Феликс Гольт.
Глава XXXIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Феликс Гольт. Глава XXXIII. (старая орфография)

ГЛАВА XXXIII.

Оставив Эстер, Феликс не мог сейчас же вернуться домой. Он вышел за город, походил там немного, любуясь декабрскою тишиною полей, и возвратился в город по большей улице, которая вела на базарную площадь.

Было около половины второго; Феликс заметил, что улица была наполнена народом больше, чем прежде. Все время, пока он шел до избирательных шалашей, давка в толпе была так сильна, что возвратиться назад оказывалось совершенно невозможным; он шел почти поневоле, хотя высокий рост и сильное сложение Феликса выходили из ряда обыкновенных даже в толпе, где было много дюжих рабочих, привыкших управляться с тяжелыми инструментами. Тут находились почти все, самые бедные и неприглядные с вида жители Треби. Феликс, увлекаемый все более и более вперед движением толпы, заметил в разных местах людей, наружность которых носила на себе тот резкий отпечаток, который свойствен только мануфактурным городам.

Однакож признаков каких-нибудь определенных дурных намерений в толпе еще не было. Очевидно было только, что большая часть этой толпы разгорячена вином, и что поступки подобных людей едва-ли могут быть более обдуманны, чем, например, поступки быков или свиней, собранных в кучу и сбитых с толку криком и толчками. Смешанные, оглушительные крики, случайные стычки, удары и даже драка, казалось увеличивались каждую минуту. Констебли, находившиеся в толпе, были совершенно безсильны. Оффициальная особа, которая виднелась иногда в толпе двигаясь вместе с ней, столь же мало могла сдерживать последнюю, как веха, поставленная на воде, может действовать на расходившиеся валы. Без сомнения, дело не обошлось без множества ушибов и даже ран, а сколько оскорблений разного рода разсеяно было в тоже время - этого никто и определить не может.

Очевидно было, что подача голосов более продолжаться не может, и потому эту церемонию пришлось отложить. Вероятность серьезных безпорядков возросла так сильно, что даже поколебала сопротивление ректора предложению послать за войском; когда Феликс возвращался в город, нарочный с этой целью уже был отправлен в Дуффильд. Ректор хотел опять выехать к толпе и прочитать закон о мятежах с такого пункта, откуда его можно бы было лучше разслышать, чем из окна "Маркиза Гренби"; но м-р Кроу, старший констебль, только что вернувшийся с места и ближе наблюдавший положение дел, утверждал, что риск был бы слишком велик. Привели к присяге несколько новых констеблей; впрочем м-р Кроу пророчески выразился, что если раз безпорядки начнутся, то толпа уже не будет заботиться ни о каких констеблях.

Однакожь когда ректор, обладавший сильным и звучным голосом, показался на балконе и прочитал слова закона, повелевающия всем и каждому расходиться по домам или приниматься за обыкновенные дозволенные занятия, то это произвело на толпу сильное, хотя и преходящее действие. Все, стоявшие ближе, слушали чтение и в течение нескольких минут после заключительных слов, продолжалась сравнительная тишина. Но потом народ опять начал волноваться, снова поднялся говор, который, постепенно возрастая, обратился в крики и рев, как прежде. Движение это было подобно потоку, который пытаются остановить и который все увлекает в своем стремлении. Расположена-ли была толпа повиноваться приказанию разойтись в течение часа - это оставалось подвержено сомнению, которое все более и более делалось похожим на отрицание.

В это время м-р Кроу, считавший себя человеком дальновидным, предпринял шаг, значительно ускоривший исполнение собственного его пророчества. Этот констебль, вместе с судьями, прибыл, по задним улицам, в гостинницу Семи Звезд, и здесь закон о, мятежах опять был прочитан из окна с тем же результатом, как и в первый раз. Ректор возвратился прежним путем в гостинницу "Маркиза Гренби", как такое место, которое наиболее прилично для пребывания администрации, а м-р Кроу остался на другом конце Королевской улицы, где также присутствие какого-нибудь начальственного лица было, без сомнения, необходимо. Видя, что срок, данный народу на возвращение по домам уже истек, и голос закона оказался безсильным, Кроу сам показался в верхнем окне гостинницы и, обратившись к толпе, объяснил ей, что уже послали за войском и что если народ не разойдется, то, вместо констеблей, будет иметь дело с кавалерией.

