Даниэль Деронда.
Часть седьмая. Мать и сын.
Глава LVI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Даниэль Деронда. Часть седьмая. Мать и сын. Глава LVI. (старая орфография)

ГЛАВА LVI.

Деронда не раздевался всю эту ночь. Прежде, чем лечь в постель, Гвендолина потребовала его к себе и шопотом, едва сдерживая свое волнение, просила его придти к ней на другое утро, как только, она за ним пришлет. Хотя она сравнительно была уже теперь несколько спокойнее, чем раньше, на берегу, но Деронда боялся, чтоб ночью не произошла в ней какая-нибудь перемена к худшему, и чтобы она, в лихорадочном бреду, не произнесла, какого-нибудь неосторожного слова. Он сказал горничной Гвендолины, чтоб за ним прислали во всякое время, если случится что-нибудь серьезное. Он счел своей обязанностью принять на себя все попечения о ней, пока не приедут её родственники из Англии. Ему тем легче было поставить себя так по отношению к ней, что старый каммердинер Грандкорта давно знал его, как близкого человека всей их семьи.

Но к утру усталость и треволнения тяжелого дня осилили Деронду, и он заснул крепким сном.

Проснувшись на другой день, он с удовольствием узнал, что за ним еще не присылали и что Гвендолина проведши ночь без сна, недавно крепко заснула. Он удивлялся, как могла она выказать такую силу воли и умела так скрывать свои чувства. Сам-же он продолжал оставаться в полной апатии; свидание с матерью так сильно утомило его нервы, что теперь весь организм его словно замер, он заботился о Гвендолине скорее по чувству долга, чем по своей обычной симпатии к людям.

Деронда прежде всего позаботился о составлении формального акта, на основании свидетельских показаний рыбаков, спасших Гвендолину. Но, в сущности, он узнал очень мало подробностей рокового происшествия. Рыбаки объясняли только, что они заметили лодку, в которой отправился Грандкорт, со спущенным парусом и в ту самую минуту, когда приблизились к ней, услыхали только крик бросившейся в воду женщины. По их мнению, Грандкорт, вероятно, не сумел как следует повернуть парус, полотном его столкнуло в воду, и он утонул, не умея плавать.

Вернувшись в отель, Деронда узнал, что Гвендолина проснулась и хочет его видеть. Его провели в полутемную комнату со спущенными занавесями и сторами. Гвендолина сидела на диване, закутанная в белую шаль, устремив глаза на дверь с нетерпеливым безпокойством. Её роскошные волосы были старательно собраны на затылке и в её ушах блестели бирюзовые серьги. При входе Деронды в комнату, она вскочила и выпрямилась во весь рост. В белой шали, бледная, с покрасневшими глазами и полуоткрытым ртом, как пойманный и обезоруженный преступник, она показалась Деронде призраком той гордой Гвендолины Гарлет, которую он в первый раз увидел за игорным столом. В сердце его мгновенно пробудилось к ней горячее сочувствие, которое еще более усиливалось от воспоминания об их странных, прежних отношениях.

- Пожалуйста, сядьте, - сказал он, подходя к ней; она молча опустилась в кресло.

- Пододвиньте стул поближе ко мне - произнесла она: - я не могу говорить громко. Вы знаете, что я преступница?

Деронда вздрогнул и только ответил:

- Я ничего не знаю.

- Он умер! - промолвила она тем-же глухим, но решительным тоном.

- Да; - сказал Деронда, не сознавая того, что он говорит.

- Никто уже не увидит его лица? - продолжала она, сдержанным трепетом, не возвышая голоса.

- Никто.

- Но я всегда буду видеть перед собой это лицо... это мертвое лицо!..

Эти слова она произнесла, не глядя на Деронду, а устремив свой взгляд в пустое пространство. Не преувеличивала-ли она от страха и волнения смысл совершившагося события и свою роль в нем? не говорила-ли она это в безсознательном бреду? Эти мысли блеснули в голове Деронды, как светлая надежда. Но борьба разнородных чувств мешала ему высказать их. Гвендолина, хотела раскрыть перед ним свое сердце, а он боялся выслушать её исповедь. Его пугала предстоявшая ему обязанность, и он желал, чтоб она сохранила свою тайну в себе самой, хотя вполне сознавал, как постыдно подобное желание, как постыдно опасаться, что тайна этой женщины ляжет камнем и на его душу.

