Феликс Гольт.
Глава X.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Феликс Гольт. Глава X. (старая орфография)

X.

Однажды в воскресенье Феликс Гольт постучался в двери м-ра Лайона, хотя он мог явственно разслышать голос пастора, проповедывавшого в часовне. Феликс стоял у дверей с книжкой под мышкой, с очевидной уверенностию, что в доме есть кто нибудь и ему отворят. Действительно Эстер никогда не ходила к вечерней службе, отговариваясь головной болью, будто бы случающейся всегда в это время.

В течении нескольких последних недель Феликс довольно близко познакомился с мистером Лайоном. Они были одинаковых политических убеждений, и хотя вся роль либералов, невнесенных в ценз, ограничивалась одним "глазением", однако и они могли по поводу выборов наговориться вдоволь, если нельзя было ничего делать. Быть может, самые лучшие приятели те, которые во многом соглашаются, обо многом спорят, но питают чисто личное влечение друг к другу, и потому появление в Треби энергического, вечно противоречащого, но доброго и любящого Феликса было настоящей находкой для пастора. Разговаривать с молодым человеком, отличавшимся особенным складом ума, который многие не обинуясь называли "ересью", но который м-р Лайон упорно называл истинным религиозным чувством, - разговаривать с таким человеком было также приятно, как здоровыми зубами, отвыкшими от твердой пищи, пожевать что нибудь оказывающее сопротивление. Искать общества Феликса с целию обратить его на истинный путь было очень похвально, но м-р Лайон сам, без сомнения, нашел бы его менее занимательным, если-б цель была скоро достигнута.

Эстер знала их нового знакомца гораздо менее, чем её отец. Но она находила его занимательным, а женская страсть к победам несколько раздражалась его независимым отношением к ней. Он всегда противоречил ей и осуждал ее, смотрел на нее, как на беззубую старуху в чепце. Она была убеждена, что он ни разу не обратил внимания на её прелестные ручки, на её лебяжью шейку, на её грациозные движения, заслужившия ей от её школьных подруг прозвище Калипсо (вероятно вследствие их близкого знакомства с "Телемаком"). Феликсу следовало бы быть немножко влюбленным в нее, чтобы щекотать её самолюбие и хоть показывать вид, что он способен поддаваться какому нибудь влиянию. Но было ясно, что он не только не сознавал себя слабым; напротив, он не сомневался в своем превосходстве над нею, и что всего хуже, Эстер сама имела смутное сознание, что он был прав. Еще более бесило ее подозрение, что он был очень не высокого о ней мнения; ей хотелось отыскать и в нем поболее слабых сторон, найдти средство не восхищаться умной, оживленной игрой его физиономии, его чистосердечным смехом, всегда более громким, если предметом насмешки был он сам. Сверх того её любопытство было возбуждено странной несообразностью его умственного развития и положения в обществе, и потому, однажды, к крайнему удивлению отца и к своему собственному, она вызвалась сопровождать отца в одном из ею вечерних посещений м-с Гольт, предпринимаемых с целью успокоить ее на счет сына.

- Что за женщина его мать! разсуждала она сама с собою на возвратном пути. - Но как он не груб и не странен, в нем нет ничего неприличного. И однако, - я не знаю, - так ли бы он мне нравился, еслиб я увидала его рядом с настоящим джентельменом. Эстер невольно пожелала иметь такого джентельмена в числе своих знакомых; он конечно восхищался бы ею и показал бы ей недостатки Феликса.

В то воскресенье утром, о котором теперь идет речь, она сидела в кухне, в углу, между камином и окном, и читала "Réné". В своем отлично-сшитом голубом платье, - она всегда оказывала предпочтение голубому или синему цвету, - в изящных башмачках на протянутых к огню хорошеньких ножках, с маленькими золотыми часами, стоившими ей четверть её годового жалованья, играя своими чудными каштановыми волосами, заплетенными вокруг головы в виде венца, она напоминала собою Сандрильону. Услышав стук в дверь, она, в первую минуту, хотела закрыть книгу и положить ее за собою на подоконник, но потом оставила книгу на столе раскрытой, и пошла к наружной двери. На её лице сияла лукавая улыбка, удар был сильный, он должен был происходить от мужского кулака.