М-р Кроу, подобно некоторым другим прославленным в истории полицейским властям, "пользовался дурной репутацией," то-есть, позволял себе такие поступки, которые испортили его репутацию; он не имел ни малейшей популярности в Треби. Весьма вероятно, что даже и другое сообщение, более приятного свойства, сказанное им, много потеряло бы в глазах слушателей, именно по этой причине, а слова, которые он теперь произнес, были сами по себе так неутешительны, что, вместо вразумления толпы, казалось, только раздражили ее. Кто-то из числа окружавших гостинницу схватил из стоявшого по близости, в зеленной лавке, куля, сырую картофелину, бросил ею в констебля и попал ему в рот. Немедленно затем картофель и репа в большом количестве полетели в окна "Семи звезд" и перебили в них стекла. Феликс, находившийся в это время на половине своего пути по главной улице, слышал, как крики слились в дикий рев, и видел, как масса народа бросилась в лавки где можно было найти более приличные метательные снаряды, чем картофель и репа. Раздался крик, что тори послали за солдатами, и что если в народе находятся люди, которые, называясь ториями, будут - добровольно или как нибудь иначе - тянуть торийскую сторону, то таких должно считать главными виновниками безпорядков.

В толпе видны были такия явления, которые показывали, что преобладающее настроение её обращалось против приверженцев Дебари и в пользу Трансома. Несколько лавок было попорчено и все они были "торийския лавки." Торговцы, которые только могли, заперли у себя двори и загородили извнутри окна. Панический страх распространился между домовладельцами этого до сих пор мирного города; с тревогой ждали прибытия военной силы. Ректор находился в мучительном безпокойстве по поводу этого обстоятельства: он послал уже, под величайшим секретом, в Гэсеркот двух гонцов с приказанием, чтоб солдаты ехали прямо в город, но боялся, - не перехвачены-ли посланные.

Было три часа: протекло ужо более часу со времени чтения закона о мятежах. Ректор большого Треби отправил исполненное негодования послание в гостинницу Барана, к м-ру Линтону, ректору малого Треби, - говоря, что в толпе очевидно господствует радикальный дух, и что особенная ответственность за это должна пасть на партию м-ра Трансома. Где был м-р Джермин?

М-р Линтон отвечал, что он сам ходил по направлению к Дуффильду, - посмотреть, не идут-ли солдаты? Что касается до Джермина, то он, пастор Линтон, не может отвечать за этого стряпчого: он думал, что Джермин отправился куда-нибудь по делу - доставать избирательные голоса.

Теперь должно было сделать серьезное усилие к прекращению волнения, нужно было употребить в дело все силы, какие находились в распоряжении гражданской власти. Декабрский день скоро должен был склониться к вечеру, а в темноте всякий безпорядок усиливается. Тут ужасы, подобные пожару, также легко могли случиться, как всякое другое меньшее несчаетие. Констебли, которые могли, вооружались карабинами и саблями: все достопочтенные обыватели, обладавшие хотя какой-нибудь долей мужества, приготовились вступить в борьбу на защиту порядка, многие из них, как, например, м-р Уас и м-р Тилиот выразили убеждение, что главнейшею обязанностью их было защищать пивоварни, а также водочные и винные погреба, так как находящиеся в этих местах предметы собственности скорее всего могли подвергнуться грабежу и самое нападение на них, по своим последствиям, было опаснее нападения на всякое другое место. Ректор, полный твердой решимости, сел опять на коня, так как это казалось лучшим способом предводительствовать констеблями, чтобы последние могли действовать сомкнутой массой. По его приказанию, отряд вооруженных людей, миновав большую улицу, проехал по задним улицам города и занял два главных переулка, из которых был ход в винные погреба и пивоварню; эти пункты признавалось особенно необходимым стеречь, чтоб из них, как из узких отверстий, можно было поражать толпу.

