Феликс Гольт.
Глава V.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Феликс Гольт. Глава V. (старая орфография)

V.

Вечером того же дня мистер Лайон, в ожидании посещения Феликса Гольта, сидел на своем жестком кресле в гостинной и перелистывал при свете одной свечи отчет какой-то миссии, роняя от времени до времени невнятное "Гм-м," выражавшее скорее критику, чем одобрение.

Комната была очень бедно убрана, все её украшения ограничивались этажеркой для книг, картой святой земли, литографированным портретом доктора Додриджа и черным бюстом, с раскрашенным лицом, неизвестно по какой причине завешенным зеленым газом. Однако внимательный человек, войдя в комнату, тотчас был бы поражен некоторыми подробностями не вполне согласными с общей угрюмой обстановкой, свидетельствовавшей о нуждах и лишениях. В комнате слышался тонкий аромат сушеных розовых листьев, - свеча, при которой читал пастор была восковая в белом глиняном подсвечнике, а на столе по другую сторону камина стояла изящная дамская рабочая корзинка, обшитая голубой атласной лентой.

Феликс Гольт был не в таком настроении, чтобы приметить все эти подробности и когда он сел по приглашению пастора у сгола, на котором стояла корзинка, взгляд его упал на восковую свечу, но без всякого сознания её дисгармонии с остальной обстановкой дома. Однако же щекотливая совестливость пастора дала другое объяснение этому взгляду. Догадавшись, скорее чем приметив что нибудь и опасаясь, чтобы неприятное впечатление, произведенное этой неуместной роскошью, не помешало благодетельному влиянию, которое он мог иметь на Гольта, добрый старик поспешил заметить:

- Мой юный друг, вы вероятно удивляетесь, что я жгу восковые свечи, но эта непозволительная роскошь оплачивается заработками моей дочери, деликатная натура которой не может сносить запаха сала.

- Я не обращаю внимания на свечу, сэр. Благодаря небу, я не одарен мышиным чутьем, чтобы различить воск от сала.

Резкий громкий голос заставил старика слегка вздрогнуть. Он спокойно поглаживал свой подбородок, соображая, что ему надобно быть весьма обдуманным и осторожным с этим эксцентрическим молодым человеком, затем он совершенно машинально вынул из кармана очки; это была его обыкновенная привычка, когда он хотел разсмотреть поближе своего собеседника.

- Мне также совершенно все равно, сказал он надевая очки - лишь бы было довольно светло, чтоб читать. - И он проницательно посмотрел на Гольта.

- Вас занимает достоинство страницы, которую вы читаете, а не свечи, сказал Феликс с приятной улыбкой. - И вот вы думаете, какая неряшливо напечатанная страница лежит теперь перед вами.

Это была правда. Пастор, привыкший к почтенной наружности провинциальных торговцев и в особенности к лоснящимся тщательно остриженным физиономиям своих прихожан, был несколько озадачен, когда, надев очки, он увидел оригинальную фигуру этого сомнительного молодого человека с всклокоченными волосами, огромными глазами, могучим складом, без жилета и без галстуха. Но возможность предположить, что в нем таинственным образом действует благодать, возможность, подкрепленная некоторыми замечаниями мистрисс Гольт, так горько сетовавшей на своего сына, удержала пастора от всякого поспешного заключения.

- Я не сужу по одной наружности, ответил он с обычной простотой. - Я на себе замечал, что когда дух витает в высших сферах, мудрено помнить о галстухах и шнурочках и других подробностях одежды, которые тем не менее требуются приличием, пока мы живем в этом грешном теле.

- И вы также, мой юный друг, на сколько и мог понять из несвязного рассказа вашей матери, страдаете под гнетом тяжелой умственной работы. Вы, я надеюсь, не имеете ничего против того, чтобы раскрыть свою душу перед стариком пастором, который сам на опыте познал, что такое внутренняя борьба и не раз испытал муки сомнения.

- О сомнении нет и речи, ответил Феликс громко и резко как и прежде, - я подозреваю, что дело идет о тех нелепых лекарствах и шарлатанских объявлениях, которыми пробавлялась моя матушка; мои убеждения о них также вполне составлены, как и об воровстве платков из кармановь. Я знаю, что можно дойдти до того, что усумнишься в предосудительности воровства, но я не из числа этих мудрецов, что смотрят на свет вверх ногами. Еслиб я допустил мою мать жить доходами от торговли этими лекарствами, тогда как я сам в состоянии прокормить ее честным трудом, я бы нисколько не усумнился назвать себя подлецом.

