Даниэль Деронда.
Часть четвертая. Судьба Гвендолины.
Глава XXIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Даниэль Деронда. Часть четвертая. Судьба Гвендолины. Глава XXIX. (старая орфография)

ГЛАВА XXIX.

- Торингтоны теперь в Дипло, - не поедете-ли вы завтра туда? Я пришлю экипаж за м-с Давило. Вы мне скажете, какие переделки надо сделать в доме. Пока мы будем в Райландсе, тут все приведут в порядок. Завтра единственный свободный день.

Говоря это, Грандкорт сидел на диване в гостиной офендинского дома; одной рукой он опирался о спинку дивана, а другую засунул между скрещенными коленями, приняв, таким образом, позу человека, который внимательно наблюдает за соседом. Гвендолина всегда ненавидела рукоделье, но с тех пор, как она сделалась невестой, стала выказывать неожиданное пристрастие к работе и в настоящую минуту держала в руках английское шитье, которое однако, доказывало её совершенную неумелость в этом деле. Впродолжении последней недели она проводила большую часть дня на лошади, но все-же ей приходилось и сидеть с глазу-на-глаз с Грандкортом, что было гораздо труднее, хотя далеко не так неприятно, как она предполагала. Вообще она была очень довольна своим женихом. Отвечая на все её разспросы о том, что он делал и видел в жизни, он обнаруживал редкое уменье говорить и представлять весь свет в таком виде, что все глупое и пошлое совершалось не им, а другими. Кроме того, поведение Грандкорта, как жениха, не выходило за пределы почтительной любви, льстившей самолюбию Гвендолины. Только однажды он позволил себе вольность, поцеловав ее в шею пониже уха; Гвендолина, застигнутая врасплох, вскочила в смущении, и Грандкорт поспешно промолвил.

- Извините, я вас испугал.

- Нет, ничего, - ответила Гвендолина, - я только не терплю, чтоб меня целовали за ухом.

Она засмеялась детским смехом, но сердце её тревожно забилось: она не могла обращаться с Грандкортом так гордо, повелительно, как некогда с Рексом. Что-же касается Грандкорта, то её смущение казалось ему чем-то вроде комплимента, и, удовольствовавшись одной попыткой, он не возобновлял её более.

В тот день, о котором мы теперь говорим, шел дождь и нельзя было ехать верхом, но, как-бы в вознаграждение за эту неприятность, прибыл из Лондона большой ящик с приданым, заказанным Грандкортом, и м-с Давило разложила на столах великолепные вещи, невольно возбуждавшия восторг Гвендолины, которая предвкушала теперь все удовольствия предстоящей ей жизни.

- Отчего-же завтра единственный свободный день - спросила она с прелестной улыбкой.

- Потому, что после завтра начинается охота.

- А потом?

- Потом я должен буду дня на два уехать; конечно, это очень неприятно, но я поеду утром, а на следующий день вечером вернусь. Вы не желаете, чтоб я уезжал - спросил он, видя, что Гвендолина переменилась в лице.

- Мои желания ни к чему не поведут, - ответила она с усилием, удерживаясь, чтоб не высказать своего подозрения, куда он ехал, и раз на-всегда не объясниться с ним откровенно насчет м-с Глашер.

- Нет, ваше желание для меня закон - произнес Грандкорт, взяв руку молодой девушки; - я эту поездку отложу, а когда предприму ее, то отправлюсь ночью и буду в отсутствии только один день.

Он предугадывал причину её неудовольствия и она никогда не была так очаровательна в его глазах, как в эту минуту.

- В таком случае не откладывайте, а поезжайте ночью, сказала Гвендолина, чувствуя, что она имеет над ним власть, и находя в этом новое утешение.

- Вы, значит, согласны посетить завтра Дипло?

- Да, если вы желаете, - ответила Гвендолина небрежно, почти безсознательно.

- Как вы обходитесь с нами, бедными мужчинами! - заметил Грандкорт, понижая голос: - мы всегда от вас терпим.

- И вы в том числе? - спросила Гвендолина с наивной улыбкой и прибавила, желая убедиться, не была-ли м-с Глашер виновна более Грандкорта в своем несчастьи: - Вы всегда терпели от женщин?

