Даниэль Деронда.
Часть первая. Избалованное дитя.
Глава III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Даниэль Деронда. Часть первая. Избалованное дитя. Глава III. (старая орфография)

ГЛАВА III.

К несчастию для мисс Гарлет, Офендин не был ей дорог по семейным воспоминаниям, или как колыбель её детства. Я полагаю, что всякая человеческая жизнь должна пустить глубокие корни в каком-нибудь уголке отечественной земли, где она научается любить, как нечто родственное, природу, людей, даже собак и ослов, - одним словом, все, что придает месту нашего рождения своеобразный, отличный от всех других местностей, характер. Пяти лет люди не могут быть всесветными гражданами, руководствоваться отвлеченными понятиями и возвыситься от естественных предпочтений того или другого до полного безпристрастия; предубеждение в пользу молока, с которым мы начинаем жизнь, указывает на тот способ, которым, по крайней мере, на-время, должны питаться наше тело и душа.

Но у Гвендолины не было такой колыбели детства, развивающей чувства любви к родине. Её мать поселилась в Офендине только потому, что он находился вблизи Пеникотского пасторского дома, и лишь за год перед тем м-с Давило, Гвендолина и её четыре сводные сестры (с гувернанткой и горничной в другом экипаже) въехали в офендинскую аллею в светлый октябрьский день, при карканье ворон над их головами и шелесте пожелтевших листьев, усеивавших мерзлую землю.

Позднее время года вполне соответствовало внешнему виду большого, продолговатого дома из красного кирпича, быть может, слишком испещренного украшениями из камня, не исключая двойного ряда узких окон и большого четырехугольного портика. Камень давал приют в своих разселинах зеленому лишайнику, а кирпич - сероватому мху, так что, несмотря на правильные углы здания, оно не бросалось в глава своей резкостью среди окружавшей его на сто ярдов старинной рощи, в которой были прорублены три аллеи - на восток, запад и юг. Было-бы лучше, если-б дом стоял на возвышении и господствовал не только над маленьким парком, но и над длинным рядом соломенных крыш соседних селений, церковной колокольней, разбросанными там и сям отдельными хижинами и волнистой зеленой лентой лесов, придающей необыкновенную красоту этой части Вессекса. Но из-за стены окружающих его деревьев, среди лугов открывался обширный вид на извилистую меловую низменность, переливавшую различными тенями при игре света.

Вообще, этот дом был достаточно велик, чтоб называться замком, хотя, за неимением земли, отдавался в аренду за умеренную цену, тем более, что его внутреннее убранство было мрачно и значительно полиняло. Но снаружи и внутри он нисколько не походил на жилище какого-нибудь бывшого лавочника; эта отличительная черта мирила со многими неудобствами его обитателей, которые по своим вкусам стояли на том рубеже аристократии, где царит пламенное желание перешагнут границу. Поэтому сознание, что она поселится в жилище, некогда обитаемом вдовствующей графиней, много увеличивало в глазах м-с Давило само по себе значительное удовольствие жить своим домом. Такая жизнь вдруг оказалась возможной (несколько таинственно для Гвендолины) после смерти её отчима, капитана Давило, который в последния девять лет очень редко и лишь на короткое время посещал свое семейство; но Гвендолину гораздо более интересовал самый факт, чем его объяснение.

Теперь будущность представлялась ей в гораздо более розовом свете. Ей не нравилась их прежняя кочевая жизнь, скитание по иностранным водам и парижским трактирам, где постоянно приходилось знакомиться с новой обстановкой, наемной мебелью и новыми людьми в таких условиях, при которых она не могла не оставаться в тени, а проведя два года в блестящей школе, и на всех торжествах играя первую роль, она полагала, что такая необыкновенная особа, как она, не могла оставаться на столь неудовлетворительной общественной ступени. Этому был положен конец, как только её мать решилась жить своим домом в Англии. Что-же касается происхождения новой обстановки, то в этом отношении Гвендолина была совершенно спокойна. Она не знала, каким образом дед её по матери нажил состояние, которое он оставил двум дочерям, но он был родом из Вест-Индии, - и всякие другие вопросы были излишни. Относительно-же рода её отца она знала, что он был до того выше рода её матери, что на последний не стоило обращать никакого внимания; но это, однакож, не мешало м-с Давило с гордостью сохранять миниатюрный портрет одной из родственниц её первого мужа, леди Молли.

