Феликс Гольт.
Глава XXVII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Феликс Гольт. Глава XXVII. (старая орфография)

XXVII.

Чрез несколько часов после открытия своей тайны, м-р Лайон отправился известить больных своей паствы; Эстер же, целое утро продумавшая о своих родителях, оставалась одна в гостиной, где носился неприятный для ощущения запах от кухни. Эстер никогда не могла свыкнуться с ним; сегодня же, принимая во внимание нервное её раздражение, он надоел ей более обыкновенного. Почему же, не пошла она, как обыкновенно тго делала, на чистый воздух? День был одним из лучших ноябрских дней; лучи солнца освещали бурые листья молоденьких дубов; свежий ветерок стряхивал последния желтые листья вязов. Но Эстер, бледная, с покрасневшими веками, неподвижно сидела на софе; прекрасные её локоны были небрежно откинуты назад, локоть покоился на черной волосяной спинке дивана; а глаза были устремлены на скучную улицу. Вошла Лидди. "Вы выглядите так грустно, мисс, сказала она, и если не можете идти гулять, то пошли бы немного полежать. Вы верно больны?" Упрямая мисс только покачала головой.

Эстер повидимому чего-то ожидала, и это-то ожидание, вероятно, побуждало ее терпеливо сносить неприятный запах. Но вот она начала приходить в себя, переменила положение, поднялась было с места, но опять опустилась и стала внимательно прислушиваться. "Что если Лидди его не примет, не может-ли она, Эстер, ныйдти и воротить его? Почему же нет? При таких особых обстоятельствах все позволительно."

Отворилась дверь и вошла Лидди. "Пришел м-р Гольт, мисс, сказала она. Позволите ему войдти."

- О да, Лидди, просите его.

- Вы как будто больны, сказал Феликс пожимая руку молодой хозяйки, - лучше сказать, сильно разстроены.

Он говорил нежно и смотрел на нее гораздо пристальнее; его видимо удивляла её безпорядочная прическа.

- Вы правы, я не больна, но нынешнее утро я была сильно взволнована. Батюшка рассказал мне о моей матери многое, чего я прежде не знала. Она умерла, когда я была еще очень маленькой.

- Значит это не новые горести для вас и для м-ра Лайона. Узнав их, я, вероятно, не в состоянии буду ничем помочь вам.

Эстер провела рукою по лбу и отвечала:

- Не знаю я, горе это, или счастье. Но оно показало мне, как я была слепа до сих пор в отношении отца.

Сказав это, она взглянула на Феликса; глаза его были серьезны.

- Сегодня великолепная погода, сказал он, вам не мешало бы немного пройдтись. Если хотите, пойдемте берегом, вдоль реки, к малому Треби.

- Сейчас, я только шляпу надену, отвечала Эстер.

Чтобы выидти в поле, им пришлось пройдти несколько улиц.

Когда Эстер встречала знакомых, ей приходило на мысль, что прогулка её с Феликсом непременно будет замечена; - тем более, что он шел в фуражке, без галстука, в заплатанных сапогах и с толстой палкой. Надо правду сказать - Эстер этим немного смущалась. Так течет наша жизнь: мы еще не знаем где кончится река, а уже вступили в море и нет возможности выскочить на берег.

Когда они шли по улицам, Эстер упорно молчала. Феликс же, стараясь развлечь ее, рассказывал ей обо всем, что приходило ему на ум: и о Джобе Тедже, о неудачно-окончившемся предприятии - вечерних классов в Спрокстоне и о многом другом, более или менее интересном.

Наконец они подошли к реке и вышли на дорогу в малый Треби.

- Вот и пришли к цели, сказал Феликс, когда, перейдя деревянный мост, они вступили под сень вязов. - Здесь великолепно. Люблю ясные осенние дни. В это время я чувствую себя менее несчастным!