Гвендолина почувствовала себя побежденной. Она стольким была обязана Грандкорту, что, казалось, немыслимо было им повелевать. Она как-будто видела себя в экипаже, которым правило другое лицо, а не в её натуре было выпрыгнуть на виду у всех. Она дала слово сознательно, и все, что могла сказать теперь, только потвердило бы её сознательный выбор. Всякое право на объяснение было уже потеряно и ей оставалось только принять меры, чтобы укоры совести не слишком ее мучили. С какою-то внутреннею дрожью она решительно переменила течение своих мыслей и после небольшого молчания сказала с улыбкою:

- Если-б я была к вам так-же добра, как вы ко мне, то ваше великодушие потеряло-бы свой грандиозный характер.

- Так я не могу выпросить ни одного поцелуя? - спросил Грандкорт, готовый с удовольствием заплатить громадную цену за этот новый вид ухаживания.

- Ни одного, - ответила Гвендолина, надув губки и качая головой самым вызывающим образом.

Он поднес её левую руку к своим губам и потом почтительно выпустил ее. Он не только не был теперь противен, но казался очаровательным, и Гвендолина почувствовала, что навряд-ли могла любить кого-нибудь более его.

- Кстати, - сказала она, принимаясь снова за работу: - есть-ли в Дипло кто-нибудь другой, кроме капитана Торингтона и его жены? Неужели вы оставляете их вдвоем: ведь они не могут произнести ни одного слова: за него говорит - сигара, а за нее шиньон.

- Она привезла с собою свою сестру, ответил Грандкорт с улыбкой; - кроме того, в Дипло гостят два джентльмена, из которых одного вы, кажется, знаете.

- И, вероятно, уже составила о нем самое плохое мнение, - заметила Гвендолина, кокетливо покачивая головой.

- Вы его видали в Лейброне... это молодой Деронда... живущий у Малинджеров.

Сердце Гвендолины дрогнуло и пальцы, которыми она стиснула работу, вдруг похолодели.

- Я никогда с ним не говорила, - ответила она стараясь скрыть свое смущение; - что, он очень противный?

- Нет, не особенно, - промолвил Грандкорт своим медленным, апатичным тоном; - он только слишком много думает о себе. Но я полагал, что он был вам представлен в Лейброне.

- Нет, кто-то назвал его имя вечером, накануне моего отъезда... вот и все. Кто он такой?

- Воспитанник сэра Гюго Малинджера. Неважная птица!

- Бедный! Ему, должно быть, не весело жить, - сказала Гвендолина без малейшей тени сарказма; - а кажется, дождь перестал? прибавила она, подходя к окну.

По счастью, на следующий день не было дождя, и Гвендолина отправилась в Дипло верхом на Критерионе. Она всегда чувствовала себя смелее и очаровательнее всего в амазонке, а подобное сознание служило болшой поддержкой для предстоящей ей тяжелой встречи. Ее гнев на Деронду мало-по-малу перешел в суеверное опасение, чтоб он не получил какого-нибудь влияния на её последующую жизнь.

До завтрака Гвендолина осматривала все комнаты в диплоском доме вместе с матерью и м-с Торингтон; она решилась сухо поклониться, если встретит Деронду, и как можно менее обращать на него внимания. Но когда она действительно очутилась с ним в одной комнате, то почувствовала неприятное для её гордости сознание, что он всецело овладел её вниманием. Эта встреча произошла за завтраком, и Грандкорт сказал:

- Деронда, по словам мисс Гарлет, вы не были ей представлены в Лейброне?

- Мисс Гарлет, вероятно меня не помнит, - ответил Деронда, смотря на нее просто и спокойно: - она была очень занята, когда я ее видел.

- Напротив, я вас помню очень хорошо, - сказала Гвендолина, с большим усилием поборов свое смущение и пристально смотря на него; - вы не одобряли моей игры в рулетку.

- Из чего вы могли это заключить? - спросил Деронда серьезно.

- Вы меня сглазили - ответила Гвендолина с улыбкой, - до вашего прихода я постоянно выигрывала, потом стала проигрывать.

- Рулетка в такой трущобе, как Лейброн, чрезвычайно скучна, - заметил Грандкорт.

- Мне она показалась скучной только тогда, когда я стала проигрывать, - промолвила Гвендолина.