- Я бы желал узнать пообстоятельнее, почему вы отрицаете пользу этих локарств, сериозно заметил мистер Лайон.

Он так мало привык слышать начала высочайшей нравственности, высказываться простым языком, лишенным всякой сенаторской фразеологии, что при всей своей добросовестности и самобытности не встретил их с тем полным сочувствием, которое он не мог не питать к ним.

- Я знаю, что они пользовались доброй славой и знаю также, что многие мудрые люди употребляли лекарства, по воле Провидения открытые людьми простыми, неучеными, и находили облегчение своим страданиям. Я могу упомянуть знаменитого мистера Вееля, который, хотя я и не согласен с его арминианским ученьем и установлениями, все же был человек угодный Богу. Писания многих достойных христиан могут быть приведены в опору этого мнения. К тому же ваш отец, составлявший эти лекарства и завещавший их вашей матери, был, как слышно, человек ходивший в путях господних.

- Мой отец был неуч, резко ответил Феликс. - Он ничего не знал о человеческом организме и о действии на него лекарств. Невежество не так вредно, как шарлатанство, но когда оно берется лечить, оно может принести большой вред. Я смыслю немного в этом деле. Я пять лет пробыл в учении у какой-то невежественной скотины - сельского аптекаря - отец оставил на то средства и полагал, что ничего лучшого не мог для меня придумать. Ну, да не в том дело, я знаю, что эти пилюли очень энергическое средство, которое для большинства принимающих вреднее яда; элексир, безобразная смесь десятка самых противоположных средств, а лекарство от рака можно без вреда заменить грязной водой из канавы.

Мистер Лайон встал и прошелся по комнате. Его простодушие было не без значительной примеси сметливости и сектаторских предразсудков; он не сразу полагался на прямоту столь резко высказывающуюся. - Быть может, сатана только облекся в привлекательную форму? - Он торопливо спросил; А как давно вы это узнали, молодой человек?

- Ловко сказано, ответил Феликс. - Гораздо раньше, чем начал действовать на основании этого убеждения.

- Это обыкновенная участь наших убеждений. Но вы, я надеюсь, верите в возможность обращения к лучшей жизни.

- Разумеется, верю. Я обратился на путь истинный вследствие шести недельной распутной жизни.

- Я нисколько не легкомысленно отношусь к этому делу, возразил Феликс. - Еслиб я не увидел во время какая я был тогда свинья, я бы и до сих пор довольствовался помоями жизни и не взглянул бы ей прямо в лицо, как теперь. Как посмотрел я на себя, молодца с продранными пятками и двумя шилингами в кармане, на чердаке, в обществе пьяных ведьм - так и стало мне смешно, с чего это я взял, что моя жизнь должна протекать среди беззаботных радостей. Тогда я задумался: что ж иное могу я сделать из этой жизни? Положим мало путного. Для многих на этом свете незавидное житье. Но я решился употребить все силы, чтобы она была наименее скверна для меня. Пускай себе говорят, что я не переделаю весь свет, что всегда были и будут на свете лентяи и мошенники, и если я не буду лежать на боку, так другие будут. Пусть себе и лежат, но я то не намерен. Вот вам и исходная точка моего обращения, мистер Лайон, если ужь вам было угодно знать.

Мистер Лайон снова прошелся но комнате. - Слушали ли вы какого нибудь пастора в Гласго, молодой человек?

- Нет, я никогда не слушаю их больше одного раза, с меня и того довольно.

Добрый Руфус не мог не почувствовать некоторое неудовольствие на молодого человека за его недостаток уважения к проповедникам. Неизвестно, захотел ли бы он услышать в другой раз проповедника в Солодовенном Подворье? Но всякое чувство неудовольствия было сдержано пастором, ибо с душой в подобном положении, надо обходиться очень нежно.

