Адам Бид.
Книга вторая.
XXI. Вечерняя школа и приходский учитель.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Адам Бид. Книга вторая. XXI. Вечерняя школа и приходский учитель. (старая орфография)

XXI.
Вечерняя школа и приходский учитель.

Дом Бартля Масси находился в числе разсеянных на краю общины, разделявшейся дорогою, которая вела в Треддльстон. Адам дошел от мызы до него в четверть часа, и, положив руку на щеколду у дверей, он мог видеть в незавешенное окно восемь или девять голов, наклоненных над столами, которые освещались тонкими макаными свечами.

Когда он вошел, то застал урок чтения, и Бартль Масси только кивнул головою, предоставляя ему сесть, где захочет. Он пришел сегодня не для урока, и его голова была слишком-полна личными делами, слишком-полна последними двумя часами, проведенными им в присутствии Гетти, так-что он не был в-состоянии заняться книгою, пока кончится ученье; таким образом он сел в угол и смотрел на все разсеянно. Этот род зрелища Адам видел почти еженедельно впродолжение нескольких лет; он знал наизуст все арабески, украшавшия образец почерка Бартля Масси, висевший в рамке над головою школьного учителя для того, чтоб служить высоким идеалом умам его учеников; он знал корешки всех книг на полке, прибитой по выбеленной стене над шпильками для грифельных досок; он верно знал, сколько зерен вышло из колоса индийской ржи, висевшого на одной из балок; он давным-давно истощил средства своего воображения, стараясь представить себе, какой вид имел пук высохшей и походившей теперь на кожу, водорасли в своем родном элементе, и как она росла там; и с того места, где он сидел, он не мог ничего разобрать на старой карте Англии, висевшей на противоположной стене, потому-что время изменило её приятный желто-бурый цвет в нечто похожее на цвет хорошо-выгоревшей пенковой трубки. Действие, которое не прерывалось, было ему почти так же знакомо, как и самая сцена, тем не менее привычка не сделала его равнодушным к этому, и даже в настоящем расположении духа, погруженный в собственные мысли, Адам ощущал мгновенное движение прежнего сочувствия, когда смотрел на грубых людей, с трудом державших перо или карандаш скорченными руками, или смиренно трудившихся над своим уроком чтения.

Класс чтения, сидевший теперь на скамейке перед столом школьного учителя, состоял из трех самых отсталых учеников. Адам мог бы узнать это без труда: ему стоило только взглянуть на лицо Бартли Масси, когда он смотрел сверх очков, которые спустил на хребет носа, не нуждаясь в них при настоящем деле. Лицо имело обычное самое кроткое выражение; седые, густые брови, под более-острым углом, дышали сострадательною благосклонностью, и рот, обыкновенно-сжатый и с несколько-выдвинутою нижнею губою, был полуоткрыт, так-что всегда мог подсказать слово или слог в помощь в одно мгновение. Это благосклонное выражение было тем любопытнее, что неправильный орлиный нос школьного учителя, несколько-сдвинутый на одну сторону, имел несколько-грозный вид; к тому же, его лоб имел особенное напряжение, которое в глазах всех служит признаком резкого нетерпеливого нрава: синия вены выступали наружу, как струны, под прозрачною желтою кожею, и грозное выражение лба не смягчалось никакою лысиною, так как седые, щетинистые коротко-остриженные волосы торчали над лбом теперь так же густо, как и в молодости.

-- Нет, Билль, нет, говорил Бартль ласковым тоном, кивая Адаму: - сложи снова, и тогда, может-быть, ты узнаешь, что выйдет из с, у, х, и. Ты знаешь, что этот же самый урок ты читал на прошлой неделе.

