Даниэль Деронда.
Часть четвертая. Судьба Гвендолины.
Глава XXX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Даниэль Деронда. Часть четвертая. Судьба Гвендолины. Глава XXX. (старая орфография)

ГЛАВА XXX.

Представьте себе огромный, старинный дом из серого камня, покрытый красной черепицей, с круглой башней в одном конце, украшенной флюгером в виде петуха. Со всех сторон окружает его тенистая листва: спереди развесистый кедр и шотландския сосны с обнаженными корнями, а сзади густые кустарники, свесившиеся над прудом, где плескается домашняя птица; далее простирается громадный луг, окаймленный старыми деревьями и каменными сторожками, походившими на маленькия тюрьмы. За пределами этого парка вся окрестная страна, некогда тешившая глаз сельской красотой, представляет бесконечный ряд угольных копей, населенных черными людьми, похожими на чертей в шляпах с воткнутыми в тульи свечами, что особенно возбуждало страх четырех хорошеньких деток м-с Глашер, жившей тут в Гадсмире более трех лет. В ноябре, когда клумбы в саду не пестрят цветами, деревья потеряли свою роскошную листву и пруд смотрит мрачно, неприветливо, Гадсмир вполне соответствовал черным дорогам и черным ямам, придававшим всей стране траурный вид. Впрочем, м-с Глашер не обращала на это внимания, и это уединенное местечко даже нравилось ей при теперешних её обстоятельствах. Разъезжая с детьми в фаэтоне, запряженном парой лошадей, она не боялась встретить тут аристократов. в роскошных экипажах, в церкви ей не приходилось избегать любопытных взглядов, так-как пастор и его жена или не знали её истории, или не обнаруживали своего неодобрения, открыто признавая в ней только вдову, арендовавшую Гадсмир. Вообще имя Грандкорта не имело никакого значения в округе, особенно в сравнении с именами Флетчера и Гокоша, заведывавших угольными копями.

Ровно десять лет тому назад бегство прелестной жены ирландского офицера с молодым Грандкортом и последовавшая затем дуэль наделали много шуму в обществе. Если кто-нибудь теперь и вспоминал об этой истории, то выражал только недоумение, куда девалась м-с Глашер, которая впродолжении нескольких лет жила с Грандкортом заграницей, поражая всех своей красотой и блеском. Было очень естественно и даже похвально в глазах света, что Грандкорт, наконец, высвободился из её сетей. Что-же касается до нея, то женщина, бросившая мужа и ребенка, должна была, конечно, со временем пасть еще ниже. Никто теперь не говорил о м-с Глашер, подобно тому, как никто не вспоминал о бедной жертве убийства, совершенного десять лет тому назад. Она была погибшим судном, для розыскания которого никто не думал посылать экспедиции; напротив, Грандкорт, как годный к плаванию корабль, мирно стоял в гавани с развевающимися флагами.

Но, в сущности, он никогда не освобождался от сетей м-с Глашер. Любовь к ней была самой сильной и продолжительной страстью в его жизни, и, хотя теперь она уже давно умерла, но оставила после себя такой глубокий след, что после смерти её мужа три года тому назад, он даже подумал, не жениться-ли на ней, согласно обещанию, данному им в первое время их любви когда Грандкорт предлагал даже большую сумму за развод.

