Феликс Гольт.
Глава ХХXIV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Феликс Гольт. Глава ХХXIV. (старая орфография)

ХХXIV.

Через неделю после безпорядков в Треби, Гарольд Трансом находился в Трансом-Корте. Он возвратился из города, чтобы провести рождественские праздники в этом прелестном замке, но был не в очень веселом расположении духа. Он потерпел поражение на выборах; но еслиб только одна эта неприятность поразила его, он был бы довольно благоразумен, чтобы перенести ее терпеливо и без особенной горечи заплатить восемь или девять тысяч за то, что он не будет сидеть в парламенте будущую сессию. Гарольд не очень горевал бы и о небольших безпорядках в Треби, да же еслиб они повлекли за собой большие издержки для графства; но направление, которое приняли эти безпорядки, служило для него предметом горьких дум. Как бы безпорядки эти не произошли и какие бы обстоятельства их не усилили, но они бросали тень на радикальную партию, т. е. на Трансона и ею агентов. Таким образом, его кандидатура послужила в порицанию его имени, т. е. результат всех его усилий был вполне противоположен тому, чего он так добивался.

Но этого мало; совесть Гарольда упрекала его и к том, что случилось с Феликсом Гольтом. В его памяти, всегда отличной, живо впчатлелась жалоба Феликса Гольта на угощение спрокстонских рудокопов и последующая за этим неприятная сцена в конторе Джермина, когда Джонсон развивал перед ним теорию о невозможности изменить однажды начатую избирательную агитацию и повернуть экипаж назад, когда он катится с горы. Вспоминая гневные слова Феликса Гольта, предостерегавшого его о подкупе рудокопов водкой, подкупе для того, чтоб они наделали шума в день избрания, - вспоминая это, Гарольд был уверен, что предосудительные поступки Феликса, за которые он был брошен в тюрьму, не происходили от добровольного сообщничества его самого, но вероятно от неудачных попыток остановить безпорядки. Эта уверенность, мало-по-малу, совершенно овладела его умом; она-то и производила на него особенно неприятное впечатление; он не мог не сознавать, что имел в руках улику, которая могла оправдать Феликса, выставив настоящих виновников - его самого и его агентов. Конечно и кто нибудь другой мог свидетельствовать в пользу Феликса, напр. болтливый диссентерский пастор. Но как бы там ни было, а делом о подкупе спрокстонских рабочих непременно воспользуются его политические противники...

В этом несчастном деле Гарольд чувствовал себя невинной жертвой. Мог-ли он помешать интригам своих агентов? Он даже старался положить им преграду, но старался совершенно тщетно, Он не любил с самого начала своих агентов, а теперь он чистосердечно их ненавидел. Джермин, с его Джоном Джонсоном, прибавил эту грязную историю о требийских выборах к длинному ряду неприятностей и оскорблений, за которые Гарольд решился ему отомстить. Гарольд сам читал в каких-то афишах роковые намеки на не совсем честные одолжения, оказываемые Джермином, фамилии Трансомов. Если подобные мнения существовали в обществе, и это не была только избирательная клевета, то тем более он имел причины показать свету, как строго будет наказан Джермин за злоупотребления, которые он позволил себе в отношении семейных дел Трансомов. И конечно, свет это увидит, без малейшого замедления. Холодный, самоуверенный, дерзкий Джермин дорого заплатит за все свои оскорбления и обиды и, отомстив ему хорошенько за все, Гарольд прекратит с ним всякия сношения. Теперь, по окончании выборов, Гарольд решился посвятить себя частным делам, пока не приведет все в должный порядок.

теперь действительно представлял удобное, приятное жилище. Белый иней покрывал широкий лужок, растилавшийся перед окнами, разновидные листья кустарников и гигантския деревья видневшияся вдали. Дубовые сухия дрова пылали в камине; толстый, мягкий ковер разстилался словно мох под его ногами; он только-что вкусно позавтракал и ему предстояли в это утро интересные занятия богатого землевладельца. По всему дому не слышно было шагов, ибо всюду были разостланы ковры или тонкия плетенки; везде было тепло, даже в сенях и корридорах; слуг было вдоволь, так что все делалось хорошо и во время. Ловкий Доминик был всегда под рукою, чтоб исполнять все малейшия приказания своего господина, и одного его присутствия было достаточно, чтоб весь дом повеселел; его постоянная улыбка вселила в тяжелые английские умы убеждение, что легко жить на свете и сделала его действительную власть над всеми столь мягкою и нежною, как пуховая подушка. Старый м-р Трансом набрался новых сил и смелости с тех пор, как явились маленький Гарри и Доминик, и Гарольд настоял, чтоб его ежедневно катали. Одна м-с Трансом, при новой роскошной обстановке, казалась недовольною, но Гарольд или не замечал этого, или не обращал внимания, как на необходимую слабость старухи, жизнь которой была до сих пор полна скуки и лишений. "Наш ум, как и тело, легко усвоивает то положение, в котором долго пребывает, думал Гарольд, и с годами перемена невозможна. Бедная матушка! сознаюсь, я бы сам не желал быть старухой. Я бы желал, чтоб она более занималась маленьким Гарри. Вероятно она подозревает, кто его мать, а она в этих вещах также строга, как в своем торизме. Впрочем я делаю все, что могу; трудно сказать, чего ей еще не достает: такою роскошью я окружаю ее в вознаграждение прежней полной лишений жизни".

И действительно Трансом-Корт был таким жилищем, которому позавидовали бы многия женщины. Однако, Гарольду, чтоб быть совершенно довольным посреди всей роскоши, его окружавшей, необходима была еще твердая уверенность в близком мщении. Он не был теперь так весел, как всегда, и его мать мало по-малу убедилась, из различных намеков, что собиралась гроза над Джермином. Она не смела раскрашивать, но не могла себе отказать в удовольствии сделать несколько горьких замечаний на счет неудач Гарольда, как радикального кандидата, на выборах. Но этим она только подлила масла в огонь.

Сверх обыкновения в это утро Гарольд приказал принести полученные письма в столовую, где и стал разбирать их. Его мать могла заметить, что он с жадностью набросился на какие-то деловые письма из Лондона. Она тем более обратила на это внимание, что накануне из конторы Джермина принесли письмо, в котором стряпчий просил у Гарольда свидания в одинадцать часов этого дня. Она видела, как Гарольд поспешно проглотил свой кофе и оттолкнул свою тарелку, ничего не попробовав, что совершенно противоречило его обыкновенным привычкам. М-с Трансом сама ничего не ела, и чашка чая казалось ее очень взволновала, ибо щеки её запылали, а руки были холодны, как лед. Она еще была молода и пламенна в своем страхе: боязнь воскрешала в ней все страсти, обуревавшия ее некогда.

история мира, теперь съузилась для нея в мелкую повесть её собственной жизни; все перед ней было мрачно, свет только падал блестящим лучом на тропинку её собственной судьбы, тропинку, едва достаточную для одного женского горя. Наконец она услышала давно ожидаемый звонок, шаги и шум отворяющихся и затворяющихся дверей. Будучи не в состоянии более ходить, она опустилась в большое низенькое кресло.