Билль был здоровый детина, двадцати-четырех лет от-роду, отличный каменопильщик, который мог получать столь же хорошее жалованье, как всякий из ремесленников его лет; но урок чтения из односложных слов был для него гораздо-труднее распилки самого твердого камня. Буквы, жаловался он, были так "необыкновенно-похожи одна на другую, что их почти никак нельзя было отличить", и в занятии пильщика не встречалось мелочных различий, какие существовали между буквою с загнутым кверху хвостиком и буквою с опущенным книзу хвостиком. Но Билль имел твердое намерение выучиться читать, основывавшееся главнейшим образом на двух причинах: вопервых, Том Гезло, его двоюродный брат, мог все читать "прямо с листа", все-равно, печатное или писанное. Том прислал ему письмо из-за двадцати миль, в котором уведомлял, как ему счастье улыбалось на свете и как он получил место старшого работника; вовторых, Сам Филлипс, пиливший вместе с ним, выучился читать, когда ему стукнуло двадцать лет; а что мог исполнить такой небольшой малый, как Сам Филипис, (разсуждал Билль), то могло быть исполнено и им, так - как он мог сплюснуть Сама, как кусок мокрой глины, еслиб потребовали обстоятельства. Вот он и был здесь, указывая своим огромным пальцем на четыре слова сразу и наклоняя голову на одну сторону, чтоб лучше схватить глазом одно слово, которое должно было различить из всей группы. Объем знания, которым должен был обладать Баргль Масси, казался ему до того темным и обширным, что воображение Билля отступало при мысли об этом: он едва ли осмелился бы отрицать, что школьный учитель не участвует каким-нибудь образом в правильном возвращении дневного света и в переменах погоды.

Человек, сидевший рядом с Биллем, имел совершенно другой тип: он был кирпичник-методист, который, проведя тридцать лет своей жизни совершенно-довольный своим невежеством, недавно "принял веру" и вместе с тем получил желание читать священное писание. Но и для него также учение было трудным занятием, и выходя сегодня из дома, он, как обыкновенно, принес особенную молитву о помощи, видя, что предпринял тяжкий труд только ради питания своей души... длятого, чтоб иметь в памяти большее изобилие текстов и гимнов, которыми можно было бы отдалять дурные воспоминания и прежние соблазны, или, короче сказать, дьявола. Кирпичник был известный браконьер; его подозревали, хотя и без достаточных к тому свидетельств, в том, что это он подстрелил ногу у соседняго смотрителя за дичью. Так или иначе, достоверно, однакож, что вскоре после упомянутого происшествия, которое совпало с прибытием в Треддльстон ревностного проповедника-методиста, в кирпичнике заметили большую перемену; и хотя он по всей стране все еще был известен под своим старым прозвищем "Старая Сера", ничто, однакож, не вселяло в нем больший ужас, как то, что имело какое-нибудь сношение с этим неблаговонным элементом. Он был широкогрудый малый с пылким характером, который помогал ему лучше пропитаться религиозными идеями, нежели успевать в сухом процесе приобрести только человеческое знание алфавита. Его решимость была даже несколько потрясена собратом-методистом, уверявшим его, что буква только препятствует душевному развитию, и даже выразившим опасение, что Сера ужь слишком-горячо заботился о знании, делающим человека напыщенным.

Третий начинающий был более-обещающий ученик. Он был высок ростом, но худощав и жилист, почти одних лет с Серой, имел весьма-бледное лицо и руки, выпачканные в темно-синей краске. Он был красильщик, который, погружая в краску дома выделанную шерсть и юбки старух, воспламенился желанием гораздо-больше узнать о чудных тайнах цветов. Он уже пользовался высокою репутациею в околотке за свое крашение и непременно хотел открыть методу, посредством которой можно было бы уменьшить дороговизну кармина и ярко-красной краски. Москотильщик в Треддльстоне подал ему мысль, что он может избавиться от больших трудов и издержек, если выучится читать; и вот он стал посвящать свободные часы вечерней школе, решив про - себя, что его "сынишко" пусть, не теряя времени, отправится в дневную школу мистера Масси, лишь только подростет.

Трогательно было видеть, как эти трое дюжих малых, носивших на себе ясные признаки тяжкого труда, заботливо наклонялись над истертыми книгами и с трудом разбирали: "Трава зелена", "Палки сухи", "Хлеб зрел" - весьма-трудный урок после столбцов с простыми словами, похожими одно на другое, кроме первой буквы. Словно три грубых животных употребляли смиренные усилия, чтоб узнать, как можно было им сделаться человечными И это трогало нежнейшую Фибру сердца Бартли Масси. Только для таких взрослых детей, своих учеников, не имел он суровых эпитетов и нетерпеливыхь тонов. Он не был одарен невозмутимым характером, и в музыкальные вечера можно было заметить, что терпение вовсе но было для него легкою добродетелью; но в этот вечер, когда он смотрел чрез очки на Билля Доунза, пильщика, наклонявшого голову на сторону и глядевшого на буквы с, у, х, и, до слепоты, его глаза имели самое кроткое и самое поощряющее выражение.