- Здравствуйте, мисс Лайон, заговорил Феликс, снимая фуражку. К ужасу своей матери он решительно отказывался расходоваться на безобразную черную шляпу.

- Ах это вы, м-р Гольт! Я боюсь, не пришлось бы вам долго дожидаться прихода отца. Еще и проповедь не окончилась, а после нея будет гимн и молитва, а, может быть, еще что нибудь.

- Ну, так позвольте мне обождать его в кухне. Я не намерен вам мешать.

- О, я в этом уверена, смеясь ответила Эстер. Я уже давно заметила за вами это похвальное свойство. Пожалуйста посидите, если вы можете ждать. Я сидела в кухне, котелок там так славно поет. По мне там гораздо лучше, чем в гостиной, - по крайней мере не так безобразно.

- Вот в этом я вполне с вами согласен.

- Удивляюсь! Впрочем, если вы предпочитаете кухню, но не желаете моего общества, я могу уйдти в гостиную.

- Я нарочно пришел, чтобы посидеть с вами, резко ответил Феликс, - но я думал, что вам неприятно будет меня видеть. Я желал бы с вами поговорить, но я не имею ничего приятного вам сказать. Я не привык, как сказал бы ваш батюшка, проповедовать самоуслаждение, то есть ложь.

- Я понимаю, сказала Эстер, садясь на свое место. - Садитесь пожалуйста. Вы думали, что я осталась сегодня без проповеди, и пришли вознаградить меня за эту потерю.

- Да, сказал Феликс, садясь на стул боком и облокотившись на спинку. - И предметом своей проповеди я выбрал ваши же слова, продолжал он, вперяя в нее свои большие, светлые серые глаза. - Вы сказали, что вам дела нет до убеждений людей, лишь бы у них был развит изящный вкус. Я хотел бы вам показать, какая это чепуха.

- А я в этом не могу сомневаться, если это ваше убеждение. Вы всегда правы в своих суждениях.

- Но ведь под убеждениями вы разумеете мнения людей о важных предметах, под вкусами - их мнения о предметах мелочных - об одежде, обращении, удовольствиях.

- Да, именно, - или скорее их представления об этих предметах.

- Это все равно; понятия, мнения, убеждения - ничто иное, как представления, возбуждаемые в нас предметами или идеями. Если я понимаю геометрическую задачу, то потому только, что в моей голове сложилось ясное представление о соотношении линий и фигур, и я только хочу доказать вам, что существо, которое имеет ясные представления о том, что вы называете изящным вкусом, а не о том, что вы называете убеждениями, есть существо низшого разряда, - пустое, мелкое существо, - букашка, которая замечает, когда трясется стол, но не замечает грома.

- Положим, я эта самая букашка, - однако слышу, как вы гремите против меня.

- Нет, вы не букашка. И вот почему меня бесит, когда вы хвастаетесь своею мелочностью. Вы слишком умны, чтобы не понимать этого, и потому грех вам примыкать к толпе тех пустых женщин, которые заставляют мужчин забывать о более высоких задачах жизни.

Эстер покраснела, она оскорбилась его словами, однако же они ей нравились более, чем многое, что она слышала от Феликса.

- В чем же заключается мое преступление? - спросила она поднимаясь с места и становясь перед камином одной ногой на решетке и не спуская глаз с огня. Еслиб это был кто другой, а не Феликс, ей, может быть, пришло бы на ум, что эта поза особенно грациозна, но она сознавала, что Феликс совершенно равнодушен к тому, чем она восхищала других.

"Рене" и пробегая глазами открытые страницы.

- А зачем вы, м-р Гольт, не читаете "Храм душевный" Гоу, не обратитесь в лоно высокой церкви?

- В том и разница между нами; - я знаю, почему я этого не делаю. У меня свои принципы и я только уронил бы себя, делая не то, что я считаю для себя нужным.

- Я понимаю, возразила Эстер, стараясь быть равнодушной, но смотря на горечь, которую она чувствовала. - Я и без того существо падшее и мне трудно еще уронить себя.

