Даниэль Деронда.
Часть пятая. Мардохей.
Глава XXXIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Даниэль Деронда. Часть пятая. Мардохей. Глава XXXIX. (старая орфография)

ГЛАВА XXXIX.

Через два дня после решения вопроса о том, какое имя принять Мире для публики, в четвертом часу пополудни у дверей скромного домика м-с Мейрик, в Чельси, остановился экипаж и раздался звонок. Все молодые девушки были дома: Кэти рисовала, м-с Мейрик, Маб и Эми сидели за вышиваньеме, а Мира, не отличавшаяся по этой отрасли искусства, читала что-то вслух, служа в то-же самое время моделью для Кэти, которая рисовала виньетку, долженствовавшую изображать красивую девушку за чтением. Услыхав необычный звонок, оне все взглянули друг на друга с удивлением.

- Кто это? - промолвила м-с Мейрик; - неужели это леди Малинджер? Посмотри, Эми, не остановился-ли у дверей какой нибудь великолепный экипаж?

- Нет, мама, - простой кэб.

- Это, вероятно, первый министр, сказала Кэти. - Ганс уверяет, что даже первые люди в Лондоне не пренебрегают кэбом.

- О-о! - воскликнула Маб; - это не лорд-ли Руссель!

В эту минуту в комнату вошла служанка и подала м-с Мейрик карточку, а через отворенную дверь уже виднелась характерная фигура, но не почтенного первого министра, а Юлия Клесмера с его громадной головой, длинными ногами, развевающимися волосами и золотыми очками.

Ничто не могло смутить "маленькую мать", м-с Мейрик; быстро сообразив в чем дело, она с удовольствием подумала, что, если такая важная особа не потребовала Миру к себе, а потрудилась сама пожаловать к ней, то она, значит, чувствовала должное уважение к молодой еврейке. Но все-же, перед его массивной, неуклюжей фигурой, скромный домик в Чельси показался всему семейству какой-то игрушечной клеткой. Один взгляд Клесмера вселял в каждого невольную мысль, что он, вероятно, слишком привык к многочисленным аудиториям и широкой деятельности. Он был несколько самодоволен, но это самодовольство, казалось, так-же естественно шло к нему, как, например, его длинные пальцы; и было-бы большой странностью с его стороны, если-б он вздумал притворяться скромником. Напротив, смиренное жилище м-с Мейрик, повидимому, привлекло его особенное внимание, и он с любопытством осматривался по сторонам, вспоминая, что в детстве он сам жил в подобной-же небогатой обстановке в маленьком городке в Богемии.

- Я надеюсь, что вас не обезпокоил, - сказал он почтительно, обращаясь к м-с Мейрик; - я был здесь по соседству и думал выиграть время, лично явившись к вам. Наш общий друг, м-р Деронда, сказал мне, что я могу в вашем доме иметь честь познакомиться с одной молодой особой, мисс Лапидус.

Входя в комнату, Клесмер уже заметил Миру, но с утонченной вежливостью отвесил общий поклон всем молодым девушкам, как-бы недоумевая, которая из них мисс Лапидус.

- Это мои дочери, а вот мисс Лапидус, - проговорила м-с Мейрик, указывая на Миру.

- А! произнес Клесмер с улыбкой удовлетворенного ожидания и низко поклонился Мире, которой он сразу понравился, как добрый человек и великий музыкант, хотя и строгий судья.

- Вы не откажетесь для первого знакомства мне тотчас-же что-нибудь спеть?

- С большим удовольствием, - ответила Мира, подходя к фортепиано; - вы очень любезны, что интересуетесь моим пением. Я сама буду себе акомпанировать?

- Конечно, - промолвил Клесмер, садясь против Миры по приглашению м-с Мейрик, которая нарочно его так усадила, предполагая, что, видя перед собою лицо молодой девушки, он найдет в её пении больше прелести.

