Даниэль Деронда.
Часть вторая.
Глава XVII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Даниэль Деронда. Часть вторая. Глава XVII. (старая орфография)

ГЛАВА XVII.

В прекрасный июньский вечер Деронда греб в лодке вверх по Темзе. Около года прошло с тех пор, как он возвратился в Англию из за-границы, уверенный в том, что его воспитание закончено и, что ему пора занять место в английском обществе. Хотя, из угождения сэру Гюго и, чтоб оградить себя от праздности, он начал было приготовляться к адвокатуре, тем не менее его колебание относительно выбора жизненного поприща усиливалось с каждым днем.

Он всегда любил кататься в лодке и теперь, живя в Лондоне с Малинджерами, находил большое удовольствие в уединенных прогулках по реке. Он держал свою лодку в Петнее, и когда только сэр Гюго не нуждался в его присутствии, он считал для себя величайшим удовольствием грести до заката солнца и возвращаться домой при блеске звезд. Это не значило, чтоб он находился в сантиментальном настроении, но он был все время в том созерцательном расположении духа, которое часто встречается в современных молодых людях, спрашивающих себя с горечью, стоит-ли принимать участие в жизненной борьбе? Я, конечно, говорю о таких молодых людях, которые могут предаваться этим праздным размышлениям, получая 3--5% с капитала, нажитого не их трудом. Сэр Гюго не мало удивлялся тому, что юноша, представлявший собою блестящий контраст с болезненными и плаксивыми представительницами человечества, мог носиться с идеями, которые, в сущности, не заслуживали никакого внимания, ему лично казались только туманными иллюзиями. Это особенно поражало его потому, что Деронда не хотел быть литератором, ремесло которого заключается именно в наживании денег распространением оригинальных, подчас нелепых идей.

В темно-синей куртке и такой-же маленькой фуражке, с коротко подстриженными волосами и большой шелковистой бородой, Даниель сохранял только отдаленные следы прежнего херувимчика. Но всякий, кто видал его в детстве, сразу мог-бы узнать его по своеобразному пронизывающему взгляду его проницательных глаз, который Гвендолина назвала почему-то страшным, хотя, в сущности, он выражал лишь мягкую наблюдательность. Теперь он что-то тихо напевал; у него был высокий баритон. Впрочем, достаточно было взглянуть на его могучую фигуру и решительное, сериозное лицо, чтоб положительно отвергнуть всякую возможность встретить в нем очаровательного нежного тенора, редко даруемого природою человеку без ущерба для прочих его качеств. Руки у него были большие, пальцы гибкие, сильные, подобные тем, которые рисовал Тициан, желая представить соединение силы с изяществом. Точно также было большое сходство между лицом Деронды и потретами Тициана: тот-же бледно-смуглый цвет лица, тот-же высокий лоб, те-же спокойные, проницательные глаза! Он не походил теперь, как в детстве, на серафима, а был совершенно земным мужественным созданием; но при взгляде на него, вы все-же получали понятие о высшей человеческой породе. Подобные типы встречаются на всех ступенях общества, и часто нас поражает такое лицо в рабочем, неожиданно поднимающем на нас глаза, чтоб ответить на какой-нибудь вопрос. Многие, желая сказать Даниелю что-нибудь приятное, говорили ему, что его лицо не может не остановить на себе всеобщого внимания; но эти комплименты только сердили его, так-как, смотря на себя в зеркало, он постоянно с горечью думал о той, на которую должен был походить, и о судьбе которой он не смел ни у кого спрашивать.

Около моста Кью на Темзе между шестью и семью часами вечера бывает еще довольно оживленно. На дорожках по берегу виднелись гуляющие, а по реке тянулись барки. Деронда налег на весла, чтоб поскорее миновать этот оживленный уголок, но вдруг увидал перед собою большую барку, и, взяв в сторону, чтоб дать ей дорогу остановился у самого берега. Он продолжал безсознательно напевать вполголоса, баркароллу из "Отелло", в которой Россини переложил на музыку знаменитые строфы Данта:

"Ness im maggior dolore

Che ricordarsi del tempo felice

Nella miseria" *).

*) Нет большого горя, чем горе воспоминания о счастливом времени.

