Феликс Гольт.
Глава XL.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Феликс Гольт. Глава XL. (старая орфография)

XL.

Если Деннер подозревала, что пребывание Эстер в Трансом-Корте не было приятно её госпоже, то невозможно было питать подобного подозрения относительно других членов семейства. Она и маленький Гарри производили друг на друга какое то взаимное очарование. Это маленькое создание с пухлыми загорелыми щечками, низким лбом, большими черными глазами, с маленьким, но резко обозначенным носом, вечно разыгрывавшее неприятные шутки с людьми, которых оно не любило и не отстававшее от того, кто ему нравился - было образцем человеческой породы, какого Эстер никогда еще не видывала. Она, в свою очередь, казалась тоже большой новинкой для Гарри. С первого взгляда её светлый цвет лица, голубое платье, веселая улыбка и руки, протянутые к нему, сделали на него впечатление, как будто перед ним находилась нового рода птичка; он отскочил к своему дедке, как он называл м-ра Трансома, и глядел на новую гостью во все глаза, как удивленный дикий зверек. Но не успела она сесть на диван в библиотеке, как он влез к ней на колени и начал подвергать ее подробному исследованию, как любопытный предмет из естественной истории. Он дергал её роскошные волосы, и открыв, что под ними было маленькое ушко, стал его щипать и дуть в него; потом он ухватился за её косу и с удовольствием открыл, что она не приросла к макушке и могла быть совершенно распущена. Наконец видя, что она смеется, играет с ним, целует его и в шутку отгрызается, одним словом, что она зверек понимающий шутку, он быстро выбежал из комнаты и заставил Доминика принесть для знакомства с новой гостьей весь его зверинец, состоявший из белой мышки, кроликов, птиц и черной собаченки Моро. Кого любил Гарри, того естественно должен был любить и м-р Трансом; дедка, вместе с большой собакой Нимвродом, составляли тоже часть его зверинца и, быть может, более всех других он их мучил и дергал. Видя, что Эстер весело сносила, как мальчик трепал ее за волосы и что она охотно позволяла бить себя и щипать, старик начал рассказывать ей, своим слабым дрожащим голосом, замечательные подвиги Гарри: как он однажды, когда дедка спал, снял с булавок целую коллекцию жуков, чтобы посмотреть, не полетят ли они и потом разсерженный их глупостью, собирался их бросить на пол и растоптать, когда Доминик вошел в комнату и спас драгоценные образцы; как другой раз подсмотрев, что м-с Трансом оставила открытым свое бюро, в котором она держала лекарства, он выдвинул все ящики, и почти все лекарства разбросал по полу. Но что старый м-р Трансом считал самым удивительным доказательством почти сверхестественных способностей маленького Гарри, так это то, что он редко ясно говорил, а предпочитал издавать какие то невнятные звуки и соединять по своему безчисленные слоги.

- Он может порядочно говорить, если захочет, заметил м-р Трансом, полагая очевидно, что Гарри, подобно обезьянам, имел какую нибудь глубокомысленную причину не выражаться по человечески.

- Вы обратите на него внимание, прибавил он, подмигивая Эстер и смеясь в полголоса, - вы увидите, что он знает настоящее слово для всякого предмета, но любит все называть по своему. Он и вам скоро даст особое название.

Когда Гарри казалось положил в своем уме, что Эстер звала Бу, м-р Трансом моргнул ей с торжеством и потом шепнул, осторожно осматриваясь по сторонам, что Гарри никогда не называл м-с Трансом, бабушкой, но всегда кус-кус.

- Право удивительно, прибавил он, лукаво ухмыляясь.

Старик казалось теперь был счастлив в новом мире, созданном для него Домиником и Гарри. Он не сидел более в заперти в своей библиотеке, но ковылял из комнаты в комнату, останавливаясь везде, где не встречал м-с Трансом наедине и смотрел на все с любопытством.

