Адам Бид.
Книга вторая.
XVIII. Церковь.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Адам Бид. Книга вторая. XVIII. Церковь. (старая орфография)

XVIII.
Церковь.

-- Гетти, Гетти! ведь ты знаешь, что служба начинается в два, а теперь половина второго? Не-уже-ли ты не можешь подумать о чем-нибудь другом, именно в это воскресенье, когда опустят в землю бедного старика Матвея Бида... а утонул-то он в самую глухую ночь... Если подумаешь только об этом, то мороз вот так и пробежит по спине. А тебе нужно наряжаться, будто идешь на свадьбу, а не на похороны?

-- Ну, что жь! тётушка, сказала Гетти: - я не могу быть готова так скоро, как все другие, когда мне нужно одевать Тотти; а вы знаете, с каким трудом заставишь ее стоять спокойно.

Гетти сходила с лестницы, а мистрис Пойзер стояла внизу, в своей скромной шляпке и в шали. Если когда-либо девушка имела вид, будто она была сотворена из роз, то эта девушка была Гетти в своей воскресной шляпке и воскресном платье. Её шляпка была украшена розовыми лентами, и её платьице имело розовые пятнышки, разсеянные по белому фону, на ней не было ничего другого, кроме розового и белого, за исключением её темных волос и глаз, и её маленьких башмачков с пряжками. Мистрис Пойзер разсердилась сама на себя, потому-что едва могла удержаться от улыбки, что всякий смертный расположен сделать при виде красивых округленных форм. Таким-образом она повернулась, не произнеся более ни слова, и присоединилась к группе, находившейся на крыльце, сопровождаемая Гетти, сердце которой так сильно билось при мысли об одном лице, которого она ожидала увидеть в церкви, что она едва чувствовала землю под собою.

И вот небольшая процесия отправилась в путь. Мистер Пойзер был в полном воскресном наряде, горохового цвета, в красном с зеленым жилете и с зеленою ленточкою для часов, к которой была прикреплена большая сердоликовая печать и которая висела как отвес от мыса, где помещался карман для часов; желтый шелковый платок был повязан вокруг шеи; на ногах были превосходные серые полосатые чулки, связанные мистрис Пойзер собственноручно и возвышавшие пропорцию его ног. Мистер Пойзер не имел причины стыдиться своей ноги и подозревал, что возникшее злоупотребление сапогов с отворотами и других фасонов, имевших целью скрывать почти всю ногу, имело свое начало в достойной сожаления порче человеческих икр. Еще менее имел он причины стыдиться своего круглого веселого лица, выражавшого хорошее расположение духа, когда он сказал: "Пойдем, Гетти... пойдемте, малютки!" и, подав руку жене, направился по дорожке чрез ворота на двор

"Малютки", к которым так отнесся мистер Пойзер, были Марти и Томми, мальчики, один девяти, а другой семи лет, в маленьких плисовых камзольчиках с фалдами и штанах по колено, розовыми щеками и черными глазами; они столько же походили на своего отца, сколько очень-маленький слон походит на очень-большого. Гетти шла между ними, а позади их терпеливая Молли, обязанность которой состояла в том, чтоб переносить Тотти через двор и через все сырые места на пути, ибо Тотти, быстро-оправившаяся от угрожавшей ей лихорадки, настояла на том, чтоб идти сегодня в церковь, и в-особенности, чтоб надеть красные с черным бусы поверх пелеринки. А в тот день после полудня было очень-много сырых мест, через которые нужна было переносит малютку, ибо утром шел страшный ливень, хотя теперь тучи разсеялись и лежали на горизонте серебристыми, громоздившимися одна на другую, массами.

Вы могли бы узнать, что то было воскресенье, еслиб только проснулись на мызном дворе. Петухи и курицы, казалось, знали это и только очень-осторожно клохтали; даже самый бульдог казался не столь диким; он, повидимому, удовольствовался бы тем, что укусил бы не так свирепо, как обыкновенно. Солнечное сияние, казалось, вызывало все предметы к отдыху, а не к работе: оно само, казалось, покоилось на коровьем хлеве, обросшем мхом, на стаде белых уток, копошившихся вместе и прятавших клюв под крылья; на старой черной свинье, лениво-растянувшейся на соломе, между - тем, как её старший поросенок покоился на жирных боках матери, находя их превосходною эластичною постелью; на Алике, пастухе в новой блузе, который наслаждался полуденным отдыхом в несовсем-то удобном положении, полусидя, полустоя на ступенях житницы.

-- Вот отец стоит у дворовых ворот, сказал Мартин Пойзер. - Я думаю, ему хочется посмотреть, как мы пойдем по полю. Удивительно, что у него за зрение, а ведь ему семьдесят-пять лет.

-- Ах! мне часто приходит на мысль, что старые люди очень-похожи на грудных детей, сказала мистрис Пойзер: - они довольствуются тем, что смотрят все-равно, на что бы они там ни смотрели. Я полагаю, что таким образом Провидение убаюкивает их прежде, чем они идут на покой.

Старый Мартин отворил ворота, увидев приближавшуюся семейную процесию, и держал их отворенными, опираясь на свою палку и радуясь, что мог совершить это; ибо, подобно всем старикам, жизнь которых потратилась на труде, ему было приятно чувствовать, что он все еще приносит пользу; что в саду был лучший урожай луку, так-как он присутствовал при посеве, и что коров доили лучше, если он оставался дома в воскресенье после обеда и присматривал за этим. Он ходил в церковь раз в месяц, в воскресенье, когда давалось причастие, но в другое время посещал церковь неочень-правильно; в сырые воскресенья, или когда с ним случался припадок ревматизма, он обыкновенно читал три первые главы Бытия за-то, что оставался дома.

-- Да там ужь опустят в землю Матвея Бида прежде чем ни успеете дойдти до кладбища, сказал он, когда его сын подошел к нему. - Лучше было бы, еслиб они похоронили его утром, когда шел дождь {Намек на поговорку: "Blessed is the dead that the rain rains upon, "Blessed is the bride that the sun shines upon." (Счастлив умерший, на которого льет дождь, счастлива невеста, на которую светит солнце). Прим. пер.}, а теперь нет вероятности, что выпадет хоть капля; вон и месяц лежит точно челнок. Посмотрите! Это верный признак хорошей погоды. Есть много примет, да оне неверны, а по этой всегда сбываются.

-- Конечно, конечно, сказал сын. - Я надеюсь, что теперь хорошая погода удержится.