Говоря это, она повернулась к Грандкорту и прелестно улыбнулась, - но через минуту она изподлобья взглянула на Деронду, который пристально смотрел на нее. Этот серьезный, проницательный взгляд казался для нея еще более острым жалом, чем ироническая улыбка его в Лейброне или строгая критика Клесмера. Она притворилась что равнодушно прислушивается к общему разговору о безпорядках на Ямайке, но в сущности думала только о Деронде и поочередно смотрела на всех присутствующих лишь для того, чтобы иметь право взглянуть и на него. Его лицо отличалось теми чертами и выражением, один вид которых заставляет нас стыдиться своих мнений и взглядов. Кто не видал подобных поразительных лиц, - увы! - так часто противоречащих речам и действиям их обладателей? Но голос Деронды нисколько не сглаживал впечатления, производимого его лицом. Гвендолина слышала его впервые, и в сравнении с ленивой, монотонной манерой Грандкорта цедить слова, он напоминал ей мелодичные плавные звуки виолончели среди кудахтанья кур и писка других обитателей птичьяго царства. В глубине своего сердца она не могла не согласиться с Грандкортом, что Деронда слишком много о себе думал, так-как это лучший способ объяснить унижающее нас превосходство ближняго. Но, вместе с тем, она спрашивала себя: "Что он обо мне думает? Он должно быть, интересуется мною, иначе не прислал-бы ожерелья. Какого он мнения о моей свадьбе? Отчего он вообще так серьезно смотрит на жизнь? Зачем он приехал в Дипло?" Все эти вопросы сливались в одно безпокойное, жгучее желание, чтоб Деронда питал к ней ничем невозмутимое восхищение; эта жажда его одобрения была тем сильнее, чем оскорбительнее ей показался в первую минуту его критикующий взгляд. Но отчего она так жаждала хорошого о себе мнения столь "неважной птицы", по выражению Грандкорта? Ей некогда было доискиваться причины этого явления: она чувствовала только её жгучую силу.

После завтрака все общество перешло в гостиную, и когда Грандкорт удалился за чем-то в свой кабинет, Гвендолина инстинктивно, без всякого определенного намерения, подошла к Деронде, который разсматривал картины, лежавшия на столе у окна.

- Вы поедете завтра на охоту, м-р Деронда? - спросила она.

- Да, вероятно.

- Вы, значит, не порицаете охоты?

- Я ее извиняю и сам склонен ею грешить, если только нет случая грести в лодке или играть в крокет.

- Вы, значит, не имеете ничего против того, чтоб и я охотилась? - спросила Гвендолина, надув губки.

- Я не имею права противиться какому-бы то ни было вашему желанию.

- А вы ведь считали себя в праве противиться моей игре в рулетку!

- Мне жаль было видеть, как вы играли, но, я кажется не выразил вам своего порицания, - ответил Деронда, смотря на нее своими большими, серьезными глазами, которые отличались такой добротой и нежностью, что внушали каждому, на ком только они ни останавливались, убеждение в том, что Деронда питает к нему особенное чувство.

- Однако, вы мне помешали вернуться к игорному столу, - сказала Гвендолина и вся вспыхнула.

Деронда также покраснел, чувствуя, что он в деле ожерелья был виновен в непозволительной вольности. Но более говорить нельзя было, и Гвендолина отошла от окна, сознавая, что она глупо высказала то, чего вовсе не хотела, и в то-же время ощущая какую-то странную радость от этого откровенного объяснения. Деронда также был доволен этим неожиданным разговором. Вообще Гвендолина показалась ему гораздо привлекательнее, чем прежде; и, действительно, в последнее время в ней произошла большая перемена. Внутренняя борьба, возбужденная в ней сознательным уклонением от прямого пути, как-бы переродила её душу, вызвав наружу более могучия силы к добру и злу, чем преобладавшая до сих пор над всеми её чувствами грубая самоуверенность и гордое самодовольство.

Возвратясь вечером домой, м-с Давило спросила у дочери:

- Ты правду сказала, Гвен, или только пошутила, говоря, что м-р Деронда сглазил тебя во время игры в рулетку?

- Нельзя его и не заметить, - сказала м-с Давило: - у него очень типичное лицо. Он напоминает мне итальянские портреты. С первого взгляда уже легко отгадать, что в нем иностранная кровь.

- А разве он иностранец?

- Я спросила у м-с Торингтон, кто он такой, - и она объяснила, что его мать была чужестранка высокого происхождения.

- Его мать? - произнесла Гвендолина, - а кто же его отец?

- Все говорят, - что он сын сэра Гюго Малинджера, который его и воспитал, хотя называет себя только опекуном молодого человека. По словам м-с Торингтон, если-б сэр Гюго мог распоряжаться своими поместьями, то, не имея законного сына, он оставил-бы их м-ру Деронде.

