Даниэль Деронда.
Часть шестая. Открытие тайны.
Глава XLII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Даниэль Деронда. Часть шестая. Открытие тайны. Глава XLII. (старая орфография)

ГЛАВА XLII.

"Если есть степени в страданиях, то Израиль стоит во главе всех народов; если продолжительность горя и терпение, с которым оно переносится, облагораживает человека, то евреи находятся в рядах высшей аристократии мира; если литературу называют богатой, благодаря нескольким классическим трагедиям, то, что-же сказать о национальной трагедии, продолжающейся пятнадцать веков, и в которой поэты и актеры в то-же время и герои?!"

Деронда недавно прочел эти строки в "Die synagifeale Poesie des Mittelalters" Цунца, и он невольно вспомнил о них, отправляясь к Коганам, которые, конечно, не обнаруживали никаких признаков аристократии скорби или чегобы то ни-было другого. Эзра Коган не отличался патетизмом мученика, и его страсть к наживе, повидимому, поощрялась успехом. Этот закладчик, без сомнения, не был символом великой еврейской трагедии... Но не был-ли типичным тот факт, что жизнь Мардохея, в которой вылилось все национальное сознание еврейского народа, протекала под кровом невежественного, самодовольного, благоденствия Коганов?

Все семейство встретило Деронду с сияющими от радости лицами; Эзра не мог даже удержаться от того, чтоб незаметить гостю, что, хотя от скорейшого выкупа заложенного им кольца, должны значительно пострадать его, Когана, интересы, но что это для него ничего не значит в виду той радости, которую испытывает вся его семья при виде такого высокого и приятного гостя. Молодая жена Эзры очень сожалела о том, что младенец её уже спит, и радовалась тому, что Аделаида еще не в постели. Она пригласила его не оставаться в лавке, а зайти к ним в комнату, чтобы посмотреть на детей. Деронда охотно исполнил её просьбу, так как принес с собою маленькие подарки: коробку цветных бумажных кукол для Аделаиды и костяные шарики для Якова,

Бабушка сидела за столом, на котором лежала целая куча игральных карт, из которых она делaла тарелки для детей. Одна такая "тарелка" упала и завертелась на полу.

- Стой! - крикнул Яков Деронде, когда тот вошел, - не наступи на эту тарелку и посмотри, как я ее подниму.

Деронда исполнил его приказание и остановился, переглянувшись с бабушкой. Тарелка несколько раз ударилась и разбилась. Тогда Деронда мог подойти ближе и сесть на стул. Он заметил, что дверь, из который вышел Мардохей при первом его посещении, была заперта. Но он не хотел показать, что он менее интересуется Коганами, чем их странным жильцом; поэтому он раньше всего посадил к себе на колени Аделаиду, разставив перед ней на столе бумажные куклы, между тем, как Яков уже возился со своими шариками, а потом уже спросил:

- Мардохей дома?

- Где он, Адди? - спросил вошедший в эту минуту Эзра.

- Там, в мастерской, - ответила жена, кивнув на запертую дверь.

- Дело в том, - пояснил Коган, - что мы не знаем, что стало с ним за последние два-три дня? У него всегда тут не хорошо, - прибавил он, указывая на лоб, - но он был всегда очень аккуратен, трудолюбив и прекрасно занимался с моим мальчиком. В последние-же дни он ходит, как во сне, или-же сидит неподвижно, как восковая фигура.

- Это все его проклятая болезнь!.. Бедняжка! - с чувством сказала бабушка, - я не думаю, чтобы он долго продержался.

- Нет, у него на уме что-то другое; - возразила младшая мистрис Коган, - он все писал в последнее время и, когда я к нему обращалась с каким-нибудь вопросом, сн отвечал не сразу и имел вид человека, не понимающого, чего от него хотят.

- Вы, вероятно, находите нас в этом отношении слишком уступчивыми; - стал оправдываться Коган; - но моя мать и жена ни за что бы с ним не разстались, даже в том случае, еслиб он доставлял нам еще больше хлопот; не то, чтоб мы не знали настоящую цену вещам, но уж такой у нас принцип; есть такие дураки, которые торгуют и при этом теряют, сами того не замечая; но, к счастью, я к таким не принадлежу.

- О, Мардохей приносит благословение нашему дому - с чувством произнесла бабушка.

- Да, с ним что-то не ладно; - вмешался в разговор и Яков; - он мне сказал, что не может более болтать со мной и даже отказался взять от меня кусок пирога...

- Я вполне разделяю ваши чувства к нему; я говорил с ним в лавке Рама и даже обещал зайти за ним сюда; - отозвался Деронда, обращаясь к бабушке.

- Так вот в чем дело! - воскликнул Коган, хлопнув себя по колену; - он все ждал вас, и это-то его так изменило! Я полагаю, что он много говорил вам о своей учености; очень любезно с вашей стороны выслушивать его бредни, так как я сомневаюсь, чтобы можно было что-нибудь из них вынести; но мне пора! - и с этими словами он вышел из комнаты.

- Я позову Мардохея, если желаете, - предложил маленький Яков; но мать его перебила:

- Нет, отвори дверь в мастерскую, и джентльмен сам пройдет к нему. Тише, не шуми.

золотых вещей, а в углу виднелась груда книг. Мардохей сидел в большом кресле, спиною к двери, и, облокотившись на стол, смотрел на часы, стоявшие против него. Он находился в нервном ожидании, как узник, прислушивающийся к шагам тюремщика, который должен его освободить.