-- Помните, что скажет пастор, дети, помните, что скажет пастор, сказал дед черноглазым мальчуганам в штанах по колено, чувствовавшим, что у них в карманах было несколько мраморных шариков {Любимая игра мальчишек в Англии, в таком же употреблении, как у нас бабки. Прим. пер.}, которыми они надеялись поиграть украдкою во время проповеди.

-- Прощай, дедушка, сказала Тотти: - Тотти идет в церковь. У меня надеты бусы. Дай мне пиперментик.

Дедушка, задрожав от смеха при этой выходке своей "хитрой, крошечной девчонки", медленно перенес палку в левую руку, державшую ворота открытыми, и медленно всунул палец в тот карману жилета, на который Тотти устремила глаза с выражением совершенной уверенности и ожидания.

И когда все прошли, старик снова прислонился к решетке, наблюдая, как они шли по дорожке, вдоль домовой изгороди, и чрез отдаленные ворота, пока они не исчезли за поворотом изгороди. Изгороди в то время совершенно скрывали от взоров все предметы, даже в лучших фермах; а в то послеобеденное время шиповник раскидывал свои розовые венки; черные псинки были в полном жолтом и пурпуровом блеске; бледная жимолость выросла так, что ее нельзя было достать, распускаясь над остролистником, и, наконец, ясень или сикомора местами бросали свою тень через дорогу.

У всяких ворот встречались знакомцы, которым приходилось отойти в сторону и дать им дорогу, у ворот домовой изгороди было полстада коров, стоявших одна позади другой и понявших чрезвычайно-медленно, что их обширные фигуры могли быть на дороге; а тут, у дальних ворот, стояла кобыла, державшая голову над забором, а позади её караковый жеребенок, обративший голову к боку матери и, повидимому, все еще приводимый в большое замешательство слабостью своих ног. Дорога проходила вполне чрез собственные поля мистера Пойзера, пока они не достигли большой дороги, которая вела в селение; мистер Пойзер устремлял проницательный взор на скот и на урожай в то время, как они шли, между-тем, как мистрис Пойзер имела на все встречавшиеся им предметы беглые замечания. Женщина, управляющая сырнею, содействует много к увеличению оброка; таким-образом, ей смело можно дозволить иметь свое маение о скоте и его "содержании" - упражнение, которое усиливает её понятия в такой степени, что она вполне чувствует себя в - состоянии давать мужу советы и в других вещах.

-- А вот и короткорогая Салли, сказала она, когда они вышли за домовую изгородь, и она заметила кроткое животное, которое лежало, пожевывая жвачку и смотря на нее сонными глазами. - Я начинаю ненавидеть один вид этой коровы, и говорю теперь, как говорила три недели назад: чем скорее мы освободимся от нея, тем лучше; ибо у нас есть та небольшая желтая коровка, которая не дает и вполовину столько молока, а между-тем я получаю от нея вдвое больше масла.

-- Какая же важность в том, что любит жена Чоуна?... бедное глупенькое существо, у которой столько же ума, как у воробья. Она возьмет редкую цедилку, чтоб процедить свиной жир, и потом удивляется, что проскакивает сор. Довольно насмотрелась я на её дела и знаю, что ужь больше никогда не возьму служанки из её дома... где все кверху дном... И когда войдешь к ним, то никогда не узнаешь, понедельник или пятница: стирка тянется у них до конца недели. Что жь касается сыра, то я знаю довольно-хорошо, что он прошлый год поднялся словно хлеб в жестянке. А потом она всю вину сваливает на погоду, все-равно, еслиб люди стали на голову и потом свалили бы вину в этом на сапоги.

-- Ну, Чоун хочет купить Салли, таким-образом мы можем освободиться от нея, если ты хочешь, сказал мистер Пойзер, тайно гордясь разсчетливостью своей жены. Действительно, недавно в рыночные дни, он не раз восхвалял её проницательность в-отношении короткорогих.

-- Конечно, кто возьмет глупенькую жену, тот может скупать короткорогих, ужь если вставить голову в болото, то пусть за нею идут и ноги. Кстати, говоря о ногах, вот вам ноги, продолжала мистрис Пойзер, когда Тотти, спущенная в это время с рук, так-как дорога в этом месте была суха, шла, переваливаясь с боку на бок, впереди отца и матери. - Вот форма-то! А у ней такая длинная нога; она вся в отца.

-- Конечно, она будет в роде Гетти чрез десять лет; только у ней глаза такого цвета, как у тебя. Я не помню, чтоб у кого-нибудь в нашем семействе были голубые глаза; у моей матери была глаза черные, как черная слива, точь-в-точь как у Гетти.

-- Ребенок нисколько не будет хуже от того, что у ней есть кое-что и не так, как у Гетти. И я вовсе не желаю, чтоб она была ужь черезчур-красива. Хотя, что касается этого, люди с светлыми волосами и с голубыми глазами бывают так же красивы, как люди с черными волосами и глазами. Еслиб у Дины был хотя побольше румянец на щеках и еслиб она не надевала на голову этого чепца методисток, который может испугать даже ворон, то люди считали б ее столь же красивою, как Гетти.

-- Нет, нет, сказал мистер Пойзер, с некоторою презрительною выразительностью: - ты не знаешь в чем состоят достоинства женщины. Мужчины никогда не стали бы ухаживать за Диной так, как за Гетти.

-- Какое мне дело, за чем бегают мужчины? Можно хорошо убедиться, знает ли большая часть из них, какой им сделать выбор: взгляните только на их бедных неряшливых жен, ведь это, просто, куски газовых лент, никуда негодных, когда полиняли.

-- Ну, ну! ты по-крайней-мере не можешь сказать, что я не умел сделать выбор, женившись на тебе, сказал мистер Пойзер, который обыкновенно решал незначительные супружеские споры комплиментом подобного рода: - а ты была гораздо-милее Дины, десять лет назад.

-- Я никогда не говорила, что женщине необходимо быть дурной длятого, чтоб быть хорошею хозяйкою в доме. Вот Чоунова жена довольно-дурна длятого, чтоб скислось молоко без помощи сычуга, но другой экономии ужь нельзя и ждать от нея. Что жь касается Дины - бедняжка! она не будет мила, пока её обед будет состоять из простого хлеба и воды и и она она будет отдавать все, что у ней есть, тем, которые нуждаются. Она иногда выводила меня из терпения и как я говорила ей, она действует прямо против священного писания. Оно говорит: "люби ближняго, как самого себя"; но я говорила: "если ты любишь ближняго не больше самой себя, Дина, то ты сделаешь для него довольно-мало. Ты, может-быть, думаешь, что он не умрет и не с полным желудком". Э! я хотела бы знать, где-то она находится в сегодняшнее воскресенье?.. сидит, чай, с этой больной женщиной, к которой она вдруг так настоятельно хотела отправиться.

