Адам Бид.
Книга третья.
XXVI. Танцы.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Адам Бид. Книга третья. XXVI. Танцы. (старая орфография)

XXVI.
Танцы.

Артур выбрал для бальной комнаты переднюю залу. Это было весьма-благоразумно, потому-что в ней воздух был чище, чем во всех других комнатах. Она имела то преимущество перед прочими, что имела выход в сад, а также сообщение с другими комнатами. Нельзя сказать, конечно, чтоб каменный пол был очень-удобен для танцев, но ведь большей части танцоров было известно, какое наслаждение доставляет пляска в рождественские праздники на кухонном каменном полу. Передняя зала принадлежала к числу тех, которые придают окружающим комнатам вид чуланов; она была украшена штукатурною работою - ангелами, трубами и гирляндами цветов на высоком потолке и большими медальйонами с изображением разных героев на стенах, чередовавшихся со статуями в нишах. Такую комнату нельзя было не убрать хорошенько зеленью, и мистер Крег очень гордился тем, что имел случай выказать свой вкус и свои тепличные растения. Широкия ступени каменной лестницы были покрыты подушками, назначенными местом сидения для детей, которым было позволено оставаться до половины десятого с няньками длятого, чтоб видеть танцы; и так-как в этих танцах принимали участие только главные арендаторы, то на всех места было более, чем довольно. Свечи были вставлены в очаровательные фонари из цветной бумаги, развешенные высоко между зелеными ветвями, и фермерския жены и дочери, которые заглядывали сюда украдкою, были убеждены, что ничто не могло быть великолепнее этого зрелища; теперь оне вполне знали в какого рода комнатах жили король и королева, и с некоторым сожалением думали о своих родственницах и знакомых, неимевших такого прекрасного случая, узнать, как живут в большом свете. Фонари были уже зажжены, хотя солнце село только недавно и вне дома господствовал тот тихий свет, при котором мы, кажется, видим все предметы яснее, чем в самое ясное время дня.

Зрелище вне дома было прелестно, фермеры и их семейства двигались по лужку, между цветами и кустарниками, или по широкой прямой дороге, которая шла от восточного фасада и по обеим сторонам которой разстилался ковер мшистой травы, где там-и-сям росли то темный кедр с плоскими сучьями, то большая ель в виде пирамиды, легко касаясь земли своими ветвями, концы которых представляли бахрому бледно-зеленого цвета. Группы крестьян в парке начинали мало-по-малу редеть: молодых привлекали огни, которые начинали блестеть из окон галереи в аббатстве, комнаты, назначенной им для танцев, а некоторые разсудительные люди думали, что была пора отправиться потихоньку домой. К последним принадлежала и Лисбет Бид, и Сет намерен был идти с нею, не только из одной сыновней привязанности: совесть не допускала его принять участие в танцах. День этот показался Сету довольно-печальным: воспоминание о Дине никогда не преследовало его так настойчиво, как на этом празднике, с которым она решительно не имела ничего общого. Её образ представлялся ему еще живее, когда он смотрел на беззаботливые лица и разноцветные наряды молодых женщин: так мы еще более чувствуем красоту и величие изображения Мадонны, когда оно скрывается от нас на минуту за обыкновенною головою в шляпке. Но присутствие Дины в его мыслях помогало ему только лучше переносить нрав его матери, который становился сварливее к вечеру. Бедная Лисбет испытывала странную борьбу чувств. Её радость и гордость, причиненная почестью, которую оказывали её возлюбленному сыну Адаму, начинали уступать в борьбе с ревностью и брюзгливостью, возобновившимися в то время, когда Адам пришел сказать ей, что капитан Донниторн просил его присоединиться к танцорам в передней зале. Адам мало-помалу выходил из пределов её власти; она желала возвращения прежней безпокойной жизни: ведь тогда Адам больше заботился бы о том, что говорила и делала его мать.

-- Вот еще новость! сказала она: - ты тут толкуешь о танцах, когда и пяти недель еще не прошло с-тех-пор, как твоего отца положили в могилу. Мне бы, право, также следовало быть там с ним вместе, а не оставаться здесь и занимать на земле место людей веселее меня.

-- Нет, матушка, не смотри на это таким образом, сказал Адам, решившийся кротко обращаться сегодня с матерью: - я вовсе не думаю танцовать, а только буду смотреть. И если капитан желает, чтоб я был там, то я не могу сказать: нет; я лучше не останусь! ведь это покажется, как-будто я думаю, что знаю лучше его. А ведь ты знаешь, как он вел себя относительно меня сегодня.

-- Ну, да ты ужь сделаешь так, как тебе хочется. Твоя старуха-мать не имеет никакого права мешать тебе. Что она такое? старая шелуха, из которой ты ужь и выскользнул, как спелый орех.