Безпомощное состояние м-ра Трансома казалось жалким для Эстер привыкшей видеть в отце своем старость при полной умственной физической деятельности. Мысли её уносились в прошедшую жизнь м-ра и м-с Трансом, четы столь странно несходной. Могли ли они когда сойдтись, и были ли когда нибудь их отношения друг к другу более дружественны и более разумны? Вряд-ли. М-р Трансом по крайней мере утешался всегда своими жуками, но м-с Трансом?

Эстер чувствовала себя совершенно дома в обществе м-с Трансом; она с удовольствием сознавала, то м-с Трансом восхищалась ею и смотрела на нее с одобрением. Но когда оне сидели вместе в первые дни её пребывания в Трансом-Корте, разговор большею частью вертелся на том, что происходило во время юности хозяйки; она рассказывала в каком платье представлялась ко двору, кто были самые знатные и прекрасные дамы в то время; она знакомила Эстер с теми эмигрантами, которых она знавала, и с историю различных титулованных особ приходившихся с родни фамилие Лингонов, которая, но её мнению, была гораздо лучше даже старшей линии Трансомов. Бедная м-с Трансом, с её вечно затаенным страхом и горечью, все же находила, какую-то прелесть в подобной гордости, несмотря на то, что некоторые действия её собственной жизни роковым образом противоречили этому чувству. К тому же генеалогия входила в разряд доступных для нея понятий и она постоянно толковала об этом предмете, подобно тому как коноплянка или дрозд тянет всегда одну и гу же ноту. Она не умела анализировать предметы, которые выходили из круга аристократических семейств Геронов из Феншора или Баджеров из Тильбюри. Она никогда, не выглядывала из за дымки затмевавшей её жизнь. Во мраке, на заднем плане, виднелась в её глазах огненная гора и скрижали закона; на первом плане виднелась леди Дебари по секрету сплетничавшая об ней, леди Виверн, решавшаяся не приглашать ее более на обеды. Сведения о лингонской геральдике казались Эстер сначала довольно интересными; но ей приходило на ум, что когда она познакомится достаточно с этим предметом, то он перестанет быть приятной темой для разговоров и размышлений; чтоже касается самой м-с Трансом, то зная все это давно, она очевидно должна была чувствовать мрачную пустоту и во время этих бесед.

Несмотря на это, Эстер было теперь очень приятно сидеть на мягкой мебели, с работою в руках, и слушать, как м-с Трансом рассказывала своим обычным, изысканно великосветским тоном, семейные истории, казавшияся Эстер настоящими романами. Из этих рассказов, она узнавала какие брилианты находились в семействе лорда, двоюродного брата м-с Трансом; как муж бедной леди Сары, обезумев от ревности, через месяц после свадьбы оттаскал за косу это нежное, голубоокое создание: как блестящая Фанни, выйдя за муж за провинциального пастора, до того унизилась, что выпрашивала свежия яйца у жен фермеров, хотя она очень хорошо поместила всех своих шестерых сыновей, пользуясь протекциею влиятельных родственников.

М-с Трансом не касалась никогда своих лишений и горя, своих неприятностей с старшим сыном, и вообще всего, что было близко её сердцу. Разговаривая с Эстер, она также разыгрывала роль хозяйки, как совершала свой туалет, как работала в пяльцах; все светския приличия надо исполнить, счастлив-ли человек или несчастлив. Неопытность Эстер мешала ей отгадать многое в жизни этой величественной, седовласой барыни, которая, она не могла не видеть, стояла совершенно отдельно в своем семействе, словно была какая нибудь причина, изолировавшая ее, как внутри, так и вне её дома. Для юного сердца Эстер была какая-то особенная прелесть в м-с Трансом. Пожилая женщина, которой величественная красота, положение в свете, и любезное, добродушное обращение, вызывали сами собою чувства уважения и привязанности - была совершенно новым, неведомым для Эстер видом человеческой породы. Молодая девушка с её обычной легкой подвижностью, была всегда готова предупредить малейшия желания м-с Трансом; её-же быстрая сообразительность и серебристый голосок были всегда готовы оживлять веселым замечанием разговор или нравоучение м-с Трансом, хотя бы они касались медицинских рецептов. Должно быть она вела себя очаровательно, если однажды, когда она перешла через комнату, чтоб заставить экраном свет камина, безпокоивший м-с Трансом, та схватила ее за руку и сказала: - милая моя, смотря на вас, я начинаю сожалеть, что не имею дочери.

