Даниэль Деронда.
Часть восьмая. Плоды и семена.
Глава LXIV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Даниэль Деронда. Часть восьмая. Плоды и семена. Глава LXIV. (старая орфография)

ГЛАВА LXIV.

После приезда матери Гвендолина не хотела долго оставаться в Генуе. Её желание как можно скорее покинуть эту "жемчужину моря" придавало ей особенную силу и мужество.

- Я постараюсь никогда более не увидеть Средиземного моря, - сказала Гвендолина матери, которая, как ей казалось, вполне понимала чувства своей дочери, и её запрещение когда-либо упоминать об её покойном муже.

Что-же касается до самой м-с Давило, то, хотя она формально признавала настоящую минуту печальной, но в сущности, со времени свадьбы Гвендолины, она никогда еще не наслаждалась так полно, как теперь. Её дорогое детище возвращалось к ней и выказывало ей еще большую привязанность, чем прежде.

- Вы здесь, мама? - воскликнула Гвендолина однажды ночью, как во дни своего детства, когда ее пугало что-нибудь во сне.

- Да, голубушка, - ответила м-с Давило, спавшая в одной комнате с дочерью; - что тебе нужно?

- Ничего: я только хотела убедиться, что вы со мною. Я вас разбудила, простите.

Таких слов Гвендолина никогда раньше не произносила.

- Нет, я вовсе не спала.

- Мне не верилось, что вы со мною, и я хотела услышать ваш голос. Я все перенесу, если только вы меня не покинете; но вы не должны безпокоиться обо мне. Вы должны быть счастливы, должны позволить мне сделать вас счастливой. Иначе, что-же мне остается?

- Господь с тобою, голубушка! Для меня нет большого счастья, чем твоя любовь.

На следующую ночь м-с Давило услыхала, что Гвендолина тяжело вздыхает, и спросила ее:

- Не дать-ли тебе, Гвен, успокоительных капель?

- Нет, мама, благодарю; я не хочу.

- А тебе было-бы хорошо заснуть.

- Но вы, мама, не можете знать, что для меня хорошо! - воскликнула Гвендолина с жаром. - Вы не должны мне перечить и уверять, что для меня хорошо то, что я вовсе не считаю для себя хорошим.

М-с Давило замолчала, нисколько не удивляясь раздражительности дочери.

- Я всегда была дурною дочерью, мама! - сказала через несколько минут Гвендолина.

- Нет, голубушка!

- Да, да! - воскликнула Гвендолина настойчиво: - я всегда поступала дурно, - и вот почему я теперь несчастна!

Она горько расплакалась. Несмотря на её решимость, никогда не упоминать о подробностях её замужней жизни, она от времени до времени подвергалась подобным нервным припадкам. Благодаря этим вспышкам и отрывочным сведениям, которые передавал ей Гаскойн, м-с Давило мало-по-малу начала понимать правду об отношениях Гвендолины к её покойному мужу. Известия, собранные Гаскойном, были далеко неутешительны; добродушный сэр Гюго счел своей обязанностью сообщить пастору в возможно-мягкой форме содержание духовного завещания Грандкорта. Он не хотел, чтобы Гаскойн сохранил по возвращении в Англию свои иллюзии на этот счет и постепенно приготовил его к принятию этой неприятной вести. Сначала он выразил опасение, что вдова, кажется, получит менее, чем следовало ожидать; а потом, после долгих, смутных намеков, прямо заявил, что у Грандкорта была незаконная связь и, за неимением законного наследника, почти все его состояние переходило по завещанию к его побочным детям.

Гаскойн был очень опечален этой вестью и невольно вспомнил, как гордо и оскорбительно обходился с ним покойный, вспомнил, что во время пребывания Грандкорта в Дипло он, Гаскойн, слышал об его холостой разгульной жизни, но никогда не подозревал, что-бы последствия подобной жизни отозвались таким печальным образом на людях порядочных и ни в чем неповинных. Но пастор не высказал этих мыслей сэру Гюго, а только заметил, как истинно-светский, хотя и добросовестный служитель алтаря.

- Молодые люди, составляя духовные завещания, обыкновенно разсчитывают, что жизнь их еще продлится долго Вероятно, м-р Грандкорт не думал, что это завещание когда-нибудь будет приведено в исполнение. Во всяком случае, в нравственном отношении, очень печально, что незаконной связи дается преимущество перед законным браком.

