Феликс Гольт.
Глава ХXVIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Феликс Гольт. Глава ХXVIII. (старая орфография)

ХXVIII.

Распространение печатных объявлений необычного свойства, замеченное м-ром Лайоном и Феликсом, было одним из признаков приближения времени выборов. Прибытие в Треби ревизующого барристера не только доставляло случай людям, не имевшим особых занятий, выказать свое рвение к безукоризненности избирательных списков, но также давало возможность соединить выполнение этого общественного долга с некоторыми частными удовольствиями, как напр. с блужданием по улицам и с ротозейничаньем в дверях домов.

Составить себе определенный взгляд на упомянутое событие было делом не легким для жителей Треби; уже одного появления должностного лица с малоизвестным названием было достаточно, чтобы повергнуть их в глубокое раздумье. Возьмем напр. м-ра Пинка, седельника: пока ревизия не давала ему ни выгоды, ни невыгоды до тех пор она была для него явлением, столь же необычным, как молодой жираф, которого впоследствии привезли в эти места, т. с. явлением, которое признавалось возможным только созерцать, но отнюдь не критиковать. М-р Пинка, был самый закоренелый тори: он признавал отыскивание погрешностей в избирательных списках делом радикальным и отчасти нечестивым, потому что оно мешало торговле, и во всяком случае могло оскорбить тех или других лиц, да и при том в самом существе предмета скрывалась какая-то Немезида, делавшая возражение против правильности списков небезопасным; с этой точки зрения даже билль о реформе принимал вид как бы электрического угря, которого благоразумному торговцу лучше оставить в покое. Одни только паписты жили довольно далеко, так что об них можно было говорить без всякого стеснения.

Но м-р Пинк был охотник до новостей: он тщательно собирал их и потом сам передавал с полным безпристрастием, обращая внимание только на факты и отбрасывая всякия к ним толкования. Поэтому он был очень доволен, что его мастерская сделалась постоянным сборным местом всех окрестных болтунов; привычка собираться у м-ра Пинка достигла такой степени, что у многих жителей Треби мысль о приятности болтовни с соседями неразрывно соединялась с ощущением запаха кожи. М-ру Пинку, было это тем удобнее, что он мог продолжать свои обычные занятия, удерживая притом за делом и своих рабочих, а вместе с тем имел удовольствие слушать рассказы посетителей о том, чьи голоса при ревизии были признаны сомнительными, как авдокат Джермин много занимался вместо адвоката Лаброна по делу о дачах Тодда, и о том, что по мнению некоторых обывателей, определение стоимости народного имущества с тою целию, чтобы как нибудь оценить его ниже настоящей цифры - было низким, инквизиторским делом; другие замечали, что придираться к нескольким фунтам - безсмысленно, что ревизующие должны бы были прямо оценивать имущество в высокую сумму и уже больше не заботиться о поправках, если качества самого избирателя приблизительно соответствовали этой цифре. М-р Симс, аукционный оценщик, был того мнения, что вся эта процедура делалась только для выгод стряпчих. М-р Пинк, сохраняя безпристрастие, возражал, что ведь и стряпчие должны же чем нибудь жить; но м-р Симс, у которого всегда был в запасе своеобразный юмор, заметил, что до сих пор ему не случалось видеть, чтобы многие из этих людей терпели нужду; он не видал также и того, чтобы в числе стряпчих были новорожденные младенцы, которые, без сомнения, нуждаются в средствах к жизни. М-р Пинк понимал, впрочем, что возможность основательного разсуждения об этом предмете со стороны, усложнялась получаемыми им заказами женских седел для адвокатских дочерей, и потому, возвращаясь на твердую почву действительности, напомнил, что уже наступили сумерки.

Через минуту сумерки, казалось, еще усилились, потому что входные двери загородила рослая фигура, при виде которой м-р Пинк, потирая руки, стал улыбаться и раскланиваться, видимо стараясь оказать почет там, где его следовало оказывать; при этом он сказал:

- М-р Христиан, сэр, как вы поживаете, сэр?