Гвендолина, вероятно, знала-бы гораздо более о своем отце, если-бы не случилось одно незначительное обстоятельство, когда ей было двенадцать лет. М-с Давило по временам показывала дочери различные вещи, оставшияся после первого мужа, и с особенным чувством рассказывала, смотря на его портрет, что когда милый папа умер, его маленькая дочь была еще в пеленках. Гвендолина, вспоминая о своем неприятном отчиме, однажды воскликнула:

- Зачем-же вы снова вышли замуж, мама? Было-бы гораздо лучше, если-б вы не выходили.

М-с Давило вспыхнула, лицо ее передернуло и, поспешно спрятав портрет - она сказала с необычайной для нея резкостью:

- В тебе, дитя, никакого чувства нет!

Гвендолина очень любила свою мать, ей стало совестно и она никогда более не спрашивала ее об отце.

Однакож, это не был единственный случай угрызения совести в жизни молодой девушки. Она всегда спала в комнате матери, которая любила более всех детей старшую дочь, родившуюся в счастливую эпоху её жизни. Однажды, ночью с м-с Давило случился припадок и она, не найдя на спальном столике лекарства, которое забыла поставить, попросила Гвендолину встать и подать его ей. Здоровая, молодая девушка, лежавшая в своей постели, словно розовый херувим, не захотела ступить с теплого ложа на холодный пол и, надув губки, отказалась исполнить просьбу матери. М-с Давило осталась без лекарства и не сказала дочери ни слова; но Гвендолина на следующий день сама поняла, что должно было происходить в душе её матери, и старалась загладить свою вину нежными ласками, которые ей ничего не стоили. Она всегда была баловнем и гордостью всего дома; ей с малолетства прислуживали мать, сестры, гувернантки и прислуга, точно она была какая-нибудь принцесса в изгнании. Она так была избалована общим вниманием к ней, что решительно недоумевала, если, как это очень редко случалось, её требования не удовлетворялись так быстро, как она того желала; если же она встречала в чем-нибудь сопротивление, то чувствовала какую-то изумленную злобу, которая в детстве делала ее склонной к пламенным, жестоким вспышкам, совершенно противоречившим её обычному беззаботному настроению. Однажды, в припадке злобы она задушила канарейку сестры, мешавшую ей спать своими громкими, звучными треллями. Чтоб вознаградить сестру, она с некоторым трудом достала белую мышку, и, хотя внутренно извиняла свой поступок особой впечатлительностью своей натуры, - ясный признак превосходства, - она всегда болезненно вздрагивала при мысли об этом убийстве. Гвендолине были знакомы угрызения совести, но она не любила, чтоб раскаяние стоило ей слишком дорого, и теперь, когда ей было за двадцать лет, в ней оказывалось сильно развитым чувство самообладания, которым она предохраняла себя от унизительного раскаяния. Она была теперь пламеннее и самовольнее, чем в детстве, но вместе с тем она отличалась большей разсчетливостью и осторожностью.

В тот день, когда её семейство переехало в Офендин, которого прежде никто не видал, даже м-с Давило, так-как этот дом нанял для нея зять, м-р Гаскойн, все, - мать, сестры и гувернантка, выйдя из экипажа, остановились в дверях парадных сеней, украшенных мрачными картинами, и молча смотрели на Гвендолину, точно их впечатления зависели от её приговора.

Об остальных дочерях м-с Давило, - от шестнадцатилетней Алисы до десятилетней Изабеллы, ничего нельзя было сказать с первого взгляда, кроме того, что оне еще совершенные дети, и что их черные платья значительно пообносились. Гувернантка, мисс Мерри, была пожилая девушка с совершенно безцветным выражением лица. Поблекшая красота м-с Давило казалась еще более трагичным от безпомощных взглядов, бросаемых ею на Гвендолину, которая критически осматривала все окружающее.

- Ну что, дитя мое, нравится тебе этот дом? - спросила, наконец, м-с Давило легким тоном упрека.

- Прелестное, романтичное жилище, - поспешно ответила Гвендолина: - прекрасная рамка для всякой картины довольства и благополучия.

