Адам Бид.
Книга вторая.
XX. Адам посещает ферму.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Адам Бид. Книга вторая. XX. Адам посещает ферму. (старая орфография)

XX.
Адам посещает ферму.

Адам возвратился с работы в пустой телеге; потом он переменил одежду и приготовился отправиться на мызу, когда еще было только три четверти седьмого.

-- Куда это ты нарядился по-праздничному? жалобно сказала Лисбет, когда он сошел вниз. - Ведь не в школу же ты идешь в лучшем платье?

-- Нет, матушка, сказал Адам спокойно: - я иду на мызу, но, может, пойду и в школу потом; итак не дивись, если я позамешкаюсь немного. Сет воротится через полчаса... он пошел только в деревню, так нечего тебе безпокоиться о нем.

-- К-чему жь ты надел свою лучшую одежду, чтоб идти на мызу? Ведь Пойзеровы видели тебя в ней вчера, кажется. Что это значит, что ты из будня делаешь праздник? Плохо вести знакомство с людьми, которые не хотят видеть тебя в рабочей куртке.

-- Прощай, матушка, мне пора, сказал Адам, надевая шляпу и выходя.

Но едва успел он сделать несколько шагов, выйдя за двери, как Лисбет подумала, что она огорчила его. Конечно, тайное побуждение, заставившее ее сделать ему выговор за лучшее платье, происходило от подозрения, что он оделся для Гетти; но, при всей слезливости своей, она глубоко чувствовала потребность к тому, чтоб её сын любил ее. Она бросилась за ним, удержала его за руку прежде, чем он успел пройдти и полдороги до ручья, и сказала:

-- Нет, мой сын, ты не уйдешь в сердцах на мать, которой только и дела, что сидеть да думать о тебе.

-- Нет, нет, матушка, сказал Адам серьёзно и остановился, положив руку на её плечо: - я не сердит. Но я хочу, ради тебя самой, чтоб ты спокойно предоставляла мне делать то, на что я решился в своем уме. Я всегда буду хорошим сыном для тебя, пока мы живы. Но человек имеет другия чувства, кроме тех, которые он обязан питать к отцу и матери; и ты не должна иметь желание управлять моею душою и телом. Тебе следует привыкнуть к мысли, что я не уступлю тебе, где я имею право делать то, что мне хочется. Итак, не станем тратить слов попустому об этом.

-- Эх! сказала Лисбет, не желая показать, что она чувствовала истинное значение слов Адама: - не-уже-ли кому-нибудь больше твоей матери хочется видеть тебя в лучшей одежде? И когда ты вымоешь лицо чисто, словно гладенький беленький камешек, зачешешь так мило волосы и глаза у тебя станут блестящие... да на что другое твоя старая мать станет смотреть и вполовину с таким удовольствием? Да по мне, пожалуй надевай свое праздничное платье когда тебе захочется... я больше никогда не стану надоедать тебе этим.

-- Хорошо, хорошо. Прощай, матушка, сказал Адам, цалуя ее и торопливо отходя от нея. Он видел, что только этим средством мог положить конец разговору. Лисбет оставалась еще на месте, защищая глаза и смотря ему вслед, пока он не исчез из виду. Она вполне чувствовала значение слов Адама, и, потеряв сына из виду и медленно возвращаясь в хижину, громко говорила сама с собой, ибо она имела обыкновение громко высказывать свои мысли в длинные дни, когда её муж и сыновья были на работе:

-- Эх, он скажет мне, что хочет привесть ее в дом наднях. И станет она хозяйкою надо мною, и я должна смотреть за то, как она, пожалуй, возьмет тарелки с синими ободочками, да, может-быть, разобьет их; а ведь ни одна из них не разбита с-тех-пор, как мой старик и я купили их на ярмарке, вот двадцать лет будет в Троицу. Эх! продолжала она все громче, хватая со стола вязанье: - она никогда не станет вязать чулок парням или надвязывать следы, пока я жива. А когда я умру, он вспомнит, что никто не потрафит на его ногу и след так, как потрафляла его старая мать. Она, кажется, вовсе не умеет съуживать и вязать пятку, и свяжет ему такие длинные пальцы, что он и сапога-то не наденет. Вот что происходит, если женишься на молоденькой девчонке. Мне было ужь тридцать лет, и отцу столько же, когда была наша свадьба, и то мы были еще довольно-молоды. Она будет, просто, дрянь в тридцать лет... а выходит замуж, когда у ней и зубы-то еще не все прорезались.

Адам шел так скоро, что был у ворот двора еще до семи часов. Мартин Пойзер и дед еще не возвращались домой с луга: все были на лугу, даже до черной с рыжими пятнами таксы; никто не сторожил двора, кроме бульдога: и когда Адам подошел к дверям, отворенным настежь, он увидел, что в светлой, чистой общей комнате не было никого. Но он догадался, где могли быть мистрис Пойзер и еще некто; таким-образом он постучал в дверь и своим звучным голосом произнес:

-- Здесь мистрис Пойзер?

-- Войдите, мистер Бид, войдите крикнула мистрисе Пойзер из сырни.