- испытание, выдержанное ими с таким недостаточным успехом, что Бартль Масси, глаза которого были устремлены на них сверх очков с зловещим выражением впродолжение нескольких минут, произнес наконец горьким, чрезвычайно-резким тоном, останавливаясь при каждой Фразе и стуча по полу шишковатою палкою, которую держал между ног:

-- Ну, видите, вы делаете это нисколько не лучше, как две недели назад; и я скажу вам отчего. Вы хотите научиться считать - очень - хорошо. Но, вы думаете, длятого, чтоб выучиться считать, вам только нужно приходить ко мне и считать у меня около часа два или три раза в неделю; а лишь только вы надели шапки и вышли из дверей, как уже и выбросили все до-чиста из головы. Вы ходите-себе посвистывая, и не думаете ни о чем, словно ваши головы проточные канавы, чрез которые проходит всякий мусор, случайно-попадающийся на дороге; и если в них попадет хорошая мысль, то и ее очень - скоро вынесет вон. Вы думаете, что познания достаются дешево: придете да заплатите Бартлю Масси пятиалтынный в неделю, а он вас научит цифрам без всяких хлопот с вашей стороны. Но, я вам скажу, познания не приобретаются тем, что вы только будете платить пятиалтынный: если вы хотите знать арифметику, то должны думать о ней постоянно и усердно заниматься мысленно счислением. Все на свете вы можете обратить в цифры, потому-что во всем есть какое-нибудь число... даже в дураке. Вы можете говорить самим себе: "я один дурак, а Джек другой; еслиб моя дурацкая голова весила четыре Фунта, а Джекова три Фунта, три унции и три четверти, то на сколько драхм была бы моя голова тяжеле Джековой?" Человек, который искренно хочет научиться арифметике, должен задавать себе задачи, составлять суммы в голове; когда он сидит за своей башмачной работой, он может считать стёжки по пяти, потом назначить цену своим стёжкам, хоть, например, денежку, и потом счесть сколько он мог бы заработать в час; потом спросить себя: сколько денег он мог бы заработать в день, считая таким же образом; потом, сколько получили бы десять работников, работая таким образом три, двадцать или сто лет, и все это время иголка его будет ходить так же скоро, как еслиб он оставлял свою голову пустою, чтоб в ней мог плясать дьявол. Словом, я скажу вам вот что: я не хочу иметь в своей вечерней виколе человека, который не будет стараться выучиться тому, чему приходит учиться так же усердно, как еслиб он хотел выйти из мрачной пещеры на ясный дневной свет. И не прогоню человека за то, что он глуп. Еслиб Вилли Тафт, идиот, захотел учиться чему-нибудь, я не отказался бы учить его. Но я не хочу бросать хорошия знания людям, думающим, что могут приобресть их за пятиалтынный и унесть с собою, как унцию нюхательного табаку. Итак, вы больше не ходите ко мне, если не можете показать, что работали собственной головой, а, вместо того, будете думать, что можете платить за мою голову: "пусть, мол, работает за нас". Вот вам мое последнее слово.

При заключительной фразе Бартль Масси ударил своею шишковатою палкою гораздо-громче и разстроенные парни встали с своих мест с угрюмым видом. К счастию, другим ученикам приходилось только показать тетради для писания, в различных степенях успеха с каракулей до ровного письма; и простые черты пером, хотя и неверные, менее раздражали Бартля, нежели неверная арифметика. Он был несколько строже обыкновенного к букве Z Якова Стори. Бедный Яков написал целую страницу этой буквы, но все буквы верхушкою навыворот, и неясно понимал, что буквы были что-то не так. Но он заметил, в извинение, что эта буква была почти вовсе ненужна; по его мнению, она была поставлена только, чтоб, может-быть, окончить алфавит, хотя и знак а мог бы так же хорошо выполнить это дело.