- Да, да, здесь нет ничего пошлого, ничего такого, что встречается на каждом шагу.

- О! здесь место для какой нибудь изгнанной королевской фамилии или обнищавших миллиардеров! Жаль: нам следовало-бы прежде жить с блеском в свете, а потом удалиться сюда. Это было-бы вполне романтично... Но я полагала, что дядя и тетка Гаскойн с Анной встретят нас, - резко прибавила Гвендолина, смотря с удивлением но сторонам.

- Мы рано приехали, - ответила м-с Давило и, войдя в сени, спросила у вышедшей к ней на-встречу экономки: - Вы ждете сегодня м-ра и м-с Гаскойн?

- Да, сударыня; они были вчера и приказали затопить все печи и приготовить обед. Впрочем, что касается печей, то я уже с неделю везде топлю и проветриваю. Я вычистила также всю мебель и медную посуду; жаль, что первая почти не стоит моих трудов, но последняя блестит как золото. Надеюсь, что м-р и м-с Гаскойн засвидетельствуют, что я ничего не упустила из виду и все приготовила как следует. Они непременно приедут к пяти часам.

вниз и, в сопровождении сестер, осмотрела все комнаты нижняго этажа: столовую, со стенами из темного дуба, старой мебелью, обтянутой полинявшим красным атласом, и с двумя картинами: Христом, преломляющим хлеб, - над камином, и копией картины Снайдерса - над столом; библиотеку, отдававшую запахом старой коричневой кожи, и, наконец, гостиную, в которую вела маленькая передняя, загроможденная старинными вещами.

- Мама! Мама! подите сюда! - воскликнула Гвендолина. - Здесь есть орган. Я буду св. Цецилией и кто-нибудь меня изобразит так на картине. Джокоза! (так называла она мисс Мерри), распустите мне волосы. Посмотрите, мама!

Она бросила на стол шляпу и перчатки и села к органу в живописной позе, подняв глаза к небу. Послушная Джокоза выдернула гребень из косы Гвендолины, и гладкая светлокаштановая волна побежала вдоль спины молодой девушки до тонкой её талии и ниже.

- Прелестная картина, дитя мое! - произнесла с улыбкою м-cъ Давило, очень довольная, что её любимица явилась во всей своей красе, хотя-бы перед экономкой.

Гвендолина вскочила и весело разсмеялась. Эта выходка казалась ей совершенно естественной в этом старом полузабытом доме.

- Какая странная, прелестная комната! - продолжала она, осматриваясь по сторонам; - мне очень нравятся эти старинные, шитые кресла, венки на карнизах и картины, которые так темны, что их и не разберешь. Посмотрите: на этой картине видны только какие-то ребра... Я думаю, мама, что это картина испанской школы.

- О, Гвендолина! - воскликнула с изумлением маленькая Изабелла, неожиданно отворяя потайный наличник в панели.

Все бросились к ребенку; впереди всех - Гвендолина. За наличником оказалась картина, изображавшая мертвую голову, от которой бежала какая-то темная фигура с протянутыми к небу руками.

- У, как страшно! промолвила м-с Давило, с отвращением смотря на картину.

Гвендолина стояла молча, дрожа всем телом.

- Ты, Гвендолина, никогда, не останешься одна в этой комнате? - ехидно спросила маленькая Изабелла.

- Как ты смеешь, дрянь, отпирать то, что нарочно заперто! - воскликнула Гвендолина, злобно и поспешно захлопнула дверцу. - Тут есть замок, где-же ключ? Пусть сейчас найдут ключ, а если его нет, то сделать новый, и чтоб никто не смел отворять эту дверцу! или, лучше, дайте мне ключ!

Произнося это, Гвендолина отвернулась с испуганным, раскрасневшимся лицом и прибавила:

- Пойдемте в нашу комнату, мама.

Экономка нашла требуемый ключ в шифоньерке в той-же комнате и, отдавая его горничной, велела той отнести его, "ея высочеству".

- Я не знаю, о ком вы говорите, м-с Стартин, - ответила горничная, мисс Боэль, которая, раскладывая вещи наверху, не видала сцены в гостиной и несколько обиделась ироническим замечанием новой служанки.