Она всегда так называла Адама, когда принимала его у себя в доме.

-- Войдите в сырню, если хотите, а то я в эту минуту не могу бросить сыр.

Адам вошел в сырню, где мистрис Пойзер и Нанси прессовали первый вечерний сыр.

-- Ну, вы, верно, подумали, что пришли в мертвый дом, сказала мистрис Пойзер Адаму, когда он остановился в открытых дверях: - все на лугу. Но Мартин наверно скоро возвратится: они оставят сено в копнах на ночь, так-что завтра прежде всего примутся убирать его. Я была принуждена оставить при себе Нанси, разсчитывая, что Гетти должна собирать красную смородину сегодня вечером: эта ягода поспевает совершенно некстати, именно, когда вовсе нет рук. А детей нельзя послать за ягодами: они кладут больше себе в рот, чем в корзинку; это все-равно, что поручить осам собирать ягоды.

Адаму очень хотелось сказать, что он пойдет в сад, пока не возвратится мистер Пойзер, но у него не хватило на это духу, итак он сказал:

-- Нет, я убрала ее в гостиную направо. Но погодите, пока я сама могу сходить за ней и показать вам ее. Я была бы очень-рада, еслиб вы теперь пошли в сад и сказали Гетти, чтоб она прислала сюда Тотти. Ребенок прибежит сюда, если позовешь его; а я знаю, что Гетти позволит ей есть слишком-много смородины. Я буду вам очень обязана, если вы сходите и пошлете ее сюда; потом там, в саду, теперь прелестные Йоркския и ланкастерския розы: вам будет приятно взглянуть на них. Но вам, может-быть, хочется сыворотки. Я знаю, вы любите сыворотку, как любят ее по-большей-части все те, которым ненужно приготовлять ее самим.

-- Благодарю вас, мистрис Пойзер, сказал Адам: - глоток сыворотки доставляет мне всегда истинное наслаждение. Из-за нея я готов отказаться от пива.

-- Конечно, конечно, сказала мистрис Пойзер, доставая небольшую белую чашечку с полки и погружая ее в кадку с сывороткой: - запах хлеба приятен всем, кроме булочника. Мисс Ирвайн всегда говорит: "О, мистрис Пойзер, я с завистью смотрю на вашу сырню; я с завистью смотрю на ваших цыплят, и что за прелестная вещь ферма, право!" А я говорю: "Да, ферма прекрасная вещь для тех, кто смотрит на нее и не знает, сколько хлопот сопряжено с нею, сколько нужно и подымать, и стоять, и мучиться внутри её".

-- Ну, мистрис Пойзер, вы не захотели бы жить где-либо, кроме фермы, где вы так хорошо справляетесь, сказал Адам, принимая чашечку: - и что жь вы можете видеть с большим удовольствием, если не красивую дойную корову, стоящую по колено в траве, новое молоко, ценящееся в кадке, свежее масло, готовое в продажу, телят и кур?... За ваше здоровье! желаю, чтоб вы всегда имели силу надзирать за вашей сырней и служить примером для всех жен фермеров в нашей стране.

Мистрис Пойзер нельзя было уличить в слабости, будто она улыбалась комплименту, но по её лицу разлилось, как прокрадывающийся солнечный луч, спокойное удовольствие и придало более обыкновенного кроткое выражение её серо-голубым глазам, когда она посмотрела на Адама, пившого сыворотку... Ах! кажется, я вкушаю эту сыворотку теперь, сыворотку с столь-нежным запахом, что его можно назвать благоуханием, и с мягкою скользящею теплотою, наполняющею воображение тихою, счастливою мечтательностью. И в моих ушах звучит легкая музыка капающей сыворотки, сливающаяся с чириканьем птички, находящейся за проволочною сеткою окна, выходящого в сад и оттеняемого высокою калиною.

-- Еще немножко, мистер Бид? спросила мистрис Пойзер, когда Адам поставил чашку.

-- Нет, благодарю вас. Я пойду теперь в сад и пришлю к вам малютку.

-- Пожалуйста; да скажите ей, чтоб она пришла к матери в сырню.

Адам обошел кругом по двору, где обыкновенно стояли копны, но где теперь не было их, к деревянной калитке, которая вела в сад, некогда прекрасный огород усадьбы; теперь же, еслиб не красивая кирпичная стена с каменным отлогим карнизом по одной стороне её, настоящий фермерский сад с крепкими годовыми цветами, несодрезанными фруктовыми деревьями и овощами, росшими вместе в беззаботном, полунебрежном изобилии. В это время густых листьев, распустившихся цветов и полных кустарников искать кого-нибудь в таком саду было все-равно, что играть в прятки. Тут начинали цвесть высокия розы и ослепляли глаз своим розовым, белым и желтым цветом; там были дикий ясмин и калина в больших размерах и в безпорядке, потому-что не подрезались; там возвышались целые стены из листьев красных бобов и поздняго гороху; в одном направлении там был целый ряд густого орешника, а в другом огромная яблоня с голым округом под её низко-раскинувшимися ветвями Но что значило одно или два голые места? Сад был так обширен. Крупные бобы занимали в нем столь большое пространство, что Адаму пришлось сделать девять или десять больших шагов, чтоб дойти до конца дорожки с неподрезанною травою, пробегавшей около них; что жь до других растений, то для них было места гораздо больше, чем сколько им было нужно, так-что при ежегодном посеве всегда оставались широкия гряды, обросшия крестовником. Даже розовые деревья, у которых Адам остановился, чтоб сорвать розу, имели вид, будто росли дикими; все они путалнь вместе густыми массами, в это время щеголяя раскрывшимися лепестками, которью почти все были полосатые, розовые с белым, что мимоходом сказать, вероятно, велось со времени соединения домов Йоркского и ланкастерского. Адам весьма-хорошо выбрал плотную провансальскую розу, едва-видную полузадушенную безуханными, щеголихами соседками, и держал ее в руке (он думал, что ему будет легче, если у него будет, что-нибудь в руке), идя в отдаленный конец сада, где, ему помнилось, был самый большой ряд кустов смородины, неподалеку от тисовой беседки.