Христиан отвечал с снисходительною фамильярностью человека, занимающого высшее общественное положение: "Очень худо, я вам скажу, и все из-за этих проклятых ремней, которые вы так отлично сделали. Посмотрите-ка, они опять лопнули."

- Очень жаль, сэр. Вы можете их оставить мне?

- Да, оставлю. Ну, что нового? сказал Христиан, присаживаясь на высокую скамейку и постукивая хлыстом по своим сапогам.

- Мы сами ждем, сэр, не раскажите-ли вы нам чего нибудь, сказал м-р Пинк с прежней улыбкой. - Ведь вы находитесь у самого источника новостей, не правда-ли, сэр? Это самое я сказал на днях м-ру Скэльсу. Он пришел сюда взять несколько ремней и сделал тот же вопрос, как и вы, сэр, именно в тех же самых выражениях, и я ему отвечал, как говорю теперь. Это впрочем нисколько не означает непочтение к вам, сэр, а только так пришлось сказать к слову.

- Это все пустяки, Пинк, - сказал Христиан. Вы все знаете. Вы даже можете сказать мне, напр. кто нанят для наклеивания на стены избирательных афиш Трансома?

- Что вы об этом скажете, м-р Симс? спросил Пинк, смотря на оценщика.

- Да ведь это хорошо известно и мне, и вам. Это Томми Траунсем - полуумный, увечный старикашка. Все почти знают Томми. Я сам подавал ему милостыню.

- Где его можно найти? - спросил Христиан.

- Вернее всего, в гостиннице "Кривого ключа," на Оленьем конце, - сказал м-р Симс. Впрочем я не знаю, где он бывает, когда находится не в трактире.

- Пятнадцать лет тому назад, когда Томми еще занимался выделкою горшков, он был дюжий малый, заметил м-р Пинк.

- Да, и в свое время отлично ловил зайцев, сказал м-р Симс. - Но он и тогда был уже каким-то сумасбродом. Да вот напр., он всегда божился, что имеет права на поместье Трансомов.

- Вот как, что же внушило ему такия мысли? сказал Христиан узнавший больше, чем ожидал.

- Тяжбы, сэр, - постоянные тяжбы из-за этого поместья. Лет двадцать тому назад их было множество. Томми случилось тогда быть в наших местах; это был толстый, сильный малый, относившийся непочтительно ко всякому.

- О, он и не думал делать ничего дурного, сказал м-р Симс.

- Он любил иногда выпить, да не совсем верно выговаривал слова, - потому и не мог понять разницы между Траунсемом и Трансомом. Такое ужь странное произношение у жителей той местности, где он родился - несколько к северу от нас. Вы и теперь услышите от него тоже, если поговорите с ним.

"Кривом ключе?" спросил Христиан, вставая с своего места. - Прощайте, Пинк, прощайте.

Прямо от седельника Христиан пошел к Кворлену, торийскому типографщику, с которым за-одно замышлял выкинуть политическую штучку. Кнорлен в Треби был человек новый; он до того сократил сроим появлением дела у прежнего наследственного требийского типографщика, Доу, что этот последний ударился в вигизм и радикализм и вообще занялся политическими делами, насколько такия воззрения могли отражаться в маленькой кучке шрифта. Кнорлен занес в Треби свое дуффильдское остроумие и доказывал, что шутка хорошее, сподручное средство для политики; следуя такому принципу, он и Христиан, как приверженцы Дебари, вознамерились воспользоваться ею для выгод своего патрона. Шутка, о которой теперь шло дело, была шуткой практической. Христиан, войдя в мастерскую своего приятеля, ограничился словами: "я его нашел, - дайте мне ваши листки;" потом, взяв под мышку толстый плоский узел, завернутый в черный глянцевитый мешок, вышел опять, среди наступавшого мрака, на улицу.