-- Ах! жаль, право, что она забрала себе в голову такой вздор, когда могла оставаться с нами все лето, есть вдвое против того, что ей нужно, и мы не стали бы беднее от того. Она не делает никакой помехи в доме, сидит-себе спокойно за своим шитьем, как птичка в гнездышке, и всегда с величайшею готовностью бежит сделать что-нибудь полезное. Когда Гетти выйдет замуж, ты будешь очень-рада, если Дина будет у тебя постоянно.

то я ужь непременно склонила бы ее, потому-что я говорила с ней об этом по целым часам, да еще и бранила ее; ведь она дитя моей родной сестры, и я обязана сделать для нея то, что в-состоянии сделать. Но, эх, бедняжка! лишь только она сказала нам: "прощайте! села в телегу и обратила ко мне свое бледное лицо, которое заставляет всегда думать, что её тётка Юдифь возвратилась с неба, как мне ужь стало совестно, когда подумала о выговорах, которые ей делала; иногда невольно приходит на мысль, что она имеет средство знать истинные дела лучше других людей. Но я никогда не соглашусь, будто причина этого только в том, что она методистка; все-равно, как я не соглашусь и в том, будто белый теленок бел от того, что он ест из одного корыта с черным.

-- Нет, сказал мистер Пойзер, тоном, походившим на ворчание собаки, на сколько то позволяло его добродушие: - я не имею хорошого мнения о методистах. Только торговые люди делаются методистами. Ты никогда не увидишь, чтоб фермер был заражен их причудами. Иногда вотрется к ним и работник, который не слишком-то смышлен на дело, и примется там проповедывать и прочее, как, например, Сет Бид. Но, видишь, Адам, у которого голова умнее всех в нашем околотке, знает, что лучше; он держится старой церкви, а то я не стал бы поощрять его в ухаживании за Гетти.

-- Ну, Богь ты мой! сказала мистрис Пойзер, оглянувшись в то времи, как её муж говорил: - посмотрите, где Молли с детьми! Ведь они отстала от нас на целое поле. Каким образом могла ты позволить, чтоб они сделали это, Гетти? Поручить надзор за детьми тебе все-равно, что кукле. Сбегай назад и скажи им, чтоб они догнали нас.

Мистер и мистрис Пойзер находились теперь на конце второго поля; они поставили Тотти на верхушку одного из больших каменьев, которые служили в Ломшейре дорожными столбами, и стали поджидать отставших, между-тем, как Тотти с самодовольствием повторила:

Дело было вот в чем: эта воскресная прогулка по полям была большою радостию для Марти и Томми; в их глазах за изгородями происходила вечная драма, и они, как пара эспаньйолок или такс, не могли удержаться, чтоб не останавливаться и не поглядывать туда украдкою. Марти решительно уверял, что видел овсянку в ветках большого ясеня, и в то время, как он с удовольствием поглядывал на него, он прозевал хорька с белой шейкой, который пробежал через дорожку и с страшным жаром был описан младшим Томми. Потом маленький зеленый чижик, только-что оперившийся, порхал там по земле, припрыгивая; казалось, его можно было поймать очень-легко, но ему удалось скрыться под кустом ежевики. Гетти нельзя было увлечь, чтоб она обратила внимание на эти вещи; итак лета вызвали в Молли её готовую симпатию; она с открытым ртом смотрела куда ей ни показывали, и говорила: "Ах Господи!" когда думала, что от нея ожидают удивления.

Молли заторопилась с некоторым испугом, когда Гетти возвратилась к ним и закричала, что тётка сердится; но Марти побежал вперед, крича изо всей мочи: "Мама, мы нашли гнездо пестрой индейки!" инстинктивно догадываясь, что люди, имеющие добрые вести, ни когда не встречают худого приема.

-- А! сказала мистрис Пойзер, и в-самом - деле забывая всю дисциплину при этой приятной нечаянности: - вот умник. Ну, где же оно?

-- Вон там, в этакой яме, под изгородью. Я увидел первый, когда смотрел на чижика, а она сидела на гнезде.

-- Нет, я ушел тихонько-претихонько и шепнул Молли - не правда ли, Молли, ведь я шепнул тебе?

-- Хорошо, хорошо. Теперь пойдемте, сказала мистрис Пойзер. - Ступайте впереди отца и матери и возьмите маленькую сестрицу за руку. Нам теперь надобно прямо идти. Хорошие мальчики не бегают за птичками в воскресенье.

-- Мы это увидим, душенька, если ты пойдешь теперь, как следует идти хорошему мальчику.

-- Мама, сказал он, плаксиво: - у Марти все прибавляется денег в кружке, а у меня нет.

-- Мама, и Тотти хочет полтинник в кружку, сказала Тотти.

-- Ш-ш-ш! сказала мистрис Пойзер. - Ну, есть ли у кого-нибудь на свете такия шалуны-дети? Никому из вас никогда не видать больше кружки, если вы не поторопитесь идти в церковь.

Эта страшная угроза произвела желанное действие, и три пары маленьких ножек прошли по двум остававшимся участкам полей без серьёзной остановки, несмотря на небольшой прудок, наполненный головастиками, иначе "лягушонками", на которых мальчики посматривали с выразительным вниманием.

пользы дня отдыха; но никакое искушение не было в состоянии принудить его заняться полевою работою в воскресенье, хотя бы и весьма-рано утром; ибо разве у Мисаила Гольдсворта не пала пара быков, когда он вздумал пахать в страстную пятницу? Это было доказательством, что работать в священные дни грех; а Мартин Пойзер твердо решил, что он не захочет нарочно впасть в грех, какого бы то ни было рода, так-как деньги, добываемые таким образом, не принесут счастья.

-- Вот так и чешутся пальцы и хочется подойти к сену теперь, когда солнце светить так ясно, заметил он, когда они проходили по "Большому Лугу", - Но глупо было бы думать об экономии, когда для этого нужно действовать против совести. Вот этот Джим Уэкфильд, которого обыкновенно называли "джентльмен Уэкфильд", так тот, бывало, делал-себе в воскресенье то же самое, что и в будни, и не безпокоился о том, хорошо ли это или дурно, как-будто нет ни Бога, ни дьявола. И что же с ним случилось? В последний рыночный день я сам видел, как он таскал корзинку с апельсинами.