- Теперь позвольте вас спросить, сказал он: - что вы намерены делать, мешая вашей матери приготовлять и продавать эти лекарства? Я не говорю ничего в пользу их после ваших объяснений. Боже избави, чтоб я стал вам мешать стремиться к тому, что честно и благородно. Но ваша мать в преклонных годах, она нуждается в различных удобствах в жизни; вы, вероятно, подумали как вознаградить ее за потерю. Я не хочу предположить, чтоб вы, столь совестливые в отношении чужих, не позаботились о своей матери. Конечно есть люди, принявшие на себя высокия обязанности, которые должны поневоле оставить свой дом на попечение Провидения и более смиренных братий; но в подобных случаях высокое призвание должно быть ясно, безспорно.

- Я буду содержать свою мать, так же хорошо, - нет, еще лучше, - чем она жила до сих пор. Она всегда отличалась умеренностью. Занимаясь чисткой и переделкой часов и обучением двух-трех ребят, которые ходят ко мне, я буду выработывать достаточно денег. Чтож касается до меня, то я могу жить на похлебке из отрубей. У меня желудок носорога.

- Но для такого образованного человека, как вы, который конечно имеет хороший почерк и умеет вести книги, не лучше ли было бы искать более выгодного места прикащика или помощника на конторе? Я бы мог поговорить с братом Мускатом об этом, он знает о всех открывающихся вакансиях. На конторе Пендреля есть много хороших мест, но я боюсь, что там не примут никого, кто не принадлежит к господствующий церкви. Прежде принимали всех, но в прошлом году отставили брата Водкина, хотя он был очень дельный и работящий человек. Но все же можно постараться найдти что нибудь. Во всех занятиях человека есть степени и классы и те, которые могут занимать высшую степень, не должны изменять произвольно, что определено свыше. Ваша бедная мать не совсем...

- Извините меня, мистер Лайон, я ужь об этом говорил досыта с моей матерью и могу избавить вас от излишних слов; знайте, что решимость моя в этом отношении давно уже созрела и я никогда ей не изменю. Я не возьму никакого места, которое бы обязывало меня уродовать горло высоким галстуком, носить штрипки и проводить день деньской между товарищами, которые спускают все свои деньги на запонки. Подобное занятие право ниже многих родов мастерства; оно кажется лучше только потому, что жалованье платят несоразмерно большое. Вот почему я и принялся за изучение часового мастерства. Мой отец был сначала простой ткач и лучше бы было для него, еслиб он и остался ткачом. Я возвратился домой, через Ланкашир и видел одного дядю, который до сих пор еще ткач. Я намерен оставаться в том классе, которому я принадлежу и который не гоняется за модами.

Мистер Лайон молчал впродолжении нескольких минут. Этот разговор для него был плаванием по неизвестному морю; он не был уверен ни в широте, ни в долготе. Еслиб хулитель гласговских проповедников стал бы защищать чин, то путь мистера Лайона был бы гораздо вернее.

- Ну, ну, сказал он наконец: - и святой Павел занимался деланием палаток, хотя он был научен всей премудрости раввинов.

- Святой Павел был умный человек, сказал Феликс: зачем мне стараться попасть с средний класс потому только, что я имею кой-какое образование? Большинство людей средняго класса такие же невежи, как рабочий народ, во всем, что не касается их собственной узкой деятельности. Вот таким-то образом рабочий класс постоянно обезсиливается, ухудшается; лучшия головы бросают своих товарищей ради роскошного дома с высоким крыльцом и бронзового колокольчика.

Мистер Лайон провел рукой по своему рту и подбородку потому, быть может, что он желал улыбнуться, а не хорошо было бы улыбнуться на то, что казалось далеко не благочестивою теорией. Напротив того забегать далеко за границы обычной тактики заключало в себе, быть может, опасную западню.

- Однако, сказал он серьозно: - подобное повышение дало возможность многим принести пользу делу свободы и общественного благосостояния. Перстень и одежда Иосифа не были предметом достойным честолюбия хорошого человека, но они были внешними знаками того уважения, которое он снискал своими вдохновенными знаниями и которое дало ему возможность сделаться спасителем своих братьев.