-- Ну, хорошо, матушка, сказал Адам: - я скажу капитану, что тебе будет неприятно, если я останусь, и что по этому случаю я иду домой: я надеюсь, что он не разсердится на меня за это... да, впрочем, мне и самому хочется этого.

Он произнес эти слова с некоторым усилием: на деле ему очень хотелось быть в этот вечер близь Гетти.

-- Нет, нет, я не хочу, чтоб ты сделал это... молодой сквайр, может, разсердится. Ступай и делай то, что он тебе приказал, а я и Сет мы пойдем домой. Я знаю, это большая честь для тебя, что на тебя обращают такое внимание; и кому же более гордиться этим, как не твоей матери? Разве мало у ней было безпокойств все эти годы, когда она ростила тебя и ходила за тобой?

-- В таком случае, прощай, матушка, прощай брат. Не забудьте о Джипе, когда придете домой, сказал Адам, направляясь к воротам парка, где он надеялся встретиться с семейством Пойзер; он был так занят все после обеда, что не имел времени поговорит с Гетти. Его глаза вскоре открыли в некотором отдалении группу людей, в которой он узнал тех, кого искал; они возвращались к дому по широкой, усыпанной песком дороге, и он ускорил шаг, желая присоединиться к ним.

-- А, Адам! очень-рад, что вижу вас опять, наконец, сказал мистер Пойзер, который нес на руках Тотти. - Теперь вы немножко повеселитесь, я надеюсь, так-как ваше дело кончено. Вот Гетти просили танцовать множество молодых людей, и я только-что спрашивал ее, дала ли она вам слово танцовать с вами, а она говорит: "нет."

-- Да я и не думал танцовать сегодня вечером, сказал Адам, уже готовый изменить свое решение, когда взглянул на Гетти.

-- Что за вздор! сказал мистер Пойзер. - Ведь все решительно будут танцовать сегодня, все, кроме старого сквайра и мистрис Ирвайн. Мистрис Бест говорила, что мисс Лидия и мисс Ирвайн будут танцовать и что молодой сквайр возьмет мою жену на первый танец и с нею откроет бал; таким образом она будет принуждена танцовать, хотя ужь и перестала танцовать с самого Рождества, когда родился наш последний ребенок. Вам стыдно будет стоять да смотреть только, Адам. А вы еще такой славный парень и можете танцовать не хуже других.

-- Нет, нет, сказала мистрис Пойзер: - это было бы непристойно. Я знаю, танцы - глупость; но если вы будете останавливаться перед всякою вещью, потому-что это глупость, то вы не далеко уйдете в жизни. Когда для вас приготовлен бульйон, то вы должны есть и крупу, иначе ужь не трогайте и бульйона.

-- В таком случае, если Гетти будет танцовать со мною, сказал Адам, уступая доводам ли мистрис Пойзер, или чему-нибудь другому: - то я прошу на тот танец, на который она только свободна.

-- У меня нет кавалера на четвертый танец, отвечала Гетти: - если вы хотите, я буду танцовать с вами.

-- Послушайте, сказал мистер Пойзер: - но вы должны танцовать и первый танец, Адам, а то это покажется странным. Ведь здесь множество миленьких девушек, из которых можете выбрать любую; а девушкам куда как неприятно, когда мужчины стоят возле них и не приглашают их.

Адам сознавал справедливость замечания мистера Пойзера: для него было бы несовсем-ловко не танцовать ни с кем, кроме Гетти. Вспомнив, что Джонатан Бёрдж имел некоторое основание чувствовать себя обиженным сегодня, он решился попросить Мери Бёрдж на первый танец, если она не была приглашена никем.

-- Вот на больших часах бьет восемь, сказал мистер Пойзер: - мы должны теперь поторопиться и войти в залу, не то сквайр и леди будут там раньше нас, а это было бы не совсем-то прилично.

возвышению, украшенному тепличными растениями; здесь должны были сидеть мистрис Ирвайн, мисс Анна и старый мистер Донниторн, и оттуда смотреть на танцы, как короли и королевы в сценических представлениях. Артур надел мундир, чтоб доставить удовольствие арендаторам, говорил он, для которых его военный сан казался едва-ли менее сана первого министра. Он нисколько не противился угодить им таким образом: мундир представлял его фигуру в очень-выгодном свете.

Старый сквайр, прежде чем сел на свое место, обошел кругом всю залу, раскланиваясь с арендаторами и обращаясь с вежливыми речами к женам. Он был всегда вежлив; но фермеры, после долгого недоразумения, поняли наконец, что эта утонченность в обращении была одним из признаков жестокости. Многие заметили, что он оказывал сегодня самую изысканную вежливость мистрис Пойзер, как-то особенно разспрашивая ее о здоровья, советуя ей укрепить свои силы холодною водою, как делал он, и избегать всех лекарств. Мистрис Пойзер приседала и благодарила его с большим достоинством; но когда он отошел от нея, она произнесла шопотом, обращаясь к мужу:

-- Даю голову на отсечение, что он затевает против нас какую-нибудь скверную штуку. Чорт ужь не станет вилять хвостом даром.