Но, отойдя от роз на несколько шагов, он услышал, что кто-то тряс большой сук; потом голос мальчика произнес:

"Ну же, Тотти, держи твой передничек... вот тебе, голубушка!"

Голос слышался из веток высокого вишневого дерева. Адам без труда различил в них небольшую детскую фигуру с синим передником, сидевшую в удобном положении, где ягоды были гуще всего. Без сомнения, Тотти была внизу за забором из гороха. Да... вот её шляпка, сползшая на спину, вот её жирное личико, страшно-выпачканное красным соком, обращенное кверху к вишневому дерево, между-тем как она растопырила свой маленький кругленький ротик и красный запачканный передник, чтоб получить обещанные падающие гостинцы. К-сожалению, я должен сказать, что более половины падавших вишень были тверды и желты, а не сочны и красны; но Тотти не тратила времени в безполезных жалобах и уже высасывала третью из самых сочных вишен, когда Адам сказал:

-- Ну, Тотти, теперь есть у тебя вишни. Беги с ними домой к маменьке... она зовет тебя... в сырню. Беги сию же минуту... Вот так, моя умница.

Он поднял ее своими могучими руками и поцаловал, когда произносил эти слова - церемония, которую Тотти сочла скучною помехою в уничтожении вишен; и когда он опустил ее на землю, то она молча пустилась рысью к дому, продолжая сосать по дороге ягоды.

-- Томми, друг мой, берегись, чтоб тебя не подстрелили, как птичку-воровку, сказал Адам, подвигаясь далее к кустам смородины.

Он мог видеть большую корзинку в конце аллеи: Гетти не могла быть далеко от нея, и Адам почти чувствовал, что она смотрела на него. Между-тем, когда он повернул за угол, она стояла спиною к нему и, наклонившись, сбирала низко-висевшия ягоды. Странно, что она не слышала, как он подошел, может быть, оттого, что она производила шелест листьями. Она вздрогнула, заметив, что кто-то был вблизи, и вздрогнула так сильно, что уронила чашку с ягодами, и потом, когда увидела Адама, её побледневшее лицо вдруг покрылось глубоким румянцем. Этот румянец заставил его сердце забиться новым счастьем. Гетти никогда не краснела прежде при виде его.

-- Я испугал вас, сказал он, в сладостной надежде, что то, что он говорил, не имело значения, так-как Гетти, казалось, чувствовала столько же, сколько и он: - позвольте мне подобрать ягоды.

Это сделалось скоро: ягоды упали только спутанною массою на траву, и Адам, поднявшись и передавая ей чашку, прямо смотрел ей в глаза с покорною нежностью, нераздельною с первыми мгновениями любви, исполненной надежды.

Гетти не отводила глаз; её румянец уменьшился, и она встретила его взор с выражением спокойной грусти, которое было приятно Адаму, ибо оно так мало походило на то, что он видел в ней прежде.

-- Ужь тут немного осталось ягод, сказала она: - я теперь скоро кончу.

Не было произнесено ни слова более, пока они собирали смородину. Сердце Адама было слишком-полно; говорить он не мог; думал, что Гетти знала все, что было у него ни бердце, Но все-таки она не была равнодушна к его присутствию; она покраснела, увидев его, и потом в ней была эта черта грусти, что, конечно, означало любовь, так-как это противоречило с её обыкновенным обращением, часто казавшимся ему равнодушием. И он мог смотреть на нее постоянно, когда она наклонялась над ягодами, между-тем как ровные вечерние солнечные лучи прокрадывались сквозь густые ветви яблони и покоились на её круглой щеке и шее, будто и они также любовались ею. Для Адама это было время, которое человек меньше всего может забыть впоследствии, время, когда он думает, что первая любимая им женщина каким-нибудь ничтожным признаком, словом, тоном, взглядом, трепетом губы или века, изменяет, что она, наконец, начинает любить его взаимно. Признак так незначителен; он едва заметен для уха или глаза; его нельзя описать никому; это, просто, прикосновение пера, а между-тем он, кажется, изменятся все бытие человека, безпокойная страсть погружается в очаровательное неведение всего, кроме настоящей минуты. Сколько наших ранних радостей исчезает совершенно из нашей памяти! Мы никогда не можем припомнить радость, с которою мы прислонялись головою к груди матери или ездили на спине отца в детстве; без всякого сомнения, эта радость внедряется в нашу природу, как солнечный свет давно прошедшого утра внедряется в нежную мягкость абрикоса; но она навсегда исчезла из нашего воображения, и мы может только веровать в радость детства. Но первое радостное мгновение в нашей первой любви - мечта, возвращающаяся к нам до самого конца и приносящая с собою легкое дрожание чувства, столь же сильное и особенное, как возвращающееся впечатление сладостного благоухания, навеянного на нас в давно-прошедший час блаженства. Это воспоминание придает более острый оттенок нежности, питает безумие ревности и присовокупляет последнюю резкость нестерпимым мукам отчаяния.