Гвендолина ничего не сказала, но м-с Давило заметила, что её слова произвели на дочь сильное впечатление, и пожалела, что передала ей слышанное от м-с Торингтон. Действительно, по её мнению, лучше было-бы молодой девушке не знать подобных вещей. Что-же касается Гвендолины, то в её воображении немедленно возник образ этой неведомой матери, непременно черноокой и грустной, несчастной. Трудно было себе представить что-либо более непохожее на лицо Деронды, как портрет сэра Гюго, висевший в кабинете в Дипло, но черноокая, не молодая красавица стала с некоторых пор неотъемлемым, необходимым элементом внутренняго сознания Гвендолины.

Ночью лежа в постели, Гвендолина неожиданно спросила у матери:

- Мама, у мужчин всегда бывают дети прежде, чем они женятся?

- Нет, голубушка, - ответила м-с Давило; - но зачем ты это спрашиваешь?

- Если это общее правило, то мне это надо знать! - проговорила Гвендолина с негодованием.

- Ты думаешь о том, что я сказала про м-ра Деронду и сэра Гюго Малинджера. Но это необыкновенный случай.

- А леди Малинджер об этом известно?

- Вероятно, - иначе м-р Деронда не жил-бы с ними.

- Каково-же мнение людей о нем?

он везде прекрасно принят.

- А знает-ли он сам о своем происхождении и чувствует-ли злобу к своему отцу?

- Зачем ты об этом спрашиваешь дитя мое?

- Зачем? - воскликнула Гвендолина с жаром; - разве дети не имеют права сердиться на своих родителей, браку которых они не могли помешать?

Но не успела она произнести этих слов, как покраснела, не столько от сожаления, что их можно было принять за упрек матери, сколько от сознания, что произнесла роковой приговор над своей собственной судьбой. На этом разговор прекратился, но Гвендолина долго не смыкала глаз. В голове её происходила жестокая борьба с многочисленными аргументами против предстоявшого ей брака, которые теперь как-бы возымели новую силу, неожиданно отражаясь в истории человека, повидимому имевшого какое-то странное, таинственное сродство с ней. При этом было очень характерно то, что к борьбе разнородных идей и чувств не примешивалось сознания, что она, выходя замуж за Грандкорта, принимает на себя серьезные обязанности, а не только заключает выгодную сделку. Конечно, мысли Гвендолины были очень грубы, первобытны, не развиты, но нам часто приходится преодолевать большие трудности в жизни, находясь именно в таком положении; и чтоб придти к разумному заключению о многих жизненных явлениях, я полагаю, необходимо знать, как они представляются обыкновенным людям, не мудрецам, так-как из этих представлений слагается большая часть истории человечества.

с прошлого вечера она не переставала думать. Какая ожидала его будущность? Если-б обстоятельства сложились несколько иначе, то он был-бы не "неважной птицей", а таким-же значительным лицом, как Грандкорт, и получил-бы то самое наследство, которое ожидает Грандкорта. А теперь он, по всей вероятности, увидит ее, Гвендолину, хозяйкой топингского аббатства и обладательницей того титула, который мог принадлежать его жене. Эти мысли дали новый поворот самопознанию Гвендолины, которая до сих пор считала все лучшее в жизни своим уделом по праву, а теперь впервые увидала, что улыбавшаяся ей судьба жестоко преследовала других. Деронда занял в её воображении место рядом с м-с Глашер и её детьми, перед которыми она чувствовала себя как-бы виновной, тогда-как прежде она всех считала виновными перед собою. Быть может, Деронда думал то-же самое. Знал-ли он историю м-с Глашер? Если знал, то, конечно, презирал Гвендолину за её брак; но вряд-ли ему это было известно. Но, если он это знает, то одобрял-ли он её свадьбу? Его суждение о её поступках так-же смущало ее, как мнение Клесмера о её драматических способностях, хотя в первом случае ей было гораздо легче опровергнуть в глубине своей души неблагоприятное заключение. Когда дело шло о её неспособности быть актрисой, она не могла сказать: " что-же делать?" а теперь она с некоторым основанием повторяла: "что-ж делать? я следую примеру других. Если-б я теперь отказалась от брака с Грандкортом, - то это ни к чему не повело-бы."

Действительно, идти назад было немыслимо. Кони в её колеснице неслись во всю прыть, и она готова была рискнуть скорее всем, чем возвратиться вспять к прежнему унизительному положению; мысль-же, что отступление грозило неменьшим несчастьем, чем дальнейшее следование по избранному пути, служила ей некоторым утешением. Но в настоящую минуту эти периодически находившия на нее тревожные мысли были совершенно не кстати; перед нею был радостный факт - охота, на которой она увидит Деронду, а он ее, так-как во всех её мыслях о нем лежало убеждение, что он глубоко ею интересуется. Впрочем, она решилась не повторять вчерашней безумной выходки и не вступать с Дерондой в откровенную беседу, тем более, что вряд-ли мог представиться к тому случай на охоте - так всецело хотела она предаться этому одуряющему удовольствию.