-- О, конечно! сказала мистрис Пойзер выразительно: - жалкая то будет ловушка, чтоб поймать счастье, если человек станет приманивать его грехом. Деньги, добытые таким образом, непременно прожгут диры в карманах. Я желаю, чтоб мы оставили нашим детям хотя полшиллинга, который не был бы добыт хорошим путем. А что касается погоды, то ее ниспосылает Тот, Кто над нами, и мы должны безропотно сносить ее: такая беда ничто в сравнении с служанками.

Несмотря на остановку в ходьбе, отличное обыкновение, которое имели часы мистрис Пойзер - идти вперед, дало семейству возможность прибыть в селение, когда было только еще три четверти второго, хотя почти все, имевшие намерение войти в церковь, находились уже за кладбищенскою оградою. Дома остались преимущественно матери; так, например, Тимофеева Бесс, стоявшая в дверях своей избы, кормя грудью ребенка и чувствуя, как чувствуют женщины в этом положении, что от них нельзя и ожидать чего-либо другого.

Народ стоял на кладбище так долго, прежде чем началась служба, не только длятого, чтоб присутствовать при похоронах Матвея Бида; это делалось так обыкновенно. Женщины всегда прямо входили в церковь, жены фермеров разговаривали друг с другом в полголоса, через высокия загороженные скамейки, о своих болезнях и совершенной неудаче докторских лекарств, рекомендуя одна другой чай из одуванчика и другия домашния надежные снадобья, как средства, предпочтительные докторским; о слугах и их возрастающих требованиях относительно жалованья, тогда-как качество их службы понижалось с каждым годом все более-и-более, и теперь нельзя было найти девушки, на которую вы могли бы положиться, если она у вас не будет на глазах; о низкой цене, которую давал за масло мистер Донгаль, треддльстонский лавочник, и об основательных сомнениях насчет его состоятельности, несмотря на то, что мистрис Дингаль была женщина с умом и что всем им было жаль ее, ибо она была из весьма-хорошей фамилии. В это время мужчины оставались вне церкви, и едва-ли кто-нибудь из них - кроме певчих, которым предварительно нужно было пропеть в полголоса и отрывками репетиции - входил в церковь, прежде чем мистер Ирвайн всходил на кафедру. Они не видели основания входить слишком-рано, что могли они делать в церкви, если бы входили в нее до начала службы? и не сознавали, чтоб какая-нибудь власть в мире могла порицать их за то, что они стояли перед церковью и толковали немного о делах.

нем, с-разу узнал бы деревенского кузнеца, заметив, с каким униженным почтением высокий, грубый человек снимал шляпу и гладил волосы перед фермерами; ибо Чад всегда, бывало, говорил, что работник должен держать свечку и перед этой особой, которая, как всем известно, так же черна, как он сам в будни; этим дурно-звучащим правилом поведения он хотел только выразить - что, впрочем, было похвально - что с людьми, имевшими лошадей, которых нужно было подковывать, должно обращаться с уважением. Чад и более-грубый класс работников держались в отдалении от могилы под большим терном, где уже происходило погребение; но рыжий Джим и несколько поселян образовали группу вокруг могилы и стояли, сняв шляпы, как сетующие с матерью и сыновьями. Другие стояли на полдороге, по временам то наблюдая за группою около могилы, то прислушиваясь к разговору фермеров, которые стояли в кругу близь церковных дверей, и к которым теперь присоединился Мартин Пойзер, между-тем, как его семейство прошло в церков. Вне круга стоял мистер Кассон, хозяин Донниторнского Герба, в таком положении, которое не могло не броситься в глаза, тоесть всунув указательный палец правой руки между пуговицами жилета, а левую руку в карман штанов, наклонив голову на одну сторону очень-сильно, смотря на всю сцену, как актер, которому поручена только односложная роль, но который вполне сознает, что зрители понимают его способность руководить делом, и образуя любопытный контраст с старым Джонатаном Бёрджем, который держал руки сзади и наклонился вперед, удушливо кашляя, с внутренним гневом на всякое знание, которое не может быть обращено в деньги. Разговор велся сегодня гораздо-тише обыкновенного и не надолго прервался, когда послышался голос мистера Ирвайна, читавшого последния молитвы похоронной службы. Все они произнесли несколько слов сожаления о Матвее Биде; но теперь перешли к предмету, касавшемуся их ближе: к собственным обидам, которые терпели от Сачелля, управителя сквайра. Последний, однакожь, действовал, как управитель, в такой степени, в какой только дозволял ему старый мистер Донниторн, который имел низость получать свои доходы сам и сам же занимался продажею своего леса. Этот предмет разговора был новою причиною того, что беседа велась тихо, так-как сам Сачелль мог вдруг показаться на мощенной дороге, которая вела к церковным дверям. И вскоре все вдруг замолкли, ибо голос мистера Ирвайна перестал раздаваться, и группа, окружавшая белый кустарник, разсеялась, направляясь к церкви.

Все отошли к стороне и стояли с обнаженною головою в то время, как проходил мистер Ирвайн. За ним шли Адам и Сет, а между ними мать; ибо Джошуа Ранн, исправлявший и должность главного могильщикаи должность дьячка, не был еще готов следовать за пастором в ризницу. Но тут произошла остановка, прежде чем три родственника покойного вошли в церковь: Лисбет обернулась, чтоб еще раз взглянуть на могилу. Увы! теперь там не было ничего, кроме белого терна. Она, однакожь, плакала меньше сегодня, нежели прежде со дня смерти своего мужа: к её печали примешивалось необыкновенное сознание собственной важности, так-как она имела похороны и мистер Ирвайн читал особенную службу для еи мужа; кроме-того, она знала, что теперь пропоют для него и погребальный псалом. Она чувствовала противодействовавшее волнение, утешавшее её горесть, еще сильнее, когда подходила с своими сыновьями к церковным дверям и видела дружеское, выражавшее сострадание, наклонение головы своих соприхожан.

Мать и сыновья прошли в церковь, за ними последовали, один за другим, люди, мешкавшие еще до-этих-пор, хотя некоторые еще оставались вне церкви; может-быть, вид экипажа мистера Донниторна, медленно приближавшагося по извилинам холма, заставлял их чувствовать, что не было особенной нужды торопиться.

Но теперь вдруг раздался звук фагота и рожков: вечерний гимн, которым всегда открывалась служба, начался, и теперь все должны войдти в церковь и занять свои места.

