Даниэль Деронда.
Часть третья. Девичий выбор.
Глава XXI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Даниэль Деронда. Часть третья. Девичий выбор. Глава XXI. (старая орфография)

ГЛАВА XXI.

В десять часов утра Гвендолина Гарлет, после скучного путешествия из Лейброна, остановилась на станции железной дороги, ближайшей к Офендину. Ее не ждали так рано и не выслали ей экипажа, так-как она телеграфировала из Дувра, что приедет с позднейшим поездом. Но приехав в Лондон, она узнала, что может ехать безостановочно и тотчас-же отправилась дальше. Она не предчувствовала, какое грустное впечатление произведет на нее станция, где ей придется ожидать, как-бы нарочно выстроенная в местности, отдаленной от всякого жилья. Выйдя из вагона, она осталась одна на платформе с двумя большими чемоданами; находясь в часовом разстоянии от дома, она должна была дожидаться экипажа в железнодорожной гостиннице. Грязные стены зала для пассажиров, запыленный графин воды и большие объявления миссионерских обществ, призывающия грешников к раскаянию, служили как-бы предвкушением той мрачной, унылой жизни, которая снова открывалась перед нею, и она поспешно подошла к наружной двери, выходившей в поле. Но даже солнечные лучи казались ей печальными, так-как осенний ветер колебал скудную траву, разносил желтые листья и ерошил перья на двух курицах и одном петухе, уныло бродивших по земле. Начальник станции с наивным любопытством смотрел на Гвендолину и её чемоданы; а, так-как он был новый человек и не знал ее в лицо, то, очевидно, мог принять эту одинокую молодую девушку за какую нибудь неважную особу. Гвендолина отвернулась от него с досадой. Вдали работник закладывал старомодную, грязную коляску.

Все это, конечно, мелочные подробности, но без подобных жизненных мелочей трудно объяснить многия перемены в жизни людей. Оне действуют с постоянно возрастающей силой на человека и, наконец, развивают в нем определенное побуждение к теоретическим выкладкам. Даже философия подвергается иногда их влияниям, и глубокий мыслитель, очутившись в уединенной, отвратительной трущобе, с неприятным сознанием что у него нет никаких средств к жизни, естественно приходит к неутешительным выводам о происхождении вещей и о конечном назначении мира, в котором человек мыслящий обречен на одни только страдания. Тем более эти мелочи дожны были влиять на молодую девушку, созданную для удовольствий и блестящого общества, которая теперь находилась на уединенной станции, одна, с тяжелыми думами о грозившей ей нищете. Гвендолина была совершенно подавлена обстоятельствами и её непокорная душа смирилась. Но для чего было жить среди трудностей отвратительной обстановки и унижения? Это начало её новой жизни могло служить образчиком того, что ее ожидало дома.

Вот те грустные мысли, которые наполняли ее по дороге в Офендин, куда она, наконец, отправилась в неудобной, тряской коляске, загроможденной её чемоданами. До сих пор, размышляя о будущем, она рисовала себе его в довольно мрачных красках; она полагала, что всему их семейству придется снова жить заграницей на остаток их капитала, так-как не могли-же они лишиться решительно всех средств! Бедная жизнь в отдаленном, скучном уголке континента представлялась ей со всеми знакомыми ей подробностями, и она уже видела себя в этой презренной обстановке тридцати-летней, перезрелой девой, в обществе матери, становившейся все более и более угрюмой, и четырех несносных, невыносимых сестер. Однако, она не хотела подчиниться судьбе и позволить несчастью окончательно уничтожить ее; она не совсем верила в разразившееся над её головою бедствие. Но усталость и отвращение к неприятной поездке действовали на нее теперь как мучительное пробуждение от страшного сна к еще более грозной действительности. Как далеко было то время, когда она с самоуверенным себялюбием целовала отражение своей красоты в зеркале! К чему-же послужило ей то, что она прелестна, умна, энергична? События играли ею как щепкой, а мужчины в её глазах были все ничтожны Да, она ненавидела всех мужчин, и это чувство поддерживалось в ней её воспоминаниями. Однако в последнее время эта ненависть несколько видоизменилась. Можно ненавидеть ворованные вещи, потому что оне ворованы, и потому, что, как ворованными, мы не можем ими пользоваться; между тем и другим чувством - большое различие. Гвендолина начинала сердиться на Грандкорта за то, что его дурное поведение помешало ей выдти за него замуж, за то, что он был причиною её теперешней горькой нужды.