Это признание было очень приятно Эстер; точно также было приятно, когда м-с Трансом собственными руками надевала на нее бирюзовый убор, который великолепно шел к ней в её белом кашемировом платье, также подарок м-с Трансом. Эстер никогда не думала о том, что во всех любезностях, которыми ее окружали, скрывался простой расчет. Она также не подозревала, что сквозь всю любезность м-с Трансом, сквозь все её изысканные манеры, просвечивало смутное, затаенное безпокойство о чем-то, гораздо более терзавшем её сердце, чем мысль о потере имущества, о чем она говорила часто, совершенно слегка, лишь как о предлоге для сообщения Эстер каких нибудь полезных сведений. Невозможно было ошибиться и принять ее за счастливую женщину; а юные мысли всегда обращаются с интересом на человека, недовольного жизнью без очевидной к тому причины.

Гарольд Трансом был сообщительнее своей матери относительно последних лет истории их семейства. Он считал полезным, чтоб Эстер узнала, как много денег высосали у них судебные процессы, ошибочно начатые её родственниками; он распространялся об одинокой жизни матери, об стесненных её обстоятельствах в продолжении многих лет, о горе, вынесенном ею от старшого сына и о привычке, взятой ею в следствие этих обстоятельств, смотреть на все в черном свете. Он дал понять Эстер, что м-с Трансом привыкла повелевать всем домом; наконец, что его политическия мнения мучили ее до сих пор.

Эстер слушала его с любопытством и принимала все к сердцу. Права свои на состояние которыми пользовались другие, получали все более и более определенное и неожиданное значение для нея. С каждым днем, она яснее понимала, что она должна оставить, покидая свое теперешнее положение, и что она получит в замен; яснее сознавала, что значит нарушить долговременное пользованье состоянием и как трудно найти точку, в которой это нарушение было-бы вместе и действительно и не слишком жестоко.

Мысли Гарольда Трансома было заняты тем же предметом; но он размышлял о нем с иными чувствами и с гораздо более определенными намерениями. Он видел отличное средство помирить все затруднения, средство, которое ему тем более улыбалось, чем чаще он смотрел на Эстер. Не прожила она в Трансом-Корте и недели, как он уже твердо решил в своем уме жениться на ней; и никогда в этом уме, не блеснула мысль о том, что принятое им решение не зависело от одной его любви к Эстер. Не то, чтоб он думал слегка об её требованиях; нет, он ясно видел, что необходимо было иметь значительные достоинства, чтоб ей понравиться и что придется превозмочь много трудностей. Она была очевидно девушка, сердце которой, надо было победить; но Гарольд не отчаивался в себе, а трудности придавали еще более интереса ухаживанью. Когда он говорил, что не женится на англичанке, он в уме своем делал исключение в пользу особых обстоятельств; а теперь именно и появились эти особые обстоятельства. Любовь глубокая, пламенная, была катастрофой, которая едва-ли могла случиться с ним; но он всегда готов был влюбиться. Никакая женщина не была в состоянии сделать его несчастным, но он не был хладнокровен к женщинам и был чрезвычайно нежен с ними, не с заучеными грамотами записного любезника, но с светлой улыбкой и добродушием чистосердечного человека. Чем более он видел Эстер, тем разрушение всех затруднений, свадьбой, казалось ему лучшим средством.

Гарольд не был такой человек, который не достигает своей цели от недостатка постоянства. Посвятив утром часа два занятиям по хозяйству, он отправлялся отыскивать Эстер и если не находил ее играющей с Гарри и с старым м-ром Трансомом или беседующей с его матерью, то прямо шел в гостииную, где она обыкновенно сидела с книжкой на коленях и устремив глаза в окно, или задумчиво стояла перед одним из больших фамильных портретов, висевших на стенах. Эстер чувствовала теперь совершенную невозможность читать; её жизнь казалась ей книгой, которую она училась разбирать по складам, стремясь угадать в неясных для нея знаках свою судьбу.