- Но вы не унизились бы, если-б разделяли образ мыслей вашего отца. Если женщина чувствует себя существом низшим, она должна подчиниться, она должна следовать образу мыслей отца или мужа. Если же она этого не хочет, пусть покажет, способна ли она на что нибудь лучшее. Вы должны знать, что принципы вашего отца выше, достойнее тех правил, которыми вы руководствуетесь в жизни. У вас нет других побуждений отказываться от его учения, кроме эгоизма и наклонности к досужему фантазированию - таким образом вы тратите свою жизнь на мелочи.

- Все это очень любезно с вашей стороны, но мне не помнится, чтобы я когда нибудь сообщала вам о побуждениях, которыми я руководствуюсь в жизни.

- Ну, скажите на милость - какие разумные побуждения может иметь человек, чтобы терять время на эту чепуху. Безнравственное сумасбродство, подкрашенное да подмазанное, с прибавкой сомнительного ученья, - как в трактирах кладут в блюдо заячью лапку, чтобы убедить, что это не кошачье мясо. Ну, взгляните-ка сюда! Est-ce ma faute, si je trouve partout les bornes, si ce qui est fini, n'а pour moi aucune valeur? Да, сударь, виноваты вы, а не кто другой, потому что вы осел. Болван, который не умеет сделать сложения всегда любит бесконечность. А знаете ли сударь, что такое ромбоид? Нет, я презираю все, что имеет границы. Cependant j'aime la monotonie des sentiments de la vie et si j'avais encore la folie de croire au bonheur....

- М-р Гольт, сделайте одолжение - перестаньте читать с таким отвратительным выговором, просто дрожь берет. Эстер, изнемогавшая под его ударами, обрадовалась возможности сделать диверсию.

- Вот, вот, так и знал, воскликнул Феликс, бросая книгу на стол и вскакивая, чтобы пройдтись по комнате. - Вы только и счастливы, когда можете привязаться к каким нибудь пустякам, чтобы свернуть разговор и отделаться от опасного довода.

- Я полагаю, я довольно наслушалась болтовни.

- Нет, еще мало, мисс Лайон. Вы еще не все выслушали, что я хотел вам сказать. Я хочу, чтоб вы изменились. Конечно, я дикарь, что говорю вам это. Я бы должен сказать - вы совершенство; другой бы на моем месте наверное сказал это; но я говорю: я хочу, чтоб вы изменились.

- А чем могу я вам угодить? Прикажете мне примкнуть к господствующей церкви?

благословением или проклятием для многих. Вам это никогда и в голову не приходило. Вы живете себе как птичка, распуская блестящия перышки и поклевывая на право и на лево, что вам понравится. Вы недовольны светом, потому что вам не удается иметь изящные безделушки, которыми вы дорожите, а не потому, что в нем миллионы людей задавлены и опозорены нищетой, неправдой и невежеством.

Эстер чувствовала, что у нея на сердце накипала какая-то смесь негодования на эту непрошенную смелость Феликса, оскорбленной гордости и горького сознания, что он прав. Он был неприлично, непростительно груб, но она чувствовала, что не могла ему это заметить, не уронив себя, не доказав тем молочности. Сверх того, сквозь её оскорбленные чувства, сквозь сознание своего унижения, в ней пробивалось еще смутное сознание, что в этом негодовании Феликса было что-то более лестное для нея, чем все, что она до сих пор от него слышала? Она на столько обладала собою, что могла проговорить своим обычным серебристым голосом:

- Пожалуйста продолжайте, м-р Гольт. Излейте весь поток этих жгучих истин. Я думаю - очень тяжело носить их при себе.

- Да, тяжело, начал Феликс, помолчав с минуту и останавливаясь не вдалеке от нея. - Я видеть не могу, что вы идете по стопам тех глупых женщин, которые портят жизнь мужчинам. Мужчины не могут не любить их и делаются рабами мелочных прихотей этих пустых созданий. И так-то жизнь расходуется на пустяки, - всякий высокий порыв подавляется, - мозг и силы тратятся на предметы также мало имеющие общого с честной, мужественной деятельностью, как сладкие пирожки и конфокты. Вот что делают из-за женщин - жизнь губится, чтобы удовлетворить их мелочности. Вот почему я не намерен любить, если это от меня зависит, а если и полюблю, то совладаю с собой и никогда не женюсь.