Наконец все ученики взялись за шляпы и пожелали учителю спокойной ночи. Адам, зная привычки своего старого учителя, встал и спросил:

-- Да, мой друг, да, все, исключая этой, которую я снесу в дом; да заодно заприте-ка наружную дверь, так-как вы неподалеку от нея, сказал Вартль, приноровливаясь поудобнее взять палку, которая должна была помочь ему сойти со скамьи. Едва ступил он на пол, как стало видно, почему палка была ему действительно необходима: левая нога была гораздо-короче правой. Но учитель был так деятелен при своем увечье, что последнее едва-ли можно было считать несчастьем; и еслиб вы увидели, как он шел по школьному полу и поднялся в кухню, то вы, может-быть, поняли бы, почему резвые мальчики воображали иногда, что шаг учителя может быть ускорен до неопределенной степени и что он с своею палкою может догнать их даже на самом быстром беге.

В ту минуту, как он показался у дверей кухни со свечою в руке, в углу у печки раздался слабый визг и коричневая с темными пятнами сука с умным выражением, на коротких ногах и с длинным телом, из породы, известной прежнему немеханическому поколению под именем, вертельщиков, поползла по полу, виляя хвостом и останавливаясь на каждом шагу, словно её привязанность колебалась между корзинкою в углу у печки и господином, которого она не могла оставить без приветствия.

-- Ну, хорошо, Злюшка, хорошо. Что твои детки? сказал учитель, торопливо подходя в угол к печке и держа свечу над низкою корзиной, где два совершенно слепые щенка таращили голову к свету из гнезда Фланели и шерсти. Злюшка не могла даже видеть без болезненного волнения, как её господин смотрел на них; она вскочила в корзинку, через минуту выскочила из нея опять и вела себя с истинно-женским безумием, хотя все это время имела умный вид, приличествующий карлице с большой старческой головой и телом на самых коротеньких ножках.

-- А! да у вас, я вижу, завелось семейство, мистер Масси? улыбаясь, сказал Адам, когда вошел в кухню. - Как же это? Я думал, что это против закона здесь.

совершенно потерял сознание, что употреблял фигуральное выражение. - Еслиб я знал, что Злюшка женщина, я не стал бы удерживать мальчиков, чтоб они утопили ее. Но, получив ее в руки, я должен был оставить ее у себя. А теперь, видите, что она принесла мне... плутовка, лицемерка... Бартль произнес последния слова скрипучим тоном упрека и посмотрел на Злюшку, которая опустила голову и обратила на него глаза с стыдливым выражением: - и распорядилась так, что принесла щенят в воскресенье в самое время службы. Я опять и опять желал бы быть человеком кровожадным, тогда я удавил бы одною веревкою и мать и щенят.

-- Я рад, что не случилось чего-нибудь худшого и что только это задержало вас дома, сказал Адам. - Я боялся, не захворали ли вы в первой раз в жизни? И я очень-сожалел, что вас не было в церкви вчера.

-- Да, мой друг, знаю почему, сказал Бартль ласково, подходя к Адаму и положив руку ему на плечо, которое приходилось почти в уровень с его головою. - Вам выпал трудный путь. Но я надеюсь, что для вас наступит и лучшее время. Мне надо передать вам новости. Но прежде я поужинаю, потому-что голоден, очень голоден. Садитесь, садитесь.

Бартль вошел в небольшую кладовую и вынес отличный домашний хлеб; в этом одном он был расточителен в эти дорогия времена. Он ел хлеб раз в день, вместо овсяной лепешки, и оправдывал себя в этом, говоря, что школьному учителю необходим мозг, а овсяная лепешка слишком-много стремится к костям, а не к мозгу. Потом он вынес кусок сыру и квартовый кувшин, увенчанный пеною. Все это он поставил на круглый сосновый стол, придвинутый к большому креслу в углу у печки; с одной стороны стола находилась корзинка Злюшки, с другой подоконник с немногими сложенными в кучу книгами. Стол был так чист, словно Злюшка была отличная хозяйка в клетчатом переднике; таков же был каменный пол, и старые резные дубовые шкап, стол и стулья (которые в настоящее время были бы проданы за высокую цену в аристократические домы, хотя в тот период пауковых ножек и накладных купидонов Бартль приобрел их за безценок) были на столько свободны от ныли, на сколько могли быть все вещи к концу летняго дня.

-- Ну же, мой друг, принимайтесь, принимайтесь! Не станем говорить о делах, пока не поужинаем. Никто не может быть умен при пустом желудке. Но, сказал Бартль, снова вставая с кресла: - я должен подать ужин и Злюшке - провались она! хотя она и употребит его на то, чтоб напитать этих ненужных щенят. Женщины все бывают одинаковы... у них нет ума, который им нужно было бы питать, таким образом корм их обращается или на жир или на щенят.

