Даниэль Деронда.
Часть пятая. Мардохей.
Глава XL.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Даниэль Деронда. Часть пятая. Мардохей. Глава XL. (старая орфография)

ГЛАВА XL.

Выйдя из маленького домика в Чельси, Деронда находился в таком напряженном душевном состоянии, что желал каким-нибудь физическим трудом успокоить свои нервы. Поэтому проходя мимо чельсийской пристани, он нанял лодку и с паром принялся грести. Он отправлялся в Сити, в книжную лавку Рама, где надеялся увидеть Мардохея, с которым хотел познакомиться поближе. Естественно думая о тех сведениях насчет семейства Коган, которые он надеялся собрать у чахоточного еврея, он мало-по-малу сосредоточил свои мысли на этой странной личности, до сих пор казавшейся ему только орудием для достижения его цели. Точно так-же вербовщик рекрутов никогда не помышляет о тех мрачных, драмах которые побуждают наемников вступить в его ряды.

"Получив от него необходимые сведения, - думал Деронда, - я, конечно, не стану добиваться подробностей его собственной истории и тех надежд, которые я возбудил в нем. Весь мой интерес к нему, конечно, пропадет тотчас-же, хотя, быт может, мы походим на двух изгнанников, сидящих на палубах двух кораблей, встречающихся где-нибудь на море. Они наверное узнали-бы друг друга, если-бы только повидались. Но существует-ли действительно какая-нибудь близкая связь между мною, полным здоровья и сил, и этим чахоточным, умирающем человеком?"

Занятый подобными мыслями, Деронда греб изо всей силы и вскоре приблизился к Блакфайерскому мосту, где он собирался выйти на берег.

Было четыре часа, и серенький день медленно умирал среди пурпурного блеска заходящого солнца. Деронда несколько утомился и, передав весла лодочнику, надел пальто. Застегивая верхнюю пуговицу, он поднял голову и неожиданно увидал Мардохея, пристально смотревшого на него с моста. Лицо его, рельефно выступавшее на лучезарном фоне озаренного закатом неба, представляло поразительное сочетание физической слабости и духовной мощи. Стоя на мосту и устремив свои взоры вдаль, Мардохей уже давно заметил приближавшуюся лодку и с каким-то нервным предчувствием не сводил с нея глаз; наконец, сидевший в лодке человек поднял голову, - и Мардохей увидел его лицо, лицо желанного, долго-жданного друга.

Между тем, Деронда, боясь, что Мардохей его не признает, стал поспешно махать ему рукой. Мардохей торжественно снял шляпу; он чувствовал, что его внутреннее пророческое ожидание исполняется. Преграды, затруднения, несоответствие условий, - все это в его глазах исчезло, и сердце его преисполнилось радостью, точно цель всей его жизни была уже достигнута. Желанный, давно ожидаемый друг явился среди лучезарного, солнечного сияния и манил его к себе. Это случилось - значить, случится и остальное!

Через несколько минут Деронда вышел на берег, разсчитался с лодочником и подошел к Мардохею, который стоял неподвижно все на том-же месте.

- Я очень рад, что вижу вас, - сказал Деронда; - я направлялся к вам, в книжную лавку. Вы знаете, что я был у вас вчера? вам говорили?

- Да, - ответил Мардохей с какой-то таинственной торжественностью, - поэтому я и пришел сюда...

Мардохей проговорил это весьма искренно, но Деронда удивился его тону и вспомнил слова Когана о том, что человек этот не вполне нормален.

- Но вы не знали, что я был в Чельси? - спросил Деронда через несколько минут.

- Нет, я надеялся увидеть вас на реке. Я жду вас здес уже пять лет.

Впалые глаза Мардохея с горячей любовью смотрели на Деронду, который глубоко был тронут этой восторженностью незнакомого ему человека, хотя и объяснял это какой-нибудь иллюзией.

- Я буду очень рад, если сумею вам быть полезен, - проговорил он искренно; - но вы, верно, устали; поедемте в кэбе, куда вы желаете.