Трое или четверо прохожих остановились на берегу и смотрели, как барка проходила под мост; по всей вероятности, и они обратили внимание на молодого джентльмена в лодке; но тихие звуки его песни, повидимому, поразили не их, а стоявшую в нескольких шагах от него маленькую фигуру, как-бы олицетворявшую собою то горе, о котором он безсознательно пел. Это была молодая девушка лет восемнадцати, небольшого роста, худенькая, с маленьким, нежным личиком, в большой черной шляпе, из-под которой виднелись черные кудри, зачесанные за уши, и в длинной шерстянной накидке. Руки её безпомощно висели, а глаза были устремлены в воду с неподвижным выражением отчаяния. Увидав ее, Деронда перестал петь; вероятно, она прислушивалась к его голосу, не зная откуда он доносится, потому что, увидев его, она с испугом, осмотрелась по сторонам и отступила назад. Их взгляды встретились и на одно мгновение остановились друг на друге, но для лиц, пристально смотрящих друг на друга, мгновение кажется вечностью. Взгляд молодой девушки походил на взгляд газели, обращающейся в бегство: в нем не было ни стыда, ни страха, а только застенчивое смущение. Деронде показалось, что она едва-ли сознавала, что вокруг нея происходит. Мучил-ли ее голод или какое-нибудь страшное горе? Он почувствовал к ней сожаление и глубокое сочувствие; но через минуту она обернулась и пошла к соседней скамейке, стоявшей под деревом.

Он не имел никакого права оставаться долее на этом месте и следить за нею; бедно одетые печальные женщины часто встречаются на улицах, но эта молодая девушка сосредоточила на себе его внимание нежными чертами своего лица и необыкновенной, своеобразной красотою. Но это именно и удерживало его от попытки предложить ей свои непрошенные услуги. Он принялся грести изо всей силы и вскоре очутился далеко вверх по реке. Но образ несчастной девушки неотступно его преследовал. То он думал, что, она, вероятно жертва какой-нибудь романтической истории, то упрекал себя за предразсудок, в силу которого интересное личико должно было непременно иметь и интересное приключение, наконец, он оправдывал свое сочувствие к ней тем, что горе всегда трагичнее в прелестном, нежном ребенке.

В последнее время Деронда сосредоточил все свои помыслы на своей будущей судьбе; но колебание его насчет выбора жизненного поприща имело тесную связь со всем миром, прошедшим и настоящим, так что новый образ безпомощного горя, только-что им виденный, тотчас-же послужил ему лишним звеном в общей цепи причин, удерживавших его от подчинения той рутине, которая заставляет людей оправдывать существующее зло и рядиться в чужия мнения, как в мундир.

Возвращаясь домой, Даниель почти не греб, а совершенно отдался течению, которое тихо несло его вниз. Когда он достиг Ричмондского моста, солнце уже садилось и приближались сумерки, которые он любил проводить на реке в мечтательном созерцании. Он выбрал уединенный уголок против садов Кью, причалил к берегу и лег в лодку на спину, положив голову на подушки в уровень с бортом, так что он видел все окружающие его предметы, а его нельзя было видеть. Долго он не сводил глаз с открывавшагося перед ним вида на широкую зеркальную поверхность реки, в которой отражалось голубое небо и терпеливо ждал, пока появится ночной часовой, делающий перекличку звездам, по фантазии восточных поэтов. Он предался поэтическому забытью и уже мечтательно смешивал свое "я" с окружающей его природой, как вдруг его взгляд остановился на невысоких ивах, покрывавших противоположный берег. Среди них что-то мелькнуло; страшное предчувствие сжало ему сердце. Через мгновение у самой воды показалась маленькая фигурка молодой девушки, освещенная умирающими лучами солнца. Он боялся испугать ее неожиданным движением и безмолвно следил за нею. Она осмотрелась по сторонам, и убедившись, что никто не мог ей помешать, повесила шляпу на ближайшее дерево, сняла с себя шерстяную накидку и опустила ее в воду, потом вытащила и сделала шаг вперед. Деронда понял, что она хотела обернуть себя мокрой накидкою, как саваном; нечего было долее ждать. Он вскочил и поспешно переправился на другой берег. Несчастная, видя, что её намерение открыто, упала на берег, закрыв лицо руками. Выскочив на песок, Даниель тихо подошел к ней и нежно произнес:

- Не бойтесь... Вы несчастны... Доверьте мне ваше горе... Скажите, что я могу для вас сделать?