- Я пришел за вами, готовы вы? - сказал Деронда.

Мардохей мгновенно обернулся, схватил меховую шапку и молча последовал за Дерондой.

Через минуту они очутились в общей комнате, и Яков, который, сразу заметил перемену в лице и выражении своего друга, взял его за руку и сказал:

- Посмотри на мои шарики.

Он держал шарики перед самым лицом Мардохея, как-будто это могло составить какую-нибудь радость для выздоравливающого. Действительно, Мардохей улыбнулся и приветливо сказал:

- Красиво, очень красиво!

- Вы забыли шарф и пальто, - сказала молодая г-жа Коган, и Мардохей вернулся за ними в свою комнату.

- Вы видите, я был прав! - сказал снова вошедший в эту минуту Эзра шопотом, - я сказал, что он грустил по вас и оживился как только увидел вас возле себя. Теперь вы видите, что я никогда не ошибаюсь.

Затем он прибавил уже громко:

- Я вижу, что вы собираетесь уходить. Я не смею вас задерживать, но надеюсь, что мы вас видим у себя не в последний раз, и что вы еще удостоите нас своими посещениями.

- Ты скоро опять придешь к нам? - спросил Яков, подбегая к нему; - Смотри; я научился уже бросать шарики и готов держать пари, что я их уже всегда буду подхватывать так, как нужно.

- Он очень ловок - проговорил Деронда, обращаясь к просветлевшей бабушке; - он унаследовал это с отцовской стороны или с материнской?

Бабушка ничего не ответила и только кивнула своему сыну, который, выступив вперед, проговорил:

- С моей, - потому что семья моей жены не отличается такими способностями; члены-же нашей семьи - поверите-ли - одарены такими ловкими руками, что могут ими сделать, что только угодно. Некоторые господа вам сделают решительно все, чего вы только от них ни потребуете.

При этом он тихонько кивнул в сторону маленького Якова, думая что он не поймет его намека. - Но Яков вдруг разразился громким смехом и хлопая в ладоши, начал громко выкрикивать: Некоторые господа, некоторые господа - ха - ха!

Деронда, между тем, подумал: я таким образом ничего не узнаю от этих людей! Разве прямо спросить Когана не потерял-ли он когда-нибудь шестилетнюю сестру по имени Мира; - но это казалось ему не легким делом, хотя первоначальное чувство отвращения к грубости этих людей - незаметно сменилось другим, более дружеским: как ни грубы были их разговоры и манеры, но он должен был признать за ними большую долю деликатности в обращении их с чахоточным работником, которого умственное превосходство они принимали лишь за безвредный бред больного.

- Коганы, кажется, очень привязаны к вам? - обратился он к Мардохею, когда они вышли на улицу.

- И я к ним тоже: - был ответ: - в них бьется еврейское сердце, хотя они, подобно лошади и верблюду, ничего не видят дальше той узкой тропинки, по которой идут.

- Боюсь, что я причинил вам безпокойство, не придя раньше; я хотел придти вчера, но это оказалось невозможным.

долгие годы в темнице: посмотрите на него, когда оковы с ног его сняты, и он впервые слышит человеческую речь - как он плачет, шатается, как радость грозить разбит и опрокинуть его телесную оболочку!

- Вам нельзя говорить на воздухе вечером, - сказал Деронда, для которого доверчивые слова Мардохея были узами, которыми он все более и более притягивал его к себе.--Закутайтесь в свой шарф. Мы, вероятно, отправимся в таверну "Рука и Знамя", где никто нам не будет мешать?

- В таком случае, пойдемте в клуб, если только меня впустят, - сказал Деронда. - Что это за собрание?

- Нет; оттого-то я и безпокоился вчера о вашем отсутствии, что в нынешний вечер в таверне "Рука и Знамя" происходит собрание нашего клуба, и потому комната очистится очень поздно. А между тем, я только в этой комнате и могу говорить. Всякое новое помещение действует на меня странным образом: я теряюсь и не могу сказать ни слова.

- Клуб "философов". Нас там немного, как кедров на вершине Ливана. Мы все бедны, но иногда между нами появляются и знатные люди. Каждый человек имеет право привести гостя, интересующагося нашим предметом. За комнату мы не платим, но требуем обыкновенно пива и других напитков, сидим, разговариваем, окружая себя клубами табачного дыма. Я, когда могу, тоже посещаю этот клуб: там бывают и другие мои единоверцы. Эти бедные философы напоминают мне наших великих наставников, передавших нам свои великия идеи и сохранивших душу Израиля от совершенного уничтожения. Ведь, те также были бедняками. Днем они зарабатывали себе пропитание, а ночью занимались учением; они днем пахали землю ради хлеба, а ночью возделывали наш умственный виноградник, чтобы сохранить его для нас, своих отдаленнейших потомков. Я не могу вам представить, с какой радостью я смотрю на этих маленьких великих людей!

- Я с удовольствием приму участие в вашем собрании, - произнес Деронда, который был, в сущности, очень доволен, что его разговор с Мардохеем отлагается.

Через несколько минут они отворили стеклянную дверь с красною занавеской и вошли в небольшую комнату, освещенную газом, еле мерцавшим сквозь облако дыма. Семь человек различного возраста, от тридцати до пятидесяти лет, плохо одетых, с глиняными трубками в зубах, слушали со сосредоточенным вниманием отрывок из "Прометея" Шелли, который декламировал белокурый толстяк в сером костюме.

