Феликс Гольт.
Глава XII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Феликс Гольт. Глава XII. (старая орфография)

XII.

Воскресный вечер, обещавший сделаться столь памятным для спрокстонских рудокопов, разыгрался целой драмой и в жилище тех людей, которые столь неприятно поражали нравственное чувство м-ра Джонсона, - в семействе Дебари. В Большом Треби произошли обстоятельства, причинившия такое сильное волнение в замке, что оно распространилось от столовой до конюшень; но в целом доме никто не испытал столь сильного волнения и таких резких перемен в настроении духа, как м-р Скэльс. В 6 часов по полудни фигура главного дворецкого сияла торжеством от радости, что ему удалось сыграть славную шутку с своим соперником, Христианом. Но уже часа два спустя, он имел вид испуганный, печальный и даже кроткий: он был готов к унизительному признанию; щеки м-ра Скэльса приняли почти багровый оттенок; волосы сделались совсем лежачими по недостатку должного внимания к ним со стороны пальцев своего обладателя, а прекрасные клубки бакенбард, слишком твердые для такой уступки, представляли собою однакож только лишь грустное воспоминание о прошлом блеске красоты своей. Такое печальное настроение м-ра Скэльса произошло по следующему поводу.

В воскресенье утром, после богослужения, м-р Филипп Дебари отправил прочих членов своею семейства в карете домой, а сам остался в ректорском доме, чтобы позавтракать с своим дядей Аугустом, с которым к тому же хотел посоветоваться относительно некоторых писем, - важного содержания. После завтрака он спрятал эти письма обратно в свой бумажник, но забыл его опустить в карман и уехав, м-р Филипп оставил на письменном столе дяди пачку разных бумаг и банковых билетов. По возвращении домой, он вспомнил о своем недосмотре и сейчас же отправил Христиана с запиской, в которой просил дядю запечатать бумажник и прислать его с тем же посланным. Поручение это, данное между тремя и четырьмя часами, было очень неприятно для этого последняго. Дело в том что м-р Христиан, всегда отличавшийся уменьем прилаживаться к обстоятельствам, - уменьем, которое дает возможность человеку благополучно выходить из затруднений в самых запутанных случаях, - не был однакожь свободен от телесных недугов, составляющих, как известно, обстоятельство такого рода, к которому до сих пор еще не открыто способа применяться так, чтобы можно было при нем оставаться совершенно спокойным или сваливать его на чужия плечи. Христиан делал все, что мог: в припадках нервных болей он принимал опиум, а в отношении возможных в будущем случайностей, утешал себя тою мыслью, что при чрезмерном усилении боли, ей можно будет положить конец значительным увеличением приема лскарства. Он не был ни Катоном, ни Гамлетом, и хотя когда-то в пансионе учил их монологи, но, вероятно, и без заучивания принимал бы опиум еще в большом количестве. После самой болезни, ему больше всего не нравилось, чтобы кто-нибудь знал о ней: плохое здоровье уменьшало значение человека, как торговой ценности, к тому же Христиан не любил быть предметом сострадания, какое он, случалось, и сам оказывал любому бедняку, обезображенному или совсем сломленному болезнью.

Так и в это воскресенье, в полдень, он принял маленькую дозу опиума и еще не совсем оправился к тому времени, когда нужно было идти к ректору. Возвращаясь назад с драгоценной ношей, - бережно спрятанной в задний карман сюртука, Христиан почувствовал, что болезненное состояние его усиливается, и хватил второй прием опиума. Сознавая вполне, что по наружности он смотрит несколько жалким, и желая избегнуть встречи с слугами, которые по воскресеньям часто гуляли в парке, - Христиан счел за лучшее подойдти к дому не по большой дороге, а решился сделать обход, незаметно войти в дом, передать посылку м-ру Дебари и за тем запереться у себя, пока не пройдет полчаса времени. Но достигнув по пути скамейки под несколькими фиговыми деревьями, он почувствовал себя так дурно, что уступил искушению прилечь на нее, надеясь отдохнуть немного. Карманные часы его показывали пять; до сих пор поручение исполнено было скоро, а притом же сам м-р Дебари не требовал особенной быстроты. Но менее, чем чрез десять минут Христиан погрузился в глубокий сон. Но некоторым особым условиям его организма, действие опиума было сильнее, чем бывает обыкновенно.