Долго все шло так, как ожидала Гвендолина. Она видела Деронду несколько раз во время охоты, но никакая случайность не столкнула их до самого возвращения их в Офендин в сопровождении обитателей Дипло. Пока ее занимал всепоглощающий интерес охоты, она довольствовалась тем, что от времени до времени обменивались с Дерондой взглядами, но теперь она почувствовала неотразимое желание заговорить с ним. Она не знала, что именно она ему скажет, но он уезжал из Дипло через два дня и, по всей вероятности, им не суждено будет более встретиться. Но как было вступить с ним в разговор? Грандкорт ехал рядом с нею; немного впереди скакала м-с Торингтон с мужем и еще одним джентльменом, а Деронда следовал позади. Стук копыт его лошади только хуже ее раздражал, а полумрак ноябрьского дня, клонившагося к вечеру, увеличивал её нетерпение. Наконец, она потеряла всякое самообладание и решилась поставить на своем, презирая всякия приличия, которые, как и все в жизни, она полагала, должны были перед нею преклоняться. Она осадила лошадь и оглянулась назад; Грандкорт также остановился, но она махнула хлыстом и весело крикнула:

- Поезжайте вперед, я хочу поговорить с м-ром Дерондой.

Грандкорт с минуту колебался; его положение было очень неловкое: никакой жених не мог выказать сопротивления воле своей невесты, облеченной в такую шуточную форму. Делать было нечего, он молча продолжал свой дуть, а Гвендолина дождалась, пока Деронда поравнялся с нею. Он вопросительно взглянул на нее и поехал рядом.

- Не совсем, и, конечно, я более сожалел о вашей игре потому, что вы женщина, - ответил Деронда с улыбкой, понимая, что между ними вполне установился факт присылки им ожерелья; - вообще, по моему мнению, хорошо было-бы, если-б люди вовсе не играли. Эта безумная страсть часто превращается в болезнь. К тому-же, нельзя смотреть без отвращения, как один человек с восторгом загребает кучу золота, потерю которого оплакивают другие. Это просто низкий поступок; ведь и так в жизни часто случается, что наш выигрыш - потеря другого. Нам следовало-бы как можно более уменьшать число подобных случайностей, а не находить удовольствие в искусственном их учащении.

- Но вы должны признать, что иногда мы невольны в своих действиях, - произнесла Гвендолина, пораженная его неожиданными словами, - то-есть, я хочу сказать, что бывают случаи, когда мы не можем помешать тому, чтоб наш выигрыш причинил потерю другому.

- Конечно, но когда можем, мы должны, не допускать этого.

Гвендолина незаметно прикусила губы и после минутного молчания продолжала с веселой улыбкой:

- Потому что мы, мужчины, нуждаемся в том, чтобы женщины были лучше нас.

- А если нам нужно, чтоб мужчины были лучше нас?

- Это невозможно - ответил Деронда с улыбкою.

- Нет, я нуждаюсь, чтоб вы были лучше меня, и вы это поняли, - сказала Гвендолина и, весело улыбнувшись, поскакала вперед.

- Вы не желаете знать, о чем я говорила с м-ром Дерондой? - спросила Гвендолина, которая из чувства гордости ощущала необходимость объяснить свое странное поведение.

- Н...нет, - ответил Грандкорт холодно.

- Это первое нелюбезное слово, которое я от вас слышу, - сказала Гвендолина, надув губки; - вы не желаете слышать того, что я вам хочу сказать?

- Я желаю слышать все, что вы хотите сказать мне, а не другим.

- Хорошо; только избавьте меня, пожалуйста, от этой проповеди - проговорил сухо Грапдкорт, желая доказать Гвендолине, что ему было решительно все равно, с кем и о чем-бы она ни говорила.

В действительности он был оскорблен тем, что она приказала ему уступить место другому, и молодая девушка хорошо это видела; но ей было все равно. Она поставила на своем и говорила с Дерондой.

При повороте в Офендин все общество, за исключением Грандкорта, простилось с нею, а он проводил ее домой, так-как на другой день они не должны были видеться по случаю его отъезда из Дипло. Грандкорт сказал правду, назвав эту поездку неприятной: он отправлялся в Гадсмир к м-с Глашер.