Между тем, тихая, томительная езда в старинной коляске приближалась к концу. Гвендолина увидала окна офендинского дома и у подъезда фигуру, пробудившую в ней новое, уже не столь эгоистичное чувство. Выпрыгнув из коляски, она бросилась на шею к матери, и, при виде новых следов горя на её прекрасном лице, на минуту забыла про себя, думая только о несчастном положении любимого ею существа.

За м-с Давило виднелись печальные лица четырех молодых девушек, горе которых ни в ком не находило сочувствия. Все-же приезд Гвендолины был для них утешительным событием среди их несчастия; оне были убеждены, что в её присутствии случится что-нибудь необыкновенное, и даже её торопливые слова: "ну, ну, ступайте девочки", имели для своего рода сладость, которую всегда слабые натуры находят в подчинении энергичной воле. Добрая мисс Мери не ждала приветствия от Гвендолины, и тотчас-же занялась её чемоданами.

- Ободритесь, милая мама! - говорила Гвендолина, когда она вдвоем с матерью заперлась в их спальне. - Не теряйте надежды; вы видите, я не отчаиваюсь. Я буду работать. Все поправится. Теперь, когда я приехала, вам будет легче. Вы ведь рады моему приезду? да?

Произнося эти слова и отирая своим платком слезы, струившияся по щекам матери, Гвендолина чувствовала к ней нежное сочувствие и решимость помочь ей. Самоуверенные планы будущей деятельности, смутно возникавшие в её голове, теперь приняли более определенную форму. Ей казалось, что она неожиданно поняла, как ей следует теперь действовать. Это была одна из её лучших минут, и горячо любившая ее мать взглянула на дочь с пламенным обожанием.

- Да благословит тебя Господь, мое дорогое дитя! - сказала она; - Я могу быть счастлива, если только ты будешь довольна.

Но через несколько минут снова произошла реакция. Как и следовало ожидать, мужество молодой девушки стало ослабевать по мере того, как несчастье принимало для нея более определенные, грозные формы. Очутившись в Офендине после неприятной поездки со станции железной дороги, Гвендолина почувствовала себя дома, в прежней обстановке довольства, если не роскоши; мать постарому заботливо приготовила все принадлежности её туалета, переодела ее, причесала и принесла сама на маленьком подносе её любимые кушанья, потому что она пожелала провести этот день вдвоем с матерью.

- Пусть никто нам не мешает, мама, - сказала Гвендолина; - останемся с тобою наедине.

Сойдя в гостиную, освеженная, успокоенная, сияющая, как только-что вынырнувший из воды лебедь, Гвендолина села на диван подле матери. Несчастье еще не прикоснулось к ней своим тлетворным дыханием, и она почти весело спросила.

- Что вы намерены делать, мама?

- Прежде всего нам надо отсюда уехать. М-р Гейнс, по счастью, изъявил согласие взять в аренду дом и агент лорда Бракеншо устроит с ним дело как можно выгоднее для нас.

- Я думаю, что лорд Бракеншо согласится оставить вам Офендин безплатно, - сказала Гвендолина, которая до сих пор более занималась разъяснением того, какое впечатление производила её красота, чем финансовыми вопросами.

- Милое мое дитя, лорд Бракеншо в Шотландии и ничего не знает о наших делах. К тому-же ни я, ни твой дядя не желаем обращаться к нему с просьбою. Да, наконец, какая польза была-бы нам если-бы нам пришлось остаться в этом доме без прислуги и без топлива? Чем скорее мы отсюда выберемся, тем лучше. Ты знаешь, что нам придется везти очень немного вещей: одни только платья.

- Вы конечно, поедете за-границу, мама? - спросила Гвендолина.

- О, нет, голубушка, - ответила м-с Давило с грустной улыбкой; - с чем нам путешествовать? Ты никогда не знала, что значит доход и расход, поэтому тебе теперь и будет тяжелее нашего.

- Но куда-же мы переедем? - спросила Гвендолина, впервые ощущая какой-то неведомый страх.

- Все уже решено; дядя дает нам немного мебели, - ответила м-с Давило нерешительно, боясь, чтобы это не слишком поразило Гвендолину, - мы переезжаем в сойерский котедж.

