Феликс Гольт.
Глава XIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Феликс Гольт. Глава XIX. (старая орфография)

XIX.

Базарная площадь Большого Треби представляла в этот ясный осенний день такую оживленную картину, какую можно было бы увидеть разве только во время летних ярмарок. На каждом шагу попадались синия кокарды или развевающияся ленты, во всех окнах виднелись любопытные лица, а вокруг избирательных подмосток, возвышавшихся против "гостинницы Барана", толпилась густая жужжащая толпа. Наискось от этого плебейского убежища виднелась более внушающая вывеска аристократического "Маркиза Грэнби". По временам в этой толпе пробегали крики негодования или, подобно шумящему водопаду, сыпались аплодисменты или, наконец, раздавалась одинокая пронзительная нотка грошевого свистка. Но все эти мелкие отрывочные звуки покрывались густыми, дрожащими в воздухе, тонами, которые посылал из-за задка, каждые четверть часа, с высоты величайшей старинной церковной башни её большой колокол - "благоверная королева Гесс"

Хотя население Большого Треби не играло особенно видной роли в политической жизни страны, однако оно твердо и заранее решило кого слушать, кого нет. Никому, кроме Гарольда Трансома и его дяди Линтона, ректора малого Треби, не позволила толпа говорить с платформы, хотя до их появления не один либерал пытался обращаться к народу с речью. В числе потерпевших неудачу и встретивших самый энергический отпор, был Руфус Лайон, диссидентский проповедник. Это пожалуй можно было принять за косвенный намек духовному лицу, которое, не довольствуясь церковной кафедрой, желает еще с политической платформы поучать своих слушателей; но подобное объяснение было невозможно, в виду шумного и дружественного приема, которого удостоился пастор Линтон.

Ректор Малого Треби был с начала столетия любимцем всего околодка. Он в своих взглядах, в своих привычках имел очень мало духовного; он был весельчак, добродушный человек. Его звали по просту Джек Линтон, или пастор Джек, а в доброе старое и веселое время - "Джек петушиный боец". Он не прочь был кстати побожиться, когда того требовала шутка, носил цветной галстух и высокие кожаные штиблеты, говорил простым, понятным для народа, языком, умел смешить, а главное не страдал тем общим всем духовным лицам недугом - спесью, которую обыкновенно называют достоинством. Словом, это была приятная личность. Никого не удивила внезапная перемена его политических мнений, она, казалось, была в порядке вещей, составляя часть этой эксцентричной личности, называемой пастор Джек. Когда его красная орлиная физиономия и развевающиеся седые волосы показались на платформе, диссиденты весьма холодно приветствовали этого весьма сомнительного новообращенного радикала; за то старые его сторонники, торийские фермеры, встретили его дружественным ура? - "Послушаем, что-то нам скажет про себя старый Джек," - было господствующее впечатление в толпе. - Ужь верно посмешит; готов побиться об заклад."

Одни только молодые помощники адвоката Лаброна, приехавшие из Лондона, на время выборов, и их сторонники, были на столько глухи к требианским преданиям, что встретили пастора резкими междометиями, в роде ореховых скорлуп и протяжных "ку-ка-ре-ку"!

- Слушайте, ребята, что я вам скажу, - начал он полным, торжественным, но веселым голосом, запуская руки в оттопыренные карманы своего пальто, - я ведь пастор. Я должен платить добром за зло. Нате-жь вам орешки в обмен на вашу скорлупку, - щелкайте на здоровье.

Единодушный взрыв хохота и рукоплесканий был ответом пастору, когда он начал швырять в толпу пригоршнями орехов.

- Ну, слушайте же. Вы скажете, что я век свой был тори и многие из вас, которых лица знакомы мне как набалдашник моей палки, пожалуй, прибавят, что потому только я и порядочный человек. Так вот что я вам скажу. Именно потому что я был тори и есть порядочный человек, потому самому я стою за того, вон моего племянника, который завзятый либерал. Или может кто из вас скажет: "человек не должен вилять, а идти одной дорогой?" Да нет, такого олуха между вами не найдется. Что хорошо в одно время, никуда негодно в другое. Если кто в этом сомневается, пусть поест соленой ветчины, когда ему захочется пить, или выкупается в Лаппе, когда на ней плавают ледяные иглы. И вот почему самые лучшие либералы те, которые были прежде самыми лучшими тори. Дрянная та лошадь, которая пятится и кружится и встает на дыбы, когда перед ней лежит одна только прямая дорога.