-- Я не знаю распределения времени там, сказал Бартль сухо, нарезывая хлеб и не пренебрегая коркою. - В этот дом я хожу редко, хотя и люблю мальчиков, да и Мартин Пойзер человек хороший. Для меня в этом доме слишком-много женщин, а я ненавижу звук женских голосов: они всегда или жужжат или пищат, жужжат или пищат. Мистрис Нойзер покрывает разговор своим голосом, как дудка; что жь касается молодых девушек, то мне смотреть на них все-равно, что смотреть на водяные куколки... ведь я знаю что из них выйдет... жалящие комары - да, жалящие комары. Вот, выпейте-ка элю, мой друг: он налит для вас.

-- Нет, мистер Масси, сказал Адам, которому причуды своего старого друга казались сегодня серьёзнее обыкновенного: - не будьте так жестоки к существам. которых Бог создал быть нашими спутницами в жизни. Рабочему человеку было бы плохо жить без жены, которая должна смотреть за домом и нищей и вносить в дом чистоту и спокойствие

-- Вздор! Может ли умный человек, подобный вам, верить в такую нелепую ложь и говорить, будто женщина вносит в дом спокойствие! Это одна выдумка, потому-что женщины существуют, и надобно же найти для них какое-нибудь дело. Поверьте, все под луною, что только должно быть сделано, мужчина может сделать лучше женщины, разве только родить детей, да и в этом-то деле на женщину, право, жаль смотреть, лучше, еслиб это было предоставлено мужчинам. Поверьте, женщина будет вам печь пирог каждую неделю всю свою жизнь, и никогда не узнает, что чем краснее печь, тем меньше нужно времени для печенья. Поверьте, женщина будет варить вам похлебку каждый день впродолжение двадцати лет, и никогда не подумает о том, чтоб вымерить настоящую пропорцию муки и молока... немного больше или меньше, по её мнению, ничего не значит: вот похлебка и выходит по временам нехороша; если она дурна, то тут виновата мука, или молоко, или вода. Посмотрите на меня: и сам пеку хлеб, и между всеми моими хлебами впродолжение целого года нет никакой разницы; но еслиб у меня в доме была еще какая-нибудь женщина, кроме Злюшки, то я должен был бы только молить Бога при каждом печении о том, чтоб Он дал мне терпение, еслиб хлеб нехорошо поднялся. Что жь касается чистоты, то мой дом чище всякого другого в общине, хотя половина домов набита женщинами. Мальчик Билля Бекера приходит помочь мне как-нибудь утром, и мы без всяких хлопот в час вычистим все, на что женщине понадобится три часа, да все это время она будет посылать вам под ноги ведра с водою и разставит по средине пола на целые полдня каминную решетку и кочерги, так-что вы и ноги разобьете о них. Не говорите мне, что Бог создал эти существа, чтоб быть нашими спутницами в жизни. Может-быть, действительно, Он создал Еву длятого, чтоб она была спутницей Адама в раю: там не приходилось портить кушанья, там не было другой женщины, с которою можно было бы кудахтать и делать неприятности; да и то вы знаете, что за беду она сделала при первом удобном случае. Но это мнение нечестивое, небиблейское, будто женщина есть благодать для мужчины в настоящее время; после этого вы можете сказать, что змеи и осы, свиньи и дикие звери также благодать, между-тем, как они зло, принадлежащее к нашему испытанию, зло, которого человек имеет законное право избегать, сколько может, в этой жизни, в надежде освободиться от него навсегда в будущей... в надежде освободиться от него навсегда в будущей.

часты, и голос столь гневен, что Злюшка почувствовала себя обязанною выскочить из корзинки и неопределенно залаять.

-- Молчать, Злюшка! заворчал Бартль, обращаясь к ней. - Ты точно все другия женщины: всегда сунешься с своею речью, не узнав прежде в чем дело.