- Поедемте в книжную лавку, мне уже пора; но посмотрите прежде на реку, - сказал Мардохей, оборачиваясь и говоря вполголоса, - посмотрите, как лучезарный свет медленно умирает. В детстве я уже любил этот мост. Когда у меня еще были силы, я стаивал здесь всегда до появления звезд на мрачном небе. Это - место встречи божественных посланников неба и земли; здесь я прислушивался к их шопоту. Но закат солнца был мне всего более по душе. Закат так походит на мою жизнь: она тихо, медленно угасает, и силы мои медленно исчезают. Я все ждал на этом мосту и, наконец, мой любимый закат принес мне новую жизнь, новое я, которое будет жить, когда от меня остается только один прах, одно забвение...

Деронда ничего не отвечал. Мардохей произвел на него поразительное впечатление. Первая мысль, что он подвержен галюцинациям, теперь разсеялась; натура Деронды была широкая и способная признавать существование неведомых для него миров; он не мог сразу назвать сумасшедшим всякого искренно убежденного человека.

Кроме того, он привык сочувственно отзываться всякому, кто обращался к нему за помощью, а это обращение Мардохея в этот тихий вечерний час - дышал такой торжественностью, что Деронда уже более не замечал убожества его наряда. Казалось, что он собой олицетворял того фигурирующого во всемирной легенде пророка в рубище, который, сбросив с себя нищенское одеяние, превращался вдруг в могучого властелина.

- Поедемте, - сказал Мардохей после продолжительного молчания; - мы можем выйти из кэба на углу и подойти к лавке пешком. Вы пока пересмотрите книги, а Рам вскоре уйдет и оставит нас одних.

Они сели в кэб, и Деронда вспомнил о Мире и о том, что он хотел узнать от Мардохея подробности относительно Эзры Когана и его семейства. Но на этот раз, он почувствовал, что не он поведет беседу, а что разговором завладел Мардохей, и, кто знает, удастся-ли ему добиться желаемого? Но в ту-же минуту его осенила другая мысль: "Мне кажется, что и я становлюсь мечтателем и энтузиастом: какой-то внутренный голос говорит мне, что будущность моя лежит в руках этого, именно, человека, и что отныне он будет направлять мою жизнь. Какая-то невидимая нить соединяет меня с ним: иначе зачем он меня к себе призывает во сне и на яву?.. Боже! что может быть сильнее веры, хотя-бы и ложно направленной? И что сильнее надежды, хотя-бы обманчивой?.. И неужели мне суждено будет разрушить его надежду, разбить его мечты?.. Но нет! пока я буду в силах, я буду стараться о том, чтобы надежда его не обманула!"

Через десять минут они, с внутренней дрожью, оглядывая друг друга точно влюбленные, очутились наедине в маленькой, освещенной газом, книжной лавке. Мардохей прислонился спиною к конторке, а Деронда стал против него в четырех шагах.

Как-бы я желал увековечить эти два лица, как Тициан в "Платеже дани" увековечил когда-то два других типа! Представьте себе тридцатилетнее, энергичное еврейское лицо, с трагическим отпечатком чахотки в блестящих глазах, на которое мысль и страдания наложили печать преждевременной старости, черные волосы и бороду, оттеняющие еще больше восковую его бледность; придайте этому лицу выражение умирающей матери, с восторгом прижимающей к груди своего единственного сына, в котором видит продолжение своего умирающого я, и перед вами портрет Мардохея. Теперь посмотрите на другое лицо, не более восточное, чем многие типы, так-называемых, латинских расс, сияющее молодостью, здоровьем и мощным, мужественно-спокойным взглядом - и вы поймете, с каким благоговением взирал на него сын бедности, искавший в нем помощника и друга.

Лучшее качество Деронды, утонченная симпатия к ближним, никогда не подвергалось такому тяжелому испытанию, как в эту минуту. Он, конечно, не был уверен, как Мардохей, в сродстве их душ, но чувствовал глубокую симпатию к воплю о помощи, вырывавшемуся из глубины человеческой души, и готовность к восприятию, без всяких предразсудков, идей Мардохея; эта способность к восприятию - такая-же редкая и могучая сила, как мужество. Она придавала лицу Деронды такое спокойное, кроткое и добродушное выражение, что доверие Мардохея к нему еще более усилилось.