Гетти, склонившуюся над красными кистями, ровные лучи, проникавшие чрез шпалеры ветвей яблони, густой сад, окружавший его, собственное волнение, когда он смотрел на нее и верил, что она думает о нем, и что им нечего было говорить - Адам помнил все это до последней минуты своей жизни.

А Гетти? Вы знаете очень-хорошо, что Адам ошибался в ней. Подобно многим другим мужчинам, он думал, что признаки любви к другому были признаками любви к нему самому. Когда Адам приблизился, невидимый ею, она была погружена, как обыкновенно, в мысли и размышления о том, когда может возвратиться Артур: звук шагов какого бы то ни было мужчины имел бы на нее то же самое влияние... она чувствовала бы, что это мог быть Артур, прежде чем имела время видеть, и кровь, покинувшая её щеки в колебании минутного чувства, снова возвратилась бы при виде кого-нибудь другого в такой же степени, как и при виде Адама. Он не ошибался, думая, что с Гетти произошла перемена: безпокойства и опасения первой страсти, волновавшия ее, одержали верх над её тщеславием, дали ей впервые испытать это ощущение безполезной подчиненности чувству другого, пробуждающее ищущую опору, умоляющую женственность даже в сердце пустейшей женщины, которая когда-либо может испытывать ее, и создает в ней чуствительность к кротости, которая прежде никогда в ней не обнаруживалась. Впервые Гетти чувствовала, что в робкой, но мужественной нежности Адама было что-то успокоивающее для нея; она хотела, чтоб с ней обращались с любовью. О, как жестоко было переносить отсутствие, молчание, очевидное равнодушие после тех минут страстной любви! Она не опасалась, что Адам будет терзать ее любовными объяснениями и льстивыми речами, как её другие обожатели: он всегда был так скромен с нею; она без боязни могла наслаждаться чувством, что этот сильный, бодрый человек любил ее и был близь нея. Ей никогда не приходило в голову, что Адам был также достоин сожаления... что и для Адама также должно наступить время страдания.

Мы знаем, Гетти не первая женщина, которая благосклоннее обращается с человеком, любящим ее напрасно потому-что сама она начала любить другого. Это очень-старая история; но Адам не знал её вовсе и упивался сладостным заблуждением.

-- Довольно, сказала Гетти после некоторого времени. - Тётушка говорила, чтоб я оставила несколько ягод на кустах. Ну, теперь я снесу их домой.

-- Хорошо, что я пришел снесть корзинку, сказал Адам: - она была бы слишком-тяжела для ваших маленьких ручек.

-- Нет, я могла бы снесть ее обеими руками.

-- О, как это мило! сказал Адам, улыбаясь: - и вам столько же времени потребовалось бы дойти до дому, сколько крошечному муравью, который несет гусеницу. Случалось ли вам когда-нибудь видеть, как эти крошечные создания таскают вещи, которые вчетверо больше их самих?

-- Нет, сказала Гетти равнодушно, не интересуясь узнать трудности муравьиной жизни.

-- О! я, бывало, часто наблюдал за ними, когда был мальчиком. Но теперь, видите, я могу несть корзинку одною рукою, как пустую ореховую шелуху, и подать вам другую руку, чтоб вы могли опереться на нее. Не хотите ли? Ведь большие руки, как мои, для того и созданы, чтоб на них опирались маленькия ручки, как ваши.

Гетти слабо улыбнулась и взяла его под-руку. Адам посмотрел на нее, но её глаза мечтательно были обращены в другой угол сада.

-- Не случалось ли вам бывать в Игльделе? сказала она, когда они медленно шли к дому.

-- Да, сказал Адам, радуясь, что она обращалась с вопросом, касавшимся его самого: - десять лет назад, когда я был мальчиком, я был там с отцом, чтоб узнать о какой-нибудь работе. Это чудное место - скалы и пещеры, каких вы никогда в жизни не видели. Пока я не был там, я не имел настоящого понятия о скалах.

-- Во сколько времени дошли вы туда?