Я не могу сказать, чтоб внутренность геслопской церкви была замечательна чем-нибудь, за исключением древняго вида дубовых загороженных лавок, по большой части обширных квадратных лавок, расположенных с каждой стороны узкого прохода. Правда, она была свободна от недостатка, каковым я считаю галереи в современных церквах. Хоры имели две особенные узкия загороженный скамьи в средине ряда с правой стороны, так-что Джошуа Ранн очень-скоро мог занимать свое место между певчими, как главный бас, и потом возвращаться к своему налою, когда кончалось пение. Кафедра и налой, серые и древние, как и лавки, стояли по одну сторону свода, который вел к алтарю, также снабженному древними четыреугольными скамейками для семейства и прислуги мистера Донниторна. Несмотря на то, уверяю вас, эти древния лавки и светложелтые стены сообщали весьма приятный тон простой внутренности и прекрасно согласовались с румяными лицами и яркими жилетами прихожан. Кроме-того, в алтаре виднелся малиновый цвет в значительном изобилии, так-как кафедра и собственная скамья мистера Донниторна имели подушки из красивого малинового сукна; и в-заключение всей картины, там была малиновая напрестольная пелена, вышитая золотыми лучами мисс Лидией собственноручно.

плечами, но имевших силу для подрезывания изгородей и для перекрытия соломою крыш; высокия здоровые фигуры и грубо-очерченные загорелые лица каменотёсов и плотников; с полдюжины здоровых фермеров с их семействами, имевшими щоки как яблоко; опрятных старушек, по-большей-части жен поселян, в черных шляпках, из-под которых незначительно выдавались края белых, как снег, чепчиков, и с исхудалыми руками, голыми по-локоть, безстрастно сложенными на груди. Ибо никто из стариков не держал книг. Зачем им было держать их? никто из них не умел читать. Но они знали несколько "добрых слов" наизусть, и их изсохшия губы по временам молча шевелились, следуя за службой, правда, без весьма-ясного понимания, но с простою верою в то, что служба обладает действительною силою отвратить зло и принести благословение. И теперь видны были все лица, ибо все встали - маленькия дети на скамьях, гладя через спинку серых загороженных скамеек - между-тем как вечерний гимн доброго старого епископа Кена запели одним из тех живых псаломных напевов, которые исчезли с последним поколением приходских священников и хорных приходских дьячков Мелодии вымирают, как свирель Пана, с людьми, любящими эти мелодии и внимающими им. Адам не находился сегодня на своем обычном месте между, певчими, ибо он сидел со своею матерью и Сетом, и с удивлением заметил, что Бартля Масси также не было здесь, что было тем приятнее мистеру Джошуа Ранну, издававшему свои басовые ноты с необыкновенным удовольствием и бросавшему особенный луч строгости во взглядах, которые обращал сверх своих очков на диссидента Вилля-Маскри.

Я умоляю вас вообразить себе, как мистер Ирвайн осматривает это зрелище, в своем обширном белом стихаре, который так шел ему, с напудренными, откинутыми назад волосами, с ярким темным цветом лада и тонко-очерченными ноздрями и верхнею губою; ибо в этом кротком, но тем не менее проницательном выражении лица была известная добродетель, как во всех лицах людей, в которых просвечивает благородная душа. И над всем разстилалось очаровательное сияние июньского солнца, проникавшее сквозь старинные окна, с их различными желтыми, красными и синими стеклами, бросавшими приятные оттенки цветов на противоположную стену.

Я думаю, когда мистер Ирвайн осматривался кругом сегодня, его глаза остановились на минуту долее обыкновенного на квадратной скамейке, занимаемой Мартином Пойзером и его семейством. Впрочем, тут была еще другая пара темных глаз, находившая невозможным не обратиться туда и не отдыхать на предмете в розовом и белом цветах. Но Гетти в эту минуту не озабочивалась никакими взглядами; вся она была погружена в мысли о том, что Артур Донниторн скоро войдет в церковь, так-как экипаж должен быть наверно у церковной ограды в это время. Она ни разу не видела его с того времени, как разсталась с ним в лесу в четверг вечером и - о! как продолжительно показалось ей это время. Все шло тем же порядком, как всегда, с того вечера: чудеса, случившияся тогда, не повлекли за собою никаких перемен; они походили на сновидение. Когда она услышала, что церковная дверь повернулась на петлях, то её сердце забилось так сильно, что она не решилась поднять глаз. Она чувствовала, что её тёгка делала книксен, и сама она присела. То был непременно старый мистер Донниторн; он всегда входил первый, морщинистый, коротенький старичок, окидывавший кругом близорукими глазами кланявшееся и приседавшее собрание; потом, она знала, проходила мисс Лидия, и хотя Гетти так охотно любила смотреть на её модную небольшую шляпку, напоминавшую совок, окруженную гирляндою из небольших роз, но сегодня она и не вспомнила о ней. Но больше не делали книксенов - нет, он не шел; она вполне чувствовала, что никто больше не проходил в дверь отгороженного места, кроме черной шляпки экономки и великолепной соломенной шляпки горничной леди, шляпки, некогда принадлежавшей мисс Лидии, и потом еще напудренных голов буфетчика и лакея. Нет, его не было там; она, однакож, посмотрит теперь, она, может-быть, ошиблась: ибо, как бы то ни было, она ведь еще не смотрела. Таким - образом, Гетти подняла веки и робко взглянула на огороженное место с подушками близь алтаря: там не было никого, кроме старого мистера Донниторна, протиравшого очки белым платком, и мисс Лидии, открывавшей большой с золотым обрезом молитвенник. Перенесть холодное, обманутое ожидание было слишком-тяжело; она чувствовала, что начинала бледнеть; её губы дрожали; она готова была заплакать О! что ей было делать? Все узнали бы причину; они узнали бы, отчего она плакала? оттого, что там не было Артура. И она знала, что мистер Крег, с чудным тепличным цветком в ветле сюртука, смотрел на нее во все глаза. Страшно-долго тянулась служба, прежде чем начался Сѵмвол Веры, когда она могла стать на колени. Две крупные слезы скатились тогда, но никто не видел их, кроме добродушной Молли, ибо её тётка и дядя стояли за коленях, повернувшись к ней спиною. Молли, будучи не в состоянии вообразить себе какую-нибудь другую причину слез в церкви, кроме слабости, о которой она знала как-то неясно, по преданию, вытащила из кармана небольшую, странной формы плоскую синюю сткляночку, и с большим трудом вытащив пробку, ткнула узким горлышком в ноздри Гетти. "Это не пахнет", сказала она шопотом, думая, что в этом-то и заключалось большое преимущество старых солей над свежими: "оне приносили вам пользу, не производя неприятного впечатления на нос". Гетти с сердцем оттолкнула стклянку; но этот небольшой порыв гнева произвел то действие, какого не произвели бы соли: он побудил ее отереть следы слез и употребить всю силу к тому, чтоб унять их. Тщеславная природа Гетти имела известную силу: она скорее решилась бы перенесть что-нибудь, чем подвергнуться насмешкам или сделаться предметом других чувств, а не восхищения; она скорее вонзила бы собственные ногти в нежное тело, чем выдала тайну, которую хотела скрыть от людей.