- Вы не знаете, что привело меня сюда и соединило нас, - сказал Мардохей спокойно, как-бы приберегая силы. - Вы видите, что я подобен человеку, стоящему посреди дороги, за железной решеткой, который, если-б заговорил, то возбудил-бы в прохожих одне только насмешки или-же обидную жалость. День мой клонится к закату; скоро глаза мои сомкнутся на веки; но вы явились во время.

- Я очень рад, что пришел во-время, - ответил с чувством Деронда.

Он не хотел сказать: "я надеюсь, что вы не ошиблись:", потому что слово "ошиблись" - было-бы слишком ужасным в эту минуту.

- Но тайные причины, побудившия меня обратиться к вам, относятся еще к тому времени, когда я еще был молод и учился в далекой стране. Уже в то время меня посетили мои излюбленные идеи и потому только, что я был еврей. Я должен был их осуществить потому, что я был еврей и чувствовал, как во мне бьется сердце моего народа. Оне наполнили всю мою жизнь, я вновь родился на Божий свет вместе с ними. Я смотрел на биение своего сердца, на эти руки, (он с пафосом ударил себя в грудь и вытянул свои бледные, исхудалые руки), на сон и пробуждение, на пищу, которой поддерживал свое тело, на прекрасные виды, услаждавшие мои взоры; я смотрел на все это, как на масло, поддерживающее во мне священный огонь. Но, как путник в пустыне, я начертал свои мысли на пустынных скалах и, прежде, чем я мог исправить свою ошибку, пришли заботы, труд, болезнь и заковали меня в железные цепи, разъедающия душу. Тогда я спросил себя: - как могу я спасти свое духовное чадо от разложения, которому подвергается мое бренное тело?

Мардохей замолчал, чтобы перевести дух. Он хотел, чтобы его волнение несколько улеглось. Деронда не смел произнести ни слова: воцарившаяся в комнате благоговейная тишина казалась ему лучшим ответом на эти слова, вырвавшияся из самой глубины разбитой души.

- Но вы, может быть,--продолжал Мардохей - принимаете меня за невежественного мечтателя, повторяющого старые идеи, не зная даже, что оне устарели, за человека, никогда неприкасавшагося к великому источнику человеческого знания? Нет, Англия только родина моего бренного тела, а моя настоящая жизнь началась в Голландии, у ног брата моей матери, ученого раввина. После его смерти я учился в Гамбурге и Геттингене, усваивая более широкий взгляд на мой народ и знакомясь со всеми отраслями науки. Я был молод, свободен и не знал бедности, потому что с детства научился ремеслу. И я говорил себе: - ничего, если моя судьба будет судьбой Иешуи-бен-Хананьи, который, после разрушения нашего храма добывал себе хлеб, делая иголки, между тем, как в молодости он пел в храме, навсегда сохранив воспоминание о былом величии! Я говорил себе: - пусть мое тело живет в бедности, пусть руки огрубеют в работе, но пусть душа моя останется храмом воспоминаний, где будут храниться сокровищницы знаний и где святая святых есть - надежда. Я посетил все главнейшие наши центры в Германии и ясно сознавал свою цель в жизни. Про меня говорили: "он питается мечтами", и я не спорил, потому что мечты созидают и двигают мир.

Мардохей замолчал, и Деронда понял, что это молчание есть ожидание надежды.

- Будьте справедливы ко мне - сказал Деронда - и поверьте, что у меня даже в мыслях не было принять ваши слова, как бред мечтателя! Я слушаю вас без всяких предубеждений, чтобы распознать истину. В своей жизни я уже не раз пережил такия события, которые заставляли меня интересоваться историей духовного предназначения, которое люди добровольно принимают на себя в юные годы.