-- Ну, нам пришлось идти около двух дней. Но можно доехать и меньше, чем в день, у кого есть превосходная лошадь. Капитан, я уверен, доедет туда, в девять или десять часов: он славный ездок. И я не удивлюсь, если он возвратится завтра же. У него слишком живой характер, чтоб долго оставаться в этом уединенном местечке, притом же одному; там ведь нет ничего, кроме дрянной гостиницы в той части, куда он отправился удить. Я желал бы, чтоб он вошел во владение своим имением; это было бы очень-хорошо для него; ему нашлось бы тогда вдоволь дела и он делал бы хорошо, несмотря на то, что так молод; ведь он знает вещи гораздо-лучше многих людей вдвое старше его. Он очень-ласково говорил со мною намедни, что одолжит мне денег длятого, чтоб завести какое-нибудь дело; и еслиб действительно дело дошло до того, то я скорее захочу быть обязанным ему, чем кому-либо другому на свете.

Бедный Адам был сманен говорить об Артуре, думая, что Гетти будет приятно знать, как молодой сквайр был готов подать ему дружескую руку помощи; этот факт входил в его виды на будущее, и ему было приятно, чтоб оно показалось многообещающим в её глазах. И действительно, Гетти слушала его с интересом, причем в её глазах появился новый блеск и на губах показалась полуулыбка.

-- Как хороши теперь розы! продолжал Адам, останавливаясь и смотря на них. - Посмотрите! Я украл прелестнейшую из них, но не с тем, чтоб оставить ее себе. Но моему мнению, эти все розовые и с более-тонкими зелеными листьями красивее полосатых - как вам кажется?

Он опустил корзинку и вынул розу из петли.

-- Эта прекрасно пахнет, сказал он: - а полосатые без запаху. Приколите ее к платью, а потом вы можете поставить в воду. Было бы жаль дать ей завянуть.

Гетти взяла розу, смеясь, при приятной мысли, что Артур мог возвратиться так скоро, еслиб захотел. В её мыслях блеснули надежда и, блаженство, и в внезапном порыве веселости, она сделала то, что очень-часто делала прежде: вколола розу в волосы немного повыше левого уха. Нежное удивление на лице Адама слегка омрачилось неприятным неудовольствием. Любовь Гетти к украшениям именно больше всего раздражала его мать, и сам он не любил этого, на сколько ему было возможно не любить что-нибудь относившееся к ней.

разукрашенных женщин, которых я видел в балаганах на треддльстонской ярмарке. Может ли что-нибудь красить женщину лучше её собственных волос, когда они вьются так, как ваши? Если женщина молода и красива, то, по моему мнению, она может нам лучше понравиться, если одета просто. Вот Дина Моррис очень-мила, несмотря на то, что носит простой чепчик и платье. Мне кажется, будто лицо женщины не нуждается в цветах; само оно почти, как цветок. А ужь о вашем-то лице можно сказать это, уверяю вас.

-- О, очень-хорошо, сказала Гетти, несколько надувшись и выдергивая розу из волос. - Я надену динин чепчик, когда мы войдем в комнату, и вы посмотрите, лучше ли я в нем. Она оставила один здесь и он может служить мне для образца.

-- Нет, нет, я не хочу, чтоб вы носили чепчик методисток, как Дина. По моему мнению, такой чепчик очень-некрасив, и когда я видел ее здесь, то, бывало, думал, что ей нехорошо одеваться различно от других людей. Но я собственно никогда не замечал её до последней недели, когда она пришла известить мою мать; по моему мнению, чепчик идет к её лицу в том же почти роде, как чашечка желудя к самому желудю, и я не думаю, чтоб она была так же хороша и без чепчика. Но у вас другого рода лицо; я хотел бы, чтоб вы были именно такими, как теперь, чтоб ничто не мешало вашей собственной наружности. Все-равно, когда человек поет хорошую песню, то вам неприятно, если колокольчики звенят и мешают этим звукам.

Он снова взял ее под-руку и посмотрел на нее нежно. Он опасался, не подумает ли она, что он читал ей наставление, воображая, как мы все склонны делать это, что она чувствовала все мысли, которые он выразил только вполовину. Больше всего он боялся омрачить облаком блаженство этого вечера. Ни за что на свете он, однакожь, не заговорил бы с Гетти о своей любви, пока эта начинающаяся благосклонность к нему не обратилась в несомненную любовь. В своем воображении он видел, как перед ним разстилались длинные годы будущей жизни, когда он будет счастлив правом называть Гетти своею: он мог довольствоваться весьма-немногим в настоящее время. Итак, он снова поднял корзинку со смородиной и они пошли далее.