Между тем Феликсу Гольту досталось довольно серьезное дело на Королевской улице. Как только несколько стекол в гостиннице "Семи Звезд", было разбито, то это уже послужило достаточным поводом к тому, чтоб разбивать ее до последней возможности. Дух разрушения имеет свойство возрастать по мере своих успехов; предмет, который уже подвергся разрушению или хотя только повреждению, с равною охотою осуждается на окончательное потребление и взрослыми людьми и безразсудными мальчиками. Кроме того, гостинница "Семи Звезд" прикрывала собой Спратта; а на некоторых спрокстонцев, стоявших прямо перед зданием, раздражительно действовало сознание, что Спратт оставался здрав и невредим в такой день, когда за ударами вообще не гнались и когда можно бы было воздать ему должное. Теперь желание попасть во внутренность гостинницы сделалось всеобщим.

Феликс, наконец, добровольно поспешил к гостиннице. До тех пор, влекомый толпою, он мог разве защищаться от толчков да удерживаться на ногах; он предвидел, что народ ворвется в гостинницу; уже слышны были крики: "Спратта! Вывести его сюда! Мы его выбросим из окошка! Бить его!" При таком положении дела не было ничего невероятного, что человеческая жизнь пострадает, а для Феликса было невыносимо присутствовать при слепом неистовстве разъяренной толпы и не попытаться противодействовать ей. Усилия, направленные к этой цели, хотя бы даже и тщетно, все-таки доставили бы ему больше удовольствия, чем простое зрелище этого буйства. В стенах гостинницы он все-таки мог кого нибудь спасти. Феликс вошел туда вместе с разнородной толпой, которая сейчас же разсеялась по зданию с различными целями: некоторые направились в столовую в намерении пробраться в погреб; другие поднимались на лестницу, ища по всем комнатам Спратта или кого нибудь другого, кто бы мог до времени, вместо него, послужить козлом отпущении. Заслышав женский крик, Феликс пошел по тому направлению откуда он слышался, и наконец достиг верхняго корридора на лестнице, где жена хозяина гостинницы с несколькими служанками, в безпомощном ужасе, старалась спастись от двух или трех полупьяных людей, опорожнивших стоявший внизу графин с водкой. Приняв на себя тон предводителя толпы, Феликс закричал; "сюда, ребята, здесь штука будет лучше, ступайте за мной!" и увлек этих людей с собой назад по корридору. Они достигли нижняго крыльца в то самое время, когда несчастного Спратта тащили с лестницы; он был без сюртука и испускал жалобные вопли. Однакожь пока еще никто не наделял его ни ударами, ни пинками; казалось, жертву нарочно берегли, чтоб наказать на более просторном месте, где притом и большое число желающих могли бы принять участие в этом удовольствии. Феликс следовал за ними, решившись освободить, если можно, как напавших, так и жертву нападения от худших последствий. Его ум был занят обдумыванием различных проектов, имевших эту цель.

Спратта протащили с лестницы и далее, вдоль двора, через ворота, как простую кучу холста и лоскутьев. За воротами он встречен был оглушительными криками и свистом толпы, хотя многие в ней не питали к Спратту никакой неприязни и только догадывались, что другие ее имеют. Это была довольно узкая часть улицы, - далее улица становилась шире, и Спратта потащили туда, при криках его врагов: "мы хотим прогуляться с ним, посмотрим, действительно-ли он так перепуган, как кажется!"

- Отколотить его да и бросить, раздалось около Феликса. - Пойдемте-ка в погреба Тилиота, - там теперь много джину.

В этих словах заключались две страшные угрозы. Влача Спратта далее, толпа была уже очень близка к переулку, в котором находился погреб Тилиота. Феликс старался держаться как можно ближе к несчастной жертве. Он бросил свою собственную палку и нес дубину, выпавшую из рук у одного из нападавших на гостинницу "Семи Звезд;" голова Феликса была обнажена и вообще, с первого взгляда, он казался предводителем толпы. В таком положении Феликса заметили разные лица, смотревшия с тревогой на всю эту свалку из окон верхних этажей, - заметили именно, что он употреблял все усилия, чтобы протесниться сколько можно ближе к человеку, которого тащили.