Она подняла голову и взглянула на его. Лицо его было обращено к свету, и она его узнала. Впродолжении нескольких минут она молчала, не сводя с него глаз. Наконец, она тихим, мелодичным голосом с иностранным и, вместе с тем, чисто-английским акцентом промолвила:

- Я вас видела прежде... nella miseria...

Не понимая на что она намекала. Леронда подумал, что она от горя и голода, вероятно, стала заговариваться.

- Вы пели, - продолжала она, как-бы во сне, - nessun maggior dolore...

- Да, да, - ответил Даниел, поняв, в чем дело; - я часто пою эту баркароллу. Но вам здесь оставаться нельзя. Позвольте мне отвезти вас домой в моей лодке. Позвольте мне достать из воды вашу накидку.

Он не хотел без её разрешения дотронуться до накидки, которая снова сползла в воду, и ему показалось, что она лихорадочно сжала руку, которой держала один конец накидки. Но глаза её были по-прежнему устремлены на него.

- Доверьтесь мне. Позвольте мне вам помочь. Я прежде умру, чем позволю кому-нибудь вас обидеть.

Она встала и потащила за собою мокрую накидку но, при её чрезмерной слабости, она была слишком тяжела для нея, и она выпустила ее из рук. Эта маленькая фигурка с безпомощно опущенными руками и пристально устремленным на Даниеля взором была по-истине божественна.

- Боже мой! - с чувством произнес Деронда, который при виде этой несчастной покинутой девушки не мог не подумать в душе; "быть может, и моя мать была такаяже несчастная."

Эти слова, которыми на всем свете, на западе и на востоке, выражается сострадание к чужому несчастью, внушили, повидимому, молодой девушке доверие к Деронде. Она подошла к лодке и уже положила маленькую руку на его руку, как вдруг остановилась.

- Мне некуда идти, - промолвила она; - у меня здесь нет никого...

- Я вас отвезу к одной почтенной даме, у которой несколько дочерей, - поспешно ответил Деронда, как-бы обрадовавшись тому, что дом, из которого она бежала был очень далек отсюда.

Но она все еще колебалась и застенчиво прибавила:

- Вы служите в театре?

- Нет, я ничего общого с театром не имею, - решительно ответил Деронда и прибавил с нежной мольбою: - я отвезу вас к доброй, почтенной даме, у которой вам будет очень хорошо. Не надо терять времени; вы можете здесь простудиться. Жизнь еще доставит вам много счастья; право, на свете еще есть и добрые люди.

Она более не сопротивлялась, прыгнула в лодку и ловко уселась на подушке, точно это было для нея привычное дело.

- У вас, кажется, было что-то на голове? - спросил Деронда.

- Шляпа, - сказала незнакомка; - она осталась на дереве.

- Я принесу ее, - крикнул Деронда, удерживая ее рукою; - не бойтесь, лодка не отойдет.

Он выскочил на берег, достал шляпу и мокрую накидку и, сложив ее, бросил на дно лодки.

- Нам надо увезти накидку, - сказал он весело, - а то люди, видевшие вас, могут подумать, что вы утонули. Я очень сожалею, что не могу вам предложить ничего, кроме куртки; наденьте ее; в этом ничего не будет неприличного. Дамы, возвращаясь по реке поздно вечером, часто надевают мужские пальто и сюртуки.

Он с улыбкой протянул ей свою куртку; она взяла ее, грустно улыбнулась и накинула себе на плечи.

- У меня есть бисквиты, хотите? - спросил Деронда.

- Нет, я не могу есть. У меня еще было немножко денег, чтобы купить хлеба.

к жизни. Сумерки уже наступили; багровые полосы исчезли на небе, и звезды появилис одна за другой; но луна еще не всплыла над деревьями и высокими зданиями. В полумраке Даниель не мог ясно разглядеть выражение лица молодой девушки. Его все еще мучило опасение за её умственные способности, так-как попытка на самоубийство была очевидна; он хотел заговорить с нею, но удерживался, желая прежде заслужить её доверие своим скромным поведением.

