Даниэль Деронда.
Часть шестая. Открытие тайны.
Глава XLV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Даниэль Деронда. Часть шестая. Открытие тайны. Глава XLV. (старая орфография)

ГЛАВА XLV.

На третий день после прибытия Грандкортов в Лондон, Гвендолина получила приглашение на музыкальный вечер у леди Малинджер. Она очень разсеянно занялась осмотром своего нового дома, - так как мысли её были заняты ожиданием увидеть Деронду и мисс Лапидус, которая "была способна перенести все, что представлялось ей в форме долга". Гвендолина вспомнила слово-в-слово все, что Деронда говорил о Мире, и особенно эту фразу, которую она повторяла с горечью и с тяжелым сознанием, что она сама подчинялась не чувству долга, а необходимому следствию, своего позорного поступка, который она старалась скрыть из себялюбия.

Гостиные леди Малинджер были не очень переполнены гостями, когда вошли м-р и м-с Грандкорт. Около получаса тому назад был уже начат инструментальный концерт, и Гвендолина, еще из дверей, увидала Клесмера за фортепиано, и Миру, стоявшую рядом и приготовлявшуюся петь арию Лео "О patria mia". Гвендолину тотчас провели на почетное место против певицы, и она, сияя своим светлозеленым бархатным платьем и сверкающими, ужасными для нея только одной, бриллиантами, с улыбкой поклонилась Клесмеру. Он ответил такой-же улыбкой, и они оба невольно вспомнили то памятное утро, когда она заявила самолюбивое желание сделаться артисткой и стоять на том самом месте, где теперь стояла маленькая еврейка, а не находиться в блестящей толпе, способной выражать только, или восторг, или порицание недоступному ей таланту.

- Он думает, что теперь я на своем месте, - сказала сама себе Гвендолина со злобной иронией.

Поместившись рядом с сэром Гюго и разговаривая с ним, она смотрела по сторонам и слегка кивала головою знакомым. Деронды не было нигде, и она боялась продолжать свой внимательный обзор присутствующих, чтобы не дать повода мужу снова упрекнуть ее в неприличном поведении. Но прежде, чем она опустила глаза, она встретилась со взглядом м-ра Луша, которого сэр Гюго принимал у себя, как полу-джентльмена. Он стоял подле Грандкорта, разговарившого с лордом Пентритом. Впервые в голове Гвендолины блеснула неприятная мысль, что этот человек знал всю прошлую жизнь её мужа. По её желанию, он был изгнан из их дома и не показывался ей на глаза, так-что она почти забыла его; но теперь он неожиданно снова появился перед ней и стоял рядом с Грандкортом. Отвернувшись от этого антипатичного ей человека, которому, по необходимости, ответила легким поклоном, она неожиданно отыскала глазами Деронду. Он не смотрел на нее, и она утешала себя мыслью, что он, вероятно, видел ее, когда она вошла в комнату. Он стоял недалеко от двери вместе с Гансом Мейриком, которого он представил леди Малинджер, как своего друга и товарища. Они оба с безпокойством ожидали первого дебюта Миры. Деронда едва не обнаружил своего смущения и почти грубо отвернулся от леди Пентрит, когда она сказала ему:

- Ваша жидовочка - красавица: этого от нея отнять нельзя. Но куда девалась еврейская самонадеянность? Она застенчива, как монахиня. Вероятно, она научилась этому на сцене?

Он начинал чувствовать в отношении Миры то-же самое, что ощущал сам в юности, когда сэр Гюго хотел сделать его знаменитым певцом; ему неприятно было, что на нее смотрели, как на презренную игрушку, покупаемую публикой для своей забавы. В таком настроении, он увидал входивших в гостиную Грандкортов.

- Вот Ван-диковская красавица, герцогиня! - воскликнул Ганс, указывая Деронде на Гвендолину.

- Я думал, что ты восхищаешься одной только Вероникой, - ответил Деронда саркастически, неожиданно почувствовав к Гвендолине прежнее отвращение, как будто её красота и блеск были виновны в том, что свет дурно обращался с Мирой.

- Я не восхищаюсь Вероникой, а обожаю ее, - произнес Ганс; - ради других женщин я способен на одно только зло, а ради Вероники я могу даже сделаться хорошим человеком; а это гораздо труднее.

- Шш! - промолвил Деронда под предлогом, что начинается пение, но в сущности для того, чтоб прекратить разговор, который принимал для него неприятный оборот.

Он никогда еще не слыхал, как Мира пела "О, patгиа mia", но хорошо знал великолепную оду Леопарди к Италии, которая в то время, скованная цепями, неутешно рыдала о своей погибшей свободе. Вдохновенные слова поэта в устах Миры невольно напоминали ему Мардохея и его геройскую преданность своему народу.