- Ох! ужь эти мне надушенные, разряженные простолюдины! Я не хочу быть одним из них. Пускай только человек стянет свою шею атласным галстухом и он тотчас почувствует новые нужды, новые побуждения. Превращение начнется с банта его галстуха и дойдет до изменения его вкусов и мнений; последнее изменение последует за первым, как ноги голодной собаки за её чутьем. Я не отличаюсь прикащичьим лоском. Я бы мог собрать мало-по-малу порядочную сумму денег из грошей бедных людей и купить себе новую одежду и роскошный обед; все это под предлогом, что я служу бедным людям. Нет, я скорее захотел бы быть жирным голубем соседа Палея, чем демагогом, который только и думает как бы погромче покричать и побольше поесть.

- Так вы принимаете живое участие в великих политических движениях нашего времени? сказал мистер Лайон, с неожиданным блеском в глазах.

- Еще бы; я презираю всякого человека, который не принимает в них участия и не старается возбудить это участие в других.

- Хорошо, мой юный друг, хорошо, сказал пастор нежным, дружеским тоном. - Его ум был невольно отвлечен от разсмотрения духовных сторон Феликса Гольта возможностью найдти в постороннем человеке сочувствие к своим собственным политическим мнениям. В те дни столько людей в борьбе за духовную и политическую свободу держались таких верований, которые, увы, были совершенно ложны и не могли привести к блаженству! - "Я держусь совершенно того же взгляда, не смотря на сопротивление, которое оказывают некоторые братья, уверяющие, что участие в общественных движениях только помеха моим занятиям, и церковная кафедра не есть место для проповедыванья людям об их обязанностях, как членов общества. Меня сильно укоряли за то, что я произнес в церкви имена Брума и Велингтона. От чего ж не говорить о Велингтоне, точно также как и о Рабшаке, или о Бруме точно также, как о Валааме? Разве Богу менее известны люди, живущие в наше время, чем те, которые жили во времена Езекия и Моисея? Разве десница Его укоротилась, или мир стал слишком обширен для Его промысла? Но они говорит, что не должно касаться политики и...

- Ну, отчасти они, может быть, и правы, сказал Феликс с своей обычной безцеремонностью.

- Как! вы принадлежите к тем людям, которые утверждают. что христианский проповедник не должен затрогивать с кафедры общественные вопросы? сказал мистер Лайон, вспыхнув: - я готов спорить об этом сколько угодно.

- Нет сэр, отвечал Феликс; я напротив говорю, учите правде сколько можете, но правде и только правде, откуда бы ее не брали. И то ужь довольно трудно усвоить себе правду без всяких прикрас, а еще труднее вбить ее в мозги грошовому лавочничьсму поколению, которое по большей части наполняет ваши часовни.

и мысли его, как бы рождались, облеченные в слово: - Я говорю не в свою пользу, ибо я не только не желаю, чтобы люди думали обо мне лучше, чем я им кажусь, но я сознаю столько в себе дурного, что терпеливо перенесу даже неуважение людей, основанное на первом поверхностном взгляде. Я говорю не для того, чтоб требовать уважения к своим летам и званию - не для того, чтоб укорять вас, но чтоб вас предостеречь. Очень хорошо, что вы говорите просто, откровенно и я не из тех, которые хотят заставить молодежь смиренно молчать до тех пор, как она, сделавшись старостью, получит право говорить вдоволь; ведь самый юный из друзей Иова упрекал его, а сколько мудрости было в этом упреке, а престарелый Илий был научен кем? - ребенком Самуилом. Говоря об этом, я должен себя очень строго сдерживать, ибо мысли в моей голове клокочут огнем, а слова так и рвутся с языка. Сознавая всю вредность этой страсти - говорить без умолку, я молю небо ниспослать мне способность слушать, которую я считаю величайшею благодатью. Несмотря на это, мой юный друг, и обязан, как уже сказал, предупредить вас. Соблазны, которые все чаще одолевают людей с большими способностями и умом - это гордость и презрение к тем слабым орудиям Промысла, которые избраны для поражения сильных и могучих. Презренно надутые ноздри и высоко поднятая голова не вдыхают в себя благоуханий, усеевающих путь правды. Ум всегда готовый презирать и осуждать...

В эту минуту дверь отворилась и мистер Лайон остановился, чтоб посмотреть, кто вошел, но у видав, что это была только Лиди с чайным прибором, продолжал:

- Такой ум, - по моему есть сжатый кулак, который может наносить удары, но не в состоянии ни взять, ни удержать ничего драгоценного, хотя бы это была небесная манна.