Сцена совершенно изменилась в эти полчаса, что Адам быль в саду. Двор теперь был полон жизни: Марти впускал в ворота кричавших гусей и злостно дразнил гусака, шипя на него; дверь житницы стонала на своих петлях, когда Алик затворял, после раздачи корма лошадям; лошадей выводили поить при сильном лае всех трех собак и при безпрестанных возгласах: "гуп!" Тима, пахаря, будто можно было ожидать, что тяжелые животные, опускавшия кроткую, понятливую морду и подымавшие косматые ноги так осторожно, дико устремятся по всем направлениям, кроме настоящого. Все возвратились с луга, и когда Гетти и Адам вошли в общую комнату, мистер Пойзер сидел на трехугольном стуле, а дед против него в большом кресле, смотря на все с выражением приятной надежды, между-тем, как накрывали ужин на дубовом столе. Мистрис Пойзер сама постлала скатерть - скатерть из тканного дома полотна с блестящим пестрым рисунком, приятного для глаз бледнокоричневого цвета - словом, скатерть, какую любят видеть все хороший хозяйки - не какую-нибудь белую лавочную ветошь, которая вся разлезлась бы тотчас же, а добрую, дома вытканную скатерть, которая хватит на два поколения. Холодная телятина, свежий салад и филей с начинкой, конечно, имели соблазнительный вид для голодных людей, обедавших в половине первого. На большом сосновом столе у стены стояли блестящия оловянные тарелки, ложки и чашки, приготовленные для Алика и его товарищей; ибо хозяин и его слуги ужинали не далеко друг от друга; это было тем приятнее, что воли мистеру Пойзеру приходило в голову сделать какое-нибудь замечание на счет работы завтрашняго утра, Алик мог тотчас же слышать это.

-- А, Адам! очень-рад видеть вас, сказал мистер Пойзер. - Что, да вы помогали Гетти собирать смородину - а? Ну, садитесь же, садитесь. Ведь скоро три недели, как вы ужинали с нами в последний раз; да и хозяйка подала нам сегодня филей, с славной начинкой. Я очень-рад, что вы пришли.

-- Гетти, сказала мистрис Пойзер, взглянув в корзинку, чтоб увидеть, хороша ли смородина: - сбегай наверх и кликни Молли. Она укладывает Тотти спать. Надо, чтоб она налила элю. Нанси занята в сырне. А ты пригляни за ребенком. Да к чему это ты позволила ей убежать от тебя вместе с Томми и начинить себя ягодами так, что она ужь не может есть здоровую пищу?

резко в присутствии порядочного человека, ухаживающого за нею; поступать таким образом было бы нечестно. Всякая женщина была молода в свою очередь и должна была испытывать свое счастье в супружестве, счастье, которое другия, женщины не должны была портить из уважения, точно так, как торговка на рынке, продавшая всю корзину яиц, не должна стараться о том, чтоб лишить другую знакомого покупателя.

Гетти торопливо побежала наверх, не будучи в-состоянии без труда ответить на тёткин вопрос, а мистрис Пойзер вышла поискать Марти и Томми и привести их ужинать.

Скоро все уселись... два румяные мальчика, по одному с каждой стороны около бледной матери; одно место было оставлено для Гетти между Адамом и её дядей. Алик вошел также, сел в свой отдаленный угол и принялся есть холодные крупные бобы с большого блюда своим карманным ножом, находя в них такое наслаждение, что не променял бы их на отличнейшие ананасы.

-- Сколько времени эта девушка нацеживает эль, право, сказала мистрис Пойзер, накладывая всем по кусочку начиненного филея. - Я думаю, она поставила кружку и забыла поворотить кран... ведь об этих девчонках вы можете думать все: оне поставит пустой чайник на огонь, да потом и придут через час посмотреть, кипит ли вода.

-- Да она наливает и для людей, сказал мистер Пойзер. - Ты должна была сказать ей, чтоб она принесла нам кувшин раньше,

хотите ли вы уксусу в салад, мистер Бид?... Да, вы правы, что нет. Он портит вкус филея, как мне кажется. Что это за кушанье, когда вкус мяса находится в графинчиках с уксусом или с маслом? Есть люди, которые делают дурное масло и думают, что соль скрадет это.

Внимание мистрис Пойзер было тут развлечено появлением Молли, которая несла большой кувшин, две маленькия кружки и четыре пивные стакана, все наполненные элем или полпивом - замечательный пример хватающей силы, которою обладает человеческая рука. Рот бедной Молли был раскрыт несколько-более обыкновенного, когда она шла, устремив глаза на двойной ряд посуды в руках, в совершенном неведении относительно выражения в глазах своей хозяйки.

-- Молли, я не видала девушки, подобной тебе... как подумаешь о твоей бедной матери-вдове и о том, что я взяла тебя почти безо всякого аттестата и что я тысячу и тысячу раз говорила...

Молли не видала молнии, и гром тем сильнее потряс её нервы, чем менее она была приготовлена к нему. Под неопределенным безпокойным чувством, что она должна вести себя в чем-то иначе, она несколько ускорила шаги к отдаленному сосновому столу, где могла поставить свои стаканы - её нога задела за передник, который развязался, и она упала с треском и брызгами в лужу пива; за тем последовали взрыв хихиканья со стороны Марти и Томми и серьёзное "Элло!" со стороны мистера Пойзера, видевшого, что его наслаждение элем было столь-неприятным образом отдалено на несколько времени.