- Я говорю о молодой мисс, которая, очевидно будет нами всеми командовать, - ответила м-с Стартин, и прибавила для умилостивления горничной: - Конечно, она вполне этого достойна. Отдайте ей ключ; она уже знает, откуда он.

- Если вы приготовили все, то можете идти к сестрам, Боэль, я сама помогу маме, - сказала Гвендолина, войдя с м-с Давило в темную спальню, где, подле громадной кровати в роде катафалка, стояла маленькая, белая постель.

Однакож, она нисколько не думала о туалете матери, а прямо подошла к большому зеркалу, висевшему между окнами.

- Это зеркало, благодаря черному и желтому цветам в этой комнате, очень рельефно оттеняет твою красоту, Гвендолина, - сказала м-с Давило, смотря с удовольствием на дочь, которая, повернувшись в три четверти тс зеркалу, приглаживала левой рукой волосы.

- Стоит только воткнуть в волоса несколько белых роз и я буду очень сносной св. Цецилией, - сказала Гвендолина; - только, что вы скажете, мама, о моем носе? Я не думаю, чтоб у св. Цецилии был вздернутый нос. Как-бы я желала иметь ваш прямой нос; он годился-бы на все. А мой нос только счастливый, но совершенно не годится для трагедий.

- Ну, мама! - сказала Гвендолина, отворачиваясь с неудовольствием от зеркала, - не думайте грустить здесь! Ваша грусть испортит все мои удовольствия, а в этом доме можно жить очень счастливо. Что побуждает вас грустить именно теперь?

- Особенной причины нет, дитя мое, это, правда, - ответила м-с Давило, делая усилие над собою и снимая платье; - для меня довольно видеть, тебя счастливой.

- Нет, вы должны быть и сами счастливы, - продолжала Гвендолина недовольным тоном, помогая матери одеваться; - разве счастливой можно быть только в молодости? Смотря на вас, я часто спрашивала себя, зачем я остаюсь тут, когда вы грустите? девчонки надоедают до крайности, Джокоза страшно дурна и деревянна, и все вокруг так площадно? Но теперь вы можете быть счастливы.

- Да, да, буду; - ответила м-с Давило, трепля дочь по щеке.

- Но вы должны быть действительно счастливы, а не только казаться счастливой. Посмотрите, какие у вас руки; оне гораздо красивее моих. Всякий, взглянув на вас, скажет, что вы были гораздо красивее меня.

- Нет, нет, голубушка, я никогда не была и на половину так хороша, как ты.

- Но какая польза в том, что я хороша, если кончится тем, что мне все наскучит и опротивеет? Неужели замужество всегда к этому приводит?

- Нет, дитя мое, брак для женщины - средство быть счастливой, и ты, я надеюсь, докажешь это блестящим образом.

- Я никогда не помирюсь с браком, если он не доставит мне счастья. Я решилась быть счастливой: по крайней мере, не тратить жизни на мелочи и не оставаться в неизвестности. Я твердо решилась не дозволять никому вмешиваться в мои дела, как некоторые себе позволяли до сих пор. Вот, мама, приготовленная для вас вода.

С этими словами Гвендолина подала матери воду, а потом, сняв с себя платье, села к зеркалу, и м-с Давило стала ее причесывать.

- Я кажется, никогда тебе ни в чем не перечила, Гвендолина, - сказала она после минутного молчания.

- Да, но вы часто желаете, чтоб я делала то, что мне противно.

- Ты говоришь об уроках Алисы?

- Да, я исполняю ваше желание, но, право, не знаю, к чему я это делаю. Меня уроки мучают до смерти, а ей не идут в пользу. Она такая глупая, не имеет ни к чему способностей: ни к языкам, ни к музыке. Ей гораздо лучше остаться совершенной невежей. Это её роль, и она исполнит ее отлично.

- Как тебе не стыдно так дурно отзываться о своей сестре, Гвендолина? Она, бедная, с такой охотой всегда ухаживает за тобою.

- Я, право, не знаю, мама, зачем стыдиться называть вещи их именами и ставить каждого на его место. Тяжело не ей быть дурой, а мне даром терять время. Ну, мама, позвольте, я вам поправлю волосы.