Когда присутствующие увидели двух новых лиц, из которых одно им было совершенно незнакомо, они все замолчали и раздвинули свои стулья, чтобы дать место вошедшим. На столе стояли налитые стаканы, пачки табаку и глинянные трубки. Деронда никогда еще не видал чтобы люди, собравшиеся в трактире, казалось-бы, для того, чтобы выпить, поддерживали в себе такое возвышенное, торжественное настроение. Видно было, что они пришли сюда для чего-то высокого и благородного. На лице каждого было написано столько благородства, что Деронда сразу как будто потерялся. Они любезно поздоровались с Мардохеем и тотчас-же устремили вопросительный взгляд на Деронду.

- Я привел к вам человека, моего приятеля и друга, который интересуется предметом наших собеседований, - сказал Мардохей, это - человек, который изъездил многия страны, многое видел и многое мог-бы нам рассказать.

- Как имя этого господина, или это- секрет? Может быть, это тот "Великий Аноним", которого философы ищут вот уже много поколений? - спросил человек, который декламировал "Прометея" и который вообще любил выражаться шутливо.

- Меня зовут - Даниель Деронда. Я тут, в самом деле, чужой, но не тот великий, о котором вы говорите,

Деронда проговорил эти слова таким нежным ласкающим тоном, что, казалось, сразу привлек к себе, симпатии всех.

- Слыхали, слыхали, - как-же? - проговорили они все в один голос. А декламатор прибавил:

- Да будешь благословен ты и твое имя, господин! А ты, Мардохей, пройди вот сюда. Садись вот тут, на краю стола, против меня.

Он хотел предоставить ему наиболее удобное место, где ничто не помешало-бы ему слушать и говорить.

Деронде также было предоставлено почетное место за столом, откуда он мог наблюдать за лицами присутствующих, а также следить за выражением лица Мардохея. Он видел, что Мардохей и здесь пользуется каким-то особенным уважением и почетом, и что присутствующие вообще не являются людьми из толпы, что это, своего рода, умственные аристократы, большинство которых принадлежало еврейскому племени.

Окинув быстрым взглядом все общество, он действительно, убедился, что в этой группе далеко не преобладала чисто-английская кровь (если ланцет может представить её образец). Миллер, белокурый толстяк, торговец старинными книгами, имел деда, называвшого себя немцем, и предков, отвергавших, что они евреи; Букан, седельник, был шотландец; Пош, часовщик, представлял из себя тип маленького, живого черноволосого еврея; Гедеон, оптик, принадлежал к тем добродушным, рыжим евреям которых принимают за необыкновенно любезных англичан; Круп, башмачник, вероятно, был кельтического происхождения, хотя он сам этого не признавал. Только трое представляли неоспоримые признаки английской рассы: резчик на дереве, Гудвин, с открытым лицом и приятным голосом; ассистент-химического лаборанта - Марабльс и бледный, русый конторщик, Лилли. Это общество избранных представителей бедного люда, соединившихся во имя знания, что так редко случается в высших классах, возбудило в Деронде большой интерес. Это не были счастливые обитатели высоких дворцов: от них они значительно разнились, как по своим поступкам, так и по своему обращению. Они не взвешивали своих слов и не обдумывали своих выражений, которые вычитывали из книг или-же выслушивали от умных собеседников. Тем не менее, Деронда смотрел на своих неожиданных собеседников с уважением, как на равных себе; он потребовал воды с коньяком и стал подчивать всех сигарами, которые обыкновенно носил в кармане больше для друзей, чем для себя. Хорошее впечатление, произведенное им на всех, немедленно выразилось в том, что прения, на минуту приостановленные, возобновились попрежнему, точно не было никого посторонняго.

- Прежде, чем мы будем продолжать нашу беседу, я должен вам заявить, что нынешний вечер не является очередным в наших занятиях, - обратился Миллер к Деронде, - и последний понял, что - это председатель собрания. - Поэтому мы не будем сегодня строго последовательны, как всегда, когда разрабатываем какой-нибудь серьезный вопрос. Сегодня один из наших товарищей, Пош, поднял вопрос о факторах, двигающих мир, и обратился к указаниям статистики. Другой наш товарищ, Лилли, оспаривая мнение Поша, стал доказывать, что из статистики мы ничего поучительного не почерпнем, так как многое осталось еще незарегистрованным и туманным. Начался оживленный спор о причинах социальных переворотов, и я старался доказать, ссылаясь между прочим и на Шелли, что самая главная из этих причин - есть сила идей.

- Я с вами несогласен, Миллер, - возразил Гудвин, который, очевидно, заботился не о том, чтобы заинтересовать гостя, а о том лишь, чтобы уяснить себе свою мысль, - или вы разумеете под идеями слишком много - и тогда ваша мысль не ясна, или-же вы подразумеваете только известный ряд идей, - и тогда ваше понятие о предмете слишком узко. Все действия, в которые человек влагает мысль, - суть идеи; например, сеяние зерна, постройка лодки, обжигание кирпичей; все эти идеи применяются к жизни и развиваются вместе с нею, но оне не могут существовать без материала, дающого им пищу. Свойства дерева и камня, поддающихся резцу, возбуждают идею о ваянии. Подобные идеи, соединяясь с другими элементами жизни, приобретают силу. Чем медленнее происходит это соединение, тем менее оне имеют силы. Что-же касается до причин социальных переворотов, то я полагаю, что идеи - это нечто вроде парламента, вне которого существует народ, и этот народ работает над социальными переворотами, не зная, что делает парламент.