Что за колебания происходили в её озабоченных мыслях и чувствах тогда, как мистер Ирвайн произносил умилительное отпущение, ибо её слух был мертв, как во время отпущения, так и во время всех молитв, следовавших за ним. Досада была очень-недалека от обманутого ожидания, и она вскоре одержала победу над догадками, которые могло изобрести её мелочное остроумие для объяснения отсутствия Артура, в том предположении, что он действительно хотел придти, действительно хотел снова видеть ее. И в это время она машинально встала, так - как все прихожане встали; на щеках снова показался еще увеличившийся румянец, ибо она составляла про себя мелочные, исполненные негодования речи, говоря, что она ненавидит Артура за то, что он заставляет ее страдать таким образом; она желала, чтоб и он страдал так же. А между-тем, когда в её душе происходило это эгоистическое волнение, её глаза были опущены на молитвенник и веки с их темною бахромою казались столь же прекрасными, как всегда. Так думал Адам Бид, посмотревший на нее в минуту, когда поднялся с колен.

Но мысли Адама о Гетти не сделали его невнимательным к службе; скорее оне сливались со всеми другими глубокими чувствами, которым церковная служба в этот день служила проводником: так некоторое сознание всего нашего прошедшого и нашего воображаемого будущого всегда сливается в моменты нашей сильно-возбужденной чувствительности. А для Адама церковная служба была лучшим проводником, который он мог только найдти его для смененного сожаления, любви и самоотвержения; взаимный обмен жалоб, умоляющих о помощи, с порывами веры и восхваления, повторяющиеся ответы и простой ритм избранных мест священного писания, казалось, говорили его сердцу таким образом, как никакая другая форма богослужения; подобно тому, как первым христианам, поклонявшимся Богу с самого детства в подземных пещерах, свет факелов и глубокий мрак должны были, повидимому, делать более осязательным божественное присутствие, чем языческий дневный свет улиц. Тайна наших волнений никогда не заключается в каком-нибудь простом предмете, а в его тонких отношениях к нашим прошедшим чувствам: не удивительно, что тайна ускользает от взора несочувствующого наблюдателя, который с такою же пользою надел бы очки, чтоб различить запах.

я уверен, вы нисколько не подозреваете. Это было чтение нашего знакомца Джошуа Ранна. Где этот добры башмачник научился читать - это оставалось тайною даже для его самых коротких знакомых. Как бы там ни было, я полагаю, однакожь, что он главнейшим образом получил эту способность от природы, пролившей некоторое музыкальное чувство в эту честную, занятую собою душу, подобно тому, как и до него она проливала такия же чувства в другия узкия души. Она, по-крайней-мере, подарила его прекрасным басом и музыкальным ухом; но я не могу положительно сказать: этого одного было достаточно, чтоб внушить ему роскошный певучий голос, в который он облекал свои ответы. Я могу сравнить его переход от роскошного, глубокого форте к меланхолическому кадансу, замиравшему при конце последняго слова в некоторого рода слабый отголосок, подобно замирающим вибрациям прекрасной виолончели; я могу сравнить этот переход, в его сильной спокойной меланхолии, только с порывом и кадансом осенняго ветра между сучьями Может показаться странным, что я выражаюсь о чтении приходского дьячка таким образом, дьячка в ржавых очках, с щетинистыми волосами, с большим затылком и выдающимся теменем..... Но таков образ действия природы: джентльмену с блистательной физиономией и с поэтическими стремлениями она позволяеть петь не в тон и оставляет его в совершенном неведении о том, а между-тем заботится, чтоб какой-нибудь простак, напевающий балладу в углу кабачка, соблюдал свои интервалы так же верно, как птичка.

Сам Джошуа не столько гордился своим чтением, как пением, и всегда с чувством увеличенной важности переходил от кафедры к хорам. Тем более еще в тот день: то был особенный случай; ибо старик, коротко-известный всему приходу, умер горестным образом - не на постели. Такое обстоятельство производило на крестьянина самое грустное впечатление; а теперь следовало петь погребальный псалом по случаю его внезапной кончины. Кроме-того, Бартля Масси не было в церкви, и важность Джошуа в хоре не подвергалась затмению. Пели торжественную минорную песнь. Звуки старого псалма заключают в себе много жалоб, и слова:

он составлял часть приличных похоронных обрядов, и она думала, что лишить его этой части было гораздо-хуже, нежели причинять ему множество неприятных дней при жизни. По её мнению, чем больше говорили о её муже, тем больше, значит, делали для него, тем ближе, конечно, он был к спасению. Бедная Лисбет имела неясное сознание, что человеческая любовь и сострадание служат основанием веры в другую любовь. Сет, которого легко было тронуть, проливал слезы и старался припомнить (как он безпрестанно делал после смерти отца) все слышанное им о том, что один момент сознания мог быть в последнюю минуту моментом прощения и примирения; ибо в самом псалме, который пели, не было ли написано: "божественные дела не измеряются и не ограничиваются временем?" Адам прежде всегда мог петь псалом вместе с прочими. Он вынес много безпокойств и огорчений с-тех-пор, как перестал быть мальчиком; но это была первая печаль, лишившая его голоса, и, довольно-странно, эта печаль происходила от того, что главный источник его прошлых безпокойств и огорчений исчез от него навеки. Ему не удалось пожать руку отцу перед разлукою и сказать: "Отец, ты знаешь, что все было хорошо между нами; я никогда не забывал, чем обязан тебе с самого детства. Прости мне, если я иногда бывал слишком-горяч и вспыльчив". В тот день Адам мало думал о тяжком труде и заработке, которыми он жертвовал своему отцу: его мысли безпрестанно приводили ему на память, что должен был чувствовать старик в минуты унижения, когда склонял голову под выговорами сына. Когда мы видим, что наше негодование переносится с покорным безмолвием, то мы склонны чувствовать угрызения сомнения впоследствии относительно нашего собственного великодушия, и даже справедливости, тем-более когда предмет нашего негодования стал навеки безмолвен, и мы видели его лицо в последний раз во всем смирении смерти.