- Да, нам надо поторопиться. Дядя и тетка сейчас приедут. Ради Бога, дитя мое, не будь резка с ними и с твоей кузиной Анной, с которой тебе постоянно придется вместе выезжать. Обещай мне это, Гвендолина. Ты знаешь, что Анна не может быть тебе равной.

- Я и не желаю, чтоб она была мне равной, - с улыбкой сказала Гвендолина, покачивая головой, и разговор на этом окончился.

По приезде м-ра и м-с Гаскойн с дочерью, Гвендолина обошлась с ними не только не резко, но была очень любезна. Она возобновляла знакомство с родственниками, с которыми она виделась в последний раз, когда ей только-что исполнилось шестнадцать лет; теперь она желала или, лучше сказать, решилась очаровать их.

М-с Гаскойн походила на сестру, но была смуглее и худощавее; её лицо не было отуманено грустью, движения не отличались томностью, а во взгляде отражалось больше жизни и пытливости, чем подобало-бы жене пастора, обязанной иметь на окружающих благодетельное влияние. Но самой общей между ними чертою была пассивная наклонность к послушанию и подражанию, что, благодаря различию их положения, и привело к противоположным результатам. Младшая сестра была несчастна в замужестве, а старшая считала себя счастливейшей из жен, и её пассивность в некоторых отношениях приняла, наконец, форму изумительно-активную. Многие из её мнений, например, о церковных делах и архиепископе Лауде, были до того решительны, что трудно было предположить, что они приняты ею только из повиновения мужу. Впрочем, многое в её муже располагало к слепому доверию к его авторитету. Он отличался некоторыми добродетелями, но даже и приписываемые ему недостатки только обезпечивали ему успех в жизни.

добродушным и смиренным; он не был ни напыщен, ни искусственно небрежен в обращении: встретив его, каждый сказал-бы, что это просто джентльмен с красивыми чертами лица, с седыми волосами и носом, начинавшимся горбом, но потом неожиданно принимавшим правильную форму. Этим отсутствием клерикальной закваски, пропитывающей всю фигуру, тон и манеры англиканского пастора и сквозящей во всем, он был обязан тому обстоятельству, что некогда служил в армии капитаном и принял духовный сан не задолго до женитьбы на мисс Армин. Когда кто-нибудь указывал на то, что он имел недостаточную для пастора подготовку, его друзья спрашивали, кто в англиканском духовенстве отличался более достойной осанкой, кто лучше проповедывал или пользовался лучшим авторитетом в своем приходе? Он обладал врожденной способностью к администрации, выказывая чрезвычайную снисходительность к чужим мнениям и поступкам, так-как, он чувствовал себя достаточно сильным, чтоб господствовать над всеми, и никогда не был раздражителен, как люди сознательно слабые. Он с приятной улыбкой относился к людским слабостям или к моде, господствовавшей в данную минуту, например, к садоводству и антикварству, очень распространенным между пасторами его епархии; сам-же он предпочитал следить по картам за современными войнами или отгадывать, что сделал-бы Нессельроде, если-б английский кабинет поступил иначе. Образ мыслей м-ра Гаскойна, после некоторого колебания, принял скорее религиозный, чем богословский оттенок, не ново-англиканский, а - как-бы он сам назвал - трезвоанглийский, свободный от всяких предразсудков; иного взгляда, по его мнению, и не мог иметь человек, смотревший на национальную религию благоразумно и применительно ко всем другим вопросам жизни. Ни один из клерикальных судей не имел такого влияния, как он, на уголовных сессиях и никто менее его не делал вредных ошибок в практических делах. Вообще его упрекали только в излишней преданности мирским интересам; нельзя было доказать, чтоб он отворачивался от несчастных но, безспорно, он искал дружбы преимущественно тех, которые могли быть полезны, ему, как отцу шести сыновей и двух дочерей; а злобные критики (лет десять тому назад в Эссексе были такие злые языки, что теперь и поверить трудно) замечали, что его мнения часто изменялись по соображению с его личными выгодами.

