Феликс Гольт.
Глава IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Феликс Гольт. Глава IV. (старая орфография)

IV.

Мистер Лайон жил в маленьком домике, подле входа в часовню. Распространение и благосостояние диссентеров в Треби привели к увеличению часовни, на что были израсходованы все имеющиеся капиталы и потому ничего не осталось для увеличения содержания пастора. Домик его был таким образом гораздо менее и хуже, чем жилище приходского дьячка. В это утро он сидел, как обыкновенно, в низенькой комнате в верхнем этаже, называемой его кабинетом; подле нея был маленький чуланчик, в котором стояла его кровать, так что эта комната была вместе и спальной. Полки по стенам были недостаточны, чтоб совместить все множество его старых книг, которые были разложены по комнате в кипах, так что между ними оставались узенькие проходы. Пастор очень любил ходить взад и вперед, когда он думал, а для его маленьких ног, необремененных другой драпировкой, кроме шелковых чулок, не нужно было много пространства. Он и в настоящую минуту ходил взад и вперед, заложив руки за спину, поза, в которой его тело имело такое же отношение к его голове, как нижняя часть каменного Гермеса к высеченному изображению на его верхушке. Лицо его было изнурено, старо, но пряди волос, падавшие на шею с его плешивой макушки, были еще каштановые, а его большие, карие, близорукие глаза блестели почти прежним юношеским огнем. При первом взгляде всякий почел бы его за очень странного, смешного старика; мальчишки часто его преследовали своими насмешками, а в глазах многих верных приверженцев господствующей церкви маленькия ножки и большая голова старого Лайона делали диссентеризм еще безобразнее и нелепее. Но он был слишком близорук, чтоб заметить тех, которые издевались над ним, слишком разсеян, чтоб обратить внимание на мелочи и дрязги того мира, в котором обращались люди, презиравшие его; занятый борьбой с самим дьяволом по самым важным жизненным вопросам и вечно обдумывая тексты своих проповедей, ему никогда и не приходило в голову, какое впечатление производит его маленькая фигура на окружающих. Эгоизм и злоба были также знакомы доброму Руфусу, но они существовали в нем лишь как пламенный источник, придававший силу его учению. Он был жаркий сторонник первобытного учреждения в христианской церкви звания дьяконов, и его маленькая нервная фигура дрожала с головы до ног, когда он слышал аргумент, которого он не мог опровергнуть. Одним словом, только в те минуты чувствовал он, что у него есть тело, когда он волновался под влиянием какой нибудь тревожной мысли.

Он теперь обдумывал текст своей будущей воскресной проповеди. Текст этот походил на зерно горчичное; сначала он подразделялся только на две части - "Что было сказано и кто сказал", но потом эти подразделения разрослись в громадную, многоветвистую речь. Глаза проповедника разгорелись, улыбка появилась на устах и как всегда бывало в те минуты, когда он чувствовал себя вдохновенным, он начал выражать свои мысли вслух, быстро переходя от шопота к громкому, торжественному rallentando.

- Братие! Неужели вы думаете, что когда нибудь будет поднят один великий крик за правду, крик целого народа, как одного человека, подобно голосу архангела, собравшого во едино всех жителей неба и земли? - Неужели вы думаете, что это осуществится, если каждый христианин будет искоса поглядывать на то, что делает его сосед, одетый лучше, чем он или будет закрывать лице шляпой, чтоб быть в состоянии крикнуть, но так, чтоб его никто не слыхал. Вы все так поступаете. Когда служитель Господа встает, чтоб возгласить то, что ему вдохнуто свыше, простираете ли вы ваши сердца перед Словом, подобно тому, как вы ставите цветы под падающий дождь? Нет, один из вас смотрит во все стороны и нанимает свою душу мелочными вопросами: - "что думает брать А..?" - "Довольно ли возвышенно это учение для брата Б.?" - Согласятся ли с этим члены церкви? А другой....

В эту минуту дверь отворилась и старая Лиди, служанка пастора, высунулась из дверей и прошептала тоном отчаяния и с тяжелым вздохом: - Мистрисс Гольт желает вас видеть; она извиняется, что пришла не во время, но она в сильном горе.

- Лиди, сказал мистер Лайон спокойным разговорным тоном: - если тебя испытывает злой дух, то позволь мне попросить тебя, чтоб ты более не вздыхала. Эта привычка очень поражает и оскорбляет мою дочь; она вчера не хотела есть супь, ибо уверяла, что ты над ним плакала. Таким образом, ты заставляешь ее легкомысленно относиться к истине и радуешь врага рода человеческого. Если твоя нервная боль в лице доставляет победу дьяволу, то выпивай за обедом немного теплого элю. - Я не пожалею денег.

- Еслиб я думала, что, выпивая за обедом немного теплого эля, я помешала бы милой мисс Естер относиться легкомысленно к..... но она ненавидит запах эля.

- Не отвечай мне Лиди, пойди и позови мистрисс Гольт.

Лиди тотчас же затворила дверь.