- Духовное предназначение? - повторил Мардохей, - это родилось в моей душе еще в детстве. Моя душа жила среди людей, воскресивших в средние века древний наш язык и соединивших философию язычников с верою наших отцов. Она витала в Испании и Провансе, вступала в ученые споры с Ибн-Эзрой и Иегудой Галеви, внимала воинственным кликам крестоносцев и воплю преследуемого израиля. А когда язык моей души заговорил, то полилась та древняя речь, которую они оживили своею кровью, страданиями и пламенным стремлением найти снова центр для своей обездоленной нации!

- Вы писали исключительно на еврейском языке? - спросил Деронда.

- Да, - ответил Мардохей печально; - в юности я углубится в эту одинокую пустыню, не чувствуя, что она - пустыня. Вокруг меня были ряды великих мертвецов, и они меня слушали. Но вскоре я увидел, что живые отворачиваются от меня. В начале жизнь рисовалась мне бесконечно долгой, и я говорил себе: "нужно призвать на помощь терпение, это неотъемлемое наследие нашего многострадального народа!" Главное, - это пустить ростки там, где другие сеятели отчаялись дождаться каких-либо всходов. Но Предвечный судил иначе: я должен был согнуться под ярмом, угнетающим род людской, рожденный от женщины. Семейные обязанности оторвали меня от дела, я должен был заботиться не об одном себе. Снова я был одинок, а ангел смерти уже задел меня своим крылом; но я не оставил своего дела, я просил выслушать меня и помочь. Я обращался со своею речью к влиятельным, знатным и богатым евреям, но никто не хотел меня слушать. Меня упрекали в ереси. Мне давали маленькия суммы, словно милостыню, - и нет ничего удивительного: я выглядел нищим и носил с собой только маленькую связку еврейских рукописей. Я говорил, что наши высшие наставники совращают нас с истинного пути. Ученый и купец одинаково были слишком заняты для того, чтобы выслушать меня; одно презрение было их ответом. - Один, наприм., сказал: "книга Мормона не годится на еврейском языке, и, если вы хотите поучать ученых, то сомнительно, чтоб они могли у вас чему-нибудь научиться," - и в этом - увы! - правда была на их стороне!...

Последния слова прозвучали у Мардохея горькой иронией.

- Но, хотя вы привыкли писать постоянно по-еврейски, вы прекрасно владеете английским языком, - заметил Деронда. - Почему-же вы не обратились к тем, которые понимают по английски? - спросил Деронда, как бы подстрекая его к новой попытке, в которой он уже и сам мог-бы ему оказать содействие.

- Поздно, друг мой, поздно! я не могу больше писать: мое творчество было-бы так-же тяжело, как и мое дыхание, но в то время как последнее может возбудить в людях хоть сострадание, первое лишено было-бы даже и этого дара. Еслиб я теперь стал писать по английски, я уподобился-бы человеку, созывающему людей, привыкших отзываться только на барабанный бой, простыми ударами по деревянной доске. Мой слух улавливает недостатки только родной речи; мое сочинение походило-бы вот на это тело (Мардохей вытянул при этом свои руки): в нем могла бы покоиться Ruach-ha-kodesh, божественная мысль. Но люди с насмешкой ирошли-бы мимо меня со словами: - "бедный жид!" - и - я уверен - большинство насмешников принадлежало-бы к детям моего собственного народа...

Говоря это, Мардохей низко опустил голову и снова впал в мрачное отчаяние, как-бы забыв, что надежда его не совсем еще покинула.

вашего труда.

- Этого мало, - поспешно проговорил Мардохей, поднимая голову и говоря с прежней энергией; - не ради денежной поддержки я обратил свой взор на вас: вы должны быть не только моей правой рукой, но моей второй душой, второй жизнью! Вы должны иметь мою веру, мои надежды и мои видения!..

Говоря это, Мардохей подошел совсем близко к Деронде и крепко сжал его руку: от его лица как бы исходило сияние: видно было, что он крепко верит в Деронду.

- Вы будете продолжением моей жизни! - начал он снова.--Она возродится в вас и даст обильный плод; вы примете из моих рук великое наследие евреев, которое собиралось веками. Целые поколения встретились в моей душе, как люди встречаются на мосту, передавая друг другу свои мысли и впечатления... И мост этот готов был уже обрушиться, когда явились вы, чтобы стать на мое место. Вы примете наследство, от которого презренный сын народа откажется только потому, что земли усеянной могилами, не может коснуться ни борона и плуг земледельца, ни лопата золотоискателя... Вам я отдаю его!.. Возьмите!..