Гвендолина удивлялась теперь, как она могла забыть что её дядя красивый мужчина, но она его видала в то время, когда ей едва исполнилось шестнадцать лет, а в этом возрасте девушки - самые равнодушные и неспособные критики в этом отношении. Теперь-же для нея было чрезвычайно важно иметь достойного родственника, который приятно нарушал-бы женское однообразие её семейной жизни; она, конечно, не намеревалась подчиняться контролю дяди, но ей приятно было думать, что он с гордостью введет ее, как свою племянницу, в местное общество. А по всему было видно, что он гордился ею и не мог скрыть своего восхищения.

- Вы переросли Анну, моя милая, - сказал он, нежно обнимая свою дочь, застенчивое лицо которой было бледным его портретом; - она моложе вас годом, но, конечно, более не выростет. Я надеюсь, что вы будете друзьями.

Говоря это, он мысленно сравнивал свою миниатюрную, скромную Анну с блестящей Гвендолиной; но, хотя он и вполне сознавал превосходство племянницы, он, тем не менее, допускал, что и его дочь имеет свои прелести и, разумеется, никогда не станет соперницей своей двоюродной сестры. Гвендолина также это сознавала и поцеловала Анну с искренним радушием.

- Мне более всего нужна добрая подруга, - сказала она. - Я очень рада, что мы переехали сюда; мама будет гораздо счастливее, живя так близко от вас, тетя.

М-с Гаскойн выразила подобную-же надежду и сильное удовольствие, что в приходе мужа нашлось приличное жилище для семейства её сестры. Потом, естественно, было обращено внимание на остальных девочек, которых Гвендолина считала всегда лишним балластом; представляя в общем неопределенную детскую посредственность, оне не имели в её глазах никакого значения, но все-же служили помехой в её жизни. Она полагала, что выказывала в отношении к ним слишком большую доброту, и была убеждена, что дядя и тетка сожалеют, что её матери приходится заботиться о таком большом количестве девочек; иначе не могли чувствовать благоразумные люди, по мнению Гвендолины, кроме её бедной матери, которая никогда не видала, что Алиса безобразно поднимала плечи и брови, Берта и Фанни постоянно шептались, а Изабелла везде подслушивала и подглядывала и вечно наступала старшим сестрам на ноги.

- У тебя есть братья, Анна? - спросила Гвендолина, пока происходил осмотр её младших сестер.

- Да; я их очень люблю, - ответила просто Анна; - но их воспитание дорого стоит папе, и он всегда уверял, что они из меня сделают мальчишку. Я, действительно, очень любила бороться и бегать с Рексом. Я уверена, что ты очень его полюбишь. Он приедет домой на Рождество.

- Я помню, что ты была очень дикой и застенчивой девочкой, и трудно предположить, чтоб ты боролась с мальчишками, сказала Гвендолина с улыбкой.

- О, конечно, я переменилась и выезжаю в свет. Но, по правде сказать, я люблю по-старому ходить в лес за ягодами с Эдви и Лотти, а светское общество мне не нравится. Впрочем, вероятно, теперь мне будет приятнее выезжать вместе с тобою. Я такая глупая и никогда не знаю, что надо сказать. Мне всегда кажется излишним говорить то, что всем известно, а нового я ничего не могу придумать.

- Я с большим удовольствием буду выезжать вместе с тобою - заметила Гвендолина, чувствуя большое расположение к своей наивной кузине; - а ты любишь ездить верхом?

- Да, но у нас на всех братьев и сестер один шотландский пони. Папа говорит, что он не может держат лошадей, кроме упряжных и его собственной клячи. У него так много расходов.

- Я намерена завести себе верховую лошадь и много ездить - сказала Гвендолина решительным тоном; - а общество здесь приятное?

- Папа говорит, что очень приятное. Кроме соседних пасторов, у нас в окрестностях есть много хороших семейств: Квалоны, Аропоинты, лорд Бракеншо и сэр Гюго Малинджер, который, впрочем, никогда не живет в своем замке, где мы устраиваем веселые пикники; потом в Винсестере живут два или три семейства, в Нотингвуде м-с Вулкани и...

Тут Анна была освобождена от дальнейшого напряжения своих описательных способностей и все отправились в столовую. За обедом сам м-р Гаскойн подробно ответил на вопрос Гвендолины, распространяясь о всех преимуществах Офендина. Кроме аренды, содержание дома и хозяйства стоило не дороже, чем в Ворсестере самое обыкновенное жилище.