Гвендолина ничего не ответила, побледнев от злобы; но через минуту гордо подняв голову, - сказала:

- Это невозможно! надо придумать что-нибудь другое. Как может дядя согласиться на такой шаг? Я никогда этого не допущу.

- Да у нас нет выбора, милое дитя! Дядя очень добр к нам, но он сам пострадал и должен воспитать своих детей. Ты пойми, что у нас не осталось решительно никаких средств к жизни, кроме того, что он и сестра нам дадут. Они делают все, что могут, а мы должны работать по мере своих сил. Я с девочками взялась вышить ковер для благотворительного базара в Вансестере и пелену, которую жертвуют прихожане в Пеникотскую церковь.

- Но я уверена, что можно найти дом приличнее сойерского котеджа, - сказала Гвендолина, забывая совершенно о своей матери и только с ужасом думая, о том, что ей придется жить в лачужке, где некогда обитал таможенный чиновник.

- Нет, ничего лучшого найти нельзя. Свободных домов в окрестности очень мало, и мы должны быть еще благодарны за то, что нам подвернулся такой уединенный домик. К тому-же он вовсе не так дурен. У нас будут две маленькия гостиные и четыре спальни, так что ты можешь оставаться, когда хочешь, одна в комнате.

- Первое известие о нашем несчастье я получила гораздо ранее, но не хотела нарушать твоего спокойствия, пока не будет в этом крайней необходимости.

- Какая досада! - гневно произнесла Гвендолина, покраснев; - если-б я знала об этом ранее, то могла-бы привезти домой выигранные в рулетку двести фунтов, которые я под конец проиграла, не подозревая, что они вам нужны. А ведь этих денег было-бы достаточно для нас на некоторое время, пока я не придумаю чего-нибудь другого. Все против меня! - прибавила она с гневным пылом; - люди, которых я до сих пор встречала, только приносили мне одни страдания!

Говоря это, она думала о Деронде, без вмешательства которого она, по всей вероятности, вернулась-бы к игорному столу с несколькими золотыми и отыграла-бы свой проигрыш.

- Мы должны покориться воле Провидения, дитя мое, - сказала м-с Давило, думая, что Гвендолина подразумевает Грандкорта, о котором она сама не смела упоминать.

- Но я не хочу покоряться! - воскликнула Гвендолина; - я буду бороться с судьбою. Виною нашего несчастия является мошенничество людей; причем-же тут Провидение? Вы говорили в вашем письме, что наши деньги пропали по вине м-ра Ласмана. Что-же: он убежал с ними?

- Нет; ты ничего не понимаешь в делах. Он для нашего-же блага рискнул обратить все деньги на слишком смелые спекуляции.

- Тут виновато не Провидение, а непредусмотрительность этого человека, за что он и должен быть наказан. Мы должны отдать его под суд и взыскать наши деньги. Дяде следовало-бы немедленно принять для этого меры!

- Нет, дитя мое, по суду не получишь денег, потерянных спекуляциями. Дядя говорит, что все попытки в этом направлении были-бы тщетны. К тому-же, нам не с чем начинать процесса! разорившиеся люди не могут судиться. Не мы одни пострадали, не мы одни должны покориться судьбе.

- Конечно, твой дядя и мы все будем тебе за это только еще более благодарны, - сказала м-с Давило, очень довольная тем, что неожиданный оборот разговора позволял ей коснуться щекотливого вопроса; - я и не думала говорить, чтобы ты с покорностью переносила лишения, если представится случай устроить себе лучшую жизнь. Дядя и тетка полагали, что твои таланты и воспитание могут доставить тебе хорошее место, и у них уж есть два на примете.

- Какие, мама? - с любопытством спросила Гвендолина.

- Ты можешь выбрать любое из них. Одно в семействе епископа, у которого есть три дочери, а другое в начальной школе. Тут и там твое знание французского языка, музыки и танцев, твои изящные манеры и аристократическое обращение будут как нельзя более кстати. Плата одинаковая: сто фунтов в год, и в настоящую минуту, мне кажется, - прибавила м-с Давило нерешительным голосом, - ты могла-бы взять одно из этих мест, чтобы не обречь себя на тяжелое бедное существование.

- Как! вы хотите, чтоб я походила на мисс Гревз в пансионе г-жи Менье? Никогда я на это не соглашусь!