Между тем первые из констеблей, достигшие задними путями переулка около дома м-ра Тилиота, разглядели, что в толпе находится жертва. Один из настоящих констеблей, ретивый малый, по имени Тукер, - видя, что нельзя терять времени на размышление, пригласил своего соседа следовать за собой и, схватив случившуюся у него саблю, быстро прорвался туда, где его не ожидали. В эту минуту Спратт был брошен, полумертвый от страха, на уличных каменьях и окружавшие его люди немного отступили, как бы для того, чтоб потешиться таким зрелищем. Феликс воспользовался случаем, и, заметив первое движение толпы к тому месту, на котором лежал Спратт, сделал скачок вперед, чтобы можно было защитить несчастного. В эту минуту Тукер загородил ему дорогу и думая, что Феликс предназначался быть палачом Спрятта, - способность различать предметы находилась у Тукера более в мускулах, чем в глазах, - он бросился на Феликса, намереваясь схватить его за ворот и повалить. Но Феликс, обладавший быстротою соображения, понял в чем дело и выбрал из двух зол, казалось ему, меньшее. Проворный, как молния, он увернулся от констебля, сам напал на него и попытался овладеть его оружием. Эти борьба, в которой окружающие были простыми зрителями, кончилась тем, что констебль упал на землю, а Феликс овладел его саблей. Он выпрямился, держа ее в руках. Толпа заревела "ура!" предполагая, что победитель в самом деле был на её стороне и чистосердечно сразился с констеблем. Тукер, однакож, не вставал с мостовой;

Феликс впрочем не предполагал, чтобы констебль получил сильное повреждение.

порывов от всяких дальнейших нападений на те места, где эти порывы, под влиянием одуряющих и разгорячающих веществ, могли обратиться в пламя. В такую минуту человек, подобный Феликсу, не в состоянии был разсчитывать, каковы будут для него самого следствия недоразумения относительно той роли, которую он играл в сегодняшнем бунте. Природа никогда не производит таких людей, которые обладали бы в одно время и энергическою симпатиею к людям и мелочною разсчетливостью. Феликс уверен был, что имеет достаточную власть над умами окружающих и потому решился постараться отвлечь раздраженную толпу от совершения какого нибудь преступления, до того времени, пока она не будет окончательно усмирена войском, которое, - как он полагал на основании слов м-ра Кроу, сказанных уже довольно давно, - должно было скоро прибыть.

За Феликсом последовала толпа тем охотнее, что переулок Тилиота защищался констеблями, часть которых имела огнестрельное оружие; притом же людям ограниченным вообще нравится всякая возможность совершить что нибудь, стоящее вне заранее назначенной программы действий, особенно если нет никакого противоположного порывания. Многим из спрокстонцев, которые теперь видели Феликса, он уже прежде был известен лично; о нем составилось понятие как о таком человеке, который проповедывает многия странные вещи, - вовсе необычного свойства. Когда он двинулся вперед, как предводитель, с саблей в руке, и велел поднять Спратта, то самый тон его голоса казался достаточной причиной, чтобы следовать за ним. Человек твердый и энергический всегда может увлечь и соединить в одно целое те неразумные единицы, которые находятся вместе с ним в толпе. Феликс рискнул расчитывать именно на подобное влияние в среде окружающих людей, умственное состояние которых представляло простую смесь различных неопределенных представлении с духом хищности. Он торопил их идти далее и вместе с тем распорядился, чтоб они подняли Спратта и несли, а не тащили; стоявшие назади последовали за Феликсом с возрастающим убеждением, что у него был какой нибудь ловкий замысел, - а те, которые находились впереди, отчасти руководились той же самой мыслью, отчасти были принуждены двигаться вследствие натиска задних рядов, хотя не знали причины движения последних. Короче, произошла такая же путанница, какая бывает в большей части человеческих дел: одни подвигались вперед сами, а другие были безсознательно увлекаемы движением первых.

В действительности, Феликс намеревался вывести толпу ближайшим путем за город и обогнуть северную его сторону, в тоже время поддерживая в этих людях убеждение, что он ведет их сообразно заранее обдуманному плану, по исполнении которого им можно будет неожиданно напасть на то, что стоит нападения, а вместе с тем и обмануть констеблей, стороживших переулки. Между тем он надеялся, что явятся солдаты и тогда нет никакого сомнения, что эта толпа, не одушевляемая никакою политическою страстью и не питавшая ни к кому особенной вражды, а шумящая просто вследствие винных паров, разгуливавших в головах, не будет сопротивляться военной силе. Пятидесяти солдат, вероятно, будет довольно, чтоб разогнать эти сотни недовольных. Численности толпы никто не знал: впрочем потом многие обыватели готовы были присягнуть, что она должниа была состоять, по крайней мере, из двух тысяч человек. Феликс знал, что сам он подвергался большой опасности: но "кровь у него воспламенилась": в обыкновенной жизни мы неохотно допускаем влияние на свои дела такого пламенного, страстного энтузиазма, а между тем с помощью этого антузизма, при других условиях, совершаются подинии, имеющие всемирное значение.