Деронда побледнел; ему страшно было разочаровать этого умирающого энтузиаста, в котором еще так крепко билась надежда, и в то-же время он не мог поддерживать его иллюзий, зная, что, в конце концов, он, может быть, не оправдает возлагаемых на него надежд. Инстинктивно он положил свою руку на руку Мардохея и произнес тихо, как-бы не вполне уверенный в том, что говорил:

- Разве вы забыли, что я вам сказал в наше первое свидание?... Разве вы забыли, что я не принадлежу к вашей рассе?...

- Этого не может быть! - уверенно проговорил Мардохей, и рука его по прежнему осталась на плече Деронды.

Наступило минутное молчание. Деронда чувствовал, как эти слова, произнесенные Мардохеем с таким глубоким убеждением, начинают заражать и его самого. Мардохей-же, слишком занятый великой важностью, заключавшейся в его сношениях с Дерондой - для того, чтобы внимательно следить за своей речью, неожиданно добавил:

- Вы ведь не знаете своего происхождения!

- Почему это вам известно? - спросил Деронда, отнимая руку и отступая на несколько шагов назад. Рука Мардохея соскользнула с плеча Деронды, и он снова сел на свое место у стола.

- Я знаю, знаю! - воскликнул Мардохей с нетерпением; - скажите мне все. Почему вы отрицаете, что вы еврей?

Он не подозревал, что его вопрос затронет самую чувствительную струну в сердце Деронды, что неизвестность насчет его происхождения, которая теперь питала единственную надежду Мардохея, представляла источник страданий для Даниеля, который с юности так боялся узнать что-либо роковое о своей, неизвестной ему, матери. Но в эту минуту он ощущал какое-то новое, странное волнение; он боялся не исполнить своего долга в отношении несчастного, умирающого человека, который обращался к нему со жгучей мольбой о спасении. После минутного молчания, он, с большим усилием дрожащим голосом, произнести:

- Я никогда не видал своей матери и не знаю, кто она!.. Я никого не называл отцом, хотя убежден, что мой отец - англичанин...

Голос Деронды дрожал от волнения, когда он впервые открылся этому, казалось, столь чуждому ему, странному человеку.

- Все придет, все узнается! - торжественно и победоносно проговорил Мардохей, - Я, искавший вас столько лет, нашел вас, - и если это случилось, то случится и все остальное!

было бы, с его стороны, совсем уже медвежьей услугой.

- Вы хотите сказать, что я поддаюсь иллюзиям; вы хотите напомнить мне, что вся история нашего народа есть - одна иллюзия, - произнес Мардохей, сияющее лицо которого несколько отуманилось, но не потеряло выражения упорной энергии; - я все это знаю; но моя надежда может исчезнуть только тогда, когда вы сделаете ее иллюзией, а этого вы никогда не сделаете!

- Но мое происхождение зависит не от меня, ответил Деронда, чувствуя, что он должен быть особенно тверд в эту критическую минуту; - на мою дальнейшую жизнь оно не может иметь никакого влияния, и я не обещаю вам принять мер к его открытию. Чувства, глубоко пустившия корни в моей душе, могут помешать мне! Мы должны выжидать: сперва я должен хорошенько узнать, чем будет моя жизнь, если она станет частью вашей?

Мардохей выслушал эту речь со скрещенными на груди руками и тяжело дыша - и в свою очередь заговорил:

мысль пролетает океаны, по его мановению воздушный шар смело разсекает воздух: но знает он разве теперь лучше, чем когда-либо, свое, назначение, свою судьбу? Вам кажется, что надежды, которые я на вас возлагаю-ложны, и это угнетает вашу душу, - но смотрите: я ждал вас, - и вы пришли! Много людей умерло от жажды, а моих губ коснулась благотворная влага! Что для меня сомнения? В ту минуту, когда вы придете ко мне и скажете: "Ты обманут: я не еврей, у меня с тобой нет ничего общого" - даже и в ту минуту не коснется меня сомнение: я буду только думать, что меня обманули... Но этот час никогда не наступит!