"Легко может быть, говорил он сам себе, идя дальше, что у этого старого мошенника есть какая нибудь тайна, которую надо выпытать, - или какие нибудь сведения, которые, столько же, как и настоящая тайна, могут быть полезны людям, умеющим пустить их в дело. Смелость тогда была бы вознаграждена. Но я боюсь, что старый пьяница не на многое будет годен. Истина, говорят, находится в вине, - значит частица её может заключаться и в джине, и в грязном пиве. Не стоит-ли эта истина того, чтоб я ее добивался - это другой вопрос. Мне случалось выслушивать много признаний от людей полупьяных, но никогда не добился я ничего такого, что имело бы для меня цену хотя на шесть пенсов.

"Кривой ключ" был настоящим старомодным,"заведением." Чтобы составить себе понятие о бедности британских мизораблей, надобно посмотреть на их удовольствия. У "Кривого ключа" был грибообразный хозяин и желтая, хилая хозяйка с салфеткой, повязанной вокруг головы. Заведение это обладало также лекарственным элем, запахом дурного табаку и замечательно острым сыром. Правда, что богиня Астрея, вернувшись опять к нам, не признала бы удовлетворительным подобный храм наслаждения для разумных существ. Но там, у очага, было удобное местечко для усталых собеседников, было достаточно простора любому из них протянуть ноги; притом же посетитель не испытывал неприятного ощущения от белой стены, находившейся от него на разстоянии аршина, потому что огонь в камине, превращаясь в пепел, не бросал безпощадно-яркого света на окружающую невзрачную обстановку. Сравнительно с некоторыми другими портерными заведениями того времени, "Кривой ключ" доставлял посетителям высокую степень удовольствия.

Хотя это достопочтенное "заведение" не замедлило принять участие в последних политических делах, возбуждавших к пьянству, но подобного удовольствия в такой ранний вечерний час еще не требовала собравшаяся теперь в "Кривом ключе" компания. Перед камином курились только три или четыре трубки, когда вошел Христиан, но этого было для него достаточно, потому что в числе курильщиков находился и старый наклейщик избирательных афиш; широкая, плоская корзина его, набитая афишами, тут же была прислонена к скамейке. Появление такой величественной фигуры, как Христиан, произвело не малое изумление между посетителями "Кривого ключа;" все обратили взор на пришельца в молчаливом ожидании; Христиан быль совершенно неизвестен в Оленьем конце, и потому неудивительно, что его сочли за какого нибудь путешественника высшого полета, особенно когда он объявил, что чувствует чертовскую жажду, а потом велел принести себе полушиллингового джину с большим кувшином воды, и, налив несколько капель напитка в свой стакан, пригласил сидевшого рядом Томми Траунсема разделить с ним угощение. Томми принял приглашение с такою поспешностью, какую только допускала его дрожащая рука. Это был рослый широкоплечий старик, когда-то казавшийся молодцом; но теперь его щеки и грудь были впалы, а члены тряслись.

- У нас там, кажется, афиши? спросил Христиан, показывая на корзину. - Не будет-ли какого-нибудь аукциона?

- Аукциона? нет, отвечал Томми, с какою-то сердитою сиплостью в голосе, служившею единственным воспоминанием прежнего славного баса; произношение его заметно различалось от того, которое вообще свойственно было Треби. - Я не имею никаких дел с аукционами, а занимаюсь политическими делами. Я-то теперь и провожу Траунсема в парламент.

- Он сказал Траунсема, заметил трактирщик, тихонько смеясь и вынимая изо рта трубку. - Это он говорит о Трансоме, сэр. Вы, быть может, и не принадлежите к его партии. Этот кандидат больше всякого другого сделает добра рабочим, он уже доказал это своею щедростью и доброжелательностью. Если-б у меня было двадцать голосов, так я по задумался бы подать их за Трансома, не смотря ни на кого.

На грибообразном лице трактирщика выразилась уверенность, что высокая цифра - двадцать - несколько возвысила предполагаемое значение его голоса.