- Я вас понимаю сэр, сказал Феликс, добродушно протягивая руку старику, который, произнося последния слова с неожиданною торжественностью, подошел совсем близко к нему, - но я ни мало не желаю поднять кулака на вас.

- Ну, ну, сказал мистер Лайон, пожимая протянутую ему руку: - мы, я надеюсь, покороче познакомимся и извлечем обоюдную пользу из этого общения. Вы останетесь у нас и выпьете чашку чаю; мы пьем чай по середам позже обыкновенного, потому что моя дочь в этот день дает французский урок, но теперь она уже верно возвратилась и вскоре придет делать чай.

- Благодарствуйте, я останусь, сказал Феликс побуждаемый не любопытством увидеть дочь пастора, но удовольствием, которое доставляло ему общество самого пастора, потому что его странные манеры и прозрачность речей придавали какую то прелесть даже его слабости. Дочь его верно была какая нибудь жеманная мисс, опрятная, чувствительная, но все в мелочной женской рамке, что конечно также мало интересовало Феликса, как биографии набожных женщин и вышиванье, на сколько оне допускаются с серьезным характером Нонконформисток.

- Я, быть может, слишком резко люблю выражаться, продолжал Феликс: френолог в Гласго сказал, что у меня есть шишка уважения к людям, один же из присутствующих, знавший меня коротко, громко засмеялся и сказал, что я самый безпощадный обличитель на свете. Это потому, отвечал мой френолог, что шишка идеальности чрезвычайно развитая, мешает ему найдти что нибудь достаточно совершенное, достойное уважения. Я конечно опустил уши и замотал хвостом при этой ласке.

- Да, да, я также подвергал свою голову исследованиям и получил почти такие же результаты. Я боюсь, что это пустое тщеславное исполнение языческой доктрины "познай себя" слишком часто доводит до самоуверенности, которая будет существовать даже при отсутствии плодов, по которым только можно судить о достоинстве дерева. Однако... Эстер, моя милая, это мистер Гольт, знакомство с которым мне уже доставило много удовольствия. Он будет у нас пить чай.

Эстер слегка поклонилась и, пройдя через комнату, взяла свечку и поставила ее подле подноса. Феликс встал и также поклонился с видом равнодушия, которое, быть может, было преувеличено, благодаря тому, что он внутренно был очень удивлен. Дочь пастора была вовсе не тем созданием, каким он ее себе представлял. Она совершенно противоречила его понятию о пасторских дочерях вообще и хотя он ожидал встретить нечто очень непривлекательное, все же это противоречие факта с его идеей неприятно его поразило. Очень нежное благоухание, напоминавшее слегка сад полный цветов, распространялось ею по комнате. Он решался не замечать ее, но он как-то чувствовал легкие шаги маленьких ножек, длинную гордую шею и роскошные волосы, ниспадавшие блестящими прядями и вьющимися локонами. Все это указывало ему, что перед ним светская дама и он еще тверже решался обращать на нее как можно менее внимания. Светская дама казалась ему всегда непривлекательным существом, но светская дама, в виде дочери старого пуританина, была для него особенно неприятна.

- Однако, продолжал мистер Лайон, который никогда не оставлял свою речь не оконченной: - френология не противоречит безусловно религии, и без всякого сомнения мы имеем некоторые врожденные наклонности, которые и самая благодать не в состоянии уничтожить. Я сам с юности слишком склонен к сомнению, к исследованию всякой доктрины - я склонен скорее подвергать анализу лекарство души, чем просто с верой принимать ого.

- Если ваша доктрина - такое же лекарство как Гольтовы пилюли и элексир, то чем менее вы его принимаете, тем лучше, сказал Феликс; - но продавцы доктрины и продавцы лекарств всегда советуют как можно более принимать то, что они предписывают. Когда человек видит свое пропитание в пилюлях или в доктрине, то конечно ему приятнее заказы на его товар, чем любознательное исследование.

Эти слова могли быть очень грубы, еслиб оне не были произнесены с резкой откровенностью, которая ясно указывала на отсутствие всякого намерения оскорбить старого пастора. При этом впервые дочь мистера Лайона взглянула на Феликса; она очень живо окинула взглядом необыкновенного посетителя и избавила отца от необходимости отвечать, сказав: - Чай готов, батюшка.