-- Вот так! продолжала мистрис Пойзер едким тоном, вставая и подходя к шкапу, между-тем, как Молли стала уныло подбирать обломки посуды. - Ведь сколько раз я говорила тебе, что это случится. Вот и простись теперь с твоим месячным жалованьем, и еще больше, чтоб заплатить за этот кувшин, который был у меня в доме десять лет, и до сегодня оставался цел... С-тех-пор, как ты здесь в доме, ты столько перебила посуды, что и пастор забранился бы... Господи, прости мне мои слова! И еслиб это было кипящее сусло из котла, то и тут произошло бы то же самое: ты обварилась бы и, очень-вероятно, изувечилась бы на всю жизнь... нельзя знать, что еще случится с тобою современем, если ты будешь вести себя таким образом. Кто бы посмотрел на вещи, которые ты покидала, тот подумал бы, что ты одержима пляскою святого Вита. Жаль, что все куски посуды, которую ты перебила, не выставлены на показ для тебя, хотя сколько бы ты ни слушала, ни смотрела, все это будет безполезно для тебя... можно думать, что ты, просто, закалена в своих недостатках.

на нее жгучий взор.

-- Аз, продолжала она: - что тут и размазывать, только больше придется подтирать. Говорю тебе, что все это твое упрямство: ни у кого нет призвания бить, если только приниматься за дело как следует. Но деревянным людям надобно и обращаться с деревянными вещами... Конечно, я должна взять коричневый с белым кувшин, который не бывает в употреблении и трех раз в год, да сама спуститься в погреб, да, может-быть, схватить там смерть, захворав воспалением...

Мистрис Пойзер отвернулась от шкапа, держа в руке коричневый с белым кувшин, когда она вдруг заметила что-то на другом конце в кухне; может-быть, привидение произвели на нее такое сильное впечатление оттого, что она уже дрожала и была разстроена; или может-быть, битье посуды, подобно другим преступлениям, имеет заразительнне влияние. Как бы то ни было, она вытаращила глаза и остолбенела, как духовидец, и драгоценный коричневый с белым кувшин упал на пол, навсегда разставшись с своим рыльцом и ручкою.

-- Ну, кто же видел что-нибудь подобное? сказала она, вдруг понизившимся голосом, с минуту окидывая комнату блуждающим взором. - Я думаю, кружки заколдованы. А все вот эти скверные глазуревые ручки... скользят из руки словно улитка.

да вдруг и треснет. Что должно разбиться, то разобьется... Я в жизнь свою не роняла никаких вещей и всегда могла держать их, иначе я не сберегла бы во все это время посуду, которую купила к моей свадьбе... Да что ты, Гетти, с ума сошла? Что это значит, что ты спускаешься таким образом и заставляешь думать, будто привидение ходит в доме?

В то время, как говорила мистрис Пойзер, поднялся новый взрыв хохота, причиненный не столько тем, что она вдруг стала смотреть с фаталистической точки зрения на битье кружек, сколько странным видом Гетти, поразившим её тётку. Маленькая шалунья нашла черное тёткино платье и приколола его кругом шеи, чтоб оно походило на платье Дины, зачесала волосы как-можно-ровнее и повязала динин высокий сетчатый чепец без каймы. Конечно, было довольно смешно и неожиданно видеть вместо бледного серьёзного лица и кротких серых глазах Дины, приходивших на память при виде платья и чепчика, круглые розовые щеки и кокетливые темные глаза Гетти. Мальчики соскочили со стульев и прыгали вокруг нее, хлопая в ладони; даже Алик издал тихий брюшной смех, когда обратил свой взор от бобов на девушку. Под прикрытием этого шума, мистрис Пойзер вышла в заднюю кухню, чтоб послать Нанси в погреб с большою оловянною мерою, заключавшею в себе некоторую вероятность быть свободною от колдовства.

-- Ну, Гетти, голубушка, что ты, сделалась методисткою? сказал мистер Пойзер, спокойно и медленно наслаждаясь смехом, как наслаждаются только дородные люди. - Тебе следует прежде вытянуть подлиннее твое лицо; не так ли, Адам? Для чего это напялила ты на себя эти вещи - а?

-- Адам сказал, что чепчик и платье Дины нравятся ему больше моих платьев, сказала Гетти, скромно садясь на свое место. - Он говорит, что люди кажутся лучше в безобразных платьях.

-- Нет, нет, сказал Адам, любуясь ею. - Я сказал только, что они, кажется, идут к Дине. Но еслиб я сказал, что вы будете казаться в них хорошенькою, то я сказал бы только истину.

-- Что тут болтать о том, как я казалась, сказала мистрис Пойзер: - наружностью не починишь кружек, все-равно, что смехом; я вижу это. Мистер Бид, мне досадно, что вам так долго приходится ждать эля, но его принесут сию минуту. Распоряжайтесь, пожалуйста, как дома: вот холодный картофель; я знаю, вы любите его. Томми, я пошлю тебя спать сию же минуту, если ты не перестанешь смеяться. Что тут смешного, хотела бы я знать? Чем смеяться, а скорее заплакала бы при виде чепца этой бедняжки; а есть такия, которые сделались бы гораздо-лучше, еслиб могли походить на нее во многих других отношениях, а не в том только, что носить её чепчик. Никому здесь в доме не годится подшучивать над дочерью моей сестры, когда она только-что уехала от нас и у меня болело сердце, когда я разставалась с нею. А я знаю только одно, что случись какое-нибудь несчастье, еслиб я, например, слегла в постель, или дети лежали при смерти... кто знает, что может случиться! , или еслиб между скотом случился падеж, словом, еслиб все пошло кверху дном... тогда, я говорю, мы, можег-быть, ради опять увидеть чепчик Дины и её лицо под чепчиком, все-равно, с каймою или без каймы. Ведь она одно из тех созданий, которые имеют самую светлую наружность в дождливый день и любят вас еще больше, когда вы больше всего нуждаетесь в любви.

