Даниэль Деронда.
Часть третья. Девичий выбор.
Глава XXVI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Даниэль Деронда. Часть третья. Девичий выбор. Глава XXVI. (старая орфография)

ГЛАВА XXVI.

Однажды утром м-р Гаскойн приехал в Офендин с утешительным, по его мнению, известием, что м-с Момперт назначила на следующий вторник свидание Гвендолине в Вансестере. Он ничего не упомянул о приезде Грандкорта в Дипло, хотя и знал об этом; ему также как Гвендолине было неизвестно, что её поклонник ездил в Лейброн, и он не хотел безполезно напоминать племяннице в эту горькую минуту унижения о том, что еще так недавно казалось близким к осуществлению. В глубине своего сердца он осуждал племянницу за её непонятный каприз, хотя и признавал, что Грандкорт с своей стороны поступил более чем странно, без всякой причины улетучившись в самую удобную минуту для предложения. Практический пастор ясно понимал, что теперь его обязанность заключалась в поощрении племянницы к мужественному примирению с судьбою, так-как не было никакой надежды на что-либо лучшее.

- Ты найдешь значительный интерес, милая Гвендолина, - сказал он, - в близком знакомстве с различными условиями жизни; ниспосланное испытание принесет тебе большую пользу.

- Не думаю, чтоб когда-нибудь я нашла интерес в этой новой для меня жизни, - ответила Гвендолина довольно резко, - но я также знаю, что у меня нет выбора.

Говоря это, она вспомнила, что дядя так-же убедительно советовал ей некогда решиться на совершенно иной шаг.

- Я уверен, что м-с Момперт будет тобою довольна - заметил Гаскойн серьезно, - и что ты сумеешь должным образом держать себя в сношениях с женщиной, которая со всех точек зрения стоит выше тебя. Несчастье тебя посетило в юности - и потому тебе легче будет его перенести, легче с ним примириться.

Этого-то именно и не могла сделать Гвендолина. Едва ушел дядя, как она залилась горькими слезами, что бывало с нею очень редко. Она не могла согласиться, чтоб ей было легче перенести несчастье потому, что она молода. Когда-же она узнает счастье, если не в молодости? Прежния мечты о безоблачном блаженстве, о том, что ей суждено собирать в жизни одне розы без шипов, давно исчезли; но горькое разочарование в жизни, в самой себе, в своем превосходстве над всеми - только увеличивало её мрачное сознание безпомощности, и у нея не хватало мужества решительно вступить на открывавшийся перед нею тяжкий, тернистый путь. Она переживала теперь критическую минуту первого гневного протеста юных сил против не прямого горя, а лишь отсутствия радости. Успокоенные опытом жизни, мы признаем нелепыми эти горькия сетования на несправедливость судьбы, поразившей тяжелым ударом именно нас, а не кого-либо другого, но в свое время мы также прошли через тот-же фазис человеческой жизни. Представьте себе, что какому-нибудь высшему существу, которое верит в свою святость, перестают поклоняться, и оно ничем не может возстановить своего погибшого авторитета перед собою и перед всем миром! Нечто подобное случилось и с бедной, избалованной Гвендолиной, которая вдруг сознала, что её прелестные губки, чудные глаза и стройная осанка потеряли свою чарующую силу.

Долго сидела Гвендолина, погруженная в свои грустные думы. Наконец, она встала и начала ходить взад и вперед по комнате; слезы продолжали медленно струиться по её щекам. Она думала: "Я всегда с детства считала маму унылой, мрачной женщиной, но я, вероятно, буду еще хуже нея". И живое воображение молодой девушки рисовало печальную картину её будущей жизни: она видела себя увядшей, старой девой, а мать дряхлой, седой старухой, грустно повторяющей: "бедная Гвен, и она приуныла". Тут впервые Гвендолина громко зарыдала, не со злобою, а с каким-то нежным сожалением о своей несчастной судьбе.

В эту минуту в дверях показалась м-с Давило, и Гвендолина быстро поднесла платок к глазам. Мать обняла ее с любовью и смешала свои рыдания с рыданиями дочери. Наконец, Гвендолина пересилила свое волнение и, тяжело вздохнув, успокоительно взглянула на мать, которая была очень бледна и дрожала всем телом.

- Это ничего, мама, - сказала она, полагая, что смущение матери происходило от сострадания к дочери; - теперь все прошло.

Но м-с Давило держала в руках какой-то конверт и смотрела на него с испугом.

- Что это за письмо? еще какие-нибудь дурные вести? - с горечью спросила Гвендолина.

- Не знаю, как ты взглянешь на дело, голубушка, - ответила м-с Давило, не выпуская письма из рук; - ты никогда не догадаешься, откуда оно.

- Я не могу ничего отгадывать, - нетерпеливо промолвила Гвендолина.

- Оно адресовано тебе.

Гвендолина едва заметно покачала головою.

- А привез его грумм из Дипло, - сказала м-с Давило, подавая ей письмо.