Деятельный Гарольд умел разнообразить препровождение времени; он гулял с Эстер, осматривая поместье; учил ее ездить верхом; играл с ней на бильярде, и пр.

Таким образом, в известное время, каждое утро Эстер привыкла его ожидать. Пускай каждый, кто ухаживает за женщиной, заставляет себя ждать; этим способом он может добиться успеха, но конечно для этого надобно время. Однажды утром Гарольд нашел ее в гостиной, - она стояла облокотившись на стол и устремив глаза на портрет во весь рост леди Бэтси Трансом, жившей полтораста лет тому назад и обладавшей обычной красотой знатных барынь во вкусе сэра Питера Лели.

- Пожалуйста, не трогайтесь с места, сказал он входя в комнату, - вы точно позируете для собственного портрета.

- Я принимаю это за обиду, сказала Эстер, смеясь и подходя к своему обычному месту на диване, подле камина, - так как почти на всех портретах позы все неестественны и афектированы. Вот этой красавице леди Бэтси, кажется насильно навязали эту позу.

- Да, правда, она очень блестит, точно ее только что развернули из серебряной бумаги. О, какой вы любезный рыцарь, прибавила Эстер, когда Гарольд преклонив одно колено подал ей шелковое стремя, в которое во время работы она продевала свою маленькую ножку. Она часто рисовала в своем воображении очаровательные сцены, в которых ей оказывали подобную любезность; и теперь на яву оно не могло ей не быть приятным, но странно сказать, что в эту самую минуту она почувствовала какую-то горечь при воспоминании о том, который никогда не обращал внимания на её хорошенькия ножки. Щечки её покрылись легким румянцем, который часто появлялся на них и также часто исчезал; с минуту она молчала. Гарольд естественно полагал, что он был предметом её размышлений. Ему очень хотелось сесть на диван рядом с Эстер и повести себя, как подобает настоящему вздыхателю, но он взял стул и поместился против нея в приличном разстоянии. Он не смел поступить иначе. Рядом со своей очаровательною веселостью, Эстер поражала своим гордым, величественным видом, который внушал Гарольду опасение, что, при их обоюдном деликатном положении, он мог легко сделать ложный шаг и оскорбить ее. Женщины вообще очень доверчивы в отношении воздаваемого им поклонения и всегда готовы приписать это своим личным достоинствам; но Эстер была слишком прозорлива и ум её был слишком критически развит, чтоб не раскусить малейшей его неловкости, которая могла бы показаться намерением с его стороны жениться на ней из личных выгод.

- Я бы желала знать, сказала Эстер, прорывая молчание своим обычным серебристым голоском, - я бы желала знать, заботились-ли о чем нибудь женщины, походившия на этот портрет. На верху, в бильярдной комнате, я видела еще двух таких барынь; в них, кроме жира, решительно нет ничего, а выражение лиц тоже самое.

- Женщина никогда не должна мучить себя работой. Она должна всегда иметь мужчину, который предохранял бы ее от всего (Гарольд Трансом был человек и потому погрешим; он неосторожно принялся в это утро ухаживать за прелестной девушкой, болтая о всяких пустяках и, не смотря на свой ум и опыт, впал в нелепости).

- Но предположим, что с этим самым мужчиной случилась бы какая нибуд беда. Или, прибавила Эстер неожиданно с улыбкой взглянув на Гарольда, - если этот мужчина будет ей слишком, надоедать

- О, вы не должны судить по тому, что только могло бы случиться. Большинство мужчин совершенство, возьмите меня в пример.

- Мы отличный знаток в соусах, отвечала Эстер, которая торжествовала, когда ой удавалось доказать Гарольду, что она умеет наблюдать.

- Это первое достоинство. Пожалуйста, продолжайте.

- О, каталог их слишком длинен, я устала бы говорить, прежде чем дошла бы до вашего великолепного перстня с рубином и ваших перчаток всегда именно такого цвета, какого следует.

- Еслиб вы позволили мне пересчитать все ваши совершенства, так я бы никогда не устал.

- Это пебольшой комплимент; значит немного у меня достоинств.