Сердца всех присутствующих, кроме Миры, сильно бились, и никто не смел прямо смотреть на страшного Клесмера, который, нахмурив брови, приготовился слушать. Их утешала только мысль, что Деронда, слышавший всех знаменитых певиц, отдавал преимущество Мире; что-же касается до нея самой, то она была совершенно спокойна и начала петь с полнейшим самообладанием.

Она выбрала знаменитую "Оду к Италии" Леопарди: "О, patria mia", переложенную на поразительно эффектную музыку. Это было чудное соединение грусти с торжеством, "благоговейного трепета и радости ожидания...

"Oh viva, oh viva

Beatissimi voi

Montre nel mondo si favelli о scriva". *)

*) Ах! Ах! Блаженны люди, с кафедры ученых указывающие этот избранный путь!..

- Это произведение старика Лео, - сказал Клесмер.

- Да, он был моим последним учителем в Вене, - ответила Мира с задумчивой улыбкой; - он был такой вспыльчивый, но добрый. Он предсказал, что мой голос никогда не будет годиться для сцены, и оказался правым.

- Продолжайте, пожалуйста, - произнес Клесмер, подобрав нижнюю губу и бормоча что-то себе под нос.

Все три сестры взглянули на него с ненавистью за то, что он не похвалил пения Миры; а м-с Мейрик даже начала опасаться за результат экзамена.

Желая исполнить просьбу Клесмера и полагая, что ему более всего понравится немецкая музыка, Мира начала петь один за другим романсы Гретхен из "Фауста", князя Радзивилла. Клесмер молча слушал, а, когда она кончила, он встал и, пройдясь по комнате, возвратился снова к фортепиано, где Мира стояла, скрестив свои маленькия ручки, в ожидании приговора.

- Позвольте мне пожать вам руку: вы - настоящий музыкант! - сказал он наконец, сверкая глазами и протягивая ей руку.

Маб едва не расплакалась, и все три молодые девушки тут-же признали Клесмера очаровательным. М-с Мейрик свободно перевела дух. Но через минуту он снова насупил брови и с разстановкой произнес:

- Нам, однако, нечего заноситься слишком далеко, мы не соловьи и должны быть скромны.

Маб гневно подумала: "Разве она самонадеянна?", - и тотчас-же перестала находить его очаровательным.

Мира молчала, зная, что он сейчас выскажет своемнение более определенно.

- Я не советовал-бы вам петь в большой зале, - продолжал Клесмер; - но в гостиной вы будете всегда иметь успех, а в Лондоне карьера подобной певицы даже блестяща. При том, вы, конечно, получите и уроки. Не приедете-ли вы ко мне на маленький концерт в среду?

- Я буду вам очень благодарна, - ответила Мира; - я, во всяком случае", предпочла-бы зарабатывать себе хлеб, не выступая на публичную арену. Я постараюсь исправить все свои недостатки; но скажите, чем именно мне следует заняться?

- Я вас познакомлю с Асторгой, - промолвил Клесмер; - он - отец всех хороших певцов и даст вам добрый совет. М-с Клесмер, если вы позволите, заедет к вам до среды, - прибавил он, обращаясь к м-с Мейрик.

- Мы сочтем это за величайшую честь.

- Вы споете ей что-нибудь? - спросил Клесмер, глядя на Миру; - она отличная музыкантша и имеет душу, что лучше всякого музыкального уха. Ваше пение ей понравится. Vor den Wissenden sich stellen... Вы знаете конец?

- Да: Sicher ist's in allen Fällen, - докончила Мира поспешно.

- Schön, - произнес Клесмер и снова протянул ей руку. Конечно, он прибегнул к самой деликатной форме похвалы и внушил молодым девушкам самое глубокое уважение. Но представьте себе изумление Маб, когда, неожиданно устремив на нее свой взгляд, Клесмер решительно сказал:

- Эта молодая особа, я вижу, хорошая музыкантша.