Годы произвели в чувствах м-с Глашер совершенно противоположную перемену. Сначала она была очень равнодушна к мысли о браке. Ей было совершенно достаточно того, что она освободилась от неприятного мужа и вела блестящую жизнь с молодым, красивым, богатым и влюбленным в нее человеком. Она была страстная, пламенная женщина, любившая, чтоб за нею ухаживали, и выведенная из терпения пятилетней супружеской тиранией. Двусмысленное положение не мучило ее, и она не завидовала несчастной доле обманутой жены. Сначала в её веселой жизни было одно мрачное пятно: брошенный ребенок; но через два года он умер и новые дети мало-по-малу изгладили память о нем. Однако, годы не только изменили очертания шеи и щек м-с Глашер, но и внушили ей непреодолимое желание выйдти замуж за Грандкорта. Для себя она не боялась своего двусмысленного положения, но оно неприятно отражалось на её детях, которых она любила горячо и преданно, как-бы находя в этой любви себе оправдание. Если-б Грандкорт женился на ней, то её дети не потерпели-бы от её прошлой жизни: они увидали-бы свою мать окруженною почестями и заняли-бы в свете принадлежащее им место, а старший сын сделался-бы наследником отца. Её любовь мало-по малу перешла в эту жажду получить титул жены, и она не ожидала от свадьбы другого счастья, как удовлетворения своей материнской любви и гордости. Для достижения этого результата она готова была терпеливо перенести все, и, зная упорную натуру Грандкорта, невыносившого мольбы, она не приставала к нему с просьбами на ней жениться. Но это насилование своих чувств дорого стоило страстной женщине, и в сердце её накопилась сильная горечь. В материальном отношении она совершенно зависела от Грандкорта, который не назначил ей определенного содержания, хотя был очень щедр; она-же, имея в виду его обещание жениться, не настаивала ни на каком ином способе обезпечения её судьбы. Он решительно объявил, что не назначит ей никакой постоянной суммы иначе, как в завещании, и м-с Глашер часто думала, что, если ей и не удастся выйдти замуж за Грандкорта, то он мог не иметь законного сына и тогда, во всяком случае, её бедный мальчик, очень походивший на отца, получит большую часть его состояния.

Однако её брак с Грандкортом вовсе не представлялся невозможностью, и даже Луш выражал готовность держать пари, что в-конце-концов она одержит победу. Когда Грандкорт обнаружил некоторое желание воспользоваться своим пребыванием в Дипло для ухаживания за м-с Аропоинт, Луш подумал было, что дело м-с Глашер проиграно, но вскоре на сцену явилась Гвендолина, и м-с Глашер со страстью и пламенной энергией ухватилась за мысль Луша устранить эту новую опасность, создав в голове молодой девушки нравственную преграду к её свадьбе. После своего разговора с Гвендолиной она узнала через Луша об её отъезде и вероятном прекращении всякой опасности с этой стороны, но ей ничего не было известно о возобновлении этой опасности и об окончательном решении Грандкорта жениться на Гвендолине. Она несколько раз писала ему, но он более обыкновенного медлил ответом, и она думала, что он сам намеревался приехать в Гадсмир, утешая себя надеждой, что, оскорбленный неудачной любовью, он легко вернется к своему старому намерению жениться на ней.

Отправляясь в Гадсмир, Грандкорт имел две цели: объявить ей лично о предстоящей женитьбе, чтоб разом покончить это дело, и взять у нея бриллианты его матери, которые он уже давно дал ей на хранение. Эти бриллианты не были особенно крупны, но все-же стоили несколько тысяч, и Грандкорт, естественно, хотел их видеть на своей будущей жене. Он еще прежде несколько раз спрашивал их у Лидии под предлогом, что их надо для безопасности положить в банк, но она постоянно отказывала, ссылаясь на совершенную их безопасность в её руках, и, наконец, сказала: "Если вы женитесь на другой, то я передам ей ваши бриллианты". В то время Грандкорт не имел причины очень настаивать на этом, а обычные его стремления выказывать свою власть, приводя окружающих его в отчаяние или возбуждая в них злобу, которую они не смели выразить, никогда не проявлялись в отношении к м-с Глашер. Быть может, несчастное положение этой женщины, всецело зависевшей от него, достаточно удовлетворяло его страсти повелевать, или его удерживал остаток её прежнего влияния над ним, но теперь жажда нового ощущения вполне им овладела и он решился пожертвовать ему всем, что еще оставалось от прошлого.

