Даниэль Деронда.
Часть шестая. Открытие тайны.
Глава XLIV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Даниэль Деронда. Часть шестая. Открытие тайны. Глава XLIV. (старая орфография)

ГЛАВА XLIV.

А Гвендолина? Она думала о Деронде гораздо больше, чем он о ней. Она часто спрашивала себя, как он смотрит на тот или другой предмет и как вообще проводит свое время? Несмотря на сознание его превосходства, она воображала, что занимает в его мыслях гораздо большее место, чем было в действительности. Только очень разумные люди, со значительной жизненной опытностью, не думают, что их безпокойство или радость непременно отражаются на других; а потому Гвендолине, при её молодости и нравственном одиночестве, было извинительно придавать излишнюю важность тем признакам сочувствия, которые выказывал ей единственный человек, подчинивший ее своему влиянию.

Между тем, она старалась следовать его совету. "Он сказал, - говорила она себе, - что я должна интересоваться ближними и расширять свои познания; но как приняться за такое дело?" Она не знала, какие, именно, книги посоветовал-бы он ей читать; с полуиронической улыбкой вспоминая самых скучных авторов, она собиралась спросить Деронду, не они-ли составляют лучшее лекарство для ума? Но вскоре она раскаялась в этой легкомысленности и, незаметно для всех, перенесла из библиотеки в свою комнату сочинения Декарта, Бэкона, Локка, Бутлера и Борка. Как всякая умная и образованная женщина, она знала, что эти авторы были украшением человечества, была убеждена, что Деронда их читал, и надеялась, что, обогатившись их мыслями, она станет смотреть на вещи более основательно, - и тогда её взгляды будут сходиться с его взглядами больше, чем теперь.

Но удивительно, как мало времени у нея оставалось для подобной умственной работы! Она постоянно должна была разыгрывать роль м-с Грандкорт, чувствуя, что за нею всегда следит требовательное око её мужа, который нашел достойную цель для.своей стойкой, упорной натуры: - сломить её сопротивление. Хотя она внутренне возставала против своего невыносимого положения, но ни за что не примирилась-бы с мыслью, что откажется успешно разыгрывать взятую на себя роль. Она не могла решиться действием или словом обнаружить перед всем миром свою тайну и более всего боялась, чтобы какое-нибудь внутреннее чувство невольно не побудило ее к откровенной исповеди. Но решимость молчать перед всеми придавала особенно страстный характер её откровенности с Дерондой, о котором она постоянно думала, как об орудии против себя самой. В прогулках верхом, на охоте, в обществе она заменяла искреннюю веселость искусной пародией на веселие, и все соседи единогласно признавали, что м-с Грандкорт с необыкновенным достоинством держит себя среди неожиданных для нея почестей и блеска.

- Она смотрит на окружающее ее великолепие, как на самую обыденную обстановку, - говорилиа о ней м-с Аропоинт, - С первого взгляда кажется, как будто она не возвысилась, благодаря своему браку, а наоборот, удостоила Грандкорта чести снизойти до него.

Особенно старалась Гвендолина казаться вполне счастливой при матери, и бедная м-с Давило была до того обманута, что объясняла себе некоторое отчуждение от нея молодой четы исключительно охлаждением дочери, для которой брак создал новые интересы. Все сношения матери с дочерью, ограничивались присылкой изредка экипажа за м-с Давило и Гаскойнами, с приглашением на обед, после которого они ночевали в Дипло и возвращались домой на другое утро; кроме того, Гвендолина иногда заезжала к матери на несколько минут, причем Грандкорт ожидал ее у ворот на лошади или в экипаже. Вот и все.

Дело в том, что, когда Гвендолина однажды сказала мужу, что она во второй раз пригласит к себе м-с Давило и Гаскойнов, то Грандкорт, после минутного молчания холодно произнес:

- Мы не можем вечно принимать у себя этих людей. Гаскойн слишком многоречив. Сельские пасторы всегда навевают на слушателей скуку.