- Да, - ответила Мира, видя, что Маб очень смутилась, - у нея удивительный toucher.

- Мира, что вы! Я не играю, а бренчу, - промолвила Маб с ужасом, боясь, что этот сатана в серых панталонах прикажет еще ей сыграть что-нибудь! Но, к её удивлению и радости, он обращаясь к м-с Мейрик сказал:

- Не пожелает-ли ваша дочь приехать к нам вместе с мисс Лапидус, чтобы послушать нашу музыку?

Поклонившись очень почтительно всем, Клесмер вышел из комнаты, которая снова приняла свой прежний вид, как только огромная фигура Клесмера из нея удалилась; м-с Мейрик последовала за ним.

- Она талантлива, - сказал Клесмер, когда дверь за ними затворилась; - и, если она не будет насиловать своего голоса, то может им составить себе состояние. Деронда мне сказал, что в этом главное дело. Вы заботитесь о ней? Она, кажется, очень хорошая девушка.

- Это ангел! - воскликнула м-с Мейрик с душой.

- Нет, она скорее хорошенькая еврейка, и ангелам до нея далеко, - ответил Клесмер с улыбкой; - но она, кажется, уже нашла себе ангела-хранителя?

С этими словами он попрощался с м-с Мейрик и вышел из маленького домика в Чельси.

Когда раздался стук отъезжающого экипажа, в маленькой гостиной произошла самая оживленная сцена. Маб начала бешено вертеться, хлопая в ладоши; м-с Мейрик поцеловав Миру и благословила ее, а Эми воскликнула с жаром:

- К среде не поспеет её новое платье!

Одна Мира молча сидела перед фортепиано, и слезы медленно катились по её щекам.

- Ну, Маб, - сказала м-с Мейрик; - полно плясать, поговорим серьезно.

- Да, да, поговорим! - воскликнула Маб, усаживаясь у ног матери. - Ганс обещал сегодня придти. Как жаль, что его здесь не было при Клесмере! Впрочем, они-бы здесь вдвоем едва-ли поместились. Мира, о чем ты плачешь?

- От радости. Я вам всем так благодарна; он был ко мне так добр!

- Да, наконец, смилостивился, - резко заметила Маб; - но он с самого начала мог-бы тебя похвалить хоть для поощрения. Я его возненавидела за его холодное, дерзкое "продолжайте". Он мне показался тогда уродом!

- У него прекрасное лицо, - возразила Кэти.

- Да, теперь, но не тогда, когда он говорил это. Я терпеть не могу людей, которые держат свои мнения закупоренными, чтоб их выпустить на свет вдруг, с треском. Они как-бы боятся сделать вас счастливыми без предварительного испытания. Впрочем, я ему все прощаю, - прибавила Маб великодушно, - за его приглашение. Но как это он узнал, что я музыкантша? Уж непотому-ли, мама, что лоб у меня сильно выдается вперед?

- Он видел, как ты слушаешь музыку, и тотчас признал в тебе талант, - ответила м-с Мейрик. - Поверь мне, у него заколдованные очки, и он видит в них все. На какую это немецкую фразу ты так скоро ему ответила, моя умница?

- Тут нет ничего удивительного, - сказала Мира с улыбкой: - я учила наизусть эти две строфы, и оне гласят что "легко петь или делать что-бы то-ни-было перед компетентными судьями."

- Вот почему ты его и не испугалась, - заметила Эми; - но нам надо решить серьезный вопрос: какое платье наденет Мира в среду?

- Я поеду в этом моем черном, шерстяном платье, - сказала Мира, вставая с места; - мне только придется купить белые перчатки и новые ботинки.

- Вот идет Ганс! - воскликнула м-с Мейрик; - стойте смирно, и мы спросим его мнения о вашем платье. Художники в этом случае лучшие советники.

- Отчего-же вы никогда не спрашиваете моего совета? - сказала Кэти с упреком.

