Даниэль Деронда.
Часть восьмая. Плоды и семена.
Глава LVIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Даниэль Деронда. Часть восьмая. Плоды и семена. Глава LVIII. (старая орфография)

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ.

Плоды и семена.

ГЛАВА LVIII.

Протяжение, как известно, является наименее надежным мерилом для изучения вещей. Разстояние, пробегаемое землею вокруг солнца, нисколько не определяет тех шагов, которые сделало человечество в области нравственного и умственного усовершенствования, точно также, как часть пройденного нами поля не уясняет нам того, что совершается в его недрах. Человек может предпринять путешествие на юг и, наткнувшись на какой-нибудь череп, пуститься в далекий путь анатомических исследований, создавая, таким образом, новую научную систему. Другой какой-нибудь изследователь удалится на восток и, направив свой пытливый ум на лингвистическия исследования, покажет и в этой области чудеса. Но изменится-ли от этого человечество? Нисколько! Стоит только этим людям вернуться на родину, как они убедятся, что мелкая будничная жизнь течет себе по своему старому руслу, без всяких отклонений куда-бы то ни-было. Так-же, как и всегда люди сплетничают, передавая друг другу новости дня, так-же, как и всегда, толпа безцельно шляется, по улицам, глазеет по сторонам, останавливается у витрин магазинов, любопытствует, зевает и ведет свою сложнвшуюся веками серенькую, будничную жизнь.

Такой-же контраст произошел втечении года между блестящей, самодовольной Гвендолиной Гарлет, резко превратившейся в мрачное, убитое, кающееся в своем преступлении, существо, и её семейством, которое вело свою обычную жизнь в Пеникоте без всякой заметной перемены, кроме разве уменьшения некоторых расходов и прекращения выездов. Пасторский дом был таким-же приятным домашним очагом, как и всегда; малиновые пионы на лужайке и пестрые штокрозы в изгородях цвели так-же роскошно, как и в прошлом году; сам пастор попрежнему питал безусловное уважение к своим знатным покровителям и твердую решимость заслужить их расположение ревностным исполнением своих обязанностей. Что-же касается до потери 1,800 ф. ст. годового дохода, то она вполне вознаграждалась тем счастием, которое доставляли ему успехи Рекса. Перемена, произшедшая в молодом человеке после неудачной любви, оказалась незначительной в сравнении с той самолюбивой энергией, которая проснулась в нем со времени их семейного несчастия; Гаскойн называл теперь историю первой любви сына, столь встревожившей его в прошлом году, испарением излишней сырости из неустановившейся еще почвы.

На летние месяцы Рекс, вместе с Анной, приехал в Пеникот и, обнаруживая свою прежнюю детскую живость в обращении со своими братьями и сестрами, продолжал серьезно перечитывать по утрам разные юридическия книги.

- Ты не раскаиваешься в том, что избрал для своей карьеры юриспруденцию? - спросил его однажды отец.

- Я избрал ее по внутреннему влечению, - ответил Рекс, - и желал-бы только окончить свою жизнь первокласным судьею или составителем нового кодекса. Я с удовольствием всегда говорю, извращая известную поговорку: "дайте мне писать законы, а пусть кто хочет пишет стихи"

- Но тебе предстоит еще очень много труда, - сказал пастор.

- Я не думаю, чтоб этот труд был скучнее всякого другого. Между законоведами было не мало остроумных людей; история возникновения законов составляет весьма интересный отдел философии и социальных наук. Конечно, необходимо трудиться и обладать терпением, но ни что на свете не дается легко.

- Но, милый Рекс, лучший залог успеха, - это способность человека любить избранную им карьеру. Так смотрит на свое дело всякий энергичный человек. Например, на-днях кузнец Бревит жаловался мне на нерадение своего ученика и характерно прибавил: "я, право, не понимаю, что-же любить молодому человеку, если не кузнечное ремесло?"

Гаскойн, в глубине своей души, гордился своим сыном, но не выказывал ему этого. Другой его сын, Варгам, уехал в Индию, и он легко перенес эту разлуку; но на Рексе сосредоточивались все его самолюбивые надежды, и он охотно рисовал уже себе соблазнительные картины его будущого величия.

- Рекс будет знаменитым человеком, Нанси, - говорил он жене по секрету; - я в этом убежден так-же, как Пассей был уверен в будущей славе своего сына.

- Пассей был, кажется, старый холостяк? - спросила м-с Гаскойн.