Эти слова были грозным предзнаменованием для Гвендолины. Прежнее желание не допускать мать до слишком близкого ознакомления с её новой жизнью только усилилось при мысли, что о ней так презрительно выражался Грандкорт. Но, конечно, она не могла объяснить ей истинной причины своего кажущагося отчуждения, не могла сказать матери: "м-р Грандкорт не желает вас часто видеть; вообще нам лучше пореже встречаться, а то вы скоро догадаетесь, что я несчастна". Поэтому она ловко избегала прямого ответа на намеки матери, и, когда последняя начала очень настаивать на переезде куда-нибудь поближе к Райландсу, Гвендолина поспешно проговорила:

- Там, мама, вам не будет так хорошо, как здесь. Вы имеете в Офендине под рукою дядю и тетю Гаскойнов, без которых вам будет скучно. Что-же касается до нас, то мы, можем быть, не будем долго оставаться в Райландсе.

Между тем, презрительное vetto, наложенное мужем на её родственников, возбуждало в ней все большую и большую привязанность к ним. Она прежде никогда не питала такого нежного чувства к дяде Гаскойну и не отдавала такого предпочтения его веселому, деятельному и добродушному характеру перед холодной напыщенностью Грандкорта, ежедневно леденившей ее. В этом отношении она, быть может, безсознательно расширяла свой умственный горизонт, чего не могла-бы достигнуть чтением глубокомысленных авторов, которые требовали полного отречения от окружавших ее мелочей повседневной жизни.

При подобном положении дел, неожиданное появление в одно прекрасное утро Гвендолины в Офендине, без мужа, привело в восторг всех обитателей скромного домика и случайно зашедших туда м-ра и м-с Гаскойн. Пастор вышел на встречу племяннице и протянул руку, чтоб помочь ей сойти с лошади; Гвендолина так быстро и весело соскочила и вбежала в комнату, что невольно подтвердила у всех мысль об её безпредельном счастье....

- М-р Грандкорт уехал по делу, и я воспользовалась этим случаем, чтоб приехать к вам, мама - сказала юна, снимая шляпу и садясь рядом с м-с Давило за стол, накрытый к завтраку; - я нарочно явилась нечаянно, чтоб застать вас врасплох. Какой на вас противный чепчик, мама! Но вы, конечно, не ожидали моего визита, нехорошая, никогда недумающая о себе, мама.

- Брани меня, голубушка, сколько хочешь, - ответила м-с Давило, сияя от радости, - но мне очень жаль, что мне нечем тебя угостить. Джокоза, сварите ей шоколаду! Она когда-то его очень любила.

Мисс Мерри встала и вышла из комнаты, хотя Гвендолина поспешно сказала:

- Нет, дайте мне просто кусок хлеба или сухарь. Я не могу есть. Я приехала с вами проститься.

- Как! Вы уже едете в Райлаидс? - спросил Гаскойн.

- Нет, мы переезжаем в Лондон, - ответила Гвендолина, переламывая кусок хлеба, но не кладя его в рот.

- Немного рано, - заметила м-с Гаскойн; ведь, Грандкорт не член парламента?

- У Генлея какие-то дела в городе, - произнесла Гвендолина; - а я, кстати, очень, рада переехать в Лондон.

- Ты увидишь там свой дом в Гросвенорском сквере, - сказала м-с Давило, пожирая глазами свою любимицу.

- Да, в Лондоне найдется многое, что повидать и сделать.

- Я желал-бы, милая Гвендолина, - промолвил м-р Гаскойн добродушно, - чтобы ты употребила все свое влияние на м-ра Грандкорта и уговорила его поступить в парламент. Человек в его положении должен иметь голос в политике. Я не знаю, каковы именно его политические взгляды, - он при мне никогда прямо не высказывался, - но это все равно. Я думаю не о том, сходимся-ли мы с ним в политическигх убеждениях, а забочусь о пользе страны. Жена всегда имеет большое влияние на мужа. Подействуй на него, голубушка.