Пение Миры вполне удовлетворило его надежды. Среди взрыва всеобщих рукоплесканий, Клесмер нагнулся к ней и сказал ей вполголоса:

- Хорошо, хорошо. Crescendo лучше, чем прежде.

Но ее безпокоила мысль, доволен-ли был ею Деронда. Она боялась неудачи своего первого дебюта, не столько для себя, сколько для него, потому что была ему обязана своим появлением в аристократическом доме, служившем ему семейным очагом. Она бросила на него, хотя издали, нежный взгляд; он это заметил, но не подошел к ней, а с любопытством следил за длинной вереницей восторженных поклонников её таланта, которые толпились вокруг нея. Наконец, все разступились перед Гвендолиной, которую подвела к фортепьяно м-с Клесмер. Успокоившись насчет успеха "маленькой жидовочки", Деронда начал мягче смотреть и на блестящую Гвендолину; ему даже стало стыдно за минутную жестокость к ней, и он вспомнил, что она ясно дала ему почувствовать в прежния с ним свидания, что она также нуждалась в спасении; но ее спасти было гораздо труднее, чем бедную девушку, хотевшую уже броситься в реку, и Деронда чувствовал себя на это неспособным. Но разве он имел право из-за этого отворачиваться от нея? Он решился подойти к ней при первой возможности и доказать, что он вполне ценит её доверие к нему.

Клесмер встал, когда Гвендолина подошла к фортепиано, и, сказав несколько слов, отошел в сторону, с улыбкой смотря на обеих красавиц, из которых одна, более блестящая, ухаживала за другой, более скромной.

- Позвольте вас поблагодарить за доставленное удовольствие, - сказала Гвендолина; - я уже знала от м-ра Де ронды, что мне предстоит большое удовольствие, но ваш талант превзошел все мои ожидания.

- Вы слишком добры, - ответила Мира, с любопытством смотря на Гвендолину, как на блестящую представительницу незнакомого ей света.

- Мы теперь все захотим брать у вас уроки: по крайней мере, я, - продолжала Гвендолина; - я пою очень дурно - это может вам подтвердить м-р Клесмер, - прибавила она, саркастически взглянув на великого музыканта; - но мне выговаривали за то, что я не хочу быть посредственностью, если не в состоянии сделаться ничем лучшим; хотя я полагаю, что эту теорию м-р Клесмер не разделяет.

- Напротив, вам стоит продолжать свои музыкальные занятия, и м-с Лапидус с удовольствием поможет вам, - сказал Клесмер, и с этими словами удалился в другую комнату.

- Я буду очень рада, если смогу вас чему-нибудь научить, - произнесла Мира наивно-серьезным тоном; я желаю иметь несколько уроков, но я только что начала этим заниматься, и, если дело пойдет успешно, то я буду благодарна не себе, а своему почтенному учителю.

Гвендолина поспешила переменить разговор, не желая зайти слишком далеко в разговоре об уроках...

- Вы в Лондоне недавно и, вероятно, познакомились с м-ром Дерондой заграницей? - спросила она.

- Нет, в первый раз я увидала его нынешним летом здесь в Англии.

- Но он вас часто видел и слышал? - продолжала Гвендолина; - он отзывался о вас самым лестным образом. Он, повидимому, знает вас хорошо.

Бедная Гвендолина, которая некогда хотела сама сделаться артисткой, теперь полагала, что обращение, которое она сочла-бы грубым в отношении к себе, было очень любезно, когда дело шло о еврейке, долженствовавшей давать ей уроки. Мира-же, как всегда, старалась откровенно объяснить, что была многим обязана Деронде, и, по чувству деликатности, не могла допустить в других мысли, что между нею и Дерондой существуют какие-либо другия отношения, кроме благодарности с её стороны и благодеяния - с его. Однако, её ответ был-бы очень неприятен Деронде и Гансу, если-б они слышали, как она себя унижала перед Гвендолиной; но последняя была очень довольна всем, что слышала, и думала только о нежном сострадании Деронды, которое, хотя и в другой форме, она испытала на себе. Поэтому, видя, что Клесмер собирается играть, она отошла от Миры в очень хорошем расположении духа, нисколько не подозревая, чтоб эта юная еврейка могла играть какую-нибудь роль в её жизни, кроме учительницы, если-б она нашла время и желание брать другие уроки, кроме тех, которые жизнь давала ей на каждом шагу за очень дорогую цену.