- Менее несчастным! Вот как! с обычной насмешливостию начала Эстер. - Вы противоречите себе. Я слышала, как вы возставали против меланхолии. И еслиб то, что сказали вы сейчас, сказала я, вы прочли бы мне длинную лекцию и послали бы домой раздумывать над тройным правилом.

- Очень может быть, отвечал Феликс ударяя по траве палкой. - Но моя меланхолия другого сорта, она не напускная, не меланхолия разных светских геройчиков. Я все-таки убежден, что я более способен к полезной деятельности, чем к манфредовским страданиям. Ими пусть забавляются ваши байронические желчные герои.

- Я вовсе не признаю их за моих любимых героев.

- Вы защищали их; вы стояли за господ, подобных Рене, ищущих чего-то бесконечного, мечтающих о чем-то недосягаемом, презирающих все житейское, реальное....

- Да, пожав плечами и опуская левую руку в карман, отвечал Феликс, - не мало есть у меня качеств, которыми я не имею права гордиться; пришлось бы долго их описывать, еслибы я вздумал исповедываться пред вами. Дело в том, что на выбор человека предоставлено много различных путей для деятельности; иными из них можно идти без всякого труда; но я не завидую тем, кто их избрал. Я взял на себя другую задачу. Мне предстоит бороться с различными затруднениями, которые часто предвидеть трудно. Описывать их слишком долго, да и не стоит, мало интересного. Лучшие люди, по моему убеждению, те, которые живут между умственными и материальными бедняками и считают своей прямой обязанностию отыскивать тех, кому надо помочь. Но такой человек должен отличаться сильнейшим самообладанием и не быть излишне самолюбивым. К несчастию, я не могу подняться до этого высокого уровня. Я слишком часто выхожу из себя.

- Но зачем же вы так устроили свою жизнь? сказала Эстер, несколько испугавшись своего вопроса. - Сделать ее тяжелее или легче, совершенно зависело от вас самих.

- Не совсем, отвечал Феликс после краткого размышления. - Цель моей жизни была для меня слишком определенна. Я видел ее яснее, чем вижу вот теперь эту изгородь. Это трудная преграда, прибавил он, перешагнув ее. - Помочь вам?

- Благодарю, я обойдусь без помощи.

- Выбора для меня не было, продолжал Феликс. - Если я желал прекратить продажу шарлатанских лекарств, я должен был позаботиться о содержании матери, - чем же ей жить; - в её лета тяжело ей покинуть место, к которому она привыкла. Никаких других, действительно полезных занятий, кроме ремесленных, я не мог найти в этой трущобе. Вот почему я избрал себе вовсе не так называемые джентльменския занятия.

- Полагаю, всякий хороший человек делает тоже, что и вы делаете. Но я не понимаю, почему же нельзя жить также честно, пользуясь известным комфортом и избрав себе жизнь, сообразную полученному воспитанию?

- Потому что вы не знаете моего нрава и незнакомы со всей моей жизнью. Такая жизнь хороша для меня, для других она, разумеется, не годится. Я не порицаю их, этих других; не думаю, что я лучше их; их положение иное. Я не мог бы уклоняться от труда и несения общого бремени человечества; я не мог бы разсчитывать сколотить себе капиталец, чтобы приобрести выгодное положение в свете. Каждый вправе, может быть, назвать меня безумцем и сказать, что только путем стремления к приобретению и оборотом капитала, род человеческий пользуется благосостоянием, что такое стремление принесет богатые плоды в будущем и осчастливит весь народ. Но я вижу бедствия народа в настоящее время, и не хочу знать, какие блага прольются для него в будущем, отдаленном от нас времени. Одним словом, я предпочитаю разделить участь несчастных, а не счастливцев.

Эстер ничего не отвечала и несколько минут продолжалось молчание, пока они не вошли в небольшой лесок, стол редкий, что солнечные лучи, то здесь, то там освещали мшистые пространства.

- Посмотрите, как хороши эти ветви берез при солнечном освещении! сказал Феликс. - Не хотите-ли присесть немного, вот на этом пне.