Злюшка снова возвратилась в свою корзинку, униженная, а её господин продолжал ужинать в молчании, которое Адам не хотел прерывать: он знал, что старик будет в лучшем расположении духа, когда поужинает и закурит трубку. Адам очень-часто слышал, как он говорил таким образом, но все-таки не был знаком с прошлой жизнью Бартля на столько, чтоб знать, основывалась ли его точка зрения на семейную жизнь на опыте. Касательно этого предмета Бартль был нем; даже было тайною, где он жил прежде последних двадцати лет, впродолжение которых, к счастию крестьян и ремесленников окрестной страны, он поселился между ними, как их единственный школьный учитель. Если решались обратиться к Бартлю с некоторого рода вопросом по этому предмету, то учитель всегда возражал: "О, я видел много мест... я долгое время был на юге"... и жители Ломшейра скорее готовы были спросить о каком-нибудь особенном городе или селении в Африке, нежели на "юге".

-- Ну, мой друг, сказал наконец Бартль, наполнив себе вторую кружку эля и закурив трубку: - ну, теперь мы поболтаем. Но скажите мне прежде, не слышали ли вы особенных новостей сегодня?

-- Нет, сказал Адам: - нет, сколько мне помнится.

кубического.

Здесь Бартль несколько раз затянулся громко и быстро, серьёзно смотря в это время на Адама. Нетерпеливый болтливый человек не думает, что может поддержать огонь в трубке, куря спокойно и верно; он всегда дает ей почти потухнуть и потом наказывает ее за такую небрежность. Наконец, он сказал:

-- Сачелла разбил паралич. И узнал об этом от мальчика, посланного в Треддльстон за доктором, сегодня утром раньше семи часов. Ему ужь далеко за шестьдесят, вы знаете; он ужь едва-ли перенесет это.

-- Ну, сказал Адам: - я думаю, приход больше обрадуется, нежели опечалится о том, что он должен слечь. Он был человек самолюбивый, злостный, переносчик, при всем том, никому им не сделал столько вреда, как самому старому сквайру. Впрочем, порицать за это нужно самого же сквайра: такого глупого человека он сделал управляющим по всем частям, и только длятого, чтоб сберечь издержки и не иметь порядочного управителя, который надзирал бы за имением. И он потерял больше от дурного управления лесами - я в том уверен, нежели сколько могли бы стоить ему два управителя. Если Сачелль отправится, то надобно ожидать, что его место займет человек лучше его, но все-таки я не вижу, каким образом это обстоятельство может касаться меня.

-- А я-так вижу это, а я-так вижу это, сказал Бартль: - я кроме меня еще другие. Капитан скоро будет совершеннолетним - это вам так же хорошо известно, как и мне, и надобно ожидать, что у него теперь будет больше голоса в делах. А я знаю, да и вы также знаете желание капитана касательно лесов, еслиб только представился благоприятный случай к перемене. Он при всех говорил, что сделал бы вас управителем лесов завтра же, еслиб только это было в его власти. Вот и Карроль, буфетчик мистера Ирвайна, слышал как капитан говорил это пастору, несколько дней назад. Карррль заглянул к нам, когда мы собрались и курили трубки в субботу вечером у Кассона, и рассказал об этом; а если кто-нибудь скажет о вас доброе слово, то пастор всегда поддакнет, за это я вам поручусь. Я могу вам сказать, что у Кассона было довольно говорено об этом деле, и некоторые, правда, бросали и каменьями в вас. Ведь если ослы примутся петь, то, вы знаете, что выйдет за музыка.

-- Нет, он ушел еще до прихода Карроля, а Кассон - вы знаете, он всегда знает все лучше других - настаивал на том, что управление лесом следовало бы поручить Бёрджу. "Человек зажиточный" говорил он, "который около шестидесяти лет все возился с строевым лесом: Адам Бид мог бы точно так же действовать под его руководством; да и трудно предположить, чтобы сквайр назначил такого молодого парня, как Адам, когда есть под-рукою люди и старше и лучше его". Но я сказал ему: Это прекрасное замечание с вашей стороны, Кассон. Ну, Бёрдж - человек, который сам должен покупать лес для себя; не-уже-ли вы отдадите леса в его руки и позволите, чтоб он торговал в свою пользу? Вы, я думаю, не допустите, чтоб ваши посетители сами записывали бы мелом, что выпили - не правда ли? что жь касается лет, это все-таки зависит от достоинства напитка. Ведь всем нам очень-хорошо известно, кто правою рукою Джонатана Бёрджа во всех делах.

-- Благодарю вас за доброе слово, мистер Масси, сказал Адам - Но, при всем том, Кассон был отчасти прав. Не оченьзто вероятно, чтоб старый сквайр согласился назначить меня: я оскорбил его, года два назад, и он не простил мне этой обиды.