"Увы! я всегда был слишком-жесток" думал Адам. "Это весьма-дурной недостаток во мне, что я так горяч и нетерпелив с людьми, когда они поступают дурно, и мое сердце закрывается для них, так-что я не могу переселить себя и простить им. Я довольно-ясно вижу, что в моей душе больше гордости, нежели любви; я скорее тысячу раз ударил бы молотком для отца, нежели принудил бы себя сказать ему ласковое слово. Да и к этим ударам присоединялось много гордости и гнева, так-как дьявол непременно хочет участвовать и в том, что мы называем нашими обязанностями, также точно, как в наших грехах. Может-быть, лучшия вещи, которые я делал в жизни, было мне легче всего исполнить. Мне всегда было легче работать, нежели сидеть спокойно; но самым важным подвигом для меня было бы победить мою собственную волю и гнев и прямо противодействовать моей собственной гордости. Мне кажется теперь, что, еслиб я нашел отца дома сегодня вечером, я обошелся бы с ним иначе; впрочем, как знать, может - быть, ничто не было бы для нас уроком, еслиб не случалось слишком-поздно. Хорошо, еслиб мы почувствовали, что жизнь есть счет, который мы не можем переделать вторично; действительно мы не можем делать никаких исправлений на этом свете, точно так, как не можем исправить ошибку в вычитании, сделав верно сложение".

Вот была тоническая нота, к которой безпрестанно возвращались мысли Адама после смерти отца, и торжественный скорбный напев похоронного псалма производил только то действие, что прежния мысли возвращались с новою силою. Такое действие имела и проповедь, которую выбрал мистер Ирвайн по случаю погребения Матвея. В ней коротко и просто пояснялись слова: "Среди жизни мы находимся в смерти", только настоящую минуту мы можем назвать своею собственною для совершения деяний милосердия, правдивой взаимности и семейной любви. Все это весьма-старые истины; но то, что мы считали самою старою истиною, становится для нас самою поразительною на той неделе, когда мы смотрели на мертвое лицо человека, составлявшого часть нашей собственной жизни. Ибо если люди хотят произвести на нас впечатление действием нового и удивительно-яркого света; разве они не заставляют его падать на самые знакомые для нас предметы, чтобы мы могли измерить его яркость, сравнением с прежнею неясностью этих предметов?

Затем наступила минута последняго благословения, когда те вечно-высокия слова: "Мир Божий, превосходящий всякое понимание", казалось, сливались с спокойным сиянием вечерняго солнца, падавшим на склоненные головы собрания. Затем все тихо встали; матери стали завязывать шляпки у маленьких девочек, спавших во время проповеди; отцы собирали молитвенники. Наконец все устремились чрез старую арку прохода на зеленевшее кладбище, и тут начались разговоры между соседями, их простые вежливости и приглашения к чаю. В воскресенье всякий был готов принять гостя: ведь в этот день все должны быть в лучших платьях и в лучшем расположении духа.

Мистер и мистрис Пойзер остановились на минуту у церковной ограды: они ждали, когда подойдет к ним Адам, так-как они были бы недовольны, еслиб ушли, не сказав ласкового слова вдове и её сыновьям.

-- Конечно, конечно, сказал мистер Пойзер: - конечно, им не придется тогда и долго ждать друг друга. А вам Бог дал двух самых молодцеватых в нашей стране сыновей; и это вовсе не удивительно, потому-что я помню бедного Матвея красивым широкоплечим малым, какого только можно себе вообразить; а что до вас какается, мистрис Бид, то вы держитесь гораздо-прямее, нежели половина наших молодых теперешних женщин.

-- Эх! сказала Лисбет: - мало проку в том, что глиняное блюдо хорошо на вид, если оно разбито пополам. Чем скорее положат меня под терн, тем лучше. Кому я полезна теперь?

Адам никогда не обращал внимания на мелочные несправедливые жалобы своей матери; но Сет сказал:

-- Нет, матушка, ты не должна говорить таким образом. У твоих сыновей никогда не будет другой матери.

вещи. Тот, кто над нами, знает лучше нас.

-- Ах! сказала мистрис Пойзер: - и мы не должны никогда ставить умерших над живыми. Все мы умрем в свое время, я полагаю, а потому лучше было бы, еслиб люди обращались с нами лучше при нашей жизни, а не начинали бы тогда, когда ужь нас не станет на этом свете. Мало пользы поливать прошлогодний урожай.

-- Ну, Адам, сказал мистер Пойзер, чувствуя, что слова жены, как обыкновенно, были скорее резки, нежели успокоительны, и что хорошо было бы переменить предмет разговора: - я надеюсь, что вы теперь опять известите нас. Мне ужь давно не удавалось поболтать с вами, да вот и хозяйка хочет видеть вас и спросить, что можно сделать с её самопрялкою; недавно сломалась... немалого труда будет стоить починить ее; там немного понадобится токарная работа. Ведь вы постараетесь скоро придти к нам - не правда-ли?

Мистер Пойзер, говоря это, остановился и посмотрел вокруг себя, будто для того, чтоб увидеть, где была Гетти; ибо дети убежали вперед. Гетти не оставалась без собеседника; притом же на ней было розового и белого цветов более обыкновенного; она держала в руке чудный розовый с белым тепличный цветок с весьма - длинным именем... шотландским именем, по-крайней-мере она, так думала, так как говорили, что мистер Крег садовник был шотландец. Пользуясь благоприятным случаем, Адам также посмотрел вокруг себя, и, я уверен, вы не станете требовать, чтоб он почувствовал огорчение, когда подметил выражение неудовольствия на лице Гетти в то время, как она слушала пустую болтовню садовника. А между-тем в душе своей она радовалась тому, что он был при ней: она, может-быть, узнает от него каким образом случилось, что Артур не пришел в церковь. Она, впрочем, не хотела прямо обратиться к нему с вопросом, а надеялась, что и без того получит сведение; ибо мистер Крег, как человек, стоявший выше других, очень любил сообщать сведения.