- У меня не достает благодати, чтоб обращаться с этими слабыми сестрами, сказал пастор, принимаясь снова ходить по комнате и думать вслух: их потребности слишком чужды постоянному течению моих мыслей и часто поражают меня своею неожиданностью. Мистрис Гольт одна из таких сестер, которые омрачают даваемый им совет своими безсмысленными словами и возбуждают злобу, скрывающуюся в глубине всякого человека. Боже, дай мне терпенья! Мои грехи было тяжело переносить, чем безумие этой женщины. Войдите, мистрис Гольт, войдите.

Он поспешно опростал один стул из под "Коментарий Матью Генри" и просил присесть свою посетительницу. Это была пожилая женщина, высокого роста, в черном платье, с загорелым лицом и с черной повязкой на лбу. Она пододвинула стул и торжественно уселась, пристально вперив взор в противуположную стену с оскорбленным и вызывающим выражением лица. Мистер Лайон сел на свое место перед конторкой и молча ждал с твердой покорностью пациента, который ожидает операции. Но его посетительница не открывала рта.

- У вас есть что-то на сердце, мистрис Гольт, сказал он наконец.

- Конечно сэр, иначе я бы не была здесь.

- Говорите смело.

- Вам очень хорошо известно, мистер Лайон, что мой муж мистер Гольт приехал сюда с севера и был членом нашей часовни за долго до того времени как вы сделались её пастором, чему было ровно семь лет в Михайлов день. Мы знаете, что я говорю истину, мистер Лайон. И я бы не стала говорить, если б это не была истина.

- Конечно это правда.

- И если б мой муж был жив, когда вы приехали говорить вашу пробную проповедь, то он был бы таким же хорошим судьей в ваших способностях, как мистер Нутвуд или мистер Мускат, хотя я право не могу сказать, разделял ли бы он мнение тех, которые находят ваше учение не довольно возвышенным. Что касается до меня, то я имею свое собственное мнение о высоких доктринах.

- Так вы пришли ко мне поговорить о моих проповедях? спросил поспешно пастор.

- Нет, мистер Лайон, я не такая женщина, Но вот что я вам скажу, ибо мой муж умер до вас - он имел вдохловенную благодать к молитве; это подтвердят все старые члены церкви, если кто нибудь, не поверив мне, обратится к ним. И он верил, что рецепт "излечение рака," которое я рассылала в бутылках до прошедшого апреля и которое еще теперь находится у меня, - он верил, что этот рецепт был снизпослан ему свыше в ответ на его молитвы; и этого никто не может порицать, ибо он усердно молился.

Мистрис Гольт тут остановилась, полагая повидимому, что мистер Лайон разбит на всех пунктах и что он должен убедиться в истине её слов.

- Сэр, они не смеют, потому что хотя мой муж и был человек молитвы, но он не был лишен ни способности, ни знания; я всегда это твердила моим друзьям, когда они удивлялись, что я вышла замуж за Ланкаширца без состояния и ремесла, а с одной только головой. Но язык моего мужа составил бы состояние всякого человека и многие говорили, что разговор его часто действовал также благотворно, как и лекарство; впрочем он попался в беду в Ланкашире за свой язык, но не смотря на это он всегда говорил, что в случае крайности, он может отправиться проповедывать неграм. Но он поступил лучше этого, мистер Лайон, он женился на мне и я скажу вам, что в отношении лет, поведения и уменья вести хозяйство...

- Мистрисс Гольт, перебил ее пастор: - говорить о таких вещах вовсе не назидательно. Позвольте мне просить вас быть как можно короче. Мое время принадлежит не мне.

- Однако, мистер Лайон, я имею право говорить о себе; я принадлежу к вашему приходу, хотя и не член вашей церкви, так как я родилась в Баптистском общении. Чтоже касается до того, что человек может спастись без дел, то вероятно есть люди, которые не могут жить без этой доктрины. Я всегда исполняла свой долг и более того, если ужь пошла речь об этом, ибо я часто отказывала себе в куске мяса, чтобы сварить суп больному соседу; и если только кто нибудь из членов церкви скажет, что он делал тоже самое, то я спрошу, чувствовал ли он тогда такия судороги, какие я чувствовала, ибо я всегда стремилась делать то, что следует и даже более того, ибо я всегда была добра; не думала я, чтобы уважаемая всеми, дожила я до того, что меня будет упрекать мой родной сын. И муж мой умирая сказал мне: "Мери, сказал он: эликсир, пилюли и излечение рака будут служить тебе поддержкой, ибо они пользуются доброй славой во всем околотке;" по моему, говорить, что эти лекарства не хороши, когда их брали на пятьдесят миль в окружности богатые и бедные, знатные и простолюдины и никто не отзывался о них дурно кроме доктора Лукина - это вызов самому небу, ибо если было дурно принимать эти лекарства, то неужели Всемогущий Господь не мог этому положить конец?

Мистрисс Гольт не была слезлива; ее поддерживали сознание своей безупречности и страсть к аргументации, которая всегда задерживает слишком быстрые движения в слезной железке; теперь же однако глаза её были влажны, пальцы сжимались судорожно, дергая себя за платье, она наконец вырвала из него небольшой кусок. Мистер Лайон между тем слушая се внимательно, начал догадываться о причине её волнения.