Мистрис Пойзер, как вы можете заметить, знала, что ужасное скорее всего в-состоянии изгнать комическое.

Томми, который имел чувствительный характер, очень любил свою мать и, кроме-того, столько наелся вишень, что мог совладеть со своими чувствами менее обыкновенного, так был поражен страшною картиною возможной будущности, представленною мистрис Пойзер, что начал плакать; и добродушный отец, снисходительный ко всем слабостям, только не к нерадению фермеров, сказал Гетти:

-- Лучше сними поди эти вещи, милая моя: твоей тётке неприятно видеть их.

следовали прения о тайнах пивоварения, о нелепости скряжничанья хмелем и сомнительной экономии в приготовлении солода дома. Мистрис Пойзер безпрестанно имела возможность изъясняться по этим предметам с достоинством, так-что, когда кончился ужин, кувшин с элем наполнен снова и трубка мистера Пойзера закурена - она снова была в чрезвычайно-хорошем расположении духа и тотчас же, по просьбе Адама, принесла сломанную самопрялку для осмотра.

-- А! сказал Адам, осматривая ее со вниманием: - да здесь придется порядком токарной работы. А славная прялка! Мне нужно взять ее с собою в токарную мастерскую, в деревню, и починить ее там; а-то дома у меня нет всего нужного для токарной работы. Если вы потрудитесь прислать ее завтра утром в мастерскую мистера Бёрджа, то я приготовлю вам ее к среде. Я ужь сколько раз думал, продолжал он, смотря на мистера Пойзера - как бы мне завестись дома всем нужным длятого, чтоб производить тонкую столярную работу. Я всегда делал такия безделицы на досуге и оне выгодны, потому-что на них идет больше работы, нежели материала. Я думаю вот открыть самим - по-себе с Сетом небольшое производство по этой части, потому-что я знаком с одним человеком в Россестере, который будет брать у нас все, что мы успеем сделать, кроме заказов, которые можем получить здесь в окружности.

Мистер Пойзер с участием занялся проектом, который, казалось, служил шагом внередь к тому, чтоб Адамь стал "хозяином". Мистрис Пойзер одобрила план устроить подвижной шкап, который мог бы вмещать в себе мелочные запасы, пикули, посуду и домашнее белье, все это сжатое до крайней степени, но в величайшем порядке. Гетти, снова в собственной одежде, откинув косыночку назад в этот теплый вечер, сидела и чистила смородину у окна, где Адам мог ее очень-хорошо видеть. Таким-образом, приятно шло время, пока Адам не встал, чтоб уйти. Все настоятельно просили, чтоб он скоро еще раз посетил их, но никто не удерживал его долее: в это рабочее время умные люди не хотели подвергаться риску быть сонными в пять часов утра.

-- Я пойду от вас еще дальше, сказал Адам. - Я хочу навестить мистера Масси; он не быль вчера в церкви и я не видал его целую неделю. Я не помню, чтоб он до-этих-пор хоть раз не пришел в церковь.

-- Да, сказал мистер Пойзер: - мы ничего не слышали о нем. Ведь теперь праздники у мальчиков, и мы не можем дать вам никакого сведения.

-- О! мистер Масси сидит очень-долго, сказал Адам. - Да и вечерняя школа еще не кончилась. Некоторые могут приходить только поздно: им так далеко идти. И сам Бартль никогда нейдет спать раньше одиннадцати.

-- Ну, не хотела бы я, чтоб он жил здесь, сказала мистрис Пойзер. - Он накапает вам везде свечным салом, а вы того-и-гляди, что поскользнетесь и свалитесь на пол, когда только-что встанете утром.

-- Конечно, одиннадцать часов это поздно... да, это поздно, сказол старый Мартин. - И никогда в жизни не оставался на ногах до такой поры, разве только в свадьбу, в крестины, в великий годовой праздник или на ужине во время жатвы. Одиннадцать часов - это поздно.

-- Ну, я часто сижу и позже двенадцати, сказал Адам, смеясь: - только не для того, чтоб особенно поесть или пить, а чтоб особенно поработать. Спокойной ночи, мистрис Пойзер; спокойной ночи, Гетти.

-- Приходите же, приходите скорее!

-- Подумайте-ка об этом, сказал мистер Пойзер, когда Адам ужь вышел за ворота: - сидеть позже двенадцати и за особенной работой! Не много найдется людей двадцати-шести лет, которых можно было бы запрячь в одне оглобли с ним. Если ты можешь поддеть Адама себе в мужья, Гетти, то ужь я тебе ручаюсь в том, что будешь ездить когда-нибудь в собственной телеге на рессорах.

Гетти с ягодами шла через кухню, и её дядя не заметил, как она с презрением несколько откинула голову назад в ответ на его слова. Ездить в телеге казалось ей, действительно, в настоящее время очень-жалкою участью.