Мистеру Крегу никогда и в голову не приходило, что его разговор и ухаживанье могли быть холодно приняты; ибо даже самый свободно-мыслящий и широкий ум не всегда в состоянии переменить свою точку зрения далее известных пределов; никто из нас не может знать, какое впечатление мы производим на бразильских обезьян слабого ума... может-быть, оне едва-ли видят в нас что-нибудь особенное. Сверх-того, мистер Крег был человек с воздержными страстями и уже десятый год медлил разрешить себе относительные преимущества брачной и холостой жизни. Правда, что, по временам, когда он несколько разгорячался от лишняго стакана грога, слышали, как он говорил о Гетти: "девушка, пожалуй, хоть куда" и "человек мог бы сделать и хуже"; но при веселом случае мужчины бывают склонны выражать свои мнения гораздо-сильнее.

"знавшого свое дело" и обладавшого большими сведениями относительно различных грунтов и унавоживания; но за то он не пользовался большою милостью мистрис Пойзер, которая не раз говорила мужу на-едине: "Ужь ты черезчур расположен к мистеру Крегу; что жь до меня, то, по моему мнению, он очень-похож на петуха, который думает, что солнце восходит только для того, чтоб услышать, как он кричит". Впрочем, мистер Крег был достойный уважения садовник, и нельзя сказать, чтоб неосновательно был о себе высокого мнения. У него были также высокия плечи и выдававшияся скулы; когда он шел, то несколько наклонял голову, держа руки в карманах своих панталон. Кажется, только его родословная пользовалась преимуществом быть шетландскою, а не его воспитание; ибо, за исключением того, что он несколько-тверже выговаривал букву р, его выговор немногим отличался от диалекта, на котором говорили люди в Ломшейре, окружавшие его. Но всякий садовник - шотландец, также, как всякий французский учитель - парижанин.

-- Ну, мистер Пойзер, сказал он, прежде чем добрый, тяжелый на подъем фермер имел время заговорить: - я думаю, что вы не перевезете вашего сена завтра: барометр показывает перемену, и вы можете поверить мне на-слово, что не пройдет и двадцати-четырех часов, как у нас будет еще дождь. Видите эту темносинюю тучу вон там, на горизонте... вы знаете, что такое горизонт: там где, земля и небо сходятся вместе.

-- Да, да, я вижу тучу, сказал мистер Пойзер: - горизонт или не горизонт. Она находится прямо над полем Майка-Гольдсворта, находящимся под паром, а ведь это скверное поле.

-- Ну, вы запомните мои слова, что эта туча разстелется по всему небу скорее, чем вы успеете закрыть один из ваших стогов сена. Великое дело изучить вид облаков. Слава Богу! метеорологические альманахи не могут научить меня ничему; напротив, я мог бы передать прекрасные вещи составителям, еслиб только они обратились ко мне. А как вы А вы как поживаете, мистрис Бид? продолжал мистер Крег, не останавливаясь, и кивнув мимоходом головою Адаму и Сету. - Надеюсь, что вам пришлись по вкусу шпинат и крыжовник, что я послал вот намедни к вам с Честером. Если вам еще понадобится какая-нибудь зелень, пока вы еще не забыли своего горя, то вы знаете, куда обратиться за ней. Всем известно, что я ничего не даю другим даром; когда я снабдил дом всеми припасами, то сад остается мне для собственных спекуляций... старый сквайр нескоро достанет другого человека, который годился бы на это дело, ужь не говоря о том, захочет ли кто взять это место. Могу вам доложить, я хорошо веду свои разсчеты, чтоб наверное получить обратно деньги, которые плачу сквайру. Хотел бы я посмотреть, видят ли некоторые из тех, что вот пишут альманахи, так далеко пред своим носом, как приходится делать мне ежегодно?

у которого голова сбита долой якорем, а позади его стрельба и корабли? Эта картина была сделана перед Рождеством, и вот по ней все сбылось так же верно, как по словам священного писания. Петух - Франция, а якорь - Нельсон, и они предсказали нам все это раньше.

-- Ни... и... и! сказал мистер Крег. - Тут не зачем видеть далеко перед собою для того, чтоб знать, что англичане побьют французов. Я знаю из верного источника, что если француз пяти футов-величины, то ужь он считается велик ростом, и они живут-то по-большей-части все на жиденьком. Я знаю человека, у которого отец имеет прекрасные сведения касательно французов. Мне хотелось бы знать, что могли бы сделать эти стрекозы против таких красивых молодцов, как наш молодой капитан Артур. Француз остолбенел бы непременно только при виде его; ведь у него рука-то толще тела француза - готов побожиться: они зашнуровывают себя в корсет, и им это ни почем, так-как у них нет ничего внутри.

-- А где же капитан? Он сегодня не был в церкви, сказал Адам - Я разговаривал с ним еще в пятницу, и он не сказал мне, что уедет.

-- О! он отправился ненадолго в Игльдель поудить. Я полагаю, он возвратится через несколько дней, потому-что должен присутствовать при устройстве и приготовлениях ко дню своего совершеннолетия тридцатого июля. Но он, по временам, очень охотно уезжает куда-нибудь. Он да старый сквайр идут друг к другу, как мороз и цветы.

Садовнику нужно было бы также поворотить по тому же направлению, еслиб он не принял приглашения к чаю от мистера Пойзера. Мистрис Пойзер, с своей стороны, повторила приглашение, потому-что сочла бы глубоким безчестьем нерадушно принимать в своем доме: личное расположение или нерасположение не должны были вмешиваться в этот священный обычаи. Притом же мистер Крег всегда был чрезвычайно-вежлив с семейством на господской мызе, и мистрис Пойзер, не задумываясь, объявляла, что "она ничего не может сказать против него; жаль только, что его нельзя было снова высидеть и высидеть иначе".

Таким образом Адам и Сет с матерью, шедшею между ними, повернули по дороге вниз в долину и потом снова поднялись к старому дому, где грустное воспоминание заняло место весьма-продолжительного безпокойства, где Адаму уже никогда не нужно будет спрашивать, когда возвратится домой: "где отец?"

А другое семейное общество, имевшее мистера Крега собеседником, возвратилось к приятному веселому дому на господской мызе - все с спокойными чувствами, исключая Гетти, знавшёй теперь, куда отправился Артур, но находившейся только еще в большем смущения и безпокойстве. Казалось, его отсутствие было совершенно добровольное; ему ненужно было уехать; он не уехал бы, еслиб желал видеть ее. Она болезненно сознавала, что никакая участь не будет для нея снова приятною, если не сбудется мечта, которой поддалась она в четверг вечером; и в эту минуту унылого, истинного, леденящого сомнения и досады, она раздумывала о возможности снова быть с Артуром, встретить его полный любви взор и слышать его нежные слова, и раздумывала с тем горячим желанием, которое можно назвать возрастающею болью страсти.