- Мистер Лайон, он властолюбив до крайности и говорит более, чем его отец говорил. У меня есть собственный разум, мистер Лайон, и если кто нибудь говорит дело, то я могу его всегда понять; но Феликс говорит страшно дико и всегда противоречит своей матери. И что вы думаете сказал мне после того, как бросив свои занятия здесь, отправился учиться в Гласго и прожил все деньги, которые отец сберег на его воспитание? К чему вы думаете привело все это учение? Он сказал мне, что мне бы лучше никогда не слушать ваших проповедей, ибо это для меня такой же яд, как пилюли, для половины людей, которые их глотают. Вы никому этого не скажете, мистер Лайон - я не довольно дурного мнения о вас, чтоб считать вас сплетником. А я думаю, что всякий христианин может понимать проповедь и не учась в Гласго, и есть множество текстов о помазании елеем и вообще о лекарствах, один же из них точно нарочно написан для моего мужа, он точно кажется загадкой, а Гольтов элексир разрешением её.

- Ваш сын выражается слишком резко, сказал пастор: - но совершенно справедливо, что мы можем заблуждаться, истолковывая писание слишком узко и лично. Религия должна, удовлетворять главнейшим нуждам народа, как солнце и дождь, которые не может же каждый человек считать нарочно созданными для него одного. Не полезно ли было бы для вашего спокойствия, еслиб я повидал его и поговорил с ним обо всем этом? Я видел его ужь в часовне и, по всей вероятности, буду его пастором.

- Я именно об этом хотела вас просить, мистер Лайон; ибо, быть может, он послушает вас и не заговорит, как заговаривает свою бедную мать. После того, что он побывал в часовне, он отзывался об вас лучше, чем он обыкновенно отзывается о людях; он сказал, что вы славный старик и старомодный пуританин - он всегда так странно выражается, мистер Лайон, но я видела, что несмотря на это, он не был дурного об вас мнения. Он доказывает, что большинство людей не понимает религии и вместе с тем он иногда говорит мне, что я должна чувствовать себя грешницей и исполнять волю божию, а не свою; так что я полагаю, что он прежде говорит одно, а потом другое, только, чтоб не грубить матери. Иначе он просто сходит с ума и его надо послать в сумашедший дом. Но если он прежде того напишет в что мои лекарства ни на что негодны, то чем я стану поддерживать себя и его?

- Скажите ему, что я сочту за честь, если он пожалует ко мне сегодня вечером, сказал мистер Лайон, видимо склоняясь в пользу молодого человека, отзыв которого о проповеднике в Солодовенном подворье не казался ему очень странным: - между тем, друг мой, я бы советывал вам проникнуться духом смирения и покорности, дабы он указал вам прямой путь в этом деле и не дал бы злым чувствам гордости и упорству овладеть вами. Об этом мы поговорим после того, как я увижу вашего сына.

- Я не горда и не упряма, мистер Лайон. Я никогда не думала, чтоб я была дурной женщиной и хуже всех и никогда не буду этого думать. Зачем же именно на меня, а не на кого другого свалилось такое горе - ибо я еще не все вам сказала. Он поступил поденщиком к мистеру Проду, часовщику - и это после всего его ученья - и он говорит, что с большим удовольствием будет ходить с заплатами, что же касается до ребятишек, которых он учит грамоте, то они только полы грязнят и более ничего. Если это сумашествие с его стороны, то вам с ним нечего и говорить.

эту напасть. И когда все получат по своим заслугам и дела людей будут провозглашены с кровель, как сказано в библии, тогда узнают, что я перенесла с этими лекарствами! Надо было их толочь, и отстаивать, и процеживать, и взвешивать - рано вставать и поздно ложиться - никто всего этого не знает, кроме того, кто достоин это знать. А еще сколько я возилась, чтобы приклеивать афиши вверх ногами, чтобы привлечь внимание публики. Мало женщин выдержали бы, что я, и совершенно благоразумно думать, что мне за это воздастся, ибо если есть блаженство обещанное и достигаемое делами; то ужь я, кажется, заслужила его, особливо теперешним испытанием. Уверяю вас, что если сына моего Феликса не скрутят и не посадят в сумасшедший дом, то он поставит на своем, но я более ничего не скажу. Желаю вам доброго утра, мистер Лайон, и благодарствуйте, хотя я очень хорошо знаю, что ваш долг повелевает вам так поступить, и я никогда не безпокоила вас для той собственной души, как делают некоторые, смотрящие на меня искоса за то, что я не член церкви.

- Прощайте, мистрис Гольт, прощайте. Молю Бога, чтоб более мудрый проповедник наставил вас.

Дверь закрылась за мистрис Гольд и бедный Руфус заходил по комнате, тяжело вздыхая.

- Эта женщина всю свою жизнь слушала проповеди, сказал он вслух: - и однако она слепа как язычник и горда как фарисей; а все же это одна из душ, печься о которых я обязан, ктому же ведь и Сара, избранная матерь народа божьяго, выказывала дух неверия и быть может, себялюбивой злобы. Это-то и должно удерживать человека от презрения, к которому он был бы слишком падок.