изъ-подъ носа моихъ соперниковъ г. Шарля М...? Писатели не нечувствительны къ деньгамъ и ласковымъ словамъ... Какое торжество, когда мое имя будетъ осыпано въ книге всевозможными похвалами, тогда какъ соседъ Базеръ и толстый Жобаръ, что вонъ тамъ, будутъ фигюрировать какъ незначительные или даже и не совсемъ честные торговцы мелочнымъ товаромъ? Какая великолепная идея! "...

Сказано, сделано. Отныне Вабонтрень сталъ до нельзя вежливъ. Онъ пригласилъ Глуглу "почтить его низменную кровлю"; онъ отдалъ ему въ распоряженiе три лучшихъ комнаты и просилъ его быть у него какъ дома. Глуглу не заставилъ его повторить этого... Онъ расположился какъ можно удобнее и старался привлечь къ себе все семейство лестью и всевозможною угодливостью. Онъ игралъ съ девочками и резвился съ мальчиками; онъ щипалъ за щеки служанку, а хозяйке дома держалъ при разматыванiи нитокъ мотокъ. Даже домовую собаку онъ гладилъ съ непреодолимою нежностiю. Даже самого г. Вабонтрена, побудительныя причины котораго онъ очень скоро открылъ, онъ съ каждымъ днемъ все более и более располагалъ въ свою пользу. Временами онъ читалъ ему небольшiя замечанiя, которыми по его словамъ, онъ думалъ воспользоваться къ своемъ будущемъ сочиненiи. Вабонтрень улыбался и кричалъ: "браво, брависсимо", потому-что эти замечанiя всегда были направлены къ известной цели, и, какъ замечалъ владетель сидроваго завода, всегда справедливы и верны. Такъ проходилъ месяцъ за месяцемъ. Дети Вабоитрена начали уже называть г. Шарля М. дядюшкой. Годъ подходилъ къ концу.

Тутъ хозяинъ попросилъ своего гостя позволить ему наконецъ заглянуть въ рукопись, которой до сихъ поръ никто еще не видалъ. Какъ другъ, онъ имелъ право просить объ этой милости. Ему кажется, какъ будто бы Шарль отдаетъ предпочтенiе наблюденiю въ ущербъ изложенiя. Надо же ему положить мало-по-малу конецъ собиранiю матерiаловъ и проч.

Глуглу возразилъ, что черезъ три месяца онъ положитъ къ ногамъ семейства Вабонтренъ все сочиненiе, но до техъ поръ онъ проситъ Вабонтреновъ потерпеть. Это ужь такое правило у литераторовъ, не показывать рукописи до техъ поръ, пока не засохнетъ самая последняя черта пера. Впрочемъ, онъ благодаритъ дорогихъ друзей за ихъ живое, постоянно-продолжающееся участiе.

Такъ протекло еще несколько месяцовъ. Тутъ остановился однажды вечеромъ въ Hotel d'Angleterre одинъ молодой человекъ, который сталъ распрашивать хозяина о местныхъ журнальныхъ и литературныхъ делахъ. Въ особенности же интересовался онъ г. Шарлемъ М.... который живетъ съ некотораго времени въ Каэне для изученiя края, и записалъ адресъ владетеля сидроваго завода Вабонтрена. На другой день garèon подалъ ему книжку, въ которую записываются имена прiезжихъ, и молодой человекъ къ величайшему удивленiю всего дома, росписался: "Шарль М... журналистъ, и проч."

посрамленiемъ своего двойника. Темъ временемъ Глуглу разбилъ свою палатку где-нибудь въ другомъ месте - потому-что глупцы есть везде, а Францiя велика. Онъ долго можетъ еще шарлатанить, пока не закроетъ себе доступа во все департаменты.

Подобное этому происшествiе случилось незадолго до открытiя войны съ известнымъ писателемъ Жюлемъ Норiакомъ. Норiакъ также не преследовалъ самозванца и пожималъ плечами.

Еслибы Глуглу пришло въ голову явиться подъ своимъ собственнымъ именемъ, ему удалось бы еще несколько месяцевъ есть устрицы и пить шампанское на счетъ семейства Вабонтрена. Владельцу сидроваго завода было все равно, кого онъ прiютилъ у себя: человека составившаго уже себе литературную известность или нетъ; лишь бы только онъ поносилъ соседа Базэра и толстаго Жобара, что вонъ тамъ... Все другое для него дело второстепенное.