особой более отдаленную тропинку. Случилось, что именно эта пара, из всех прочих, попала на спящого Христиана; при виде его, м-р Скэльс в первую минуту ощутил сильное удовольствие, потому что подобная встреча доставляла ему случай показать свою изобретательность. Вообще, если возможно было сыграть с кем-нибудь штуку, - если удавалось выставить того или другого из окружавших его в глупом виде, то это в нижних кругах обитателей замка Треби считалось верхом остроумия и постоянно заменяло собою театральные представления: а если для какого-нибудь фарса требовалась еще более или менее замысловатая костюмировка, то насмешка считалась еще более колкою, и тем больший возбуждала смех. И вот, этот обидчик, этот невыносимо-гордый и надменный Христиан попадается в таком положении, которое можно назвать сравнительно беззащитным; голова его опустилась на плечо, задний конец сюртука с какой-то тяжестью вывешивается из под угла скамейки. Этот-то конец сюртука и вдохновил изобретательность м-ра Скэльса. Он приложил палец к губам в предостережение м-с Черри, и, прошептав ей: "тише, будьте спокойны, - мне пришла на ум отличная штука," вынул из кармана ножик, прокрался за спину спящого Христиана и быстро отрезал висячую полу его сюртука. Скэльс ничего не знал о поручении, данном Христиану, и, заметив, что в кармане было нечто, подумал, что это, вероятно, большая сигарочница. Тем лучше - ему медлить было некогда. Он бросил отрезанную фалду как можно дальше, заметив притом, что она упала между теми вязами, под которыми они гуляли. Потом, сделав знак м-с Черри следовать за собой, он поспешил с нею в более открытую часть парка, не решаясь разразиться смехом, пока это было не вполне безопасно, в случае пробуждения спящого. А затем перспектива возвращения к дом грациозного, изящного Христиана, который всегда насмехался над самим Скэдьсом, - возвращении с одной только фалдой у сюртука, была для дворецкого источником такого наслаждения, что прекрасная Черри стала даже ревновать его к этой шутке; однакож она соглашалась, что это в самом деле забавно, по временам хихикала и обещала хранить все дело в секрете. М-р Скэльс объяснил ей, что Христиан постарается пробраться домой незамеченным, но что этому должно помешать, и просил ее представить себе, как его фигура будет передергиваться, при вопросах встречных о том, что случилось. "Эй! Христиан, где же задняя часть вашего сюртука" подобные слова обратятся в Большом Треби в пословицу, так как там вообще хорошо запоминаются шутки, даже не особенно острые; и петушиный гребешок м-ра Христиана будет срезан так славно, что пройдет много времени пока он снова выростет. Скэльс шел, смеясь, а между тем самому ему суждено было, представить собою прекрасный пример жестокой насмешки, какие иногда судьба разыгрывает над людьми.

понял, что последствия будут в высшей степени дурные. Как ни объясняй причину этого происшествия, но м-р Филипп Дебарри неизбежно будет смотреть на своего, до сих пор безупречного, фактотума с новой, неблагоприятной точки зрения, и хотя м-р Христиан не считал свое настоящее положение особенно блестящим, но все-таки до времени ничего лучшого не мог ожидать. Человек, которому уже около 30 лет и который не всегда бывает здоров, редко поддается радужным надеждам; он знает, что часто и действительные достоинства остаются на свете неоцененными. Как только мысль, что он обокраден, овладела умом Христиана, - то уже всякий осмотр окрестной местности и поиски в темноте, - даже еслибы подобное намерение и могло придти ему в голову, - очевидно показались бы ему напрасной тратой времени и сил. Он знал, что в бумажнике м-ра Дебари, весьма вероятно, могли заключаться важные и ценные предметы, и что промедлением в объявлении несчастного происшествия он только увеличит свою вину. Он поспешно пошел в дом, избавленный наступившею темнотою от того удара для своего самолюбия, на который разсчитывал дворецкий. Между тем, уже и самому Скэльсу дело стало казаться менее шуточным, чем он ожидал. Дворецкий заметил, что м-р Дебари был несколько встревожен неявкою Христиана до обеда, - а сверх того м-р Скэльс узнал, что последняго посылали в ректорский дом с поручением. Скэльс сам слышал, как м-р Филипп говорил: "должно быть, дядя задержал его по какой-нибудь причине, но это странно. Еслибы я знал этого человека за менее надежного при исполнении поручений или замечал, что он много пьет, то это бы сильно меня безпокоило". По всяком случае дело принимало не тот оборот, какой предполагал м-р Скэльс. Наконец, когда обед был уже убран и главные обязанности дворецкого исполнены, - сделалось известно, что Христиан вернулся очень серьезный и даже взволнованный, без задней полы своего сюртука, что он немедленно просил позволения говорить с м-ром Дебари, и что даже теперь он еще ведет переговоры с господами в столовой. Скэльс был в крайней тревоге: очевидно, что в отрезанном кармане должна была заключаться вещь, принадлежавшая м-ру Дебари. Он взял фонарь, велел груму с другим фонарем проводить себя и со всевозможною скоростью отправился на роковое место в парке. Он искал под вязами, в той уверенности, что отрезанный карман упал там, и действительно нашел этот карман, но уже пустой; поиски того, что в нем находилось, остались тщетны, хотя дворецкий сначала и утешал себя той мыслью, что положенная туда вещь выпала из кармана и лежит где нибудь недалеко. Он вернулся с фонарями, держа в руках фалду сюртюка и чувствуя весьма неприятное ощущение в той части своего тела, в которой сосредоточивалась большая часть ощущений дворецкого - в желудке. Лишь только он вошел в дом, как встретился с бедной и встревоженной мисс Черри; она отозвала его в сторону и объявила, что если он ничего не намерен говорить господам, то она скажет, - что уже послали за констеблем, что в отрезанном Скэльсом кармане, Христиан нес бумажник м-ра Дебари, а в этом бумажнике было безчисленное множество банковых билетов и других вещей, что послали за ректором, что констебль придет и все они будут повешены. Собственный разум м-ра Скэльса не бросал никакого света насчет возможного исхода дела. Оробелый, держа в руках отрезанный кусок сюртука, как доказательство своей невинности в чем бы то ни было другом, кроме простой шутки, он пошел и признался во всем. Его рассказ облегчил немного Христиана, но не принес облегчения м-ру Дебарри, встревоженному главным образом не столько потерей банковых билетов, сколько утратой писем и возможностью такой случайности, что они попадутся в руки человека, который вздумает извлечь из них личную выгоду. Но теперь ничего нельзя было сделать, кроме того только, что ректор, - который вместе с тем был и судьей, дал должные инструкции констеблям, и что местность в парке, указанная Скэльсом, была вновь тщательно обыскана. Однакожь, все эти меры остались безуспешны, и мирный сон многих обитателей большого Треби был сильно потревожен в эту ночь.