Сумятица чувств, возбужденная в уме Эстер, - унижение, негодование, сознание страшной власти, которою обладал над нею Феликс, когда его гневная речь пронизывала все её существо, - начали брать верх над её самообладанием. Она чувствовала, что губы её дрожали, но она всего более боялась выдать себя, обнаружить свое волнение, и эта гордость помогла ей сделать отчаянное усилие над собою. Она ущипнула себя за руку, чтобы превозмочь волнение и сказала презрительным голосом.

- Ага, вот вы и обиделись. Я вам теперь противен. Я так и знал. Женщины не любят мужчин, которые говорят им правду.

- Я думаю, - вы уже слишком хвастаете своей правдивостью, м-р Гольт, не выдержала наконец Эстер. - Эта добродетель очень легка, когда она обрушивается на других, а не на самого себя. Говорить правду иногда значит - другими словами - позволять себе непростительные вольности.

- Да, вы также назвали бы непростительною вольностию, еслиб я не дал вам упасть в яму, удержав за юбку.

- Знаете что, вы бы основали секту. Ваше призвание быть проповедником. А то жаль тратить столько красноречия на одного человека.

ему, что ей хотелось. Её гнев делался от этого поспешного ухода еще раздражительнее, тем более что последнее слово было за ним и какое обидное слово. Но защелка поднялась и дверь притворилась за ним. Она убежала на верх в свою спальню и залилась слезами. Бедная девушка! Какая странная смесь побуждений боролась в её сердце. Она хотела, чтоб Феликс уважал ее, но она не хотела преклониться пред его обличениями. Она возмущалась против власти, которую он хотел взять над нею и однакоже чувствовала свое подчинение. Он дурно воспитан, он груб, он позволил себе непростительные вольности, но в его гневных речах звучала похвала ей; он думал, что стоит труда заняться с нею; она не то, что другия пустые женщины, на которых он не обращал внимания. Он был крайне дерзок, говоря, что не намерен любить, не намерен жениться, - какое ей до этого дело, и неужели он думает, что какая нибудь женщина пойдет за него после подобных выходок. Ужь не воображает ли он, что она смотрит на него, как на человека, который мог бы любить ее?.. Но, может быть, он ее любит и вот почему он желал бы, чтобы она изменялась. С этой точки зрения его вольности сердили ее менее, хотя она была уверена, что нисколько не любит его и никогда не может любить человека с такими замашками педагога, ужь не говоря ничего о его странностях. Но он хочет, чтобы она изменилась. В первый раз в жизни потрясено было её самодовольство. Она теперь знала, что есть человек, который находит ее пустой, односторонней, эгоистичной. Каждое слово Феликса врезалось в её памяти. Она чувствовала, что теперь вечно будет осуждать свое поведение, что те маленькия прихоти, которые она так ценила, не будут ей даваться без внутренней борьбы. Желание отца, чтобы она обратилась на путь истинный, никогда не трогало ее; она видела, что он не переставал ее любить, что он не делал ей выговоров, а только скорбел о том, что она мало религиозна. Но ни это последнее обстоятельство, ни нравственные поучения доброго старика отца, которого образ мыслей и понятия казались ей чем-то сухим и черствым, никогда не задевали её самоуважения и самодовольства. Но теперь она была потрясена, даже отец представился ей в ином свете. Действительно ли его жизнь была гораздо достойнее её жизни? Она видела, что Феликс был прав, сомневаясь в её способности отозваться на всякия честные, благородные чувства.

Она услышала шаги отца. Она осушила свои слезы, постаралась оправиться и поспешила к нему на встречу.

- Хотите чаю, папа; какой у вас горячий лоб, прибавила она, поцеловав его лоб и потом приложив к нему свою холодную руку.

М-р Лайон удивился; он не привык видеть столько нежности в своей дочери. Она напомнила ему её мать.