- Спилькинс, произнес Томми, махая рукой трактирщику, дадите-ли вы наконец одному джентльмену свободно говорить с другим? Этот джентльмен хочет знать, что заключается в моих афишах. Хочет или не хочет он этого?

- Чтожь такое? Я сказал только к слову, отвечал трактирщик, продолжая, хотя и мягко, стоить на своем.

- Вы все люди хорошие, Спилькинс, возразил Томми, - но моего дела не понимаете. Я знаю, что такое значит эти афиши, это - дело публичное. Я не из числа ваших обыкновенных наклеивателей объявлений. Объявления о десяти гинеях вознаграждения за поимку овечьяго вора и другую подобную дрянь, я давно уже бросил. Это избирательные афиши Траунсема, а я сам из хорошей фамилии и потому старалось ему помочь. Я сам Траунсем, и Траунсемом умру, а если старый Ник вздумает схватить меня за кражу, и скажу ему: "вы считаетесь за законоведа, старый Ник, и должны знать, что каждый заяц и фазан на траунсемской земле мой, а все что служит к повышению целой фамилии, возвышает вместе с тем и старого Томми; вот мы пробираемся в парламент, это штука хорошая, джентльмены. А я глава фамилии, и наклеиваю афиши об этом событии. Есть много разных Джонсонов и Томсонов, и Джаксонов и Япльсонов, но я - один Траунсем. Что вы на это скажете, джентльмены?

Этот возглас, сопровождавшийся ударом кулака по столу со стороны оратора и подмигиваньем на него трактирщика остальной компании, - обращен был более к Христиану, который отвечал солидным и важным тоном:

- Я скажу, что нет другого занятия, более почетного, как прибивание избирательных афиш.

- Не в том дело, сказал Томми, тряся отрицательно головой. - Я ожидал, что вы поймете меня. Я так и думал, что вы, если знаете дело, не будете мне противоречить. Но я хочу пожать вашу руку; я вовсе не намерен никому причинять вред. Я человек хороший, - крепкая посуда; - старинная фамилия держится моими правами. Я получше всякого старого Ника.

Так как из этих слов можно было заключить, что излишнее количество джину уже начинало сказываться в старом афишере, то Христиан должен был, не теряя времени, овладеть его вниманием. Он положил руку на шею Томми и выразительно сказал:

- А вот что, мне кажется, вы, наклеиватели объявлений, упускаете из виду. Мы должны наблюдать, когда партия Дебари наклеит новые избирательные афиши, вы тотчас же сверх их обязаны приклеить свои. Я знаю, где наклеены воззвания Дебари. Пойдемте со мной, я покажу вам их. Мы приклеим свои наверх, а потом возвратимся назад и угостим всю компанию.

- Ура! закричал Томми. Так пойдем-же.

Это был один из самых закоренелых, от природы крепких пьяниц, которые от вина не скоро лишаются употребления умственных способностей, или свободного движения членов, и не скоро начинают путаться в словах. Люди, незнавшие Томми, думали, что он уже пьян, когда старик хватил всего, говоря его собственными словами, "одну благословенную пинту"; - он приобретал только вследствие того изумительное довольство собой и безропотность перед несчастием, которые трезвому британцу вообще несвойственны. Томми выколотил пепел своей трубки, схватил горшок с клеем и корзину с афишами, и приготовился бежать с самодовольным сознанием человека, который знает, что делает.

Трактирщик и некоторые другие из присутствовавшей компании с уверенностью заключили, что теперь уже им совершенно известно, что такой Христиан. Это человек из свиты Трансома и, в интересах последняго, наблюдает за наклеиванием его избирательных воззваний. Трактирщик брюзгливо велел своей жене отворить джентльмену дверь, надеясь вскоре снова его увидеть.