- Но если вы считаете распространение идей самым верным выразителем силы,--заметил Пош, - то почему часто самые нелепые идеи принимаются быстрее разумных?

- Оне, может быть, действуют, изменяя направление ветра - сказал Морабльс, - теперь инструменты стали так утонченны, что вскоре люди начнут определять распространение идей по переменам в атмосфере и в наших нервах.

- Вы правы - сказал Пош с усмешкой; - вот, например, идея национальности. Она также носится в воздухе. Ослы чувствуют ее и, отличаясь большим стадным чувством, готовы за ней последовать...

- Скажите лучше, что он не знает этого чувства - прибавил Мардохей, грустно смотря на Поша; - если национальность не есть чувство, то она тем более не может иметь силы как идея;

- Хорошо, Мардохей, - сказал добродушно Пош; - Не чувство национальности с каждым днем все более и более ослабевает. Мне эта идея представляется призраком смерти, вестником кладбища...

- Чувство может казаться умирающим и все-же воскреснут, - заметил Деронда; - нации воскресали, и мы, может быть, еще увидим восгановление могущества арабов, одушевляемых ныне новой энергией, новым стремлением к возрождению.

- Аминь, аминь! - произнес Мардохей, смотря на Деронду сверкающими, радостными глазами, при чем его маленькая жалкая фигура на минуту как-то выпрямилась и оживилась.

- Это, может быть, верно для диких народов, возразил Пош, - но у нас, в Европе, чувству национальности суждено умереть. В странах, озаренных великой зарей просвещения, среди народов высоко образованных и культурных оно не может иметь будущности: все течение прогресса противоречит идее национальности!

- Хорошо, - крикнул вдруг Букан своим тоненьким, пискливым голосом - хорошо, что мы теперь затронули этот, именно, вопрос! уже раньше хотел кое-что сказать по этому поводу. Ведь все почти изследователи в один голос утверждают, что основы человеческой жизни сильно меняются от времени. Вот я и думаю, что нам раньше всего следует разобраться в законах этих вечных изменений. Принято думать, что всякий шаг, который делает человечество, есть шаг вперед. Но кто может нам поручиться за то, что шаги, которые мы с вами делаем, предполагая, что подвигаемся вперед, не заведут нас в какую-нибудь трясину, из которой нам уже невозможно будет выбраться? Три вопроса я хотел-бы предложить на ваше разрешение: во первых, действительно-ли каждый шаг, который делает человек, есть шаг вперед, а не назад? во вторых, можем-ли мы определить по первому нашему шагу, избрали-ли мы направление правильное или нет? и, в третьих, чем мы можем ускорить наши шаги, когда мы видим, что они правильны, и наоборот, чем мы в состоянии их удержать, если мы замечаем, что они ложны?

Вопросы Букана остались, однако, неразрешенными, потому что Лилли, выслушав его, тотчас-же заговорил:

- Все изменения, которые мы замечаем в человеческой жизни и все шаги, которые делает человек, делаются не по его воле, а по законам, лежащим вне его. Они называются: "Законы человеческого развития". Мы видим только проявление этих законов и лишь впоследствии в состоянии судить о том, на сколько благотворно их влияние на человеческую жизнь. Если мы их часто не одобряем, но это значит, что мы их не понимаем. Во всяком случае, они лежат вне нашего выбора и всецело властвуют над нами.

что все люди обладают одинаковой силой духа и что среди людей нет таких, которые располагают большей нравственной или материальной силой, и способны подчинить себе других? Кто убедит нас в том, что все делается по законам, лежащим вне нас, и что мы сами безсильны направлять нашу жизнь так, как мы находим разумным? В таком случае, мы должны совершенно опустить руки без всякой борьбы с заблуждениями и тьмой! Если мы будем всякое совершаемое нами зло объяснять какими-то лежащими вне нас законами, то не вернемся-ли мы к первобытному состоянию, от которого давно уже избавились?

- Вы правы! Горе тому, кто в эти печальные дни не видит необходимости вь сопротивлении окружающему злу! произнес Мардохей, - я верю в рост и в новый расцвет жизни там, где семя полнее, согласно с Божественной волей!. Жизнь нашего народа развивается; она связывает тысячею нитей чувства, ум и действие всякого из нас; она претворяет в себе мысли других народов в новые формы и обратно приносит ее в дар миру - очищенной; она - высшая сила и наиболее жизненный орган в громадном теле народов. Могут насильно задержать её развитие, воспоминания могут превратиться в мертвые реликвии, душа народа от недостатка движения может покрыться ржавчиной, но - кто осмелится сказать: "Источник жизни этого народа изсяк, он никогда более не будет нацией; так повелевает течение событий, и я этому не стану сопротивляться?" - Эти слова, конечно, не произнесет человек, в душе которого бьется жизнь его народа, душа которого есть - источник пламени, которое может, воспламенив души всех сынов народа, проложить новый путь для последующого события!..

- Я не отрицаю патриотизма, - заметил Гедеон, - но мы все знаем, что, вы, Мардохей, придаете ему особое значение. Конечно, вы знаете образ мыслей Мардохея? - прибавил он, обращаясь к Деронде. - Я еврей-рационалист и стою за свой народ по семейным воспоминаниям. Я поддерживаю нашу веру рациональным образом и не оправдываю своих соотечественников, переменяющих религию, так-как вообще не верю в обращение еврея. Теперь, когда мы достигли политической равноправности, нет и предлога к подобному отступничеству. Но я желал-бы, чтоб наш народ отделался от всего исключительного и суеверного. Нет никакого основания для нас мало-по-малу не смешаться с той нацией, среди которой мы живем. Вот куда ведет нас прогресс. Мне, например, все равно, женятся-ли мои сыновья на христианках или на еврейках. Я стою за старую пословицу: "Отечество человека там, где ему хорошо".