- Вы не полагаете, что я обязана сказать правду всему миру? - продолжала Гвендолина, пытливо глядя на Деройду; - вы не думаете, что я должна быть публично опозорена? Я бы этого не вынесла! Я не могу сказать всего даже матери; но я от вас не скрою ничего. Ради Бога, не говорите, что мою исповедь должны услышать и другие.

- Я ничего не могу сказать, потому что ничего не знаю, - ответил Деронда мрачно, - но я от всего сердца желал-бы вам помочь.

- Я вам сказала уже с самого начала... когда еще была в состоянии говорить.... что боюсь самой себя, - произнесла Гвендолина с такою жалобной мольбою в голосе, что Деронда отвернулся, чтоб не увидеть выражения её лица; - я чувствовала в себе страшную, постоянно усиливавшуюся ненависть. В голове моей постоянно носились мысли о том, как освободиться от этого ужасного положения. Мне становилось все страшнее и страшнее!.. Вот почему я в Лондоне попросила вас приехать ко мне. Я хотела еще тогда открыть вам все, но не могла сразу. А потом он пришел.

Она остановилась, и лихорадочная дрожь пробежала по её телу.

- Но теперь, я вам скажу все! - продолжала она. - Думали-ли вы, что женщина, боровшаяся с самим собою, умолявшая небо о спасении и безнадежно искавшая помощи у других, может сделаться убийцей?

- Боже мой! - воскликнул Деронда глухим, дрожащим голосом; - не терзайте понапрасну себя и меня! Вы его не убили! Напротив, вы бросились в воду, чтоб его спасти. Когда нибудь, после вы мне разскажете все подробности. Я знаю, что эта смерть - случайность, и вы не могли ее предотвратить.

- Не сердитесь на меня, - проговорила Гвендолина с детской мольбою, - вы говорили, что более сочувствуете несчастным, грешным созданиям вы говорили, что они еще могут исправиться. Еслиб я не слыхала этого от вас, мне было-бы еще хуже. Я помню все, что вы мне говорили. Даже в последнюю минуту... я потому и... Но, если вы теперь не позволите мне сказать вам все, если вы от меня отвернетесь, то что-же станется со мною? Разве я стала хуже с тех пор, как узнала вас? Нет. Зло жило уже во мне и до вас; может быть, оно было-бы еще сильнее. Неужели вы меня бросите теперь?

Её крепко стиснутые руки безпомощно дрожали, а губы судорожно сдвигались, не издавая никакого звука. Деронда не мог произнести ни слова, не мог смотреть на нее. Он взял её руку и крепко сжал, красноречиво выражая этим: "я тебя не покину". И, однако, он чувствовал себя в положении человека, подписывавшого бланк, на котором можно было выставить нечто роковое. Их обоюдное положение, его отвернутое от нея лицо, выражавшее самое жгучее страдание, могли-бы сразу объяснить постороннему наблюдателю в чем дело?

не придерживаясь хронологического порядка событий.

- В моем уме вертелись всякие помыслы, но все оне были так неясны. Меня приводили в ужас мои собственные мысли. Давно уже я видела перед собою его мертвое лицо, - прибавила она почти на ухо Деронде, - и я желала, чтоб он умер... Но мысль об этом меня пугала... Во мне было два различных существа. Я желала его убить... и я страшилась... Я чувствовала заранее свое преступление. Но оно свершилось!..

Она умолкла: точно память её вдруг перестала ей повиноваться.

- Когда я в первый раз говорила с вами в аббатстве, я уже кое-что сделала, - продолжала она через несколько минут; - это была единственная попытка к осуществлению моих роковых замыслов. Среди драгоценных игрушек в моем будуаре был прелестный, маленький, острый кинжал. Я его спрятала в свой туалетный несессер и постоянно думала о том, как бы его применить к делу? Я хотела положить его к себе под подушку. Но я этого не сделала. Я никогда не отпирала ящичка, в котором он хранился. На яхте на меня даже нашел такой страх, что я бросила ключ от ящичка в море. Но страшные мысли не покидали меня; я стала думать, как открыть его без ключа, а когда мы прибыли сюда в Геную, мне пришла в голову мысль отпереть его другим образом... Но тут, на лестнице, я увидела вас и решилась повидаться с вами наедине, чтобы сказать вам все, чего не могла высказать в Лондоне. Но меня принудили отправиться в лодке...