- Наша гостинница предана Трансомам, сэр, заметил он, - я говорю это в том смысле, что сюда постоянно собираются посетители, принадлежащие к этой партии. Конечно, я, так содержатель гостинницы, исполняю свою обязанность, которая, сколько мне известно, состоит в том, чтоб не упускать денег от какого бы-то ни было джентльмена; то есть, я хочу сказать, - что должен давать возможность менять здесь свои деньги каждому, будет-ли он член парламента или нет, - и чем больше, тем лучше. А хотя иные и говорят, что с нас довольно двух парламентских кандидатов, но я все-таки скажу, что для торговли было бы лучше, еслибы их было не два, а шесть, с соответственным увеличением и числа избирателей.

Как только дверь затворилась за Христианом и его новым спутником, Томми сказал:

- Теперь, господин, если вы ужь взялись быть моим фонарем, так не превратитесь же в блудящий огонь, как я называю каждого, кто ведет меня по ложному пути. Я вам говорю, что если ужь вам случилось встретиться с Томми Траунсемом, так не оставляйте его?

- Нет, нет, будьте уверены, отвечал Христиан. - Ступайте сюда. Сперва мы пойдем, посмотрим на стены задней пивоварни.

- Только не покидайте меня. Дайте мне когда-нибудь шиллинг, и я разскажу вам столько, что от Спилькинса вы не услышите и в неделю. Немного есть людей похожих на меня. В течение пятнадцати лет, я занимался, от времени до времени, выделкой горшков; что вы об этом думаете? что вы думаете о человеке, который мог бы жить по своему вкусу там, в траунсемском парке, и ловить свою собственную дичь. А это я делал, - сказал Томми, кивая головой Христиану среди непроницаемой темноты. - Никто из ваших не стрелял в меня, да и можно держать два против одного, что не попадет. А стараться захватить просто в сети - все равно, что поймать рыбу на крючок. Вы делаете на крючке приманку, и если ни одна рыба сама собой не пойдет на нее, то рыболову ничего и но достанется. Тоже самое, говорю я, и с сетями...

- Закон так прилажен - вот и все. Вы хороший человек, я спокойно могу сказать вам это. Есть люди, которым собственность принадлежит по рождению, и есть люди, захватывающие ее потом сами; а закон для них и сделан, чтоб лучше было захватывать. Я довольно хитер и вижу гораздо дальше чем Спилькинс. Разнощик Нед Пэч всегда говорил мне: "вы едва умеете читать, Томми." "Нет, благодарю вас," говорил я, "я вовсе не намерен ломать себе голову, чтобы сделаться таким же толстым глупцом, как вы." Я люблю Неда. Мы много горшков сделали вместе.

- Теперь я хорошо вижу, что вы-таки хитры, Томми; как вы могли узнать, что по рождению имеете права на собственность?

- Да ведь в списке, - приходском списке, - сказал Томми с прежним кивком головы, - показано, в каком звании кто родился. Мне всегда казалось, что я непростой человек, да и другие думали обо мне тоже; так вот однажды в Литтльшо, когда я показывал африканских хорьков, отыскал меня какой-то хорошо-одетый человек и осыпал распросами. Я узнал от писца, что этот человек справлялся в приходском списке, а когда я дал тому же писцу горшок или два, так он узнал от нашего пастора, что имя Траунсемов было знаменитым именем в здешних местах. Я ждал было, что тот же хороший человек придет опять. Думал, что как только потребуется законный владелец, имения так меня и позовут; тогда я не знал законов. Я ждал, ждал, пока наконец увидел, что ждать нечего. Так я и разстался с своими хорьками, жена моя тогда умерла и мне особого бремени не было. А потом я надумал перебраться в здешний край.

- А, вот мы и пришли к задней пивоварне. Положите теперь на землю клей и корзину, я вам пособлю. Вы наклеивайте, я буду подавать вам афиши, а потом вы опять можете идти в свою компанию.