Такимъ-то или подобнымъ же образомъ живетъ довольно-значительное число неудавшихся литераторовъ на счетъ легковерныхъ провинцiаловъ... Несмотря на все предостереженiя прессы, это ремесло превосходно вознаграждается, какъ прежде такъ и теперь, перо - последнiй якорь спасенiя для погибающихъ существованiй, - потому ли что они действительно употребляютъ его въ дело, или потому только что они пользуются имъ въ виде вывески, для того чтобъ обманывать и кормиться на чужой счетъ.

Это было въ августе месяце нынешняго года. Мы сидели передъ однимъ изъ кафе-ресторановъ "итальянскаго бульвара", смотря на пестрыя народныя волны. Мой знакомый былъ въ первый разъ въ Париже. Мы целый день бегали по городу, обозревая произведенныя въ немъ опустошенiя и наслаждались теперь нашей "demi-tasse" съ сознанiемъ, что это подкрепленiе вполне заслужено нами.

спустя, молодой парень положилъ подле нашихъ чашекъ листъ бумаги, на которомъ было напечатано несколько анекдотовъ и т. п., а на обороте стояла надпись:

"Милостивые государи и государыни! Сделайте одолженiе, купите это сочиненiе у беднаго глухонемого. Это стоитъ всего двадцать сантимовъ. Вашъ покорнейшiй слуга".

Вследъ за этимъ подошла какая-то женщина въ лохмотьяхъ, которая несла ребенка, а другаго, постарше, вела за руку.

"Бедная вдова!" бормотала она жалобнымъ тономъ. "Сжальтесь, милостивые государи!.. Мои дети два дня ничего не ели". И она взглянула на небо съ видомъ христiанской мученицы. Мой знакомый подалъ и ей какую-то безделицу.

- Какая, однакоже, должна быть страшная бедность въ этомъ громадномъ городе! говорилъ онъ въ раздумье, качая своею кудрявою головою. - Тутъ парiи общества проходятъ передъ нами сотнями...

- Какъ это?

- Истинно-бедныхъ и несчастныхъ ты долженъ искать не здесь, при свете сверкающихъ канделябровъ.

- Что ты говоришь!

- Любезный другъ, я знаю Парижъ какъ свои пять пальцевъ. Верь мне, твои нынешнiя благодеянiя совершенно неуместны.

- Ходитъ днемъ такъ же бодро и такими же твердыми шагами, какъ гренадеръ. Я часто встречаю его, когда гуляю утромъ. Искусство, съ какимъ онъ прикидывается дрожащимъ старикомъ, доставляетъ ему отъ пяти до шести тысячь франковъ ежегоднаго дохода.

- Невозможно! Но глухонемой...

- Превосходно играетъ свою роль. Это одинъ изъ наиболее известныхъ посетителей бульвара.

- А несчастная вдова?..

"заработываетъ" такъ много, что можетъ платить родителямъ этихъ бедныхъ крошекъ по четыре франка за день. Нетъ, другъ мой, истинное несчастiе прячется робко и боязливо, какъ будто бы бедность - преступленiе.

- Где же можно найти этихъ истинныхъ страдальцевъ? Кто они? Работники предместiй или солдаты коммуны?

- Положенiе "ouvriers", работниковъ, конечно требуетъ некоторыхъ улучшенiй, но все-таки на десять случаевъ приходится девять такихъ, что работникъ можетъ прокормить честнымъ образомъ себя и свое семейство. Здоровыя прилежныя руки заработываютъ даже при неблагопрiятныхъ обстоятельствахъ столько, что о нужде собственно не можетъ быть и речи. Положенiе парижскаго работника было бы даже очень хорошо, если бы онъ умелъ такъ же ограничивать свои потребности, какъ напр. немецкiй работникъ. Но темъ-то и губятъ роскошные города, что утонченные правы распространяются тамъ повсеместно, вследствiе чего и образуется мало-по-малу разладъ между желанiемъ и возможностью. Французскiй хочетъ, чтобъ у него за обедомъ всегда подавался дессертъ, точь въ точь также, какъ и любой petit crevé, ему нравятся дорогiя любовныя связи, какъ будто бы онъ знатный баринъ. При такихъ условiяхъ, его плата конечно должна казаться ему скудной. Совсемъ не то трудолюбивый и бережливый отецъ семейства, который имеетъ въ виду одни истинныя нужды. Въ качестве работника ему нечего хлопотать о представительности; онъ носитъ по буднямъ чрезвычайно дешевую блузу; живетъ где и какъ ему угодно; его жена и его дети помогаютъ ему своими заработками, потому-что и они тоже могутъ работать и делать, что имъ угодно. Словомъ, ouvrier "misérables". Нетъ, я назову тебе настоящихъ парiй современнаго Парижа, это незамужнiя работницы и мелкiе чиновники! О бедствiяхъ, терзающихъ эти два разряда несчастливцевъ, нашъ легкомысленный светъ, судящiй только по наружности, не имеетъ и понятiя.