- Юноши, дитя мое, такое опасное отродье, что с ними нельзя было-бы справиться, если-б мы не придавали им излишней цены, - ответила м-с Мейрик и, когда вошел в комнату Ганс, прибавила: - нам необходимо твое мнение о платье Миры. Клесмер только-что был здесь и пригласил ее петь у него в среду. Она полагает, что это платье годится для выхода.

- Да, этот костюм представлял-бы прекрасный контраст с блестящими модными туалетами слушательниц.

- Но вы, Мира, не должны считать евреев единственными бедняками, - возразила Эми; - напротив: есть очень много бедных христиан и слишком богатых евреев.

- Я не хотела сказать ничего дурного, - произнесла Мира, - но я всегда сама придумывала себе костюмы для сцены и постоянно играла в самых простеньких платьях.

- Нет, по зрелом обсуждении, должно признать, что оно никуда не годится, - сказал Ганс: - оно слишком театрально. Вам не следует разыгрывать роли еврейки, богатой или бедной.

- Но я, действительно, еврейка и не разыгрываю никакой роли, - сказала Мира. - Я всегда была и останусь еврейкой; я горжусь этим!

- Это - ваш взгляд, - ответил Ганс, - а по нашему все равно, чем-бы ни была совершеннейшая из женщин: еврейкой или христианкой.

- Мне никто еще не говорил таких комплиментов, - промолвила Мира с улыбкою, которая Ганса всегда сводила с ума и, на этот раз, настроила еще более космополитически.

- Прошу вас думать обо мне не, как о британце-христианине, а просто как о молодом человеке, не особенно красивом и мало обещающем художнике.

- Право, оно отлично, - сказала Мира; - вы знаете, что я не рисуюсь, если-б даже и казалась несколько театральной. Бедная Вероника, сидя на развалинах, могла быть также заподозрена в желании порисоваться.

- Я с вами поступил низко! - воскликнул Ганс, не считая возможным скрывать долее свой обман; - я, ведь, историю Вероники сам выдумал. Никто не знает, чем кончилась её жизнь. Простите мне этот обман.

- От всей души, - ответила Мира после минутного изумления; - но вы прекрасно поняли чувства еврейки, которая изменила своему народу и потом раскаялась. Если она и не сделала того, что вы ей приписали, то должна была это сделать.

- Но вернемся-же к платью! - воскликнула Эми.

- А как твое мнение, Ганс? - снова спросила мать.

- Это платье решительно никуда не годится, - ответил Ганс; - ведь она не будет сидеть на развалинах, а очутится среди изящно одетых барынь. Нет, мама, вы должны поехать с нею в Риджент-Стрит и купить черной шелковой материи на платье; сшить его всегда успеют. Мире не следует возбуждать к себе сострадания своей нищенской одеждой, а все должны с благодарностью относиться к её таланту.

- Я тоже думаю, что м-р Деронда лучше желал-бы видеть ее в красивом шелковом платье, - сказала м-с Мейрик.

- Конечно, - произнес Ганс резко; - вы, наконец, можете мне поверить на слово насчет чувств всякого молодого человека.

Ганс отвернулся и, подойдя к столу Кэти, начал разсматривать её рисунки, как будто это очень его интересовало.

- Ты нарисовал-бы голову Клесмера, Ганс, - сказала Кэти; - ты его, верно, часто видал?

Но через минуту он снова вскочил и, взглянув на Миру, промолвил:

- Благодарю вас, - ответила Мира с улыбкой; - но вы еще ничего не делали такого, что-бы мне не понравилось. Ему, впрочем, это и невозможно, как вашему сыну, - прибавила она, обращаясь к м-с Мейрик.

В улыбке молодой девушки виднелось что-то большее, чем простая веселость, и Ганс возымел новые надежды. Роза не может ведь помешать нескольким пчелам принимать её сладкое благоухание за признак личного расположения.