Даниэль Деронда.
Часть первая. Избалованное дитя.
Глава IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Даниэль Деронда. Часть первая. Избалованное дитя. Глава IV. (старая орфография)

ГЛАВА IV.

Едва-ли можно осуждать Пеникотского пастора за то, что, смотря на каждый предмет со всевозможных точек зрения, он взглянул и на Гвендолину, как на молодую девушку, которой предназначено, по всей вероятности, завоевать себе блестящую партию. Зачем ему было-бы идти против своих современников и желать племяннице не того, что большинством считалось-бы наибольшим для нея счастьем? Скорее можно отнести к его чести, что он в этом отношении выказал полное добродушие. Действительно, в виду соотношения средств к целям, было-бы безумием руководствоваться исключительно, идиллическими взглядами и посоветовать Гвендолине носить затрапезное платье, как Гризельда, в ожидании, что в нее влюбится какой-нибудь маркиз; или, настоять, чтоб она сидела дома в ожидании жениха. Все соображения и разсчеты м-ра Гаскойна были всегда рациональны и его, конечно, ни на одну минуту не занимала романтическая идея купить для Гвендолины слишком резвую лошадь, которая могла-бы сбросить ее на землю и этим дать случай какому-нибудь богатому аристократу спасти ее. Он желал добра своей племяннице и намеревался ввести ее в самое лучшее общество околотка.

Намерения м-ра Гаскойна вполне совпадали с желаниями Гвендолины.. Но, да не подумает читатель, что она сама смотрела на блестящий брак, как на прямую цель всех своих стремлений - пленить весь мир своей грациозной верховой ездой и другими своими достоинствами. Она, конечно, сознавала, что рано или поздно выйдет замуж, и была совершенно уверена, что её брак не будет принадлежать к числу незначительных, посредственных, партий, которыми довольствовалось-бы большинство молодых девушек; но её мысли никогда не останавливались на браке, как на конечном удовлетворении её честолюбия; драмы, в которых она воображала себя героиней, не оканчивались браком. Положение невесты, за которой ухаживают, нежно вздыхая и предупреждая все её желания, казалось Гвендолине приятным и утешительным проявлением женского влияния, но супружеская жизнь со всеми её заботами была в её глазах неприятной необходимостью. Наблюдения, которые ей привелось до сих пор сделать, побуждали ее считать супружескую жизнь довольно скучной обязанностью, так как жена не могла делать всего, что хотела, имела обыкновенно детей больше, чем было-бы желательно, и безвозвратно погружалась в пустые мелочи домашняго хозяйства. Без сомнения, брак был общественным повышением и она не могла оставаться всю жизнь одинокой; но повышения часто заключают в себе и не мало горечи: титул пэра не удовлетворит человека, желающого власти, а эта нежная Сильфида жаждала именно власти. Женскому сердцу так-же доступна страсть к господству, как и мужскому. Однакож, в Гвендолине она была обставлена чисто-женскими стремлениями и не имела никакого отношения к прогрессу в науке или к реформе в конституции, так-как её знания были до того незначительны, что, несмотря ни на какой рычаг, они не могли-бы подвинуть вперед мир. Она желала только делать то, что было ей приятно, и возбуждать во всех восторг, который, обратно отражаясь в её сердце, увеличивал бы в нем сознание лихорадочно напряженной жизни.

- Гвендолина не успокоится прежде, чем весь мир не будет у её ног, - говорила о ней гувернантка мисс Мерри.

как неопределенно и гиперболически, выражаться о будущности бедной Гвендолины, окруженной каким-то туманным величием на вершине её юного самодовольства. Другие люди позволяли обращать себя в невольников и подчинялись различным вихрям, крутящим жизнь то туда, то сюда, как пустое судно на морских волнах; но с нею этого не случится. Она решила, что не следует приносить себя в жертву людям, нестоящим её, а надо извлечь всевозможную пользу из представляемых жизнью случаев и победить все преграды своим необыкновенным умом. Конечно, жизнь в Офендине, где самыми блестящими явлениями могли считаться приглашение на обед к Аропоинтам, собрание стрелкового клуба и внимание леди Бракеншо, не представляла больших шансов для поразительного успеха, но Гвендолина более всего надеялась сама на себя. Она чувствовала, что имела все необходимое для победы над всем миром. По её мнению, она до сих пор переносила много неприятного и несправедливого, но своим воспитанием была вполне довольна. В школе её быстрый ум нахватался тех верхушек, неясно формулированных правил и отрывочных фактов, которые спасают невежество от грустного сознания своего ничтожества; а впоследствии она познакомилась со всеми условиями жизни через романы, театральные пьесы и поэмы. Она была уверена в своем знании французского языка и музыки, главных достоинств в молодой девушке. Ко всем этим отрицательным и положительным качествам надо прибавить способность, свойственную некоторым счастливым людям, более или менее правильно судить обо всем, с чем приходится сталкиваться в жизни; поэтому нет причины удивляться, что Гвендолина сознавала в себе силу устроить самой свою судьбу.