-- Что, как же это случилось? Вы никогда не говорили мне об этом, сказал Бартль.

-- О! это была сущая глупость. Я делал рамку для ширмочки Лидии - вы знаете, она всегда занимается своею гарусною работою - и она дала мне подробные приказания касательно этой ширмочки, тут столько было разговоров и размериваний, словно нужно было дом построить. Как бы то ни было, работа была очень миленькая, и я охотно занялся ею. Но, знаете, эти маленькия безделки стоят очень-много времени. Я же работал за этою вещью только в свободное время, часто поздно ночью, а между-тем должен был нередко ходить в Треддльстон, то за кусочком меди, то за другими пустыми принадлежностями. Я выточил крошечные шишечки и ножки и сделал резную работу по образцу так мило, как только могло быть. Я был необыкновенно доволен своею работою, когда она была готова. Когда я снес ее в дом, то мисс Лидия приказала послать меня в гостиную, чтоб показать мне, как вставить вышиванье... чрезвычайно-миленькую работу, Иаков и Рахиль цалуются, а кругом овцы, словно картина... и старый сквайр сидел тут же в комнате; он все больше сидит с нею. Ну, она была очень-довольна ширмочкой, и потом хотела знать, что стоит. Я не говорю как попало, вы знаете, во мне нет этого; я разсчитал все очень-акуратно, хотя и без всякой записки, и сказал: один фунт тринадцать шиллингов. Это значило заплатить за материалы и заплатить мне, но вовсе не слишком много за мою работу. Но старый сквайр при этом взглянул на меня, поглядел, знаете, по-своему на ширмочку и сказал: "Один фунт тринадцать за такую игрушку! Лидия, моя милая, если вы должны тратить деньги на такия вещи, зачем же вы не покупаете их в Россетере, а платите двойную цену за такую топорную работу. Такия вещи вовсе не дело плотника, как Адам. Дайте ему гинею, но ужь никак не более". Ну, мисс Лидия, я думаю, поверила ему, да и сама она, нельзя сказать, чтоб охотно разставалась с деньгами... она в сущности недурная женщина, но выросла у него под большим пальцем; таким-образом она стала рыться в своем кошельке и покраснела как лента. Но я поклонился и сказал: "Нет, благодарю вас, сударыня; я подарю вам ширмочку, если угодно. Я назначил за работу правильную цену, и знаю, что работа сделана хорошо. Прошу вашу милость извинить меня, но я знаю, что вы не получите такой ширмочки в Россетере менее, чем за две гинеи. Я охотно отдаю вам мою работу, она исполнена в мое собственное время, и до нея нет дела никому, кроме меня; но если вы хотите заплатить мне, то я не могу взять меньше той цены, которую спросил, потому-что тогда, пожалуй, можно было бы сказать, будто я спросил больше, чем следовало. С вашего позволения, сударыня, желаю вам доброго утра". Я поклонился и вышел так, что она не успела ничего сказать: она стояла с кошельком в руке и имела почти глупый вид. Я вовсе не думал выказать неуважения и говорил, как только мог, вежливо; но я не могу поддаться человеку, который хочет доказать, что я стараюсь обмануть его. Вечером лакей принес мне один фунт тринадцать, завернутые в бумагу. Но с-тех-пор я видел очень-ясно, что старый сквайр не может терпеть меня.

сделать на питан... да, он может это сделать.

-- Ну, не знаю, сказал Адан. - Сквайр довольно проницателен; но одной проницательности еще недостаточно длятого, чтоб человек мог видеть, в чем именно заключается его интерес. Требуется еще совесть и вера в хорошее и дурное, я вижу это очень-ясно. Вам едва-ли удастся когда-нибудь заставить старого сквайра поверить, что он получит такой же барыш прямым путем, как уловками и изворотами, да и кроме того, у меня нет ни малеййшей охоты работать под его начальством; я не хотел бы ссориться ни с каким джентльменом; в-особенности же с старым джентльменом под восемьдесят лет, а а знаю, мы недолго жили бы в согласии друг с другом. Еслиб капитан был хозяином в имении - о! тогда это было бы другое дело: у него есть и совесть и желание делать добро, и я скорее был бы готов работать для него, чем для кого-нибудь другого на свете.