Это был сигнал для мистера Лайона и он, подойдя к столу, поднял правую руку и произнес молитву, достаточно длинную, чтоб дать возможность Эстер снова бросить взгляд на нового знакомого. Нечего было опасаться, чтоб их взоры встретились, ибо он пристально смотрел на её отца. Она теперь имела время заметить, что его наружность была странная, но не тривиальная - последнее качество в глазах женщин всегда губит человека. Он был рослый, массивный человек. Особенно выдающияся черты в его лице были светлые серые глаза и пухлые губы.

- Не угодно ли вам пододвинуться к столу, мистер Гольт? сказал пастор.

Вставая с места, Феликс слишком сильно оттолкнул стул и тот ударился о маленький рабочий столик, находившийся позади. С шумом полетела на пол рабочая корзинка с голубыми лентами и из нея посыпались катушки ниток, иголка, кисея, маленький флакончик с розовой водой и что-то еще тяжелое - небольшая книга.

- О небо! воскликнул Феликс: простите меня! - Эстор однако уже успела вскочить и подобрать с необыкновенной быстротой половину вещей, пока Феликс подымал корзинку и книгу. Эта последняя была открыта и страницы её немного измялись при падении; потому с усердием библиомана он тотчас принялся сглаживать уголки.

- Поэмы Байрона! произнес он тоном презрения, пока Эстер продолжала подбирать остальные вещи: "Сон"... лучше бы он спал себе спокойно и храпел бы во все горло. Как! Вы забиваете себе голову Байроном, мисс Лайон?

Теперь Феликс с своей стороны пришел наконец к тому, что взглянул прямо в глаза Эстер, но это было сделано с обличительной педагогической целью. Конечно он увидел еще яснее, что она была светская красавица.

Она покраснела, гордо вытянула свою прелестную длинную шейку и сказала, садясь на свое прежнее место.

- Я очень люблю Байрона.

Мистер Лайон между тем остановился и смотрел на эту сцену с недоумевающей улыбкой. Эстер не желала бы, чтоб он узнал о существовании в её руках сочинений Байрона, но она была слишком горда, чтоб выразить какое нибудь безпокойство или смущение.

- Это развратный мизантроп, сказал Феликс, подымая одной рукой стул, а в другой держа открытую книгу, - который предполагал, что всякий герой должен непременно разстроить себе желудок и ненавидеть человечество. Его Корсары, Ренегаты, Манфреды более ничего, как глупые марионетки, которых приводят в движение тщеславие и сладострастие автора.

- Дайте мне книжку, сказал мистер Лайон.

- Позвольте мне вас попросить, батюшка, чтоб вы отложили ее в сторону до окончания чая, сказала Эстер; как бы дурна не была она, по мнению мистера Гольта, конечно она не сделается лучше, если вы ее запачкаете маслом.

- Это правда, моя милая, сказал мистер Лайон, кладя книгу на маленький столик, стоявший за ним. Он видел ясно, что дочь его разсердилась.

- Эге! подумал Феликс: старик-то боится ее. Каким это образом уродилась у него такая гордая, длинношейная пава! Но я ей докажу, что я ее не боюсь. И он сказал вслух: - я бы желал знать, как вы, мисс Лайон, оправдаете свое пристрастие к такому писателю?

- Я и не стану трудиться оправдывать себя перед вами, мистер Гольт, сказала Эстер, вы выражаетесь так резко, что невольно самый слабый ваш аргумент покажется неопровержимым. Если б я когда нибудь встретила чудовище Корморана, то я бы заранее согласилась со всеми его литературными мнениями.

отталкивающей торжественности и выражала свое неудовольствие только грациозным мотанием головы.

Феликс при её словах разсмеялся с юношеским чистосердечием.

- Дочь моя - тонкий критик слов, сказал пастор, добродушно улыбаясь: - она часто поправляет меня касательно этих тонкостей, которые, признаюсь, для меня также темны, как еслибы оне относились к шестому чувству, которого я не имею. Я пламенно стремлюсь к определительности в выражениях и никогда не могу найдти слов довольно гибких, чтоб выследить все изгибы человеческого сердца, по я право не знаю зачем преследовать, как преступника, круглое, красивое словцо, означающее какой нибудь предмет, созданный и благословленный Создателем.