С обычным для нея резким переходом от благоразумной осторожности к смелому удовлетворению минутной фантазии, она села в отдаленный угол на маленькую кушетку, близ того места, где стоял Деронда. Он, естественно, подошел к ней и, поздоровавшись, сел рядом с ней. Сначала они молча слушали игру Клесмера, а потом Гвендолина, к величайшему своему неудовольствию, увидала, что не вдалеке стоял Луш и мог подслушать их разговор. Однако, она не могла более сдерживать себя и вежливым, равнодушным тоном сказала:

- Мисс Лапидус вполне оправдывает все ваши похвалы.

- Однако, скоро-же вы в этом убедились! - ответил Деронда иронически.

- Я не говорю о всех её достоинствах, о которых вы так красноречиво распространялись, но она прекрасно поет и, вообще, прелестное существо... Я уверена, что ее ожидает громкий успех.

Слова эти резали слух Деронде, и он не хотел на них отвечать. Она поняла, что он был ею недоволен, но не хотела говорить откровенно, пока Луш стоял так близко. Наконец, когда он удалился, она сказала с нетерпением:

- Вы презираете меня за мою искусственную речь, да?

- Нет: - ответил Деронда, холодно смотря на нее; - это бывает иногда очень извинительно; но я не думаю, чтобы ваши последния слова были совершенно искусственны.

- Вам что-то в них не понравилось... Нельзя-ли узнать, что именно?

- Таких тонкостей нельзя объяснить словами.

- Вы думаете, что я их не пойму? - спросила Гвендолина дрожащим голосом, и потом прибавила, едва удерживаясь от слез: - разве я так тупа, что ничего не понимаю, когда вы говорите со мной?

- Нет, - произнес Деронда более мягким голосом; - но одного человека поражает то, к чему хладнокровен другой. Что-же касается до вашей тупости, то я имел много доказательств противного, - прибавил он с улыбкой.

- Но можно чувствовать свои недостатки и не быть в состоянии поступать хорошо, - сказала Гвендолина, не улыбаясь, так-как холодность Деронды ее грустно поражала; - вы не должны во мне ничему удивляться. Я уже слишком стара, чтобы изменяться, и не знаю, как приняться за разум, как вы мне когда-то советовали?

- Из моих проповедей редко выходит какая-нибудь польза, и потому мне лучше вовсе не вмешиваться в вашу жизнь, - ответил Деронда и грустно подумал о том, что его непрошенное вмешательство в дело ожерелья может в-конце-концов привести ее к еще худшей игре, чем рулетка.

- Не говорите этого! - воскликнула Гвендолина поспешно, не желая пропустить случая высказать то, что уже давно накипело у нея на душе; - если вы отчаятесь во мне, то я совершенно погибну. Ваши слова о том, что я не должна быть эгоистичной и невежественной, послужили для меня большой поддержкой. Если-же вы теперь жалеете, что вмешались в мои дела, то это значит, что вы отчаяваетесь во мне и бросаете меня; но знайте, что все последствия падут на вас, потому что, если-б вы захотели, то, находясь постоянно подле меня, вы могли-бы изменить меня к лучшему.

Говоря это, она смотрела не на него, а на свой веер, и, проговорив последния слова, удалилась на свое прежнее место.

Мира, между тем, пела тихим, мелодичным голосом:

"Per pietà non dirmi addio".

Деронде это пение казалось продолжением мольбы Гвендолины... Но когда замерла последняя нота, он очнулся как-бы из забытья и упрекнул себя за нелепое преувеличение Гвендолиной его влияния над нею.

- Какой ты счастливый, - сказал Ганс, подходя к нему: - ты сидел на одной кушетке с Ван-диковской герцогиней и имел с нею такую интересную ссору.

- Ссору? - повторил Деронда с безпокойством.

- Конечно: по богословским вопросам. Она сделала тебе выговор, научила, как следует думать о данном предмете - и величественно удалилась. Я желал-бы написать портреты её и её мужа. Он - настоящий тип баритона-герцога в Лукреции Борджиа.

заметил её обращения с Дерондой, которое, как она сама сознавала, не соответствовало её идеалу достойного приличия. Возвращаясь домой, Грандкорт, действительно, не сделал ей никакого замечания, а только сказал:

- Луш будет завтра обедать у нас с несколькими лицами. Надеюсь, ты будешь с ним вести себя прилично.

"Ты нарушаешь слово, данное мне перед свадьбой", но не смела. Она боялась ссоры с ним, как-будто эта ссора должна была кончиться насилием с его стороны.

- Я думала, что ты решительно закрыл для него двери нашего дома, - сказала она после минутного молчания и, скорее с покорностью побежденного, чем с негодованием.

- Он мне теперь нужен, и ты будешь с ним прилична.

М-р Луш, в данном случае, был, если можно так выразиться, очень большой сигарой.