- Такую страну не легко найти, - сказал с улыбкой Пош; - к тому-же, вы получаете десятью шиллингами в неделю более меня, и у вас вдвое меньше детей. Если-б кто-нибудь открыл в Иерусалиме хорошую торговлю часами, то я переехал-бы туда. Что вы на это скажете, Мардохей?

Деронда слушал эти слова - и только удивлялся, как, мог Мардохей настолько владеть собой, чтобы не выдать, своего волнения по поводу этого издевательства, которому подвергалось, все, что ему было так дорого! Ведь самое обидное в таких случаях - это насмешка. Как-же они, зная его образ мыслей, не настроили его до сих пор против себя?

переполняло еро душу, что жгло его каким-то божественным пламенем.

- Я скажу, - ответил Мардохей, обращаясь к Пошу, я скажу на это, что кто отворачивается от родного народа и его культуры, предавая их посмеянию, - тот пусть себе идет своей дорогой. Это не первый и не последний. Сотни и тысячи из наших-же собственных сынов, давно уже обратились к нам спиною и пошли сливаться с другими народами, подобно кельтам и саксам, которых теперь не существует. Туда им и дорога! Пусть сливаются, ассимилируются и требуют своей доли из того наследия, которыми владеют народы, к которым они хотят присосаться... Но - только напрасный труд! Бог Израиля запечатлел на их лицах такой неизгладимый знак их семитического происхождения, которого им никогда не удастся стереть, - и они всегда останутся теми, которыми родились. Я знаю: ты также один из тех, которые вечно блуждают из страны в страну, от одного народа к другому, и про которых - увы! - везде узнают, что это - дети презираемого племени... Не говорите-ли вы часто сами себе: "Зачем мы родились евреями? Что общого между нами и домом Якова? Какие связи соединяют нас с той великой и священной работой, которую совершали наши предки в течение тысячелетий? Пойдемте лучше к другим, присоединим и наши насмешки к тем, которые отовсюду сыплются на эту жалкую нацию, покажем всем, что и мы не менее других умеем смеяться над тем, что пошло и глупо!"... Да, - но замечаете-ли вы, господа, что вы сами над собою смеетесь, что единственная награда, которую получите от тех, у кого вы заискиваете, будет та-же презрительная насмешка, только более обидная и более унизительная... Неужели вы думаете, что, сбросив с себя внешний облик, вы сумеете вытравить из своей души то, что мало-по-малу внедрялось в нее в течение восемнадцати веков?.. Что за жалкую роль должен разыгрывать из себя такой человек, который, подобно вам, именует себя "всемирным гражданином". Может-ли быть гражданином человек, блуждающий среди людей, чуждых ему по духу и потерявший чувство братства со своими? Это жалкая тварь, которой руководит одна только подлая жажда наживы! Он всем чужой; он высасывает кровь человечества, но сам он не человек! Правду-ли говорю я, Пош?

- Не совсем, - ответил тот, - если вы думаете, что я считаю себя хуже потому, что я - еврей; если я за что-нибудь благодарен своим предкам, так это за то, что в нашей нации меньше дураков, чем во всякой другой, но, по всей вероятности, вы правы, полагая, что я не пользуюсь особой благосклонностью христиан.

- Католики и протестанты ненавидели друг друга не меньше, - возразил Гедеон; - мы должны терпеливо ждать той поры, когда предразсудки окончательно исчезнут. Многие из наших братьев пользуются высоким положением, и не мало нашей крови течет в жилах высшей христианской аристократии. По моему мнению, мы должны все тщательно обдумать и взвесить прежде, чем решить вопрос о том, что ждет нас впереди и на что мы должны и можем надеяться?

- И я также, - крикнул вдруг Мардохей с особенным жаром, наклонив вперед голову и засунув свою худую руку за пазуху, - и я также внутренне горжусь тем, что я еврей - и хочу обо всем судить рационально. Но что даст нам этот рационализм? Разве он укажет нам те сокровенные нити, которыми связано наше настоящее с нашим отдаленнейшим прошлым? Разве он уяснит нам, чем поддерживается наш национальный организм, что поддерживает нашу силу, что питает наш дух? Конечно, если считать рациональным то, что человек отрекается от своего отца, отворачивается от брата и не хочет знать своих детей, - то неменее рациональным будет, если еврей самовольно решит отказаться от своего я, затеряться среди окружающих народов, заставит себя забыть пророческое слово и язык, на котором слово это было возвещено, и вытравить из себя последния воспоминания о далеком, великом прошлом, которые превратятся для него в выцветшия письмена забытой надписи. Но, в то-же самое время, он заставит своего сына вытверживать наизусть мифическия предания о героях Марафона и прочих безсмертных эллинах, будет издеваться над евреями и их учением, некогда светившим всему миру, над их пророческими идеалами, над святыми мучениками, некогда мужественно ходившими на костер для спасения своей Торы!.. Что значит все это для еврея, который умеет пресмыкаться только перед сильным, хотя-бы это был и какой-нибудь язычник!..

в них трагизмом, хотя никаких практических результатов они от него не ждали и хотя, обыкновенно, он встречал с их стороны одно только противоречие. Деронда думал о том, сколько пришлось вынести этому человеку от окружающого его непонимания; он смотрел на Мардохея, как на поэта затерявшагося в чужой стране, который не может запечатлеть свою мысль в умах своих слушателей, ибо они не могут постигнуть всех красот его языка.