- Ох! ужь эти мне тонкости! оне мне коротко известны, сказал Феликс своим обычным fortissimo: все оне основаны на системе надувательства. "Мерзость" должна означать что-нибудь неприятное, но неужели вы лучше скажете "сахарный пряник," или что нибудь в этом роде, как можно далее отстоящее от самого факта, если самый факт остается в сущности мерзким. Наши круглые, красивые слова делают только то, что подлость кажется честностью и вместо того, чтоб стрелять ядрами, оне стреляют вареным горохом. Я ненавижу прилизанных приличных джентельменов-ораторов.

- Так верно вам не понравился бы мистер Джермин, сказала Эстер: ах! да, батюшка, кстати, когда я сегодня давала урок мисс Луизе Джермин, то её отец вошел в комнату и очень любезно стал со мной разговаривать, спрашивая, в какое время он может вас застать дома, так как он, очень желал поближе с вами познакомиться и посоветываться о некоторых важных делах. Прежде он никогда не обращал на меня внимания и потому мне бы хотелось знать причину этой неожиданной перемены. Не можете ли вы отгадать?

- Конечно политика, заметил Феликс: он состоит в каком нибудь комитете; приближаются выборы, объявлен всеобщий мир и лисицы имеют прямой интерес продлить жизнь бедных кур, их бедных жертв. А, мистер Лайон, не так ли?

- Нет, не так. Он сторонник семейства Трансомов, которые все слепые наследственные тори, как Дебари, и непременно погонят своих фермеров на выборы словно баранов. Даже говорили, что наследник этого семейства, который должен наднях приехать с востока, будет другим торийским кандидатом и вступит в союз с молодым Дебари. Разсказывают, что он имеет огромное состояние и может купить все продажные голоса в графстве.

- Он приехал, сказала Эстер: я слышала, как мисс Джермин говорила своей сестре, что она его видела, когда, он выходил из кабинета мистера Джермина.

- Это странно, сказал мистер Лайон.

я сделалась такой приличной и образованной. Она всегда полагала, что диссентеры, - народ грубый и невежественный. Я отвечала, что они действительно по большей части были таковы, но что и церковные прихожане в маленьких городках не лучше их. Она считает себя судьей во всем, что касается приличий, а в сущности она олицетворенная вульгарность, с огромными ногами, отвратительно надушенным платком и такой шляпкой, что на ней кажется написано большими золотыми буквами: "последния моды."

- Все сорты светских дам одинаковы, сказал Феликс.

- Нет, извините, отвечала Эстер: истинно порядочная, светская женщина не носит платьев, бросающихся в глаза, не употребляет духов без меры и не шумит накрахмаленными юбками; она напротив нечто грациозное, очаровательное, изящное.

- Светская дама - это легкомысленное создание, подобно белке, у ней и ум мелкий, и понятия мелкия столь же применимые к делу жизни, как ножницы применимы к очистке леса. Спросите вашего отца, что бы сделали старинные всеми преследуемые эмигранты Пуритане, еслиб у них жены и дочери были светския дамы?

- О! нечего бояться таких mésalliances, сказала Эстер: люди, общество которых неприятно и которые делают из себя чудовищ, найдут конечно себе жен к ним подходящих.

- Милая Эстер, сказал мистер Лайон, не позволяй своему веселому легкомыслию увлекать тебя слишком далеко, не позволяй себе неуважительно отзываться о тех почтенных пилигримах. Они боролись и страдали ради того, чтоб сохранить и вновь насадить семена истины и чистой нравственности.

- Да, я знаю, сказала насмешливо Эстер, боясь, что отец её пустится в длинные разсуждения о пилигримах.

уши. Она бы только подумала: правда их уши ужасно торчали. А ужь это бюст не одного ли из них? прибавил Феликс, кивая головой на черный бюст, покрытый газом.

- Нет, сказал мистер Лайон: - это бюст великого Георга Витфильда, который, как вы сами знаете, был одарен таким красноречием, что, казалось, на него снизошел огненный язык, упоминаемый в священном писании. Но природа (вероятно с какой нибудь мудрой целью, по отношению к внутреннему человеку, ибо я не хочу входить в слишком близкия исследования подробностей, которые объясняются столькими различными образами, что не один из них нельзя назвать безспорным) природа, говорю я, устроила так, что этот добрый человек косил глазами; моя же дочь еще не научилась мириться с этим недостатком.