Пастор чувствовал, что он исполнял свою обязанност, придавая, таким образом, браку племяницы значение общественного благодеяния; но Гвендолине его слова показались горькой насмешкой. Если-б она была в веселом настроении духа, то, конечно, разсмеялась-бы над замечанием Гаскойна о том, что он не слыхал от Грандкорта прямого объяснения его политических убеждений. А влияние жены! Некогда сама Гвендолина верила в безпредельную силу этого влияния, а теперь?.. Теперь она думала только о том, как-бы поприличнее ответить дяде.

это необходимо.

- Не всегда, - ответил Гаскойн; - человек с известным положением и весом может обойтись и без длинных речей. Провинциальный депутат, в палате и вне её, чем меньше говорит, тем лучше. Скажи м-ру Грандкорту, что таково мое мнение.

- А вот и Джокоза с моим шеколадом! - воскликнула Гвендолина, обрадовавшись случаю избегнуть обещания передать слова дяди Грандкорту, который, конечно, принялъбы их так, как не ожидал почтенный пастор...

Вообще Гаскойн пришел к тому убеждению, что Грандкорт был очень горд, но, сознавая вполне свое значение и преимущество перед ним во многих отношениях, он не оскорблялся холодностью к нему Грандкорта и нисколько не думал о нем хуже, чем, если-б видел с его стороны самую любезную предупредительность. Добродушный пастор утешал себя тем, что представитель старинного, знатного рода не может быть близок со всеми; но м-с Гаскойн обижалась за мужа и винила Гвендолину в надменном обращении её мужа.

- Твой дядя и Анна, вероятно, поедут в Лондон на Святой, - сказала она недовольным тоном; - Рекс получает ученую степень и зовет отца с Анной, чтоб вместе отпраздновать свой выход из университета. Я нисколько не удивлюсь, если лорд Бракеншо пригласит их к себе; со времени его возвращения в замок, он очень любезен с нами.

- Я надеюсь, что дядя привезет Анну погостить к нам, - сказала Гвендолина, рискнув на подобное приглашение в данную минуту ради приличия, но внутренне надеясь, что ей никогда не представится необходимости принимать в доме Грандкорта кого-нибудь из своих родственников. - Я очень рада за Рекса.

- Не надо радоваться заранее, - произнес Гаскойн, - хотя самые безпристрастные люди говорили мне, что он подает блестящия надежды своими необыкновенными способностями и твердой нравственной выдержкой.

- Он будет великим юристом, - прибавила м-с Гаскойн.

- Как я рада! - снова произнесла Гвендолина, противореча своему внутреннему убеждению, что в жизни нет и не может быть никакой радости.

- Ты еще не знаешь, Гвендолина, как любезен и добр был к нам лорд Бракеншо - сказала м-с Давило: - он просил меня быть его гостьей в этом доме, пока я не найду подходящей квартиры. Теперь такая квартира представилась: старик Джонсон умер, и я нанимаю ее домик. Он только в одной миле от Гаскойнов и, хотя он очень маленький, но тебе не будет стыдно за меня. Помнишь, белый, низенький дом в аллее, ведущей к церкви?

- Да; но у вас нет мебели, бедная мама, - промолвила она грустно.

- О, я на это откладываю деньги, - сказала м-с Давило, кладя руку на плечо Гвендолины; ты знаешь, кто меня сделал богатой... К тому-же Джокоза, ведет хозяйство просто даром. Она делает чудеса!

- Пойдемте, мама, на верх, мне надо поправить шляпку - сказала Гвендолина, неожиданно поднося руку к волосам и, незаметно приводя их в безпорядок.

Её сердце было так переполнено скорбью, что она готова была заплакать, хотя ясно сознавала, что положение матери было-бы еще хуже, если-б она, Гвендолина, не вышла замуж за Грандкорта.

- Вероятно, я никогда более не увижу всего этого, - сказала Гвендолина, входя в знакомую спальню и бросаясь в кресло перед зеркалом.