- Я люблю прислушиваться к плеску воды, - сказала она тихо.

- Если-б вы не подоспели на помощь, - я теперь была-бы уже мертвой.

- Не говорите об этом. Я надеюсь, что вы никогда не будете сожалеть о том, что я удержал вас от такого страшного шага.

Деронда молчал; он не хотел ее разспрашивать, боясь выказать притязание на право благодетеля или недостаток уважения к её горю.

- Я думала, что в этом нет ничего дурного, - продолжала она, смерть и жизнь равны перед Богом. Наши отцы убивали детей и самих себя, чтоб сохранить в чистоте свои души. Я действовала с той-же целью, но теперь мне Бог приказывает жить, хотя я, право, не знаю какая мне предстоит жизнь?

- Вы найдете себе друзей. Я вам их найду.

- Нет, - ответила она мрачно, качая головой, - у меня на свете есть только мать и брат - и то я не могу их найти.

Она не спешила ответом и устремила на Деронду застенчивый, но пристальный взгляд, стараясь разглядеть в полумраке его черты. До сих пор она смотрела только на весла. Казалось, как будто она только-то проснулась и не знала, что в её впечатлениях была действительность и что - сон.

Продолжительное одиночество отняло у нея способность различать действительность от фантазии, внешнее от внутренняго. Взгляд её был полон удивляющейся боязливости, как смотрит покинутый в пустыне младенец на являющагося ему ангела еще не зная, с чем он явился: с гневом или милостью.

Деронда покраснел от этого взгляда, которого он больше чувствовал, нежели замечал.

- Вы хотите знать, англичанка-ли я? - спросила она.

- Нет, я вам скажу. Я родилась в Англии, но я еврейка.

Деронда ничего не ответил, но удивился тому, что сам не признал в ней еврейского типа, хотя всякий, видавший нежные лица испанских молодых девушек, мог принять ее и за испанку.

- Вы меня презираете? - Грустно спросила она.

- Я не так глуп.

- Также, как и христиан; но ведь это не может служить для меня причиной презирать их.

- Моя мать и брат были хорошие люди, но я их никогда не найду. Я прибыла сюда издалека, из-за границы. Я убежала... Но я вам не могу всего рассказать. Я думала все, что я найду мать, что Бог меня приведет к ней. Но потом я предалась отчаянию, и сегодня целый день у меня звучало в ушах только одно слово: Никогда! никогда!.. Теперь я начинаю опять думать, что я ее найду. Не даром-же Бог велит мне жить.

Она, конечно, была добрейшей женщиной, но, по всей вероятности, он не застанет ее дома, а, в таком случае, он может опасаться, что слуги блестящого аристкратического дома дурно примут несчастную девупику. Но куда-же ее поместить? Эта мысль тем более безпокоила его, что ответственность за результат этой странной истории лежала всецело на нем и, что девушка произвела на него сильное впечатление.

Вдруг ему пришло в голову отвезти молодую девушку к м-с Мейрик, дом которой он часто, посещал по возвращении из-за границы. Ганс Мейрик находился в Италии, и Деронда был убежден, что, явившись в маленький домик в Чельси, он найдет теплый прием у почтенной матери трех дочерей, которые знали жизнь только по книгам и, конечно, выкажут трогательную готовность помочь горю прелестной еврейки, похожей на Ревекку в романе "Айвенго" Вальтер-Скотта - тем более, что, исполняя просьбу Деронды, оне сделают угодное своему любимому Гансу.

"Оне слишком добры, чтоб побояться принять ее", - подумал он и решился поехать в Чельси.

Поездка в кэбе по многолюдным улицам после безмолвного уединения реки показалась ему слишком продолжительной; но к счастью, молодая девушка, утомленная всеми треволнениями дня и своими продолжительными рыданиями, тихо задремала. Что-же касается Даниеля, то он чувствовал, что в этот вечер сразу постарел и вступил в новую фазу жизни. Душа его была преисполнена радостью, что ему удалось спасти человека, но в голове его уже возбуждалось сомнение, действительно-ли он спас эту молодую девушку, лишив ее возможности умереть.