- Нет, это значит, что на них приятно останавливаться.

- Пожалуйста не начинайте, сказала Эстер, мило качая головой, - это пожалуй испортило бы наши добрые с вам отношения. Человек, которого я предпочитала всем другим, никогда не говорил мне любезностей, но только бранил меня и указывал на мои недостатки.

Говоря это Эстер хотела сделать темный, непонятный намек, чувствуя какое-то шаловливое желание пококетничать и не дать Гарольду насладиться своими комплиментами. Но не успели её уста, произнести последния слова, как она с ужасом увидела, что они походили на признание. Яркий румянец покрыл мгновенно её лицо и шею, и сознание, что она покраснела, еще более увеличило её смущение. Гарольд впервые почувствовал, что могло быть обстоятельство, о котором он никогда не помышлял. Это удивление произвело довольно продолжительное молчание, во время которого Эстер немилосердно сердилась ни себя.

в таком случае я могу навести у него справки насчет ваших недостатков.

- О, вы знаете я всегда жила между серьезными людьми, отвечала Эстер, собравшись теперь с силами, - прежде чем я воротилось домой к моему отцу, я была сначала ученицей, а потом учительницей. В такой житейской обстановке трудно слышать комплименты, но ведь можно различно находить в людях недостатки. В парижской школе, из всех учителей, я более всего любила одного старика, который постоянно кричал на меня, когда я читала Расина, но ясно выказывал, что гордился мною.

Эстер теперь оправилась от своего смущения, но Гарольд не был вполне доволен; если ему грозила какая нибудь преграда, то он хотел знать в чем именно она состояла.

- Ваша жизнь в Треби должно быть была очень несчастна, сказал он, - вы такая образованная, одаренная личность.

- Я была по временам очень недовольна, сказала Эстер, повидимому занятая ошибкой, сделанной в работе, - но я по немногу привыкала. У меня было достаточно времени, чтоб поумнеть, ведь мне уж двадцать два года.

- К сожалению я не могу утвердительно сказать, что съумею распорядиться своею независимостью, отвечала Эстер, роняя работу и откидываясь на спинку дивана.

- Во всяком случае я надеюсь, сказал Гарольд, останавливаясь против нея и говоря очень серьезным тоном, - что вы будете со мною откровенны и доверите мне все свои намерения. Я надеюсь, что вы считаете меня способным охранить ваши интересы, еслиб даже они были противоположны моим.

- Конечно, я имею причины быть уверенной в этом, серьезно сказала Эстер, протягивая руку Гарольду. Она знала, что ему два раза предлагали сделку, по которой можно было уничтожить все её права, но он с презрением отказался участвовать в безчестном деле.

Гарольд поднес её руку к своим губам, но не смел к ней прикоснуться более, чем на секунду. Однако нежное доверие к нему, выражавшееся во всем обращении Эстер, неудержимо подстрекало ею действовать смелее. Постояв с минуты две, он тихонько уселся на диван подле нея и стал смотреть на её хорошенькия ручки.

- Пустяки, вы ничего не понимаете, отвечала Эстер смеясь и сжимая в руках тонкия шелковинки, - эти ошибки сделаны по рисунку.

соответствовала его обычному вкусу. Но он пересилил себя и, не делая никаких безразсудств, только посмотрел на нее, говоря: - я размышляю, есть-ли у вас какие нибудь желания и тайны, которых я не могу отгадать.

- Пожалуйста, не говорите о моих желаниях, сказала Эстер совершенно побежденная этим новым и повидимому невольным обнаружением чувств Гарольда, - я-бы не могла теперь сказать вам ни одного своего желания... я полагаю, что оне уже никогда не возродятся во мне. Ах да, прибавила она поспешно, стараясь оправиться от неожиданного смущения, - я имею одно определенное желание. Я хочу поехать к отцу. Он пишет, что все у него обстоит благополучно, но мне хочется взглянуть на него.

- Вы поедете, когда вам будет угодно.

- Я тотчас прикажу закладывать, если вы желаете, отвечал Гарольд, понимая, что аудиенция кончилась.