К горлу у нея подступили слезы, и она молча откинулась на спинку кресла. Вспоминая об этом тяжелом моменте, она как-бы забывала обо всем, случившемся после

- Все это плод вашего воображения; - сказал Деронда не глядя на нее, - я знаю: вы до конца сопротивлялись страшному соблазну.

Она молчала. Слезы текли цо её щекам. Она стерла их платком и, собравшись с силами, сказала почти шопотом:

- Нет, нет! Видит Бог, я вам скажу всю правду. Я ничего от вас не скрою! Я думала, что никогда не сумею совершить ничего преступного. А, между тем, я была преступна. Я чувствовала себя преступницей. Все казалось мне карой, даже солнечный свет. Вы знаете, что я не должна была выдти за него замуж. С этого и началось. Я причинила несчасгие другим и не принесла счастия себе. Я хотела жить в свое удовольствие и только подготовляла себе неизбежное горе. Я хотела извлечь пользу для себя из несчастия другого, - вы помните, как в рулетке; но деньги только жгли мои руки. Мне нельзя было жаловаться. Я торжествовала и, вместе с тем, чувствовала свою виновность. На яхте, в открытом море, я целые ночи не смыкала глаз и все думала. Только мысль о вас еще несколько поддерживала меня. Я была уверена, что вы не захотите казнить меня и протянете мне руку помощи... Вы не измените себе, вы не захотите покарать меня теперь? Да?

Слезы снова душили ее..

- Боже избави! - пробормотал Деронда.

Ему было больно слушать эту исповедь, но он не смел прервать ее каким-быто ни-было вопросом. Наконец, после непродолжительного молчания, она снова наговорила, переходя уже к последним событиям:

- Мне было очень тяжело, когда меня принудили отправляться на лодке в море. Увидав вас, я с неожиданною радостью решилась снять с своего сердца давивший его камень и открыть вам все. Я надеялась, что тогда злоба, ненависть, соблазн и страх, преследовавшие меня, потеряют свою силу. Но, когда меня оторвали от вас и посадили в лодку, все злые мысли снова вернулись ко мне, и мне уже невозможно было от них отделаться. Я отдала-бы все в ту минуту, чтоб избавиться от него на веки. Что бы я делала, если-б он был жив? Я не жалею о его смерти, но я не могу вечно видеть перед собою его мертвое лицо... Да! я поступила, кар презренный трус. Мне следовало вынести позор и уйти, бежать. Лучше было-бы просить милостыню, чем чувствовать в себе адскую жажду мести... Мне иногда казалось, что он меня убьет, если я буду сопротивляться его воле... Но теперь это лицо, это мертвое лицо, оно не дает мне покою!..

Неожиданно выпустив руку Деронды, она вскочила с кресел и, простирая руки кверху; - прокричала страшным голосом.

- Я злая, грешная женщина! Что мне делать? У кого просить помощи? Я тону!.. Умри... умри... исчезни во мраке! Неужели все меня безжалостно бросят?!

Она снова опустилась в кресло и залилась слезами. Деринда был поражен этой новой страстной вспышкой. Он думал уже, что свидание с матерью окончательно заглушило в нем способность откликнуться на какое-бы то ни-было новое ощущение, но исповедь юного существа, еще недавно столь жизнерадостного и легкомысленного, а теперь предававшагося такому безпомощному отчаянию, заставила его сердце забиться еще тревожнее, чем другая исповедь, исповедь другого разбитого сердца... Он находился в том мрачном настроении, когда чувство сострадания побуждает нас отказаться от всяких удовольствий и жить только для страждущих и несчастных. Он встал и, невольно отвернувшись от нея, отошел к окну; но через минуту снова обернувшись, увидел, что она молча смотрит на него широко раскрытыми глазами. В эту минуту она представляла собой олицетворение самой отчаянной мольбы. Неужели он ее бросит? Их взгляды встретились в первый раз после того, как она сказала: "я преступница", - и его грустный взор ясно говорил ей: "я это знаю, но все-таки не покину вас". Он снова сел подле нея, но не взял её руки и попрежнему смотрел в сторону.

Выражение его лица, произвело на Гвендолину такое-же впечатление, как его грустный взгляд когда-то в аббатстве; забыв свою печаль, она с искренним сожалением сказала:

- Я вам причиняю горе?

- О! - воскликнул Деронда, - тут дело идет, не о моем горе или удовольствии. Я желаю вам помочь. Скажите мне все. Исповедь, кажется, облегчает ваши страдания.