Мой знакомый выразилъ желанiе узнать что-нибудь объ образе жизни этихъ современныхъ рабовъ. Я разсказалъ ему что зналъ - и предлагаю теперь эти разсказы нашимъ читателямъ, въ надежде что они прочтутся ими не безъ интереса.

Года два тому назадъ, я ехалъ въ одно прекрасное утро на верху омнибуса изъ Батиньоль-Клиши въ Вейнъ-галленъ. Мой соседъ по правую руку былъ прилично одетый господинъ летъ тридцати пяти. Его выразительное бледное лицо было обрамлено прекрасными темными бакенбардами, отъ которыхъ блеклый цветъ его щекъ казался еще поразительнее. Все его существо носило на себе следы невыразимаго духовнаго гнета, оно говорило о безразсветномъ душевномъ мраке, о безотрадной покорности судьбе.

Этотъ человекъ заинтересовалъ меня. Черезъ несколько минутъ я завязалъ съ нимъ разговоръ. Онъ оказался сообщительнее, чемъ я ожидалъ. Я узналъ, что онъ былъ чиновникомъ (employé) въ ôtel de Ville, что онъ только за полгода передъ этимъ оставилъ свою родину - онъ назвалъ одинъ маленькiй нормандскiй городокъ - для того чтобъ поселиться въ Париже. Его голосъ поразилъ меня еще больше, чемъ его наружность. Въ его странно-дрожащихъ звукахъ лежало такъ много тайнаго горя, такъ много новысказываемой заботы, что я сразу ощутилъ истинное состраданiе къ этому серiозному бледному человеку, еще не разъяснивъ себе, въ какой степени онъ заслуживалъ подобное чувство.

После поездки, длившейся около двадцати минутъ, онъ раскланялся со мной самымъ вежливымъ образомъ и исчезъ вблизи башни Св. Жака. Недели четыре спустя, я встретился съ нимъ въ сеняхъ того дома, где была моя квартира. Я въ одну минуту узналъ его.

- Какъ поживаете, monsieur

- Ахъ, это вы, monsieur! возразилъ онъ съ живостiю. - Мне кажется, мы съ вами теперь соседи.

- Вы живете въ этомъ доме?

- О, этотъ Парижъ. Еслибъ это было въ какомъ нибудь другомъ городе, мы давно бы уже обменялись визитами.

Онъ покраснелъ.

- Мои обстоятельства не позволяютъ мне принимать у себя, отвечалъ онъ съ видимымъ затрудненiемъ, - иначе я...

- Э, полноте! возразилъ я улыбаясь. - Я очень легко могу представить себе, что тамъ подъ крышею вы не могли устроить у себя аристократическаго салона... Что за беда? У меня тоже вы не найдете особенной роскоши.

- О, если такъ, то сделайте одолженiе, не безпокойтесь, я навещу васъ только тогда, когда вы сами пригласите меня. Но вы, конечно, не откажетесь известить меня. Мы такъ прiятно провели тогда время на верху омнибуса, что вы сделаете мне особенное удовольствiе своимъ посещенiемъ. Этотъ визитъ не обязываетъ васъ ни въ какомъ отношенiи. Если вамъ не понравится бывать у меня, вы имеете полное право...

- О, вы слишкомъ добры... Я постараюсь быть у васъ.

И, вежливо поклонившись мне, онъ поспешно ушелъ; но мне несколько разъ въ день приходило на умъ, каково-то ему тамъ, на пятомъ этаже.... Мне довольно скоро пришлось узнать это.

Monsieur которую я ощущалъ къ нему, конечно, придала моему обращенiю съ нимъ что-то особенно сердечное и искреннее. Словомъ, мы скоро сделались друзьями - и не прошло двухъ месяцевъ, какъ его прежняя сдержанность уступила место совершенно противуположному чувству. Онъ познакомилъ меня съ своимъ семействомъ; онъ раскрылъ передо мною свои обстоятельства съ откровенностью ребенка, горе котораго облегчается, когда онъ можетъ безпрепятственно изливать его. А горя тутъ было вдоволь, горя, нужды и несчастiя, которыя отравляли почти каждую минуту жизни этого несчастнаго семейства и напоследокъ довели его до окончательной гибели.