Деронду поразила эта речь: в ней уже не звучала, как прежде, мольба: вся она дышала сознанием власти. В обыкновенное время такая перемена обращения не позволила бы ему пойти на уступки: но здесь было нечто, не поддававшееся мерилу обыденной жизни, - и этот человек, с уверенным взглядом и розовыми, от избытка здоровья, ногтями, искусившийся во всевозможных дебатах, которого обвиняли в излишней независимости суждений и взглядов, почувствовал себя безсильным, покоренным этой страстной верой в него. Он просто сказал:

- Я пойду навстречу вашим желаниям, не бойтесь: верьте, я высоко ценю ваш труд и страдания! Но где можем мы встречаться?

- Я уже подумал об этом; ответил Мардохей, - для вас не будет затруднительно приходить ко мне иногда по вечерам?

- Ничуть! Но, насколько я понял, вы живете под кровлей Коганов?

особенно-сладко. Посреди современного населения он оставался любопытным образчиком старины, на котором нищета и презрение, этот общий удел большинства английских евреев семьдесят лет тому назад, наложили неизгладимые следы: в нем не было ни намека на веселость и добродушие Когана. Мистер Рам верил в ученость Мардохея и не был недоволен тем, что его общества искал ученый джентльмен, посещение которого дважды закончилось покупкой книг. Он неуклюже поклонился Деронде и, вооружившись очками в серебрянной оправе, погрузился в счеты.

Деронда и Мардохей вышли на улицу и направились к дому Когана.

- Моя комната слишком мала; нам лучше было-бы встречаться где-нибудь в другом месте, - сказал Мардохей. - Здесь по близости есть таверна "Рука и Знамя", в которой собирается маленький клуб, где я состою членом. Мы можем занять там для наших бесед особую комнату.

- Хорошо, можно и там встречаться, - ответил Деронда; - но, быть может, вы мне позволите приискать вам другую, более удобную квартиру?

- Нет, мне ничего не нужно. Я ничего не приму от вас, кроме братства вашей души. Но я очень рад, что вы богаты. Вы, ведь, не из нужды заложили кольцо? У вас была какая нибудь другая причина, да?

- Все равно: если-бы вы даже и нуждались в деньгах, то важнее всего это то, что мы встретились. Но вы богаты?

- Я не богат, но не нуждаюсь ни в чем.

- Я желал-бы только, чтоб ваша жизнь была свободна от забот, - сказал Мардохей; - моя была постоянным вавилонским пленением у нужды.

Подходя к лавке Когана, Деронда вдруг вспомнил о цели своего посещения Мардохея и неожиданно спросил:

Мардохей долго не отвечал, как-бы с усилием сосредоточивай свои мысли на новом предмете.

- Я знаю почему, - ответил он, наконец, - но я не скажу ни слова об их семейных делах. Я живу у них... и все, что слышу, останется тайной. Их история, на-сколько она никому не вредит, составляет их неотъемлемую собственность.

Деронда покраснел от, этого непривычного для него упрека и был очень разочарован неудачей своих поисков; но, хотя у него были в кармане деньги для выкупа перстня, Коганы в эту минуту потеряли в его глазах всякий интерес, и ему не хотелось к ним зайти.

- Теперь мы разстанемся; - сказал Мардохей и остановился, повернув к нему свое бледное, усталое лицо. - Когда вы придете? - спросил он с медленной торжественностью.

- Конечно! - ответил Мардохей. - Но дни моей жизни уже сочтены и помните, что все мои надежды покоятся исключительно на вас.

- Я исполню свое обещание! - с чувством произнес Деронда. - В понедельник или субботу после семи я буду у вас!

Он протянул ему свою руку без перчатки; это пожатие как-бы укрепило их взаимное доверие, и Мардохей с новым воодушевлением воскликнул:

- Это свершилось, - свершится и остальное!