с клеем, Христиан ловко всунул - вместо объявлений, лежавших в корзине Томми, - другия, находившияся у него самого в мешке; Объявления, принесенные Христианом, не были печатаны в Треби, и только-что присланы в тот самый день из Дуффильда в целой кипе. "Это вещи очень желчные," так сказал об них Кворлен, "и вышли из под пера, опытного в таких делах." Христиан прочитал только первый лист из целой кипы и предположил, что все остальные одинаковы. Передавая листок Томми, он сказал:

- Ну, старикашка, наклеивайте его на другие. Так, когда вы пришли в наш край, что же стали делать?

- Что? Да я остановился в хорошем заведении и спрашивал себе все лучшее, потому что у меня тогда были деньжонки. Я тут и сделал розыски по своему прежнему делу; как это касалось Траунсема, то мне посоветовали обратиться к адвокату Джермину. Я пошел и думал, идя туда, не тот-ли это нарядно одетый человек, который прежде меня выспрашивал? Но ничего похожого не было. Я вам скажу, что это такое адвокат Джермин. Он поставит вас, да так и держит перед собой аршина на три разстояния, точно на балансерном шесте. Таращит на вас глаза и ничего не говорит, пока наконец вы не почувствуете себя совершенным глупцом, потом станет грозить, что отдаст вас под суд, а потом начнет жалеть вас, даст денег, скажет наставление, - скажет, что вы человек бедный и он хочет дать вам добрый совет - не вмешиваться в дела, которые не касаются вас, - и что, в противном случае, вас схватят и отправят куда следует. После всего этого меня пронял холодный пот и, выходя от адвоката Джермина, я искренно желал никогда не попадаться больше ему на глаза. Но он еще сказал, что если я останусь в здешних местах, то должен вести себя хорошо и тогда он будет мне покровительствовать. Хоть я и сметлив, но в сметливости мало толку, когда человек не знает законов. А бывают времена, что и самого хитрого человека можно запутать как нельзя хуже.

- Да, да. Вот тут! Ну, теперь другую афишу. Так это и все?

- Все? повторил Томми, оборачиваясь и держа на воздухе кисть с клеем. - Очень ужь вы проворны. Вот я и думаю, - не буду больше вмешиваться в это дело. Деньжонок у меня есть немного, куплю себе корзину и стану наклеивать объявления. Это веселая жизнь. Буду себе ходить по портерным, смотреть на народ, подбирать знакомых и постоянно иметь расходные деньги. Но когда раз я зашел в гостинницу "Красного Льва" и разогрелся глотком горячого, что-то опять и запало в голову. Думаю я: Томми, славно ты с собой сделал; ты беглец, оставивший свою родину, чтоб пуститься в дальнюю дорогу и выставить себя на показ. А потом опять лезут в голову такия мысли: когда-то были у меня два хорька, раз они передрались, и маленький загрыз большого. Я и говорю хозяйке гостинницы: "миссис, не можете-ли вы указать мне стряпчого," - говорю - "не из самых крупных, а второстепенной величины, - так, примерно, в роде мелкого картофеля?" "Это могу," она говорит; "есть и теперь один из таких у нас в гостиннице." "Будьте так добры, сводите меня с ним," говорю. Она как крикнет: "м-р Джонсон"! Мне кажется, что я и теперь слышу этот крик. И чтожь бы вы думали?

отражалась уверенность разскащика, что он производит впечатление на своего слушателя; весь его корпус и шея перегнулись несколько на одну сторону, а кисть, которою он мазал, вытянулась, как бы угрожая коснуться в удобную минуту рукава пальто его слушателя. Христиан отступил на безопасное разстояние и сказал:

- Это удивительно. Не знаю, что и подумать.