- Мы удалились от вопроса о социальных переворотах, - заметил Букан.

- Ничего. - Мы немножко отвлеклись в сторону, потому что мы хотели обратиться на восток, к земле "текущей млеком и медом", - проговорил насмешливый Миллер, который любил казаться вольтерьянцем, - но, если мы уже начали, то пусть сегодня будет еврейский вечер. Мы уже давно не обсуждали еврейского вопроса. Мы ведь все философы, люди без предразсудков, и не менее любим наших друзей, Мардохея, Поша и Гедеона оттого, что они - евреи; наконец, мы все братья друг другу по Адаму. Поэтому, не оскорбляя никого, я считаю себя вправе сказать, что в моих глазах еврейский народ никогда не играл особенно важной роли, в мире. Конечно, в-старину их безжалостно притесняли, и я вовсе не желаю, чтоб кого-бы то ни было, белого, черного, желтого или бурого брата моего подвергали тирании. Мне припоминается одна немецкая книга, которую прочел мне приятель, (сам я не читаю по немецки), в которой говорится об историях и предразсудках, направленных против евреев; и, чтобы вы думали: одна из них гласит, что евреи наказаны исходящим от их тела скверным запахом (книга написана в 1715 году). "И это верно, - подтверждает автор, - ибо еще древние говорили об этом;" но "зато, - поясняет он дальше, - все прочее, как например, то, что этот запах испаряется при крещении, и что каждое из десяти участвовавших в распятии колен израильских, наказано особенным образом: у Асира; я помню, правая рука гораздо короче левой, у Нафталия - уши и запах свиньи, - выдумки." Ну-с как вам это понравится? Но я все-же повторяю вместе с философами прошлого столетия, что евреи никогда не играли важной роли, как народ, хотя и говорят, что они, со своим умом, могут покорить весь мир. Отчего-же, спрошу я, они этого не сделали до сих пор?

- Может-ли наш народ покорить весь мир - вопрос совершенно пустой, - сказал Мардохей; - каждая нация делает свою работу, приносящую пользу всем. Но, - как сказал когда-то р. Иегуда-Галеви, - Израиль - это сердце человечества. Конечно, если под этим разуметь любовь, связывающую нацию чувством долга, преклонение перед высшими потребностями человека, возвысившее запросы нашего животного существования до религии, и сострадание к бедным, слабым и немым творениям, гнущимся под нашим ярмом.

- О! хвастаются одинаково все нации, - сказал Миллер.

- Конечно, - есть даже такие самохвалы, вмешался Пош, - которые иначе и не изъясняются, как только на языке Священного. Писания.

- Как-бы то ни было, - прибавил Лилли, - и какую-бы пользу евреи не принесли в прошлом - это народ отпетый. Они представляют из себя тип упорной преданности мертвой старине. Они могут выказывать хорошия способности, взявшись за проведение каких-нибудь возвышенных идей, но, как нация, они больше развиваться не могут.

- Это неправда! - крикнул Мардохей с прежней энергией; - покажите мне другой народ, для которого религия, закон и нравственная жизнь составляют нечто единное, который сохранял и развивал свое духовное наследие во время самых жестоких преследований! Разсказывают про одного римлянина, что он спас свою рукопись, держа ее в зубах в то время, как переплывал через реку. Наш народ совершил гораздо больший подвиг. Он геройски защищал свое место среди наций; когда у него отрубили руки, он ухватился зубами за свою землю, но, увидев, что соха прошла там, где стоял его храм, он сказал себе: "Дух мой жив и я сохраню его!.. Дух наш жив!.. Сделаем-же из него долговечное убежище, долговечное потому, что он обладает способностью передвижения и может сохраняться из поколения в поколение; еще не рожденные на свет Божий, внуки наши будут знать наше прошлое и не потеряют надежды на будущее, надежды, основанной на незыблемом фундаменте!" - Так они говорили, так они и действовали; хотя их часто душили без воздуха, хотя они часто валялись, тяжело израненные, посреди груды таких-же несчастных, как и они. Эта разсеянная по всему свету нация была новой Филипией, разрабатывавшей природные богатства древней Греции и дарившей их потом всему миру. Наш национальный дух стремился к движению, а не к затворничеству, - и в то время, когда язычники говорили: - "все ваше, это наше и больше вам не принадлежит", в то время, как они безграмотно читали наши письмена или превращали пергамент, на котором оне были начертаны, в подошвы для своей развращенной, жестокой армии, - наши учители трудились над их толкованием!.. Но мы, подобно песку, были разсеяны по земному шару, мы гнулись под тяжестью гнета; изгнанниками жили мы между грубыми людьми, среди которых, под конец, утратили даже сознание возвышенной миссии нашего народа: мы знали о ней столько-же, сколько наши отцы, во времена римских преследований знали о солнце, когда сидели в темных погребах и только потому, что свечи горели тусклее, догадывались о наступлении дня. Преследуемые, как бешеные собаки, евреи возбудили к себе общую зависть своим умом и богатством; они усвоили себе все высшия знания и распространяли их повсюду!.. Но они были разсеяны по всем самым диким странам и подвергались самым ужасным жестокостям!..