- Это к делу не относится, - ответил пастор, совершенно упустив из виду это обстоятельство.

Мирное существование в пасторском доме разделяла и м-с Давило, которая переехала из Офендина в соседний низенький, белый дом, кругом утопавший в зелени и известный окрестным поселянам под названием Джодсоновского. На лице м-с Давило выражалось только немного больше грусти и волосы её более поседели, чем в прошлом году. Молодые девушки казались гораздо прелестнее за отсутствием Гвендолины, а добрая Джокоза попрежнему презрительно относилась ко всем удовольствиям света, которые, по её мнению, не были созданы для гувернанток.

Однажды, в теплый июльский день, в маленькой гостиной с двумя окнами, выходившими в сад, сидело все семейство, в том числе и Рекс с Анной, которая была любимицей своих двоюродных сестер, которые не переставали разспрашивать ее о том, что она видела в Лондоне, главным-же образом, о Гвендолине, её роскошном доме и яхте. К величайшему разочарованию меньших сестер, Анна не видала яхты, и им пришлось довольствоваться одними только догадками о неведомом интересном предмете, так-как Гвендолина написала им из Марселя только то, что у нея прелестная каюта и что она более писать не будет, а вместо этого пришлет им длинный дневник о своих впечатлениях во время морского путешествия. Об этой яхте говорилось также в газетах, но вскользь. Вообще, этот новый факт в блестящей жизни Гвендолины очень занимал её сестер, а романтичная Изабелла уже рисовала в своем воображении целые драматичные картины нападений корсаров, оканчивавшихся конечно, благополучно.

Но теперь, в присутствии Рекса, молодые девушки, следуя приказанию старших, ни слова не упоминали о Гвендолине; разговор сосредоточился на семействе Мейрик, и их странных еврейских друзьях, которые представляли совершенно неведомую породу для дочерей м-с Давило. Евреи представлялись их воображению представителями низшей зоологической разновидности или мифическим народом из "естественной истории" Плиния, дети которого спят под тенью своих собственных ушей. Берта не могла точно определить их веру и лишь имела смутное представление о том, что они отвергли Ветхий Завет, так как новый истекает из него, а Алиса, хотя и не обращала внимания на веру евреев, но так их терпеть не могла. Мистрис Давило старалась защищать благовоспитанных евреев, которые жили в высших сферах и применяла их мнения только по отношению к низшему классу. Изабелла удивленно спрашивала, умеет-ли Мира говорить так, как разговаривают люди и можно-ли сразу узнать, что она еврейка? Рекс, ради потехи, рассказывал самые невероятные подробности из жизни евреев. Среди общого оживления и часто возобновлявшагося смеха, м-с Давило неожиданно подали письмо от Гаскойна. В нем была телеграмма, и м-с Давило несколько раз перечитала ее с заметным волнением. Все взоры были обращены на нее с безпокойством; подняв наконец голову, она поняла, по бледным лицам всех присутствовавших, что они сильно встревожены.

- Милые дети, - сказала она, удерживая слезы, - м-р Грандкорт... м-р Грандкорт умер; он утонул!

- Не могу-ли я быть вам чем-нибудь полезен, тетя? не прикажете-ли передать что-либо отцу?

- Да, голубчик, скажи ему, что я буду готова. Он так добр, что предлагает мне поехать с им сегодня-же в Геную. Гвендолина спаслась, но, должно быть, нездорова. Джокоза и Алиса, помогите мне приготовить все необходимое для отъезда. Я не хочу, чтоб Гаскойн меня ждал. Да благословит его Господь за его доброту!

Рекс и Анна поспешили домой и всю дорогу хранили глубокое молчание. Она опасалась, как-бы это неожиданное известие не растравило едва закрывшуюся рану в сердце Рекса, а он выдерживал тяжелую борьбу с пламенными чувствами, снова овладевшими всем его существом.

- Нани, - сказал он наконец, уже у ворот пасторского дома, - передай отцу все, о чем просила тетя. Если я ему нужен, то приди за мною. Я погуляю по саду... минут десять не более.