Феликс достиг места, где улица разделалась на две ветви; одна оканчивалась узким проходом между плетнями и изгородями, в глубине другой виднелась мрачная пустота оленьяго конца. При раздвоении улицы была довольно широкая площадка, в центре которой находилась маленькая каменная платформа с тремя ступенями; на ней стоял позеленевший от времени столб. Феликс пошел прямо к этой платформе и, взойдя на нее, громко закричал шедшим спереди и сзади людям: "стой!" и тут же велел привести к себе Спратта. Взоры остановившейся толпы обратились на платформу и, быть может, тут в первый раз у находившихся в толпе людей явилось определенное сознание, что этот человек с саблей в руке был их начальник!

Он вынул свой платок, - собрали еще два или три и передали ему. Он велел связать их все вместе: глаза присутствующих были устремлены на него. Не хотел-ли он повесить Спратта? Феликс оперся на свою саблю и отдавал приказания окружающим:

- Теперь обвяжите нашу веревку около него, стяните руки немного назад - вот так! а другой конец привяжите покрепче к столбу.

Когда это было сделано, Феликс сказал повелительным тоном:

- Оставьте его тут - мы еще вернемся сюда, а теперь надо спешить; вперед, ребята! В улицу парка, а потом в Гобсон пероулок!..

кто действительно имел жестокость разсчитывать, что можно будет опять придти помучить несчастного. Никому не пришло и в голову, что когда Спратт останется один, то из соседних домов может кто-нибудь придти и развязать его.

Шумящая толпа устремилась по улице парка быстрым потоком, держа Феликса все еще в средних рядах, хотя он и употреблял все усилия, чтоб проложить себе дорогу вперед. Он хотел направить толпу по боковой улице, называемой Гобсовым переулком, которая вела к другой - Дуффильдской части города. Феликс заставил нескольких людей, окружавших его (один из них был наш старый спрокстонский знакомый, толстый Дредж), пробиться вперед и уверил их, что все ребята направятся вдоль по переулку, что в противном случае все дело будет испорчено. До сих пор Феликсу все удавалось, и он продолжал путь безпрепятственно. Но вскоре случилось обстоятельство, поразившее его, подобно громовому удару; оно доказало, что весь его план столько же неоснователен, как неосновательны кажутся все смелые проэкты, когда они терпят неудачу.

В толпе, на ряду с ограниченными и полупьяныными субъектами, находились и люди дальновидные, которые любили безпорядок по некоторым другим причинам, независимым от цели его самого; они несчитали себя достаточно вознагражденными за тот труд, который они на себя взяли, прибыв в Треби на выборы; к этому труду они были побуждены некоторыми слухами, собранными в Дуффильде - слухами, которые давали возможность надеяться, что положение дел в Треби благоприятно смутам, составлявшим для подобных людей время жатвы. Некоторым из этих предусмотрительных личностой было известно, что улица парка ведет к большому дому требийского замка, который для их специальных целей оказывался столь же пригоден, как настоящий банк, или даже еще лучше пока Феликс пламенно стремился к своей цели эти сыны Адама также неуклонно преследовали свою цель (как мы видели совершенно особого свойства), Феликс имел уже минуты торжества своего влияния над толпой: настали другия минуты, когда и на долю этих людей также выпадал триумф в том смысле, как они его понимали.

В передних рядах, шедших задом к Феликсу, раздался новый вызов, нового свойства предложение.

- Пойдем в замок Треби!