- Вы говорите - начал он далее, - что еврейская толпа невежественна, суеверна; но в каком-же языческом народе нет невежественной толпы? Они издеваются над еврейским невежественным соблюдением обрядов, но не более-ли вредно невежество без всяких обрядов, когда оно признает только хитрость и жадность лисицы, для которой закон - западня и лай охотничьей собаки? Среди разсеянной в трех частях света невежественной массы, исповедующей Божественное единство и исполняющей все наши обряды, душа иудаизма жива. Возстановите органический центр еврейского народа, дайте внешнюю форму тому единству, которое сохранило его религию, - и наш разсеянный повсюду народ, имея отечество и свою национальную политику, возвысит свой голос наравне со всеми народами востока и запада. Когда все это исполнится, то пламя жизни снова воскресит омертвевшие члены израильского организма и суеверие исчезнет не от позорного отступничества, а лучезарного блескавеликих событии, расширяющих человеческую душу и оживляющих человеческую мысль!

Голос Мардохея дошел до полушепота, но при вдохновенном блеске его глаз он нисколько не утратил своей поразительной силы. Его необыкновенное волнение, очевидно, происходило от присутствия Деронды, к которому, собственно, он и обращался со своей пламенной речью, хотя, конечно, его подстрекало и хорошо известное ему равнодушие других слушателей. Это обращение к Деронде, имело для него смысл торжественного завещания, и это придавало Мардохею особенную необыкновенную силу.

Он не смотрел на Деронду; он никого не видел и,

Опять Деронде пришли на ум слова: - "вы должны лелеять мои надежды, видеть цель, которую, я указываю, видеть славу там, где я ее вижу", - и оне овладели имъв ту минуту с новой силой. Перед ним стоял бедняк, которого никто не знал, больной, чувствующий близость своей смерти, но живущий еще жизнью невидимого прошлого и туманного будущого, заботящийся о своей личной судьбе лишь постольку, поскольку она могла содействовать осуществлению добра, плодами которого он никогда не воспользуется, чье солнце ни разу его не согреет и которому он отдал, весь жар своего израненного сердца!

Однако, глаза всех были устремлены на него, и не без сочувствия. Впрочем, добродушный Гедеон, питавший к Мардохею наибольшую симпатию, счел своим долгом возразить ему, особенно, в виду присутствия гостя.

- Вы, Мардохей, смотрите на все со своей оообой точки зрения, которая вам кажется рациональной. Я знаю, что вы не ожидаете возстановления Иудеи от сверхъестественного чуда, но, ведь, с этим вопросом соединено слишком много нелепостей. Что-же касается до неразрывной связи нашей рассы с Палестиной, то она только породила растлевающее суеверие. Поддонки нашего народа отправляются туда, чтобы жить на чужой счет нищими. Безполезно бороться с фактами. Мы должны ими руководиться и тогда только наша деятельность может быть названа рациональной. Самые ученые и либеральные люди между нами, придерживаясь нашей религии, стремятся к тому, чтоб выбросить из нея веру в буквальное исполнение пророчеств о возстановлении еврейского царства. Кроме того, очистите нашу религию еще от некоторых излишних обрядов - и она станет простейшей из всех религий, связующим звеном между нами и всем миром.

- Вы хотите вырвать дерево с корнем, - произнес с иронической улыбкой Пош, - оборвать на нем все сучья с листьями и очистить кору, чтоб сделать из него трость. Но, по моему лучше уж бросить его в огонь, как никуда ненужный хворост; я не знаю, почему наша старина должна быть нам более священна, чем, например, браминская или буддийская?

вопроса о социальных переворотах, и я, переходя от общого к частному, утверждаю, что жизнь нашего народа, вдохновлявшая весь мир, не достигнет своего высшого проявления иначе, как только добившись снова национальной самостоятельности. Какое мне дело до того, что десять колен Израиля затеряны для нас безвозвратно, что толпы евреев смешались с язычниками: народ наш все-же существует, он жив! Посмотрите на него! Одежды его изорваны, растоптаны в грязь, но на груди у него сияет драгоценный камень! Пусть финансовые князья, ученые, художники, ораторы, государственные люди, в жилах которых течет еврейская кровь, сохранившая энергию и величие еврейского гения, - пусть они скажут: "Мы поднимаем наше народное знамя, мы соединяемся для великого дела, достойного подвигов Моисея и Эзры!" У них достаточно богатства, чтоб откупить нашу землю у бедных, развращенных завоевателей, у них довольно государственной мудрости, чтобы составить план действий, довольно красноречия, чтоб убедить всех в своей правоте! Разве между нами нет поэта или пророка, который мог-бы устыдить христианскую Европу и доказать, что её взаимной ненавистью и междоусобиями только пользуются турки? У нас довольно ума и знания, чтоб создать новое, великое, и простое, как в старину, государство, обезпечивающее всем людям равенство и свободу. Тогда голос презираемого, унижаемого еврея будет услышан в международном суде, на совете наций, как голос англичанина, и американца!.. И весь мир выиграет от этой победы евреев! Во главе Востока станет могучая община, которая понесет туда знамя цивилизации и будет нейтральным убежищем для востока, как Бельгия для запада. Вы мне скажете, что слишком многия преграды помешают успеху этого великого дела. Да, преграды существуют, но пусть дух великих подвигов вдохновит умы высших представителей нашего народа - и начало будет положено!..

- Я с этим согласен, Мардохей, - проговорил несколько насмешливо Пош; - когда князья биржи и мудрые ученые примут вашу теорию, то все преграды, действительно, исчезнут но...