Эстер уселась на пне и сняла свою шляпку. Феликс, бросив фуражку и палку, лег на землю.

- Мне кажется вы слишком мало заботились о самом себе, заметила Эстер.

- Вы положительно ошибаетесь, сказал Феликс. Я самолюбив, слишком требователен и потому счел лучшим отказаться от всего, что вообще так нравится людям. Я пришел к такому решению, имея разумные основания. Все зависит от того, какие убеждения имеет человек, каков составленный им идеал жизни. Я прежде всего постарался сознательно представить себе тот образ действия, которым я должен гнушаться. Я положил себе за правило никогда не делать своей физиономии ни глупо-улыбающейся, ни торжественно-важной, какие бы выгоды не предстояли от такого невинного занятия; никогда не входить в предприятия, ради успеха которых я должен потворствовать подлости, и оправдывать плутовскую систему собственно потому, что я не в силах изменить ее. Выход тут один: если я желаю подобным образом действий достигнуть успеха, я непременно должен буду защищать зло, а защищая зло, я сам необходимо делаю его и становлюсь тем, что я, в своем жизненном идеале, называл гнусным. Я положил себе за правило, что смешно и глупо делать то, что делают ежедневно очень многие люди из какой нибудь мелочной выгоды, ради каких нибудь двух лишних комнат, или руководясь желанием успокоить жену и кучу ребят.

Эстер слушала и тяжело становилось ей на сердце. Она чувствовала себя далеко ниже своего собеседника.

- Другое, что подобно эху отзывается в моей душе, начал Феликс после некоторого молчания, - это жизнь несчастных, - жизнь порожденная пороком и нищетой. Тяжела и грустна она!

Опять наступило молчание. Щеки Эстер пылали, не смотря на ветер, игравший её кудрями. Когда Феликс предложил ей идти гулять, он казался таким нежным, ласковым, но теперь, после своих горячих речей, он, повидимому, опять сосредоточился в себе и лицо его приняло обычное холодное выражение. Устремив пристальный взгляд на ветви берез, Эстер молчала. Она не заметила, что Феликс переменил положение и облокотясь на пень, теперь разсматривает ее.

- Как вы прекрасны, сказал он своим обычным тоном.

Она вздрогнула и посмотрела на него, желая объяснить себе смысл этой новой речи. Он смотрел совершенно спокойно. Эстер почувствовала неудовольствие, ей показалось, что он намерен упрекать ее.

- Какая сила, продолжал он, - может сравниться с силой, находящейся в распоряжении женщины одинаково умной, как и прекрасной! Как легко такой женщине помочь честному мужчине не уклоняться с пути, которым он стремится к великой и благородной цели.

Эстер вспыхнула, глаза её загорелись; она отвернулась и сказала с горечью:

- Может-ли женщина, уверенная, что ее презирают, не сомневаться в правдивости описаний её прекрасных качеств?

- Нет, милая Эстер, - в первый раз Феликс назвал ее таким образом, и крепко сжал своею широкою ладонью её маленькия ручки. - Вы не должны думать, что я вас презираю. Когда я увидел вас в первый раз...

- Знаю, знаю, поспешно и глядя в сторону, прервала его Эстер. - Тогда вы сделали обо мне слишком поспешное заключение. Но судя людей по первому впечатлению, вы, по моему мнению, поступаете опрометчиво. Моя жизнь сложилась совсем иначе, чем ваша. Я знаю, во мне есть много недостатков. Я слишком самолюбива, но я не совсем безчувственна и съумею отличить хорошее от дурного.

- Но я перестал быть к вам несправедливым с той поры, как я узнал вас короче, сказал Феликс ласково.

- Это было еще очень недавно.

- Не пора-ли идти домой, сказала Эстер, после некоторого молчания.

- Нет, ответил он, - вряд-ли придется нам опять гулять вместе и сидеть здесь.

- Почему же так?

- Потому что я человек, не позволяющий себе увлекаться мечтами.