- самый обыденный повод для подобного соблазна, который, однако, вместе с удовольствием, возбуждает обыкновенно и чувство стыда. Рекс тем более стыдился тех радостных мыслей, которые возникли в его уме при известии о смерти мужа Гвендолины, что всякая тень надежды тут-же уничтожалась сознанием существующих непреодолимых преград. Мысль о том, что Гвендолина свободна, немедленно изгонялась другою мыслью, что Гвендолина богата, занимает высокое положение и окружена поклонниками. Если она с презрением отвернулась от него когда-то, то на каком основании он мог разсчитывать на её любовь теперь? Впродолжении года он мало-по-малу охладил свои пламенные чувства, и с большим трудом достиг душевного спокойствия, а теперь двух слов было достаточно, чтоб все перевернуть вверх дном и снова возбудить в его сердце безнадежные, мучительные стремления, которые в эту минуту заставляли его инстинктивно покраснеть.

Но можно-ли за это винить бедного Рекса? Полтора года тому назад, его в самое сердце поразила стрела, отравленная медленным, скрытым ядом. Любовь его была той мгновенно возникающей, пламенной и всепожирающей страстью, которую знали и воспевали древние, но о которой только болтают по наслышке в наше серенькое время, совершенно не отличающееся демонизмом. Сознание, что другая личность совершенно овладела всем вашим существом, и что её власть над вами не зависит от её внутренных достоинств - составляет такую форму любви, которая в слабом, дюжинном человеке граничит с животной страстью, непостигающей возвышенного учения о средстве душ. Но, когда эта могучая сила зарождается не в грубой, а впечатлительной натуре, вполне сознающей свое человеческое достоинство, то она может дойти до возвышенной, почти божественной, преданности, о которой и понятия не имели древние. Флегматичный рационализм презрительно качает головой при встрече с подобным неразумным, непонятным ему чувством, - но оно существует, как ветер на море, приводящий корабль или к крушению или же - к счастливому окончанию своего опасного плавания.

Такая именно любовь жила в сердце доброго, мужественного Рекса, и он лелеял это чувство, как дорогое, безпомощное существо, неожиданно лишившееся рук и ног. Но, вместе с тем, он решился не губить своей жизни из-за того, что один вид счастья был для него недостижим; напротив, он начал сызнова жить, приведя в известность все оставшияся у него сокровища и чувствуя себя сильнее для борьбы от сознания, что не для кого ему было беречь свою голову.

Ходя взад и вперед по аллеям сада, он упрекал себя за то, что, хоть на минуту, допустил сомнение в непреложности его судьбы, благодаря такой перемене обстоятельств, которая нисколько не могла повлиять на его жизнь. Он прямо себе говорил:

- Она никогда не может полюбить меня и, притом-же, в её теперешнем положении, я даже и не посмею объяснить ей свое чувство. Я не занимаю никакого положения в свете и, если когда-либо его добьюсь, то не ранее седых волос. Но какое ей дело до меня? Я знаю: она ни под какими условиями не согласится быть моей женою, и я не стану более унижаться. Подло даже думать об этом теперь; подобные мысли походят на ограбление убитых на поле брани. Мне следует смотреть прямо в глаза совершившемуся факту и на сколько возможно помочь отцу, который боится говорить со мною об этом предмете.

- Не могу-ли я вам чем-нибудь помочь?

- Да, - ответил Гаскойн, взглянув на него;--после моего отъезда распечатывай все письма на мое имя, отвечай на которые можно, и уведомляй меня обо всем, что здесь делается. Димок отлично управится с приходом, а тебя прошу оставаться здесь с матерью до моего возвращения, или, по крайней мере, почаще ее навещать.

- Вы, вероятно, недолго останетесь за границей и привезете Гвендолину прямо в Англию? - спросил Рекс, впервые выговаривая это имя.

нет никаких подробностей, но, без сомнения, Грандкорт оставил Гвендолине большое состояние. К тому-же, может быть, у нея еще родится ребенок.

- Конечно,--- ответил Гаскойн решительным тоном; - редкий человек в его положении женился-бы таким образом.

Рекс никогда не видал Грандкорта, никогда не слыхал о нем и не знал о бегстве Гвендолины в Лейброн. Ему было только известно, что Грандкорт влюбился в нее, сделал ей предложение через несколько недель после того, как неожиданно разорилась её мать и, женившись, щедро поддерживал мать и сестер своей жены. Все это было очень естественно, и сам Рекс с радостью поступил-бы также, будучи на его месте. Он считал Грандкорта счастливым человеком, вкусившим блаженстве на земле, хотя и на короткое время. Но, он с недоумением спрашивал себя, действительно-ли любила Гвендолина своего мужа или только удержалась от того, чтобы во-время сказать и ему, что она терпеть не может, когда за нею ухаживают?...