- Если мы обратимся к истории, - заметил Деронда, несколько обиженный насмешливым тоном Поша, - то увидим, что многие великие перевороты сначала казались смешными. Например, борьба за единство Италии была начата Мадзини при самых тяжелых обстоятельствах; все было против него: соотечественники были невежественны или равнодушны, правительства враждебны, Европа не верила в его успех. Все издевавшиеся над ним были, повидимому, правы, но, в-конце-концов, дело объединения увенчалось успехом. Пока в народе еще хранится искра национального сознания, нельзя отчаяваться, нельзя утверждать, что не наступит день его возрождения.

- Аминь! - произнес Мардохей; - Необходимо одно - закваска; а мысль о наследии израиля живет в сердцах миллионов людей, хотя еще до сих пор, как неясный зародыт. Пусть только зажжется светоч великого еврейского единения, пусть разум израиля выкажет себя каким-нибудь внешним реальным фактом, пусть совершится великое переселение - и израиль составит нацию, сыны которой будут по-прежнему встречаться во всех странах света, так-же, как англичане и немцы, но у него будет национальный центр и национальная политика. Кто скажет, что это немыслимо? Даже Борух Спиноза, не отличавшийся особенной преданностью своему народу, несмотря на то, что на его этике он вырос и из его сокровищниц черпал свои знания, сказал, что он не видит причин, почему израилю не сделаться снова нацией и не вернуться снова на свою старую, историческую родину. Кто может утверждать, что история и литература нашей рассы - это мертвая буква? Нет оне так-же вечны, как история и литература Греции и Рима, которые произвели революцию в Европе, двинули вперед современную мысль и заставили содрогнуться могущество нечестивых. Но наследие Греции и Рима извлечено было из могил, а наше наследие никогда не переставало одушевлять миллионы человеческих существ!..

Мардохей простер к небу свои длинные, сухия руки и умолк. Слова его, очевидно, тронули Гедеона, потому что, возражая, он говорил уже гораздо мягче прежнего.

свою дорожную сумку и те проклятия, которыми его преследовали его гонители... Что этот глубоко проникший в его душу осадок злобы и ненависти переходит по наследству от одного поколения к другому. Почему-же вы говорите только о хорошем, забывая все дурное? Ведь Божие слово начертано было на двух скрижалях: как-же мы можем прочесть то, что написано на одной стороне, совершенно опуская другую?

- Я беру только хорошее и отвергаю все дурное! - ответил Мардохей. - Я желаю для еврейской нации лишь добра, коториое принесет пользу не только ей, но и всем другим народам земли. Сущность еврейского закона, его дух и содержание - это есть любовь, а не ненависть, абсолютная любовь к ближнему. Еще наши законодатели-талмудисты учили: "преступление по отношению к ближнему наказуется строже, чем преступление по отношению к Богу".. Как не быть ненависти в сердцах евреев, когда они невежественны и всеми гонимы? Но пусть они только сделаются гражданами своего национального государства - и душа израиля выкажет все свое величие, основав новое государство на старых, очищенных принципах, доведенных до высшого их состояния, согласно современному прогрессу. Два века тому назад один корабль перенес через Атлантический океан ядро великой северо-американской нации. Новый народ, состоявший из различных племен и сект, быстро развился, и, наконец, сто лет тому назад, его геройские граждане основали великую нацию, положив в основание её европейские принципы, развитые и усовершенствованные. Пусть-же и наши мудрецы и богачи выкажут себя героями! Они знают все прошлое запада и востока, они могут усвоить себе все, что до сих пор было хорошого, и еще увеличить, расширить это добро. Новая Персия, со своей очищенной религией, прославила себя в искусстве и философии. Такова будет судьба и новой Иудеи, которая, находясь между востоком и западом, представит из себя поприще для их взаимного примирения. Кто скажет мне: - "пророческия видения вашего народа - одна глупость и ханжество: ангел прогресса не имеет ничего общого с иудаизмом; последний - это только полуразрушенный город, в котором остановившияся воды мутны и грязны?" - Я говорю, что первое условие возрождения народа это - желание его воскреснуть; сыны израиля должны желать, чтоб Господь вновь избрал их. Древние египтяне разве не покорили себе самого Нила, и из оружия Божьяго гнева они его разве не сделали своим слугою, орошавшим их поля, и поддерживавшим их благополучие? Разве человек - этот царь природы, станет отрицать свой ранг, говоря: - "я только зритель на жизненной арене, не требуйте от меня ничего?" Постараемся-же достигнуть лучшого будущого для нашего народа и всего мира; не откажемся от высокого дара и не будем больше говорить; - "пусть незаметно будет наше существование среди других народов" - но бодро и смело разберемся в нашем наследстве и приступим к осуществлению братства в нашем народе, а затем, - и всего мира. Время это близко! Пора снять тяготеющее на нашем народе проклятие и уготовить как ему, так и всему миру более светлую будущность? Вот цель всех наших усилий - и эта цель будет достигнута!..

Произнеся шопотом последния слова, Мардохей поник головой и закрыл глаза. Все молчали. Эти мысли, собственно, не были для них новы, но никогда еще Мардохей не излагал их с таким пламенным одушевлением, как в этот вечер. До сих пор он, говоря об этом предмете, призывал всегда на борьбу другйх, сам оставаясь безучастно. Тут-же, благодаря присутствию Деронды, он впервые заговорил так, как будто он и сам готов ринуться в бой, от которого зависела судьба всего его народа.

и члены маленького клуба быстро разоишись один за другим, попрощавшись с Мардохеем, который, повидимому, ничего не замечал, по прежнему оставаясь в каком-то забытье