М-с Глашер сидела в комнате, где она обыкновенно проводила утро со своими детьми. Большое четырехугольное окно выходило на широкую, песчаную дорогу и на зеленый лужок, незаметно спускавшийся к ручейку, который извивался до пруда. На старинном, дубовом столе, кожаных креслах и низенькой шифоньерке из черного дерева разбросаны были детския платья, игрушки и книги, на которые, снисходительно улыбаясь, смотрела со стены почтенная дама. Дети были все в сборе. Три девочки сидели вокруг матери у окна и казались миниатюрными портретами м-с Глашер: черноокия брюнетки с нежными чертами и ярким румянцем на щеках. Мальчик играл в некотором разстоянии на ковре с целой коллекцией зверей из ноева ковчега, которыми он командовал повелительным тоном, убеждаясь от времени до времени зубами в прочности их шкуры. Старшая девочка, Жозефина, девяти лет, брала урок французского языка, а остальные, с куклами в руках сидели так смирно, что походили на статуэтки. М-с Глашер была одета очень изящно, так-как она ожидала теперь Грандкорта каждый день. Её лицо, несмотря на поблекшия черты, все еще поражало своим прекрасным профилем, рельефно выделявшемся в бархатном платье темно-бронзового цвета и массивном золотом ожерелье, которое сам Грандкорт надел на её лебединую шею много лет тому назад. Она, впрочем, уже не находила большого удовольствия в туалете, и, смотря на себя в зеркало, только думала: "как я переменилась". Но дети так-же пламенно целовали её бледные, впалые щеки, как если-б оне сияли блеском молодости, и ей этого было довольно. Давно уже любовь к ним была единственной её целью в жизни.

- Подожди, дитя мое! - промолвила она вдруг, взглянув в окно и прислушиваясь. - Кажется, кто-то едет.

- Это мельник с моим ослом, мама! - воскликнул маленький Генлей, вскакивая с пола.

Не получив ответа, он подошел к матери и повторил то-же самое с детским нетерпением. В эту минуту дверь отворилась и слуга доложил:

- М-р Грандкорт.

М-с Глашер встала с некоторым смущением; Гелней отвернулся от гостя, видимо разочарованный, что это не был мельник, а маленькия девочки застенчиво подняли на него свои черные глазки. Никто из детей не любил "мамина друга", и, когда Грандкорт, пожав руку Лидии, погладил по головке Генлея, то этот непочтительный ребенок стал отбиваться кулаками от своего неведомого отца. Девочки смиренно перенесли его поцелуи, но все были несказанно довольны, когда их отправили в сад поиграть с собаками.

- Откуда вы прихали? - спросила м-с Глашер, когда Грандкорт положил шляпу на стол.

- Из Дипло, - ответил он медленно, садясь прямо против нея, но она тотчас заметила, что его взгляд был невнимателен и равнодушен.

- Вы устали?

- Нет, я отдохнул на станции, выпил кофе и покурил. Путешествия по железной дороге ужасно скучны.

Сказав это, Грандкорт вынул из кармана платок, отер им лицо и, снова спрятав, устремил глаза на свои безукоризненно лоснившиеся сапоги, словно перед ним был незнакомый человек, а не любимая им некогда женщина, которая с замиранием сердца ожидала от его слов жизни или смерти. Впрочем, он в действительности думал с некоторым безпокойством о результате этого свидания; но волнение упрямого, привыкшого повелевать человека, конечно, разнилось от волнения женщины, вполне сознававшей свою зависимость.

- Я ждала вас, - продолжала м-с Глашер со своей обычной живостью и энергией; - я уже давно не имела от вас никаких известий. Вероятно, в Дипло время кажется не таким бесконечным, как в Гадсмире.

- Да, - процедил Грандкорт; - но ведь вы аккуратно получали деньги.

- Конечно, - ответила м-с Глашер резко и с заметным нетерпением.

Ей казалось, что в этот приезд Грандкорт обращал на нее и на детей меньше внимания, чем прежде.