- Я впрочем, нахожу справедливым, - сказал сэр Гюго, - то, что Грандкорт, имея сына, позаботился о нем и оставил ему свои поместья. У него не было родственников ближе двоюродного брата, а грустно думать, что, покидая жизнь, приносишь пользу только двоюродному брату. Приятно писать духовное завещание, когда оно составляется в пользу своих собственных детей, и, повторяю, тяжело оставлять свое состояние чужому человеку. Поэтому я прощаю Грандкорту его завещание в этом отношении. Но, между нами будь сказано, я никогда ему не прощу, что он обошелся с вашей племянницей... с нашей племянницей так скверно. Он оставил ее в положении вдовы какого-нибудь мелкого чиновника. Я презираю человека, который мстит жене из-за гроба. Всякий джентльмен обязан позаботиться о том, чтоб его вдова была в состоянии поддерживать честь его имени. Да, наконец, и легче умирать, зная, что жена и дети останутся обезпеченными. Я вполне понимаю чувства наших солдат во время крымской войны, которые смело шли на штурм, зная, что их семейства получат хорошую пенсию.

- Ваши слова тем более меня огорчают - сказал Гаскойн, - что я, заменяя Гвендолине отца, выказал слепое доверие м-ру Грандкорту и не выговорил в брачном контракте никакого определенного содержания его вдове, в случае его смерти. Мне казалось, что, при его щедрости, подобная мера была совершенно излишней. Но вы, вероятно, меня за это осуждаете?

Если он хороший человек, то он не станет противиться. Что-же касается до м-с Грандкорт, то, право, я питаю к ней гораздо более родственное чувство с тех пор, как с нею поступили несправедливо, и я надеюсь, что она всегда будет разсчитывать на меня, как на друга.

Так говорил рыцарски-благородный сэр Гюго, одушевляясь негодованием, что прелестная юная вдова Грандкорта получила всего две тысячи фунт. стер. в год и дом в каменно-угольном округе. Конечно, пастору эта цифра показалась не настолько незначительной, как баронету, но он гораздо более его сознавал всю тяжесть унижения, которому подвергли Гвендолину и её родственников публичным заявлением об отношениях её покойного мужа к м-с Глашер. При этом он с ужасом думал о том, как он передаст это известие м-с Давило и Гвендолине? Добрый пастор был вполне уверен, что его племянница не имела ни малейшого понятия о существовании м-с Глашер. Но м-с Давило, узнав о содержании духовного завещания, объяснила себе многое в брачной жизни дочери, которая, очевидно узнала каким-нибудь способом о незаконной связи мужа и его незаконных детях. Она надеялась, что по дороге в Англию она найдет удобную минуту разведать, что было действительно известно Гвендолине, и мало-по-малу приготовить ее к тяжелому разочарованию. Но оказалось, что ей не пришлось вовсе прибегать к каким-нибудь уловкам и хитростям.

- Я надеюсь, мама, что вы не особенно огорчитесь, если мне придется отказаться от богатства и роскоши, - сказала Гвендолина вскоре после разговора пастора с её матерью; - может быть, я ничего не получу.

М-с Давило вздрогнула и, после минутного размышления, сказала:

- Нет, голубушка, ты кое-что получишь. Сэр Гюго точно знает содержание духовного завещания.

- Это еще ничего не значит, - произнесла Гвендолина задумчиво.

- Как ничего? По словам сэра Гюго, ты получишь две тысячи фунтов стерлингов ежегодного дохода и дом, в Гадсмире.

- Я получу только то, что приму; - ответила Гвендолина, - вы и дядя не должны уговаривать меня изменить мое решение. Я готова все сделать для вашего счастья, но, когда дело идет о моем покойном муже, то я не желаю, чтоб кто-нибудь вмешивался. Довольно вам будет, мама, восьмисот фунтов стерлингов в год?

- Более, чем довольно, голубушка, но ты не должна давать мне столько. А ты знаешь, кто получает все остальное состояние?

- Да, - ответила Гвендолина, махнув рукою; - я все: знаю, и нахожу завещание вполне правильным, но прошу никогда мне о нем не упоминать.

М-с Давило отвернулась и взяла со стола веер. Не желая встретить взоров дочери, она не поднимала головы. Но Гвендолина следила за нею с тем новым чувством, которое так еще недавно впервые в ней проснулось.

- Сядьте ко мне поближе, мама, и не горюйте, - сказала она.

М-с Давило исполнила её желание, тщетно стараясь удержаться от слез.

- Не плачьте, - продолжала Гвендолина, ласкаясь к матери;--я хочу быть умной и доброй, особенно к вам, моя старая, добрая мама.

Дело в том, что Гвендолина решилась спросить совета у Деронды, следовало-ли ей принимать что-нибудь от покойного мужа, - во всяком случае, не более той суммы, какая необходима на содержание её матери. Она чувствовала в себе достаточно сил на все, что могло возвысить ее в глазах Деронды.

Сэр Гюго настойчиво уговаривал ее тотчас-же отправиться в Англию с м-с Давило и поселиться в его лондонском доме до окончания траура и приведения в порядок её дел. По его словам, в эту пору Лондон был очень хорошим местом для уединения; он брался сам отобрать все принадлежавшия Гвендолине вещи в роскошном доме на Гросвенорском сквере. Этот план, как нельзя более, соответствовал желаниям Гвендолины, потому что в Лондоне она могла легче всего устроить свидание с Дерондой.