- Так вот никогда не должно пренебрегать словами старого Ника, - произнес Томми торжественно. - Я в него больше стал верить с тех пор. Кто был Джонсон? Джонсон был тот самый человек, который, помните, отыскал меня и распрашивал. Как мы с ним опять сошлись, он мне и говорит так вежливо: "пойдемте со мной, старый знакомый," и порассказал мне многое о законе. Он говорил, что Томми Траунсем я, или нет, для меня мало от этого проку; польза тут есть только для тех, кто завладел моей собственностью. Еслибы вы были, говорит, и двадцать раз Томми Траунсемом, то все-таки ничего бы не вышло, потому что закон не признал ваши права; да и жизнь-то ваша, говорит, значит что нибудь разве только для тех, кто держит в своих руках имение, чем дольше вы живете, тем для них это выгоднее. Не то, чтобы они в вас нуждались, от вас нет пользы ни для кого; вы можете быть постоянно, как голодный пес, и закон не будет даже ничего знать о вас. Потом Джонсон говорит, что может мне хорошее дело сделать и всему научить. Потому что все дело в законе, а если, мол, вам надо узнать закон, так спросите Джонсона. Я потом слышал, что он подчиненный Джермина. Я никогда не забывал этого с тех пор. Но я хорошо видел, что еслибы закон не был протин меня, то траунсемское поместье было бы мое. Да ведь здесь народ все глупый, я перестал и говорить. Чем больше вы говорите им правду, тем меньше они верят. Я и пошел, купил себе корзину и горшки, и...

- Ну же, продолжайте, сказал Христиан. - Вот еще афиша.

- У меня ужь в горле пересохло.

"когда м-р Джермин нанимал вас для работы?"

не хотел наклеивать кандидатския афиши и тем проложить дорогу этому семейству в парламент. Потому что нет такого человека, который бы мог идти против закона. А фамилия все-таки остается той же фамилией, стану-ли я опять, по прежнему, делать горшки или нет. Сэр, я ужасно хочу пить, голова идет кругом; это оттого, что очень долго говорил.

Непривычное возбуждение воспоминаний бедного Томми произвело реакцию.

- Ну, Томми, сказал Христиан, который только-что сделал между афишами открытие, изменившее его намерения, - теперь вы можете идти назад в "Кривой ключ", если хотите; вот вам полкроны, можно будет хорошо угоститься. Сам я туда не могу теперь идти. Но вы можете засвидетельствовать мое почтение Спилькинсу, да не забудьте, что остальные афиши вам нужно приклеить завтра рано утром.

- Конечно, конечно. Но вы не слишком доверяйтесь Спилькинсу, сказал Томми, кладя в карман полкроны и выражая свою благодарность этим советом, - он вреда хотя и не сделает, но все-таки человек слабый. Он думает, что уже знает все до тонкости, потому что всматривался в вас. Впрочем я вовсе не желаю ему зла. Томми Траунсем человек хороший, и если когда вам опять вздумается дать мне полкроны, я снова разскажу вам ту же самую историю. Только не теперь; пить хочется. Ну-ка, помогите мне сложить все это, вы помоложе меня. Так я скажу Спилькинсу, что вы еще зайдете когда нибудь."

листки наклейщику, он сам открывал их в различных местах связки и мельком просматривал. Вдруг более яркий луч света дал ему возможность разобрать на одном из листков имя, интересное для него, особенно в эту минуту, - интересное потому, что встретилось на афише, цель которой была отклонить избирателей северного Ломшира от подачи голосов за наследника Трансомов. Он поспешно вытащил из связки не только этот экземпляр, но и предъидущие и последующие листы того же образца, потому что было благоразумнее с его стороны не способствовать оглашению таких объявлений, которые содержали в себе намеки на отношения Байклифа к Трансому. Таких экземпляров было около дюжины; он смял их и сунул к себе в карман, а все остальное положил обратно в корзину Томми. Конечно, унести только эту дюжину не значило вовсе воспрепятствовать присылке подобных листков другим путем, но Христиан имел основание думать, что те, которые присланы из Дуффильда в Треби, были все по одному образцу и, следовательно, не разойдутся мимо его рук.

Интерес, который Христиан чувствовал к своей практической шутке, побледнел подобно пламени ночника при дневном свете. Кроме открытия на афишах, самый рассказ старого Томми заключал в себе несколько таких указаний, которые не мешало хорошенько взвесить. Где теперь был этот всеведущий Джонсон? Оставался-ли он еще подчиненным Джермина или нет?