- Да, - прибавил он, не смотря на Лидию и медленно проводя рукою по своим бакенбардам, - время для меня действительно летит очень быстро теперь, хотя оно прежде и казалось мне бесконечным. Вы знаете, что со мною случилось много нового?

- Я знаю! - произнесла резко м-с Глашер.

- Да, вам известно, что я собираюсь жениться. Вы видели мисс Гарлет.

- Она вам сказала?

Щеки м-с Глашер побледнели более прежнего, быть может, оттого, что глаза её дико сверкали.

- Нет, мне сказал Луш, - ответил Грандкорт тем-же медленным, равнодушным тоном.

Каждое его слово казалось несчастной женщине подготовлением к той пытке, которой ей не суждено было избегнуть.

- Боже милостивый! Скажите прямо, что вы на ней женитесь! - воскликнула она, дрогнув всем телом.

- Да, но ведь это должно было рано или поздно случиться, Лидия, - продолжал он.

Пытка началась, медленная, жестокая...

- Вы не всегда так думали.

- Может быть, но теперь думаю именно так.

В этих немногих словах м-с Глашер ясно слышала свой смертный приговор. Всякое сопротивление с её стороны было немыслимо; просить, умолять было все равно, что стараться её тонкими, нежными пальцами отворить запертую железную дверь. Она не сказала ни слова, не проронила ни слезинки. Всем её существом овладело холодное, безпомощное отчаяние. Наконец, она безсознательно встала, и, подойдя к окну, прижалась пылающим лбом к холодному стеклу. Дети, игравшия невдалеке на дорожке, увидав лицо матери, подумали, что она их зовет, и бросились к ней с веселым смехом. Она вздрогнула и с каким-то ужасом отогнала их от себя; потом, как-бы утомленная этим усилием, опустилась в первое попавшееся кресло.

Между тем, Грандкорт также встал и прислонился к камину. Его очень сердила эта сцена, тем более, что он не мог избегнуть её, а должен был довести ее до конца, чтоб спасти себя в будущем от подобных неприятностей.

- Все это для вас не важно, - произнесла, наконец, с горечью м-с Глашер; - я и дети вам только помеха. Вы думаете теперь, как-бы поскорее вернуться к мисс Гарлет.

- Не делайте себе и мне излишних неприятностей, Лидия. Зачем убиваться из-за того, чему нельзя помочь? Зачем меня терзать понапрасну своим отчаянием? Я нарочно приехал сам, чтоб объявить вам об этом и лично удостоверить, что вы с детьми по-прежнему останетесь обезпечены. Вот и все.

Наступило молчание. Она не смела отвечать, но в сердце этой энергичной, пламенной, женщины, думавшей только о благе своих детей, бушевали дикия страсти. Она желала теперь только одного: чтоб этот брак сделал несчастными вместе с нею также её соперницу и Грандкорта.

- Вам будет лучше, - продолжал он; - пока вы можете жить здесь, а потом я переведу на ваше имя значительную сумму и тогда поезжайте, куда хотите. Вам не на что жаловаться. Что-бы ни случилось, вы всегда будете обезпечены. Я не мог вас заранее предупредить, потому что все это случилось очень быстро.

Грандкорт замолчал. Он не ожидал, чтоб Лидия его поблагодарила, но все-же считал, что она должна быть довольна. Однако, видя её безмолвие, он продолжал.

- Я никогда не давал вам повода опасаться моей скупости. Для меня проклятые деньги не имеют никакой цены.

- Если-бе деньги были вам дороги, то, верно, вы не давали-бы их нам, - ответила Лидия с ядовитой иронией.

- Это дьявольски несправедливо, - сказал Грандкорт, понижая голос, - и я вам советую не говорить более подобных вещей.

- Что-ж, вы меня за это накажете, пустив по миру моих детей?

- Кто вам это говорит? - промолвил Грандкорт еще тише; - но советую вам не употреблять таких слов, в которых после вы сами раскаетесь.