- Даже, если-б содержание здесь и обходилось немного дороже, всегда хороший и приличный деревенский дом стоит маленькой жертвы, - сказал он своим спокойным, приятным, добродушным тоном; - особенно когда хозяйством управляет одинокая женщина. Все лучшие люди в нашем соседстве, конечно, приедут к вам с визитом, но вам не надо давать больших обедов. Мне - другое дело, приходится много расходовать на обеды, но за то я пользуюсь даровым помещением. Если-б я должен был платить аренду в триста фунтов, то не мог-бы никого принимать. Мои сыновья мне ужасно много стоят. Вы в этом отношении гораздо счастливее: кроме хозяйства и экипажа, у вас нет больших расходов.

- Уверяю тебя, Фанни, прибавила м-с Гаскойн, - теперь, когда наши дети подростают, я должна соблюдать экономию. Я сама не важная хозяйка, но Генри меня многому научил. Он удивительно разсчетлив и умеет из всего извлечь пользу; себе-же он отказывает во всем, а помощников-пасторов всегда находит даровых. Право, трудно понять, почему до сих пор ему не. дали лучшого места, особенно принимая в разсчет его многочисленных друзей и необходимость иметь на важных постах людей с умеренными мнениями. Если англиканская церковь должна сохранить свое высокое положение, то в ней должны быть уважаемы умственные способности и нравственный характер.

скажу вам, что лорд Бракеншо мой лучший друг. Леди Бракеншо непременно сделает вам визит. Я уже просил их принять Гвендолину членом в наш бракеншоский стрелковый клуб, блестящее собрание... то-есть, если Гвендолина не имеет ничего против моего плана, - прибавил м-р Гаскойн, взглянув на нее с лукавой улыбкой.

- Это доставит мне самое большое удовольствие - ответила Гвендолина; - о, я очень люблю прицеливаться и попадать в цель.

- Наша бедная Анна слишком близорука для стрельбы, но я первостепенный стрелок и могу вам быть полезен. Мне хочется подготовить вас к нашему стрелковому празднику в июле месяце. Вообще здесь у вас прекрасное соседство. Прежде всего надо упомянуть об Аропоинтах. У них прекрасный замок Кветчам-Гол, который стоит осмотреть с чисто-художественной точки зрения; их балы и обеды славятся во всем околодке. Архидиакон - друг их дома, и вы всегда встретите там приличное общество. М-с Аропоинт - немного странное и даже несколько каррикатурное существо, но очень добрая женщина. Мисс Аропоинт - прелестная девушка и уже представлялась двору. Конечно, она должна мириться со своей матерью, потому что не все молодые девушки имеют таких прелестных матерей, как ваши, Гвендолина и Анна.

М-с Давило слегка улыбнулась этому комплименту, а муж и жена любовно посмотрели друг на друга. "Дядя и тетка, кажется, счастливы, подумала Гвендолина: - они не скучают и не грустят". Она решила теперь, что в Офендине жить можно и что, по всей вероятности, на её долю выпадет не мало удовольствий. Даже даровые помощники её дяди, как она случайно узнала, были всегда приличные люди, а м-р Мидльтон, настоящий помощник, был просто клад. Все жалели, что он вскоре должен был уехать.

контролю м-ра Гаскойна во всем, что касалось расходов; ее побуждала к этому не только благоразумная осторожность, но и желание, наконец, пользоваться искренним сочувствием родственников, которые до сих пор смотрели на нее, как на бедную Фанни, сделавшую большую глупость своим вторым браком. Таким образом, вопрос о верховой лошади, который уже много раз обсуждался между Гвендолиною и её матерью, должен был подвергнуться решению м-ра Гаскойна. Гвендолина, сыграв, к удовольствию слушателей, пьесу на фортепьяно и пропев несколько арий, даже дуэт с дядей, который был-бы настоящим артистом, если-б имел больше времени на занятие музыкой и пением, вдруг сказала, обращаясь к матери;

- Да, - произнесла м-с Давило, взглянув на шурина, - Гвендолина очень желала-бы иметь хорошенькую верховую лошадь. Как вы думаете, можем-ли мы позволить себе такой расход?