- Так она прикрыла бюст. А еслиб вы сами косили, тогда что? сказал Феликс, взглянув на Эстер.

- Тогда, вероятно, вы обходились бы со мной учтивее, мистер Гольт, отвечала Эстер вставая и усаживаясь за свой рабочий столик: - вы, кажется, предпочитаете все необыкновенное и уродливое.

- Я не буду более злоупотреблять драгоценным для вас временем, мистер Лайон сказал он вслух, приготовляясь уйдти: - я знаю, что у нас немного свободных вечеров.

- Это правда, юный друг мой; и теперь езжу каждую неделю на один вечер в Спрокстон. Я не отчаиваюсь устроить там когда нибудь часовню, хотя до сих пор число слушателей не увеличивается, исключая женщин, да к тому же я еще не начал проповеди между самими рудокопами. Я был бы очень рад пойдти туда завтра с вами в пять часов, то есть если вас интересует посмотреть, как быстро возрасло народонаселение в последние года.

- О! я уже был несколько раз в Спрокстоне, а в прошлое воскресенье вечером у меня там даже была маленькая конгрегация.

- Как! вы проповедуете? сказал мистер Лайон, неожиданно просияв.

Мистер Лайон вздрогнул: - я надеюсь, молодой человек, что вы предлагаете мне загадку, как Самсон своим товарищам. Из того, что вы только-что говорили нельзя предположить, чтоб вы были преданы пьянству.

- О! я не много пью. Я спрашиваю кружку пива и вступаю в разговор с соседями. Должен же кто-нибудь научить их-уму разуму, хоть этим путем, иначе откуда им взять его? Я стремлюсь к образованию неизбирателей и потому предлагаю свои услуги будущим ученикам там, где могу их встретить; таким образом кабак - моя академия. Я с большим удовольствием пойду завтра туда с вами.

- Сделайте одолжение, сделайте одолжение, сказал мистер Лайон, пожимая руку своему новому знакомому: - я не сомневаюсь, что мы современем близко с вами сойдемся.

- Желаю вам доброго вечера, мистер Лайон.

- Это удивительный молодой человек, Эстер, сказал пастор, когда Феликс ушел: - Я замечаю в нем пламенную любовь ко всему, что честно и благородно, а это я полагаю есть задаток для дальнейшого осенений его благодатной мудростью. Правда, что, подобно тому, как странника в пустыне сбивают с настоящого пути обманчивые призраки воды и оазисов, так и злой дух пользуется естественным стремлением к добру, чтоб смутить душу тщеславной верой в призрачную добродетель. Но я надеюсь, что этого не будет с Гольтом. Я чувствую, что его общество возвышает мой ум, не смотря на некоторую резкость в его выражениях, которую я постараюсь уничтожить.

- Он, кажется, ужасно грубый человек, сказала Эстер с неудовольствием: - но он говорит по английски лучше, чем все, кто к нам приходит. Чем он занимается?

- Починкой часов вместе с уроками; он надеется, если я не ошибаюсь, поддерживать свою мать, ибо он находит, что нехорошо ей жить от продажи лекарств, в пользе которых он сомневается. Это редкая совестливость.

- Неужели, а я

Феликс с своей стороны возвращаясь домой думал: какой непонятной цепью случайностей этот странный старик, какой тонкой игрой плоти и духа этот человек родил дочь, так мало на него похожую? Верно он глупо женился. Я никогда не женюсь, хотя бы пришлось жить на сырой реке, чтоб сдержать свою плоть. "Я имел великую цель, хотел сохранить свои руки чистыми и душу незапятнанною, хотел всегда смотреть правде в глаза, но извините - у меня жена и дети, я должен лгать и подличать, иначе они умрут с голоду," или "жена моя деликатная дама, ей необходим хлеб с маслом и её сердце содрогнется, если у нея не будет приличного платья." Вот какую судьбу готовит кому нибудь мисс Эстер. Я не могу видеть, не скрежеща зубами, таких себялюбивых кукол, которые думают, что оне могут учить всех, а сами как не натуживаются, не могут сравниться умом даже с любой блохой. Я бы желал посмотреть, можно ли ее заставить устыдиться себя и покраснеть.