Она сильно побледнела от усилия удержать свои слезы и тяжело переводила дух,

- Ты нездорова, голубушка? - спросила м-с Давило с испугом.

- Нет, мне немного тошнит от шоколада, - ответила Гвендолина, протягивая руку.

Какой-то внутренний голос говорил ей, что её драгоценное детище никогда ее так не любило и так не нуждалось в ней, как в эту минуту.

- Конечно, - ответила Гвендолина, прижимаясь к матери; - но, ведь вы знаете, что я никогда не бываю больна. Вам нечего безпокоиться обо мне: будьте счастливы, насколько это возможно, с девочками. Оне всегда были лучшими дочерьми, чем я, - прибавила она с улыбкою.

- Наоборот: ты всегда была доброй, дитя мое.

- Но я никогда для вас ничего не сделала, кроме того, что вышла замуж за м-ра Грандкорта, - произнесла Гвендолина, желая шуткой скрыть свое смущение, - но и это я сделала потому, что находила это и для себя удобным.

- Так будьте хоть на половину счастливей: это для вас такая редкость - сказала Гвендолина, поправляя шляпку, и прибавила со своей старинной, веселой улыбкой: - м-р Грандкорт дает мне ужасно много денег и требует, чтоб я их непременно израсходовала, а я не умею. Вы знаете, что я терпеть не могу добродетельствовать, и вот у меня осталось на руках свободными тридцать фунтов. Вот они. Я желала-бы, чтоб девочки употребили их на свои нужды при переезде в новый дом. Скажите им, что это от меня.

Гвендолина сунула деньги матери в руку и поспешно направилась к дверям.

- Да благословит тебя Господь, - проговорила м-с Давило; - оне будут чрезвычайно счастливы, что ты вспомнила о них.

смущения, и очень прилично простилась с матерью и сестрами.

"Я, кажется, хорошо играю роль м-с Грандкорт!..", - думала она с саркастической улыбкой, возвращаясь домой.

Она была уверена, что Грандкорт уехал в Гадсмир. Она это отгадала, точно также, как отгадала и имена обитателей Гадсмира. Но эти догадки произвели в ней странную борьбу противоположных чувств, побудившую ее немедленно предпринять поездку в Офендин. Ее поражало явное противоречие в её чувствах. Почему ей было неприятно, что Грандкорт заботился о тех самых существах, которые возбуждали в ней такия угрызения совести? Не давала-ли она себе слово до свадьбы действовать всегда в их пользу? Ей следовало радоваться тому, что Грандкорт думал о них, а между тем, с тех пор, как она стала женою Грандкорта, мысль, что он ездит в Гадсмир, жгла ее, как раскаленное железо. Она сама навлекла на себя страшное унижение постоянного безмолвия из боязни, чтоб он не узнал её роковой тайны. Она должна была идти прежним путем, как сказала Деронде в самую пламенную минуту ненависти к мужу, который с первого-же дня подчинил ее своей железной воле; она чувствовала, что это подчинение было неизбежно. Всякая попытка освободиться из-под этого ига, могла только повлечь за собою новое, худшее унижение. Она не смела преднамеренно изменять свою будущность, обещавшую ей один позор. Несмотря на укоры совести, она все-же считала, что самым худшим результатом её брака было-бы её публичное унижение, и она находила некоторое утешение в мысли, что её тайну знает только одна м-с Глашер. Ей и не приходило в голову, чтоб свидание у Шепчущих-Камней было устроено Лушем, а письмо м-с Глашер ясно обнаруживало, что она столько-же боялась открытия тайны, сколько и Гвендолина.

Точно также ошибочно считала она тайной для мужа пламенное чувство сопротивления, которое, к её ужасу, бушевало в её душе. Конечно, Грандкорт не знал мыслей Гвендолины, но с удивительной прозорливостью угадывал, что она втайне возставала против его могущественного влияния и это нисколько не умаляло его удовольствия побороть её попытки к самоосвобождению.