- Тогда, остается мне увлекаться ими, сказала Эстер улыбаясь и стараясь казаться веселой, хотя ей далеко было не весело.

- Вот этого-то я и желаю, отвечал Феликс, пристально смотря на нее. - Не отворачивайтесь. Смотрите на меня, и тогда я буду знать, могу-ли я продолжать. Я верю в вас, но я желаю, чтобы ваши мечты о будущем не произвели в вас перемены к худшему, я желаю, чтобы навсегда при вас остались лучшия ваши качества. Если вы сохраните их, то из вас выйдет такая женщина, о которой я упоминал. Мне вряд-ли прийдется увидеть вас тогда!

- Почему же вы так предполагаете?

- Как только будет возможно, я отправлюсь в какой нибудь большой город, сказал Феликс своим обычным тоном, - в такой, где больше нищеты и безобразия. Я желаю идти честно к своей цели; я буду говорить беднякам и невеждам, как они слепы и безумны, я буду учить их тому, что я считаю честным и хорошим. В моих жилах течет кровь ремесленника и я докажу, что в такой доле легче употребить на пользу лучшия человеческия качества, чем в другом положении, в котором приходится считать венцом желаний - стать богаче своих соседей.

- Но предположим, что тем или другим честным путем вы разбогатеете, - женитьбой, например, или другим неожиданным образом, - разве вы не измените образа своей жизни?

- Нет, решительно сказал Феликс, - я не желаю богатства. Я не считаю его за особенное достоинство. Некоторые поступают, может быть, хорошо, не отказываясь от него; но такой образ действий не в моих правилах. Я не имею общих интересов с классом богачей, - их обычаи мне вовсе не нравятся. Я избрал бедность потому, что при ней мне легче выполнить свою задачу: попытаться, на столько, на сколько будет в моих силах, устроить жизнь менее тяжкой для людей бедных.

- Тяжелую, но великую задачу взяли вы на вашу долю, сказала Эстер и поднялась, чтобы идти.

- Следовательно, вы не считаете меня за сумасшедшого, сказал Феликс шумно вставая.

- Разве вы подозреваете меня в этом?

- Очень редкия женщины не сочтут подобного образа действия чистым безумием.

- Это потому, что женщина не может сама избрать подобный путь действия. Она находится в зависимости от очень многих обстоятельств.

- Да, могла бы, отвечала она покраснев по уши.

Молча возвращались они назад по той же самой дороге.

В Феликсе, как в человеке с твердой волей происходила борьба - верить или не верить последнему слову Эстер. Она же была сильно взволнована и чувствовала досаду. Каждый из них сознавал необходимость молчания и потому оно прервалось только тогда, как они вошли в Солодовенный переулок и были в пяти шагах от дому.

- Становится темно, сказал Феликс, - м-р Лайон, вероятно, безпокоится о вас.

Феликс зашел к ним напиться чаю. М-р Лайон завладел им и разговор все время вертелся на интересующей всех теме - выборах. Заговорили о необычайном количестве развешенных объявлений от кандидатов вообще, потом перешли к Трансому в частности. Феликс объявил, что ему решительно все равно - кого бы не выбрали. Завязался горячий спор.

- Это правда, отвечал Феликс, - но не менее справедливо и то, что я требую от радикалов таких качеств, какие они должны иметь, если захотят, чтобы их убеждения получили разумные, практический смысл. А где у нас такой кандидат!

Эстер не вмешивалась в разговор. Она думала о Феликсе Гольте. Не от него-ли впервые она узнала о многих вещах, о которых прежде едва догадывалась? Не он-ли научил ее строже анализировать свои поступки и побуждения? Не его-ли пылкие речи о назначении человека и об истинных нравственных, человеческих качествах так глубоко запали ей в душу? Не его-ли слова заставляли ее так часто задумываться? Не он-ли поддерживал в ней энергию? Ничего нет удивительного, если она думала, что потеря такого человека будет для нея ничем невознаградимой потерей.