М-р Гаскойн вытянул нижнюю губу и саркастически посмотрел на Гвендолину, грациозно усевшуюся на ручку кресел своей матери.

- Мы могли-бы иногда давать ей пони, - сказала м-с Гаскойн, зорко наблюдая за выражением лица мужа и готовая высказать свое неодобрение, если-бы только он был того-же мнения.

- Нет, тетя, - ответила Гвендолина: - вы этим только стесните других, а мне не доставите никакого удовольствия. Я терпеть не могу пони. Я скорее откажу себе в чем-нибудь другом, а буду иметь свою собственную лошадь. (Какой молодой человек или молодая женщина не откажутся с радостью от неопределенного удовольствия ради удовлетворения своего минутного, определенного желания?)

что ей можно дать любую лошадь без всякого опасения.

- Позвольте, лошадь будет стоить не менее шестидесяти фунтов, а потом кладите на её содержание, - сказал м-р Гаскойн таким тоном, в котором, сквозь сопротивление, слышалось и какое-то тайное сочувствие; - не забывайте, что вам нужно держать упряжных лошадей и делать большие расходы на туалет.

- У меня только два черных платья, - поспешно заметила м-с Давило, - а младшим девочкам еще не нужно никакого туалета. К тому-же Гвендолина сделает мне большую экономию, давая уроки сестрам. В противном случае, прибавила м-с Давило, - пришлось-бы нанимать дорого стоющую гувернантку и учителей.

Гвендолина почувствовала некоторую злобу к матери, но старательно скрыла ее.

- Это хорошо, очень хорошо, - сказал м-р Гаскойн, взглянув добродушно на свою жену.

- Бедное дитя не имеет никаких удовольствий, - продолжала м-с Давило вполголоса; - я понимаю, что такая издержка в настоящее время неблагоразумна. Но, право, ей необходим моцион и хоть какое-нибудь развлечение. Ах если-б вы видели, как она прелестна на лошади!

- Мы не считали возможным купить для Анны лошадь, но она, милое дитя, с таким-же удовольствием ездила-бы на осле, как и на лучшей верховой лошади.

В это время Анна играла в шашки с Изабеллой, которая нашла где-то старую шашечницу.

- Конечно, красивая женщина никогда не бывает так хороша, как верхом на лошади, - произнес м-р Гаскойн; - по своей фигуре Гвендолина совершенная амазонка. Надо будет об этом серьезно подумать.

- Я поговорю с конюхом лорда Бракеншо. Это мой fidas Achates по лошадиной части.

- Благодарю вас, - ответила м-с Давило, вполне успокоенная; - вы очень добры.

- Он всегда добрый, - заметила м-с Гаскойн.

Но, по возвращении домой и оставшись наедине с мужем, она сказала:

свое хозяйство Фанни; тебе, право, довольно забот и без этих пустяков.

- Милая Нанси, мы должны смотреть на каждый предмет со всякой точки зрения. Эта молодая девушка стоит, чтоб на нее расходовали деньги; редко приходится встретить подобную красавицу. Она должна сделать блестящую партию, и я не исполнил-бы своего долга, если-б не помог ей в этом отношении. Ты знаешь, что она до сих пор не имела случая бывать в обществе, благодаря своему отчиму. Мне ее жаль и вместе с тем я желаю, чтоб твоя сестра и её дети видели-бы на опыте, что твой выбор при замужестве был удачнее её.

- Еще-бы! Во всяком случае, я должна быть тебе благодарна за твои заботы о моей сестре и племянницах. Конечно, я ничего не жалею для бедной Фанни, но я думала об одном обстоятельстве, хотя ты о нем ни разу не упомянул.

- О чем?

- Я надеюсь, что ни один из наших мальчиков не влюбится в Гвендолину.

ты станешь принимать предосторожности, несчастье может случиться и вопреки им. Тщетно в подобных случаях вмешательство человека; но, во всяком случае, у наших сыновей и у Гвендолины нет ничего, а следовательно, они не могут жениться. Самое большее несчастье, которое может случиться, это слезы влюбленных, но от них никак не спасешь молодого человека.

М-с Гаскойн успокоилась; если-б что-нибудь и случилось, то муж её знал, как следует поступить, и несомненно поступил-бы хорошо.