-- Хорошо, хорошо, мой друг, если счастье стучится к вам в дверь, не высовывайте голову в окно, и не говорите ему, чтоб оно отправлялось по своим делам - вот и все. Вы должны приучаться к равному и неравному в жизни, точно так же, как и в цифрах. Я скажу вам теперь, как говорил десять лет тому назад, когда вы отколотили молодого Майка Гольдсворта за то, что он хотел сбыть вам фальшивый шиллинг, не узнавши вперед, шутит ли он или поступает серьёзно. Мы слишком торопливы и спесивы и готовы оскалиться на всякого, кто вам не по-сердцу. Если я немного вспыльчив и упрям, то это еще не беда - я старый школьный учитель и никогда не пожелаю забраться на шест повыше. Но к чему же истратил я столько времени и учил вас писать, чертить и мерить, если вы не подвинетесь вперед в свете и не покажете людям, что есть же какое-нибудь преимущество, когда имеешь на плечах голову, а не тыкву? Не уже-ли вы хотите задирать нос при всяком удобном случае, потому-что он слышит запах, которого не замечает никто, кроме вас? Это такая же глуаая мысль, как та, которую вы сказали прежде, будто жена приносит с собою уют в дом рабочого человека. Вздор и пустяки!... вздор и пустяки! Пусть думают так дураки, которые не съумели уйдти далее простого сложения. Да и хорошо сложение-то! Дурак да еще дура, и в продолжение шести лет их будет еще шесть дураков... все они одной цены, большие и малые, и сколько их ни складывай, они не делают никакой разницы в сумме.

В то время, как Бартль горячо увещевал Адама быть хладнокровным и благоразумным, трубка погасла; чтоб увенчать речь, Бартль неистово зажег спичку о заслонку, после чего принялся тянуть дым с свирепою решимостью, снова устремив глаза на Адама, который старался не разсмеяться.

-- В том, что вы говорите, много истины, мистер Масси, начал Адам, когда почувствовал, что может быть совершенно-серьезен, как и всегда. - Но вы согласитесь в том, что я не могу строить свое дело на случайностях, которые, может-быть, никогда и не сбудутся. Я знаю, что я должен делать: я должен работать так хорошо, как могу, инструментами и материалами, которыми располагаю. Если счастье улыбнется мне, я подумаю о том, что вы мне говорили; но, до-тех-пор я только должен полагаться на собственные руки и на собственную голову. Я обдумываю теперь небольшой план, хочу заняться с Сетом производством изделий из красного дерева и таким-образом получать фунт или два лишних. Но теперь ужь поздно... я не доберусь домой раньше одиннадцати, а мать, пожалуй, еще не спит; она теперь безпокоится более обыкновенного. И так, желаю вам спокойной ночи.

вдоль картофельных гряд Бартля.

-- Приходите в пятницу вечером нет, если можете, мой милый, сказал старик, затворив за Адамом калитку и прислонясь к ней.

кустарниками, но они стояли смирно, как статуи, как серая кровля глиняной избы, находившейся несколько дальше. Бартль не сводил глаз с двигавшейся фигуры, пока она не скрылась во мраке, между-тем как Злюшка, принужденная в эту минуту делить свою привязанность, два раза уже сбегала домой и одарила своих щенят беглыми ласками.

"Да, да", бормотал школьный учитель, когда исчезь Адам: "вот выступаешь ты теперь мерно, да выступаешь; но ты не выступал бы так, еслиб не была в тебе частичка старого хромого Бартля. И самый крепкий теленок должен сосать что-нибудь. Многие из этих высоких, неуклюжих малых никогда а не узнали бы азбуки, еслиб не Бартль Масси. Ну, хорошо, Злюшка, дурочка, ну что, что там такое? Мне надо идти домой, не правда - ли? Конечно, у меня ужь нет больше собственной воли, А эти щенята, как ты думаешь, что я буду делать с нами, когда они станут вдвое выше тебя?... ведь я уверен, что их отец никто иной, как толстый бульдог Вилла Бекера - не так ли - а? лукавая шлюха".

Тут Злюшка подобрала хвост между ног и побежала вперед домой. Ведь есть вещи, которые хорошо-воспитанная женщина не хочет знать.

"Но к чему говорить с женщиной, имеющей детей? продолжал Бартль. У ней нет совести ни на грош... ни на грош... совесть вся ушла в молоко! "