Узнав неразборчивый почерк Грандкорта, Гвендолина вспыхнула, но, по мере того, как она читала записку, она все более и более бледнела; а когда она молча передала ее матери, то в лице её не было ни кровинки. М-с Давило прочла следующее:

"М-р Грандкорт свидетельствует свое почтение мисс Гарлет и просит позволения приехать завтра в два часа к ней в Офендин. Он только-что вернулся из Лейброна, где надеялся застать мисс Гарлет".

Молодая девушка опустилась на кушетку и устремила глаза в пространство. Она теперь походила на человека, пораженного необычайными звуками и недоумевавшого, откуда они, и что они означают. Неожиданная перемена в её положении могла-бы хоть кого свести съума. За несколько минут перед тем она с безпомощной грустью смотрела на открывшийся перед нею мрачный, однообразный, но неизбежный путь жизни, а теперь ей представлялся выбор. Она не могла отдать себе отчета, что она чувствовала в настоящую минуту; торжество или страх? Она не могла не ощутить гордого самодовольства при мысли, что её чарующая сила, в которой она уже начинала сомневаться, была еще всемогуща. Снова от нея зависело так или иначе обставить свою жизнь. Но как ей воспользоваться своею силой? В этом-то и заключался источник её страха. С неимоверной быстротою в её голове воскресло все, что произошло между нею и Грандкортом: соблазн блестящей партии, колебания, решимость принять его предложение, энергичный образ черноокой красавицы с хорошеньким мальчиком, её обещание не выходить за него замуж (но давала-ли она это обещание?) и бегство, разочарование и недоверие ко всему и всем. Все это слилось в одну грозную картину, от которой она с ужасом отвернулась. Какую пользу мог принести ей снова представившийся выбор? Чего она желала? Чего-нибудь другого? Нет, в глубине её души впервые проснулось новое чувство: чувство сожаления о том, что она знает о Грандкорте, может быть, больше, чем следует. "Ах! если-б я ничего не знала!"

- Тебе надо ответить, - повторила м-с Давило после продолжительного молчания; - или, хочешь, я напишу?

- Нет, мама, я сама отвечу, - сказала Гвендолина, тяжело вздохнув; - пожалуйста, приготовьте мне перо и бумагу.

Она сказала это для выигрыша времени. Не отклонить-ли ей посещение Грандкорта? Однако, её пламенная натура взяла верх над страхом, и ей захотелось воспользоваться случаем, чтоб еще раз разыграть свою старую роль.

ответить в одну минуту.

- Никто этого и не требует, - ответила м-с Давило, садясь к столу и взяв в руки работу; - он может подождать и еще четверть часа, если ты хочешь.

Она сказала это совершенно просто, но Гвендолина почувствовала вдруг противоположное желание поспешить с разрешением трудного вопроса, так-как поспешность освобождала ее от необходимости сознательного выбора.

- Я не желаю заставлять его дожидаться, пока вы кончите эту работу, произнесла Гвендолина, вставая с своего места.

- Но если ты не можешь решиться? - заметила м-с Давило.

конечно, он сделает ей формальным образом.

- Я желала-бы знать, - сказала м-с Давило, пристально смотря на дочь, - известно-ли Грандкорту о нашем несчастьи, так-как он только-что вернулся из Лейброна.

- Это не может составить никакого различия для человека в его положении, - презрительно ответила Гвендолина.

- Однако, для многих оно имело-бы большую важность, - заметила м-с Давило; - не всякий захочет взять жену из нищенского семейства. Если м-р Грандкорт знает о нашем разорении, то его поступок доказывает его глубокую привязанность к тебе.

М-с Давило говорила с необыкновенным жаром и впервые позволила себе высказаться в пользу Грандкорта. Она до сих пор боялась своим вмешательством испортить дело, но теперь её слова произвели такое сильное впечатление, которого она и не ожидала. Они возбудили в уме Гвендолины новую мысль о том, что мог-бы сделать Грандкорт для её матери, если-б она поступила не так, как собиралась. Но прежде всего надо было ответить, и она сделала это второпях, как желала, потому что действуя так, она избавляла себя от положительного решения вопроса и оставляла для себя много выходов. Она написала:

"Мисс Гарлет свидетельствует свое почтение м-ру Гранокорту; она будет дома завтра, в два часа".

Когда письмо было отправлено, она встала с кресла, потянулась и глубоко вздохнула.

- Что ты написала, Гвен? - спросила м-с Давило.

- Что я буду дома, - гордо ответила Гвендолина, но через минуту прибавила: - вы, мама, не ожидайте чего-нибудь необыкновенного от приезда м-ра Грандкорта.

- Я ни на что и не надеюсь голубушка, а желаю только, чтобы ты была счастлива. Ты-же никогда мне не говоришь о своих желаниях и намерениях.

- Но м-р Грандкорт примет твое позволение приехать сюда за согласие выйти за него замуж, так-как он ясно выразил в своей записке намерение сделать тебе завтра предложение.

- Хорошо, а я намерена доставить себе удовольствие отказать ему.

М-с Давило с изумлением взглянула на дочь, но Гвендолина положила конец разговору, воскликнув:

- Бросьте свою противную работу; пойдемте гулять, я задыхаюсь!