Узнав во время обратного путешествия, что ей завещание мужа заранее было известно, сэр Гюго несколько раз заговаривал об её будущей, скромной жизни и старался представить ее в возможно благоприятном свете. По его мнению, вдова, в отношении которой муж поступил несправедливо, должна была вскоре утешиться, чтоб не дать возможности другим истолковывать её горе финансовым разочарованием... Благодаря своим неожиданно поправившимся обстоятельствам и искреннему сочувствию к Гвендолине, сэр Гюго обращался с нею, как добрый отец, называл ее голубушкой и, говоря с Гаскойном о Гадсмире, прямо объяснял, какие улучшения "мы там введем". Гвендолина, бледная, молча слушала, как он доказывал, что, если она пожелает отдать Гадсмир в аренду, то выгоднее всего войти в сделку с хозяевами каменноугольных копей, хотя, по его личному мнению, трудно найти более уютное и живописное местечко, чем Гадсмир.

- Конечно, там повсюду царит угольная сажа, - прибавил баронет добродушно, - но она очень полезна для здоровья. Я с удовольствием жил-бы в Гадсмире.

- Это местечко лучше Офендина? - спросил Гаскойн.

в Офендине.

- Бедный, милый Офендин теперь совершенно опустел! - заметила м-с Давило: - м-р Гейнс отказался от аренды. Жаль, что я не воспользовалась любезным предложением лорда Бракеншо остаться там еще год даром: по крайней мере, я отапливала-бы и содержала в чистоте хорошенький домик.

- Я надеюсь, что ваше новое жилище столь-же уютно?

- Даже слишком уютно, - ответил Гаскойн с улыбкой; - большому семейству там немного тесновато...

Услыхав, что Офендин не занят, Гвендолина поспешно отвернулись и мысленно перенеслась в знакомый дорогой домик, окруженный мирными пастбищами, тенистыми деревьями и живописной аллеей, оканчивавшейся пасторским домом. Она видела себя входящей в широко отворенную дверь, на пороге которой ее с нетерпением ожидали мать и сестры. Мирная, уединенная жизнь в этом забытом уголке казалась ей некогда нестерпимо скучной, но теперь она желала этой жизни всей душой...

как-будто дело шло о совершенно чуждом ей предмете, о подводном телеграфе или церковных реформах, о которых беседовали, между прочим, истощив всевозможные темы, её дядя и сэр Гюго. Только они одни наполняли скучные часы дороги в вагонах и на станциях веселой, приятной беседой; Гвендолина упорно молчала, сосредоточившись в своем внутреннем мире и принимая все, что говорилось и делалось вокруг нея, за тревожный сон. Что-же касается до м-с Давило, то она постоянно думала об одном: что так терзает её дочь? Она терялась в догадках о причинах, побуждающих ее отказаться от наследства мужа, - по крайней мере, ей казалось, что дочь выражает такое именно намерение.

Чем ближе к концу подвигалось путешествие, тем более останавливались мысли Гвендолины на одном предмете: как-бы поскорее увидеть Деронду и спросить его совета, что делать? Только благодаря этому человеку, служившему ей чем-то вроде внешней совести, она примирилась с необходимостью скрывать в глубине своего сердца укоры её внутренней совести. Она не могла сделать теперь ни шага без полной уверенности в том, что Деронда это одобряет. Но она забыла спросить его адрес, и узнать о нем теперь можно было только от сэра Гюго. Она очень хорошо понимала, как посторонние люди могли истолковать явное преследование ею Деронды, который всегда выказывал к ней сравнительное равнодушие. Но жажда видеть Деронду и почерпнуть из беседы с ним новые силы для себя, до того овладела сердцем Гвендолины, что она готова была заплатить за свидание с ним не только мелкой неприятностью, но даже тюрьмой или пыткой. Поэтому, прибыв в Лондон и узнав, что баронет уезжает на несколько дней в аббатство к жене и детям, она без малейшого колебания, сказала:

- Право, я не знаю, где он теперь: в городе или в аббатстве, - но я его разыщу, - ответил баронет добродушно, как-будто поручение Гвендолины было самое обыкновенное; - я ему сейчас-же напишу, а, если он в аббатстве, то передам ваше желание на словах. Конечно, он сейчас-же к вам явится.

Однако, баронет был вполне убежден, что Гвендолина страстно любила Деронду уже давно, и боялся, чтоб она не сделала чего-нибудь слишком неосторожного, легкомысленного. Он был очень рад, что такое прелестное создание любила его дорогого Дана, и что судьбе было угодно устранить единственную преграду к их счастью. Но его тревожила мысль, достаточно-ли любил ее Дан, и не составил-ли он себе какой-нибудь новый план жизни, при котором этот брак был-бы немыслим? Конечно, все эти мысли были преждевременны, так-как после смерти Грандкорта не прошло еще и двух недель, но почти всегда наши мысли или забегают вперед, или опаздывают.