- Извините, мама; гувернантке нигде не может быть хорошо, и я, право, не понимаю, почему в епископском семействе легче будет переносить снисходительный тон и надменные взгляды, чем во всяком другом. К тому-же я не могу учить детей. Представьте себе мое положение, если на моей шее будут три глупые, неотесанная девченки, как наша Алиса! Чем идти в гувернантки, я лучше уеду за океан!

Гвендолина в сущности не понимала, что такое эмиграция, но она говорила так решительно и самоуверенно против предлагаемых ей планов что м-с Давило не могла не подумать, что молодая девушка сама выработала какой-нибудь план, несмотря на всю её непрактичность.

- У меня есть несколько драгоценных вещей, - сказала Гвендолина; - их можно продать и выручить небольшую сумму. Мне нужно немного денег, только на первое время. Вероятно, Маршал в Вансестере купит их; я помню, он показывал мне браслет, проданный ему одной дамой. Джокоза могла-бы это для меня сделать. Она, конечно, уйдет от нас, но прежде, чем уйти она могла-бы нам это устроить.

- Она рада для нас все сделать. Она даже предложила мне взять её триста фунтов, отложенные ею про черный день. Я ей советовала открыть маленькую школу, потому что ей будет очень трудно поступить на новое место после столь долгого пребывания у нас.

- Пожалуйста не говори этого дяде. Ему будет неприятно слышать, как презрительно ты относишься к месту, которое он выхлопотал для тебя. Но я уверена, что у тебя в голове созрел какой-нибудь другой план, на который он, может быть, согласится, если ты спросишь его совета.

- Прежде всего я хочу посоветоваться с другим человеком. Что, Аропоинты еще в Кветчаме и м-р Клесмер у них? Впрочем, вы, верно, этого не знаете, и я лучше пошлю к ним Джефри с запиской.

- Джефри уже у нас нет, а лошадей давно увели; но я пошлю кого-нибудь с фермы. Я знаю, что Аропоинты в Кветчаме, но о м-ре Клесмере мне ничего неизвестно. Мисс Аропоинт была здесь на-днях, но я не могла ее принять. Ты хочешь послать сегодня-же?

- Да, и чем скорее, тем лучше. Я сейчас напишу записку.

- Все равно, мама, - твердо ответила молодая девушка, стараясь своими ласками успокоить ее; - я намерена сделать что-нибудь для вас. Ну, ну, не плачьте, - прибавила она, - целуя влажные глаза матери; - вы в эти три недели постарели на десять лет. Но не тревожьтесь, я все улажу, только не перечьте мне. О своей жизни должна заботиться я сама, и я не могу подчиниться ничьей воле в этом отношении. Я сама должна решить, что делать, и, признаюсь, уверена, что найду для вас лучший дом, чем сойерский котедж.

"Мисс Гарлет свидетельствует свое почтение г. Клесмеру и покорнейше просит его заехать к ней, если возможно, завтра. Она берет смелость обезпокоить г. Клесмера, зная его доброту и находясь действительно в затруднительном положении. Несчастье, постигшее её семейство, принуждает ее решиться на очень серьезный шаг, который она не хочет, однако сделать без совета г. Клесмера".

- Пожалуйста, мама, пошлите тотчас эту записку в Кветчам и велите подождать ответа, - сказала Гвендолина, написав на конверте адрес.

против нея. В представлявшемся ей блестящем браке оказалась такая сторона, что она невольно от него отвернулась. В игре ей сначала повезло, как-бы для того, чтобы окончательная потеря была ей еще чувствительнее. Наконец, в её дела вмешался совершенно незнакомый ей человек. Несмотря на всю свою стойкость и самообладание, она чувствовала, что все силы, управлявшия миром, возстали против нея, и, если-б Клесмера не было уже в Кветчаме, то это обстоятельство вполне соответствовало-бы всем другим поразившим ее неприятностям. Под впечатлением этой возможной неудачи, Гвендолина ломала себе голову, как-бы ей избегнуть переезда в сойерский котедж и поступления на место, мысль о котором более всего оскорбляла её гордость. Но если Клесмера найдут в Кветчаме, она-бы еще могла на что нибудь надеяться. Настоящее затруднительное положение представлялось ей даже несколько романтичным, так-как в жизни всех знаменитых и замечательных людей встречались затруднения, - а что она была замечательной особой - в этом никто из знавших ее, конечно, не сомневался.