Хотя эти слова звучали искренней преданностью, но оне как-бы более открывали нравственную бездну между ними и она чувствовала, что ей было трудно продолжать. Она готова была броситься перед ним на колени, но какое-то сложное чувство удерживало ее, и она осталась безмолвной и неподвижной.

- Нет, нет, - ответила Гвендолина поспешно, боясь что он уйдет; - я хочу вам рассказать.ъ все, что случилось в лодке. Я была вне себя от злобы, что меня заставили предпринять эту морскую прогулку и сидела неподвижно, как невольник. Мало-по-малу мы удалялись от города в открытое море; мы не смотрели друг на друга и не разговаривали; он только давал мне приказания, как действовать рулем. Вокруг все было безмолвно. Я вспоминала, что в детстве я очень хотела полететь в челноке по голубым волнам в такую страну, где не было людей, которых я не любила; тогда я не терпела только одного человека: моего отчима. Теперь я сидела в лодке с человеком, к которому в эту минуту чувствовала наибольшую ненависть, а судьба уносила меня все далее и далее от возможного спасения. Я была безпомощнее, чем когда-либо прежде. В голове моей толпились злые мысли, преступные надежды... Я лично не хотела умереть, и меня очень страшила возможность утонуть вместе с ним. Если-б я смела, я стала-бы молить небо, чтобы оно ниспослало ему погибель. Я не знала, как его убить - но уже я не раз убивала его мысленно...

Она умолкла на несколько минут, как-бы удрученная тяжестью воспоминаний, которых нельзя было высказать словами.

- Я чувствовала, что становилась все хуже и хуже, продолжала она; - преступные мысли брали верх над всем в моем сердце, изгоняя из него всякое сознание добра. Я помню, что, бросив шнурок от руля, я произнесла "Боже!" Потом меня заставили снова взяться за руль, и я уже ничего не помнила. Грешные мысли снова зашевелились в моем сердце... Я не знаю как... он

Она на мгновение остановилась и продолжала еще поспешнее, почти шепотом:

это радость очень пустая, и что он вынырнет. Он снова показался на поверхности, но уже на значительном разстоянии, так-как лодка не переставала подвигаться. Все это произошло в одно мгновение. "Веревку!" воскликнул он не своим голосом. Я слышу этот голос до сих пор... Я схватила веревку... Я чувствовала, что должна это сделать, ибо, так или иначе, он спасется. Он умел плавать, и я боялась этого. Но он вновь исчез в морской глубине... а я держала веревку в руке. Опять над водою показалось его лицо и снова раздался его крик. Я протянула руку, но губы мои лепетали: "умри!.." И он исчез на веки... Я чувствовала, что все кончено, что я погибла, что я преступница. Не знаю, что я тогда думала, но я сама бросилась в воду. Вероятно, я хотела спастись от своего преступления, от страшного зрелища этого мертвого лица... О, я знаю, это страшное лицо никогда никогда меня не докинет! Вот все, что случилось... Вот что я сделала... Теперь вы знаете все.

Она умолкла и в изнеможении опустила голову на спинку кресла. Деронда чувствовал нечто в роде радости: его опасения были страшнее действительности. Из исповеди Гвендолины видно было, что она долго боролась со своими злыми мыслями. Смерть Грандкорта произошла независимо от её воли. Но все-же внешнее проявление преступного намерения не может изменить его преступности. Деронда это вполне сознавал, но, в то-же время, был убежден, что Гвендолина сама преувеличивала свою вину и придавала неопределенному, минутному желанию значение решительного поступка. Во всяком случае, мучившие ее укоры совести означали, что её натура еще способна к исправлению, и что перед нею открывается новая жизнь. В этом отношении она резко отличалась от обыкновенных преступников, которые только сожалеют о неудаче своих преступлений. Деронда не мог произнести ни слова в утешение Гвендолине, - с целью ослабить её святое отвращение от дурных стремлений её сердца. Он чувствовал, что ему приходилось-бы только подтвердить её самоосуждение, а потому он предпочел молчать.

Прошло несколько минут глубокого молчания. Наконец, он взглянул на нее: она полулежала в креслах с откинутой назад головою и закрытыми глазами, точно сраженная бурей голубка, неимевшая сил продолжать своего полета. Он встал и подошел к ней. Она очнулась и открыла глаза. По всему её телу пробежала дрожь, как-бы от страшного испуга.

Гвендолина молча кивнула головой, и на глазах её снова показались слезы, Деронда позвал горничную и, посоветовав уложить в постель больную, вышел из комнаты.