Эдуардъ получалъ тысячу двести франковъ годоваго оклада. Онъ жилъ такъ скромно, какъ только могъ; по изъ этой суммы надо было вычесть по крайней мере двести пятьдесятъ франковъ для найма квартиры. Въ качестве чиновника Hôtel de Ville, онъ долженъ былъ быть всегда прилично одетъ; точно такъ же и жена его не должна была нарушать въ этомъ отношенiи требованiй приличiя. Не смотря на всевозможныя предосторожности, не смотря на весь разсчетъ, эти важныя статьи не могли обойтись меньше ста восьмидесяти франковъ. Вместе съ платою за квартиру это составляетъ четыреста тридцать франковъ. Прибавимъ къ этому по примерному вычисленiю шестьдесятъ франковъ за стирку белья, восемьдесятъ для отопленiя, двадцать для освещенiя, восемьдесятъ на одежду и башмаки детямъ, сорокъ за ученье въ школе, да девяносто франковъ на непредвиденныя издержки, которыхъ нельзя определить съ точностiю (все это въ крайне меньшихъ, почти невозможныхъ размерахъ), то собственно на пропитанiе семи человекъ остается всего четыреста франковъ! Очевидно, что на эту жалкую сумму семейство, при всей экономiи, можетъ существовать много-что три месяца, а между темъ Эдуардъ, его жена и дети должны были жить на нее впродолженiя целаго года. Не спрашивайте меня, какимъ образомъ. Сердце поворачивается при одномъ воспоминанiи объ этой страшной, вопiющей къ небу нищете!

Одинъ франкъ и десять сантимовъ въ день, и въ такомъ городе, какъ Парижъ! Да ведь это все равно, что медленная смерть, смерть отъ голоду! И действительно, одно изъ этихъ несчастныхъ детей умерло въ ту же осень - отъ мокротной лихорадки, какъ думала мать, въ сущности же отъ истощенiя.

обеды, которыми она угощала, были престраннаго свойства. Иногда она брала два фунта пшеничной муки и прибавивъ немного соли, варила ее въ воде до техъ поръ, пока изъ этого выходило что-то въ роде кашицы или киселя, - лакомое блюдо, поглощавшее три четверти ихъ ежедневнаго бюджета. Отделивъ отъ него часть для завтрака на следующiй день, его подавали за обедомъ. Къ этому прибавлялись микроскопическiя порцiи хлеба, но ни одной капли вина, какъ ни доступенъ этотъ недорогой напитокъ даже при самыхъ ограниченныхъ средствахъ. Иногда она покупала на рынке испорченную рыбу, стараясь умерить несъедобность этого отвратительнаго товара приправой изъ лука. А не то она бросала немного капусты въ большой котелъ и приготовляла изъ этого "супъ", т. е. удовлетворяла голодъ своего семейства водою. Словомъ, даже въ самомъ лучшемъ случае, это все-таки былъ обманъ въ отношенiи повелительныхъ требованiй природы - и для меня еще и теперь непонятно, какимъ образомъ удавалось этимъ несчастнымъ противиться такъ долго опустошительнымъ действiямъ голода. Двое изъ маленькихъ детей ходили отъ времени до времени безъ ведома родителей - просить милостыни Парижъ великъ, а голодъ мучителенъ.... Все материнскiя проповеди, все внушенiя гордости изчезали передъ мучительнымъ чувствомъ пустоты, которая вдвое тяжелее для молодаго организма, желающаго рости.

Жилище эдуардова семейства состояло изъ двухъ помещенiй: комнаты и кухни, которая впрочемъ была похожа больше на чуланъ, чемъ на кухню. Эта комната была меблирована самымъ жалкимъ образомъ: три постели, столъ, шесть стульевъ, дубовый шкапъ, - и только, Здесь-то хлопотала съ утра и до поздней ночи госпожа Эдуардъ: шила, вязала, штопала, гладила и чистила до такой степени, что у ней не сходили съ рукъ мозоли. Только этимъ способомъ можно было одеваться на упомянутыя выше деньги. При такихъ обстоятельствахъ о заработкахъ со стороны жены не могло быть и речи.

Но - спросятъ меня - разве господинъ Эдуардъ не могъ въ свободное время...?. Остановись, жестокосердый читатель! Господинъ Эдуардъ былъ занятъ съ шести часовъ утра до двенадцати часовъ дня и отъ часа по полудни до шести часовъ вечера; а пообедавши, онъ опять шелъ работать въ свою канцелярiю. Иногда онъ возвращался оттуда въ половине одинадцатаго, а иногда и въ одинадцать. Только по субботамъ отпускали его въ полдень на волю, но эту отсрочку онъ долженъ былъ посвящать своему отдыху, если не желалъ заболеть.