Многими вещами на свете она не интересовалась, считая их глупыми; молодости многое кажется глупым, подобно тому, как свет кажется мутным старости. Но если-б кто-нибудь заговорил с нею об этих вещах, она нисколько не смутилась-бы. Никогда еще никто не оспаривал её превосходства. Как в минуту прибытия в Офендин, так и всегда, первою мыслью всех окружающих ее было: "Что подумает об этом Гвендолина?" Стучит-ли слишком сапогами лакей или прачка принесет дурно вымытое белье, горничная говорила: "Этого не потерпит мисс Гарлет"; дымил-ли камин в спальне м-с Давило, слабые глаза которой от этого очень страдали, просили извинения у Гвендолины. Во время путешествия она последняя являлась к утреннему завтраку, когда уже все кончали закусывать, и все-же общей заботой было - сохранить для Гвендолины горячими кофе и жареный хлеб; и когда она, наконец, выходила из спальни с распущенными волосами, и её большие карие глаза блестели как оникс из-под длинных бровей, она всем была недовольна, просила Алису, терпеливо ожидавшую ее у стола, не поднимать так страшно плеч, а Изабеллу, бросавшуюся к ней на-встречу, отсылала к мисс Мерри.

С Гвендолиной всегда обращались, как-с принцессой в изгнании, для которой во время голода пекли хлеб из лучшей муки и подавали обед на серебре. Чем это объяснить? Очень просто: её красотой, чем-то необычайным, что отражалось во всем её существе, и той силой воли, которая обнаруживалась в её грациозных движениях и ясном, твердом голосе. При входе её в комнату в дождливый день, когда все сидели повесив нос, все головы неожиданно поднимались, и повсюду пробуждалась охота к жизни; даже слуги в гостинницах при её появлении поспешнее сметали со стола крошки и приводили в порядок комнату. Это могучее очарование, а также тот факт, что она была старшей дочерью, перед которой м-с Давило всегда чувствовала себя как-бы виноватой за свой второй брак, могли бы достаточно объяснить власть, которой пользовалась Гвендолина среди своих домашних, и отыскивать другую причину было-бы все равно, что спрашивать, отчего светло, когда солнце высоко на небе.

которые не выказывали ничем замечательным свою силу воли и не были старшими дочерьми у нежной, добродушной матери, упрекавшей себя за причинение им неприятного безпокойства. Многие из них были самые обыкновенные люди, и единственной общей чертой между ними была твердая решимость обезпечить себе приятное существование, а в противном случае безбоязненно причинять всем неприятности и вред. За кем более ухаживают, кому с большим трепетом служат слабые женщины, как не мужчинам без совести и чести, которые в состоянии бросить свое семейство и вести самую безпутную жизнь, если дома им не повинуются слепо? Поэтому я полагаю, что Гвендолина играла-бы ту-же роль королевы в изгнании даже без красоты и своего особенного положения в отношении матери, если-б только она сохранила врожденную энергию эгоистических стремлений и способность возбуждать в других страх к своим словам и действиям. Как-бы то ни было, она обладала этими чарами, и те самые люди, которые ее боялись, пламенно ее любили; страх и любовь к ней еще увеличивались, если можно так выразиться, радужностью её характера, то-есть игрою; различных, часто противоположных стремлений. Риторическая теория Макбета о невозможности созидать в одну и туже минуту противоположные положения относится только к сложным действиям, а не отвлеченным чувствам. Мы не можем в одно и то-же мгновение благородно возвышать голос и подло молчать, убивать и не убивать, но одной минуты совершенно достаточно для столкновения желаний благородного и низкого, мысли об убийстве и пламенного чувства раскаяния.