- А этот вон мой племянник кровный тори, сами знаете - ужь я за Линтонов отвечаю. В былое время ни один щенок, принадлежавший Линтонам, не мог слышать и духу Линтонов, чтоб не приняться выть. Кровь Линтонов - добрая старая торийская кровь - все равно, что густое хорошее молоко. И вот почему, когда пришло время, она дала такия славные либеральные сливки. Первый сорт тори дает первый сорт радикалов. А между радикалами есть много пенок, - берегитесь этих пенок, лучше держитесь сливок. Вот мой племянник - он-ли не сливки, не какой-нибудь виг, не росписанная на декорации вода, которая словно и течет, а на деле не двигается с места; не какой-нибудь фабрикант, наживающийся ткацкими станками. Джентльмен, но на всякое дело мастер. Я и сам не дурак. Я принужден иной раз и сморгнуть, чтоб не увидать лишняго: чтоб ужиться с людьми, нужно иной раз позволить себя и за нос провести. Я не выезжал из страны, а знаю меньше его. Да что тут говорить, довольно взглянуть на нею, чтобы видеть, какой он человек. Есть один сорт, который не видит ничего дальше своего носа, а другой опять видит только изнанку луны. Но мой племянник, Гарольд, не из таких: он видит все, до чего можно достать и ужь промаху не даст. Здоровенный молодец, в самой поре! Не молокосос, и не старый сморчок, который захочет говорить вам, да спохватится, что забыл дома свои зубы. Гарольд постоит за вас, не ударит в грязь. Когда вам скажут, что радикалы негодяи, нищие, мошенники, которые хотят распоряжаться чужою собственностью, вы ответьте: "посмотрите на представителя северного Ломшира". Слушайте только, что он намерен сделать. Он хочет искоренить все злоупотребления, - он хочет реформы во всем, в законах о бедных, в общественной благотворительности, в церкви, во всем. Но, может быть, вы скажете: "Каков этот Линтон - сам пастор, сам принадлежит к высокой церкви, а туда же толкует о реформе в церкви". Погодите немного, и вы услышите, что старый пастор Линтон совсем изменился - перестал стрелять, перестал острить, выпил последнюю бутылку; собаки, старые понтеры, пожалуй, загрустить и вы услышите, что в Малом Треби ужь новый пастор. Вот какая реформа ждет вскоре нашу церковь. И так, вот вам еще орешков, я уступлю место вашему кандидату. Вот он сам - крикните-ка ему дружное ура. Я начну: "Уррра"!

Гарольд сначала сомневался, произведет ли речь дяди желаемое впечатление, но вскоре ободрился. Тори старого покроя, столпившиеся у "Маркиза Грэнби", не отличались ожесточенным духом партии, а потому речь пастора Джека возбудила в них самое добродушное настроение. Гарольд встретил единственное препятствие со стороны своей же партии. Велеречивый дьячок диссидентской часовни, считая себя трибуном диссидентов, вздумал-было допрашивать Гарольда, что поставило бы последняго в большое затруднение; но счастью, его резкий пронзительный голос так неприятно поражал рядом с сильным, полным голосом Трансома, что публика нетерпеливым криком прервала этот вопрос. Речь Трансома удалась, она не была из числа тех пустых и отделанных, а также и не из числа тех тяжелых, безсвязных, какими обыкновенно угощают слушателей кандидаты; выражался он свободно, не приискивал выражений, другими словами, его речь выходила из ряда обыкновенных британских речей. Появившись на следующий день в газетах, она показалась бы водянистой и неубедительной, и это только служило доказательством, что в ней не было никаких чрезвычайных достоинств. Как бы то ни было, рукоплескания, ко всеобщему удовольствию, заглушили оппозицию.

и страхом града метательных снарядов и других, более или менее важных последствий, давала пищу двадцати ораторам, не несшим уже никакой ответственности. Даже во дни процветания дуэлей, человека не вызывали за то только, что он докучлив, что он надоедает, а в наш просвещенный век, это качество не лишает человека даже приглашений на обеды, эти наиболее ответственные общественные служения.

Без сомнения и толпа, покрывавшая базарную площадь Малого Треби, вполне наслаждалась этим удовольствием, когда речи с платформы замолкли. Не менее трех ораторов за-раз обратились к ней с высоты первых попавшихся экипажей, что впрочем нисколько не мешало оживленной беседе между простыми смертными, не занимавшими таких возвышенных постов. Все слушатели были в отличном расположении духа, потому что "королева Бесс" звонила без четверти два, а приятный запах, долетавший из кухни гостинницы, напоминал им, что ораторы только помогали им приятно убить время до обеда.

Две или три кучки партизанок Гарольда разговаривали между собою. Джермин поспевал везде; везде раздавался его то вкрадчивый, то внушительный голос. Наконец он вспомнил, что время распорядиться лошадьми, почему отправился к экипажам, чтобы отдать необходимые приказания кучерам. Шел он быстро и уже готовился крикнуть зычным голосом возницу Трансома, но встретилось одно обстоятельство, побудившее хитрого стряпчого действовать самым таинственным образом. Его заинтересовал м-р Христиан, высунувшийся из окна трактира "Маркиз Грэнби" и разговаривающий с Домиником. Джермин мог извлечь из случайно-подслушанного разговора новые, необходимые для него сведения.

Христиан говорил:

- Вы совсем не переменились, нисколько не постарели, вы почти тот же, каким были шестнадцать лет тому на зад. Седина вас не коснулась. А л?... Ничего нет удивительного, что вы меня не узнали, я побелел как высушенная кость.

с которым встречался в Неаполе. И так вы живете теперь в замке, а я поселился в Трансом-Корте.

- Пообедаем сегодня вместе в "Маркизе", сказал Христиан. - Вы согласны, но правда-ли? прибавил он робко, как бы не веря, что получит согласие.

- Благодарю вас, но я не могу оставить мальчика. Гэй, Арри, не бей бедного Моро.

Пока говорил Доминик, его собеседник осмотрелся вокруг себя и глаза его внезапно остановились на Эстер, пристально разглядывающей сынишку м-ра Гарольда Трансома. Встретив с своей стороны пристальный взгляд Христиана, мисс Лайон покраснела и отвернулась.

- Кто такия эти барыни, быстро спросил Христиан, обращаясь к Доминику.

Христиан еще минуту или две разсматривал занявшую его девушку.

- До свидания, сказал он, кивая головой Доминику и целуя концы своих пальцев, когда кучер, следуя приказанию Джермина, тронул лошадей.

"Вероятно, он нашел сходство в девушке, подумал Джермин - Хорошо, что я пригласил ее в свой экипаж".