- Все эти слова только помешают нам встречаться впредь, а есть-ли у вас кто-нибудь на свете, кроме меня?

- Правда.

Она произнесла это слово с каким-то сердечным воплем, но в ту-же минуту в её сердце блеснула мысль, что он, вероятно, не найдет воображаемого счастья с другой, а, испытав горе, возвратится к ней, чтоб вкусить хоть сладость воспоминания о том времени, когда он был молод и счастлив. Но нет: ему улыбалась жизнь, а страдать приходилось ей одной.

На этом окончился неприятный разговор. Грандкорт должен был остаться в Гадсмире до вечера, так-как ранее не было поезда и ему нужно было переговорить с Лидией о второй цели своей поездки. Но этот разговор, как новую операцию, необходимо было отложить, чтоб дать пациенту отдохнуть. Таким образом, ему пришлось провести несколько часов и, отобедать с м-с Глашер; оба они чувствовали свое неловкое положение, и только Лидия находила некоторое утешение в красоте своих детей, что, по её мнению, должно было возбудить в Грандкорте укоры совести. Он-же вел себя совершенно прилично, играл с маленькой Антонией и даже снискал расположение Генлея обещанием подарить ему прекрасное седло с уздечкою; только старшия две девочки чуждались его, несмотря на более близкое с ним знакомство в прежние годы. Между собою он и Лидия говорили только при слугах, и Грандкорт в глубине своего сердца упрекал себя, зачем он отдал ей семейные бриллианты и теперь должен был унижаться до просьбы.

Наконец, обед кончился, и они снова остались одни. Грандкорт взглянул на часы и небрежно произнес;

- Я хотел спросить, Лидия: мои бриллианты у вас?

- Да, они у меня, - ответила она, вставая и решившись не увеличивать гневной выходкой зияющей между ними бездны, а по возможности спокойно исполнить задуманный ею план.

- Они здесь, дома?

- Нет.

- Вы, кажется, мне говорили, что хранили их при себе?

- Тогда это было так, а теперь они в Дудлейском банке.

- Так выньте их оттуда; я пришлю за ними.

- Нет, они будут доставлены той, для которой вы их назначаете.

- Что это значит?

- Я всегда говорила, что отдам бриллианты вашей жене, и сдержу слово. Она еще не жена ваша.

- Какая глупость! - воскликнул Грандкорт с презрением.

Он не мог придти в себя от негодования, что, благодаря его минутной слабости, Лидия имела над ним власть в этом отношении, несмотря на свою полную от него зависимость. Она ничего не ответила и он, встав с кресел, прибавил:

- Бриллианты должны быть мне возвращены до свадьбы.

- А когда свадьба?

- Десятого. Нельзя терять времени.

- А куда вы поедете после свадьбы?

Он ничего не ответил и еще более нахмурился.

- Вы должны назначить день, когда вы отдадите бриллианты мне или моему посланному, - сказал он после некоторого молчания.

- Вы хотите сказать, - произнес Грандкорт очень тихо, - что вы не исполните моего желания?

- Да, не исполню, - ответила м-с Глашер, сверкая глазами.

Грандкорт находился в самом неприятном положении: он не мог прибегнуть к насилию, которое ни в каком случае не возвратило-бы ему бриллиантов, а единственная угроза, которая могла на нее подействовать ему претила. Вообще он не любил не только энергичных мер, но даже резких слов, и желал чтобы все повиновались ему без всяких усилий с его стороны. Впродолжении нескольких минут он пристально смотрел на м-с Глашер и потом промолвил.

- Чертовския идиотки эти женщины!

- Отчего вы не хотите сказать мне, куда вы поедете после свадьбы? Я могу ведь присутствовать на свадьбе и, таким образом, узнать, куда вы поедете, - сказала Лидия, не гнушаясь единственной, опасной для Грандкорта угрозой.

- Конечно, вы можете разыграть роль сумасшедшей, - ответил Грандкорт с презрением, - и, вы, вероятно, не думаете о последствиях и обо всем, чем вы мне обязаны.