Феликс, а мимо его. Феликс был также увлечен общим потоком. Он не знал как добиться противного. Как только толпа вышла на дорогу, ведущую за город, где было сообщение с полем, и кроме того, под рукой, находился обширный парк, то для Феликса было уже нетрудно высвободиться из толпы. Сначала он думал, что это будет лучше всего, и поэтому намерен был как можно скорее вернуться в город в надежде найти там войско и с отрядом его спасти замок. Но потом Феликс сообразил, что толпа стремилась к замку на виду у всех, и что в той самой улице, по которой они шли, находилось много народа, который мог принести весть об этом в город скорее, чем он сам. Более необходимым казалось теперь Феликсу самому явиться в замок, и этим путем обезпечить, сколько можно, личную безопасность его обитателей. Конечно, Дебари принадлежали к числу таких людей, о которых Феликс вообще не привык много безпокоиться; но в настоящем случае он понимал, что если это семейство подвергнется какой бы то ни было опасности, то обвинение в том падет на него. В эти минуты, минуты горькой досады и разочарования, Феликсу пришло на мысль, что, независимо от внутренняго недовольства, ему угрожают еще другия, совершенно иного свойства, но также очень неприятные последствия сегодняшней истории; стараться избегнуть их теперь было безполезно. Когда Феликс, вместе с толпой, подвигался вперед по требийскому парку, то ему пришло на мысль, что это движение составляет лишь одно звено в цепи роковых случайностей целого дня, в котором мелкия, злобно эгоистическия стремления толпы, не направленные ни к какой более широкой цели, выразились в зловредном деле, угрожавшим принять страшные размеры.

Наступали сумерки; из многих окон замка видны были огни. Уже передняя часть толпы ворвалась во флигеля замка, и ловкие люди занимались в надлежащих местах отыскиванием столового серебра, а других побуждали найти дворецкого и заставить его отпееть погреба; Феликс только-что успел проложить себе дорогу к главной террассе, надеясь пройти в комнаты, встретить там обитательниц дома и успокоить их, сказав, что скоро прибудут на выручку солдаты, как стук лошадиных копыт убедил его, что избавление ближе, чем он сам думал. Как только он услыхал приближение этих защитников, сейчас же подошел к большому окну комнаты, где яркий свет, падавший с потолка, освещал группу женщин, собравшихся вместе в невыразимом ужасе. Несколько человек из толпы достигли уже ступеней террасы и песчаной насыпи, ведущей к ней. Заслышав лошадиный топот, Феликс стал у окна и, махая саблей, кричал наступавшим: "назад! едут солдаты". Одни, вследствие этих слов, бросились назад и другие машинально остановились.

Между тем равномерный стук копыт уже сменился громкими криками. "Держи! Пали! Бей! Бей! Бей!" Восклицания эти оглушали людей, стоявших на террасе.

Прежде чем последние имели время собраться с духом, двинуться с места, оглушительный крик раздался уже подле них, пуля просвистела и пронизала плечо Феликса Гольта, плечо у той самой руки, которая держала обнаженную сабло, блестевшую при свете, падавшем из окна.

Феликс упал. Толпа обратилась в безпорядочное бегство, как перепуганное стадо баранов.

Вскоре группа людей окружила Феликса, который был в обмороке и оправившись немного, снова потерял сознание. В течений целого дня он очень мало ел и потому пришел в совершенное изнеможение. Два человека из этой группы были в гражданском платье, но только один из них знал лично Феликса, другой был судья, который но жил постоянно в Треби. Первый, знавший Феликса, был не кто иной, как м-р Джон Джонсон, которого рвение к общественному спокойствию побудило отправиться из Дуффильда в Треби тотчас, как только он узнал, что туда требовали солдат.

Прошла невыносимая ночь, а на следующий день Феликс, рану которого признали маловажною, был помещен в лонфордскую тюрьму. Его обвиняли в трех преступлениях: в нападении на констебля, в смертоубийстве (Тукер умер от ушиба спинного мозга) и в предводительствовании нападением на обитаемый дом.

Четверо других людей также были схвачены: один за покражу золотой чаши с гербом Дебари, а остальные трое, в том числе углекоп Дредж, за буйство и насилие,

который пришлось убрать с мостовой. Правда, что о другом трупе никто много по жалел, если не считать сожалением слова: "Бедный старик!" Его задавили, без сомнения пьяного, близь входа в гостинницу "Семи звезд". Этот второй труп был старый Томми Траунсем, наклейщик избирательных афиш, или другими словами, Томас Трансом, последний представитель старинной фамилии.