Однажды Эдуардъ пришелъ ко мне въ комнату и сталъ просить меня дрожащимъ голосомъ дать ему въ займы несколько денегъ... Его жена уже три дня лежала въ постели... Она нуждалась въ уходе, въ лекарствахъ, въ медицинскомъ пособiи, а между темъ у нихъ нетъ и ста су въ запасе...

Никогда еще подобная просьба не трогала меня такъ глубоко, какъ эта. Она была сделана съ такою скромностiю, съ такою деликатностью, что я желалъ бы въ эту минуту распоряжаться доходами Ротшильда, - для того только чтобъ быть въ состоянiи положить къ ногамъ этого несчастнаго человека одинъ или два билета въ тысячу франковъ. Я очень хорошо зналъ, что Эдуардъ едва ли будетъ когда въ состоянiи заплатить мне свой долгъ; но еслибъ я былъ Гарпагономъ, то и тогда, мне кажется, я не отказалъ бы этому несчастному. Более красноречиваго воззванiя, какъ грустный взоръ Эдуарда, не могъ бы сделать самъ Томась Гудъ, авторъ потрясающей душу "Song of the Shirt" (Песня о рубашке).

Эдуардомъ. По возвращенiи въ Парижъ я нашелъ его вдову въ самомъ бедственномъ положенiи... Въ мое отсутствiе случилось следующее:

Въ первые месяцы войны жизнь несчастнаго семейства шла такъ же грустно какъ и прежде. Даже осада въ сущности не ухудшила ихъ положенiя. Эти несчастные страдальцы давно уже привыкли ко всевозможнымъ лишенiямъ, а тутъ имъ давали даромъ те скучныя средства для жизни, которыхь они не могли заработыьать сами. Но въ марте месяце, когда версальское правительство, испугавшись мятежа, который однакожь такъ легко было подавить вначале, отдало Парижь на произволъ черни, прежнiе порядки до такой степени изменились, что Эдуардъ потерялъ свое место и въ буквальномъ смысле слова остался безъ хлеба. Еслибъ не добродушные соседи по квартире, которые помогали ему чемъ могли, то онъ и его семейство конечно умерли бы съ голоду. Онъ принималъ эту дружески предлагаемую помощь съ благодарностiю, но сознанiе, что онъ живетъ милосгью постороннихъ людей, свинцомъ лежало у него на душе...

на сто пятьдесять франковъ месячного жалованья. Семейство отдышало. Оно никогда еще не устроивалось такимъ блестящимъ образомъ.

Но эта мечта не долго продолжалась. После пустой болтовни, продолжавшейся целые недели, регулярныя войска приступили наконецъ къ действительнымъ мерамъ. Несостоятельность коммуны делалась виднее со дня на день. Уже громъ версальскихъ пушекъ предсказывалъ ослепленнымъ властелинамъ Думы скорый и страшный конецъ...

Въ Мае месяце эти пророчества сбылись. Пылавшiя улицы Парижа покрылись трупами. Батальоны Макъ Магона, раздраженные упорнымъ сопротивленiемъ союзниковъ, совершали вопiющiя жестокости. Беззащитныхъ женщинъ и детей разстреливали тысячами безо всякаго суда. Точно такъ же и Эдуарду пришлось поплатиться жизнiю за его "государственную измену". Какой-то мошенникъ донесъ на него какъ на чиновника и помощника Шата, Асси, и т. д. Ватага пьяныхъ мушкетеровъ вломилась въ его жилище, вырвала его изъ объятiй трепещущаго семейства и поволокла его къ ближайшей стене, где онъ и испустилъ духъ, пронженный пятью пулами.

чемъ парижскiе мелкiе чиновники. А Эдуардъ принадлежалъ еще къ такимъ, которые гораздо меньше, подчиняются требованiямъ касательно внешней формы, чемъ, въ сущности, разсчитываетъ высшее начальство. Многiе изъ его товарищей стоятъ за то, чтобъ иметь, по крайней мере, приличную прiемную и вследствiе этого урезываютъ еще на шестьдесятъ или семьдесятъ франковъ въ годъ ту сумму, которая должна бы идти на столъ.

Возможно ли было, при такихъ обстоятельствахъ, ожидать, чтобъ на вновь-открывшуюся вакансiю въ одной изъ общественныхъ канцелярiй явилось триста шестьдесятъ девять искателей? Жалованья при этомъ месте полагалось всего девятьсотъ пятьдесятъ франковъ въ годъ - а кандидатовъ явилось триста шестьдесятъ девять. Вотъ нищета-то!

Описанiе страданiй молодой работницы (petite ouvrière, какъ называютъ не замужнихъ работницъ) мы отлагаемъ до другаго раза.