повод. Его гордость сильно страдала и впродолжении нескольких минут он молчал, обдумывая, как лучше поступить. Наконец, он решился прибегнуть к часто употреблявшемуся им способу повлиять на её прямую, цельную натуру. Как выражался сэр Гюго, Грандкорт умел разыгрывать игру. Он более не произнес ни слова, посмотрел на часы, позвонил и приказал заложить экипаж, в котором он приехал. После ухода слуги он пересел на кресло в другом углу комнаты и продолжал молчать, как-бы ожидая, что Лидия первая заговорит и подойдет к нему.

А в душе покинутой женщины, между тем, происходила сильная борьба. Она предвидела, что Грандкорт уедет, не сказав ни слова, не взглянув даже на нее и оставив ее в недоумении, принесла-ли она вред своим детям и себе своей горячностью. Но, несмотря на это, она не хотела отказаться от сладостной мести. Если-б она не была-бы матерью, то принесла-бы все в жертву этому справедливому, по её мнению, чувству. Но теперь она должна была удовлетворить обоим враждующим стремлениям.

- Зачем нам разставаться врагами, Генлей? - сказала она; - я ведь прошу немногого. Если-б я отказывалась возвратить вам вашу собственность, то вы могли-бы меня действительно возненавидеть, но я прошу теперь только объяснить мне, куда вы поедете после свадьбы, а я уже приму меры, чтоб бриллианты были доставлены ей без всякого скандала, слышите - без всякого скандала.

- Подобные безумные капризы делают женщину отвратительной, - ответил Грандкорт; - но к чему говорить с сумасшедшей?

- Да, я глупа... Одиночество притупило мой ум; будьте все-таки снисходительны, - произнесла м-с Глашер и вдруг истерически, зарыдала; - если вы сделаете мне одну эту уступку, то я буду очень смиренна и никогда не причиню вам никаких неприятностей.

и потому он, подойдя к ней, сказал тихим, но повелительным голосом:

- Успокойтесь и выслушайте меня. Я никогда вам не прощу, если вы вторично ее увидите и сделаете сцену.

Осушив слезы и собравшись несколько с силами, м-с Глашер сказала:

- Даю вам слово, что я не сделаю ничего неприятного, если вы позволите мне поступить по моему желанию. Я никогда не нарушала данного вам слова, а вы можете-ли про себя сказать то-же самое? Отдавая мне бриллианты, вы не думали жениться на другой. Все-же я согласна вам их возвратить и не упрекаю вас, а только прошу: позвольте мне поступить по своему. Кажется, я приняла ваше объяснение хорошо? Вы меня лишаете всего, и, когда я прошу такой ничтожной милости, то вы и в этом мне отказываете. Но я хочу этого и поставлю на своем.

Грандкорт видел, что он имеет дело почти со сумасшедшей и мог восторжествовать только сделав уступку. Поэтому, когда слуга, объявил, что экипаж готов, он сказал, насупив брови:

- Бриллианты будут ей доставлены туда, - ответила решительно м-с Глашер.

- Хорошо, я уезжаю.

Он даже не хотел пожать её руки, - так сильно она его оскорбила; но, поставив на своем, она готова была унизиться перед ним ради детей.

- Простите меня, я никогда не буду более вас сердить, - произнесла она, бросая на него умоляющий взгляд, хотя в глубине своей души она сознавала, что не ей следовало просить прощенья, а ему.

Она положила ему руку на плечо, и он ее не отстранил: она так его напугала, что он теперь с удовольствием видел, что она покорно возвращается к своему прежнему, зависимому положению.

- Закурите сигару, - сказала она, вынимая порт-сигар из внутренняго кармана его сюртука.

Среди подобных выражений обоюдного страха друг к другу они разстались. Грандкорт вынес из этого свидания гнетущее впечатление, что его власть над окружающими лицами не была полной и неограниченной.