Мистер Пойзер не имел времени отвечать, потому-что теперь Артур подошел к ним и сказал:

-- Мистрис Пойзер, я пришел просить вашей руки на первый танец; а вас, мистер Пойзер, позвольте свести к тётушке, потому-что она хочет иметь вас своим кавалером.

и чрезвычайной ловкости в танцах, очень - гордо последовал за ними, втайне лаская себя надеждою, что мисс Лидия никогда в жизни не имела кавалера, который мог бы приподнять ее с полу так ловко, как он. Для того, чтоб уравновесить почести, которые следовало оказать обоим приходам, мисс Ирвайн танцовала с Лукою Бриттоном, самым многоземельным брокстонским фермером, а мистер Равен пригласил мистрис Бриттон. Мистер Ирвайн, усадив свою сестру Анну, ушел в галерею аббатства, как условился с Артуром прежде, посмотреть, как веселилось поселяне. Между-тем, все менее значительные пары заняли свои места: Гетти вел неизбежный мистер Крег, а Мери Бёрдж - Адам; затем раздались звуки музыки, и славный контрданс, лучший из всех танцев, начался.

Жаль, что пол не был выстлан досками, на таком полу мерное топанье толстых башмаков было бы лучше всякого барабана. Веселое топанье, милостивое киванье головой, грациозное подаванье рук - где можем мы увидеть все это теперь? Каким приятным разнообразием было бы для нас, еслиб мы видели иногда вместо голых шей и громадных кринолин, пытливых взоров, изследующих костюмы, и томных мужчин в лакированных сапогах, двусмысленно улыбающихся, еслибь мы, вместо всего этого, могли опять увидеть эту простую пляску скромно-одетых матрон, на несколько минут откинувших в сторону заботы о доме и о сырне, только воспоминающих свою молодость, но нестарающихся казаться молодыми, нечувствующих ревности к молодым девушкам, окружающих их, но гордящихся ими, праздничное веселье дюжих мужей, строящих милые комплименты своим женам, как, бывало, во время их сватовства, парней и девушек, немного-смущенных и застенчивых с своими танцорами и танцорками, и незнающих с чего начать разговор...

Только одно обстоятельство могло мешать удовольствию, которое находил в этом танце Мартин Пойзер: он все время находился в близком соприкосновении с Лукою Бриттоном, этим неопрятным фермером. Он хотел уже придать своему взору некоторую леденящую холодность, когда подавал руку фермеру; но так-как вместо оскорбительного Луки против него была мисс Ирвайн, то он боялся, что заморозит не ту особу, которую хотел. Таким образом, он предоставил своему лицу выражать веселье, неохлажденное никакими нравственными суждениями.

Как забилось сердце Гетти, когда Артур приблизился к ней! Он почти вовсе не смотрел на нее сегодня; теперь он должен был взять ее за руку. Пожмет ли он ей руку? посмотрит ли он на нее? Ей казалось, она непременно заплачет, если он не подаст никакого признака чувства. Но вот он подошел к ней... он взял ее за руку... да, он пожал ей руку. Гетти побледнела, когда посмотрела на него одно мгновение и встретила его взор, прежде чем танец успел унесть его от нея. Это бледное лицо произвело на Артура действие, походившее на начало неопределенной боли, действие, которое не оставляло его, между-тем, как он должен был танцевать, улыбаться и шутить попрежнему. Лицо Гетти будет непременно иметь такое выражение, когда он сообщат ей то, что должен был сообщить; а он никогда не будет в-состоянии вынесть это выражение; он снова будет безразсудным и снова увлечется. А в действительности выражение лица Гетти вовсе не имело того значения, которое он придавал ему: оно было только признаком происходившей в ней борьбы между желанием, чтоб он обратил внимание на нее, и опасением, что она не будет в-состоянии скрыть это желание от других. Но лицо Гетти выражало более того, что она чувствовала. Есть лица, получающия от природы мысль и высокое и трогательное выражение, которые не принадлежат к простой человеческой душе, порхающей за ними, но которые говорят о радостях и печалях прошедших поколений; есть глаза, говорящие о глубокой любви, которая, без всякого сомнения, была и находится где-нибудь, только не при этих глазах, может-быть, при бледных глазах, невыражающих ничего; подобно тому, как народный язык может быть напоен поэзией, совершенно-непонятной устам, говорящим на нем. Это выражение лица Гетти возбудило в Артуре тягостную боязнь, которая, однакожь, заключала в себе какую-то страшную тайную радость, радость о том, что она любила его слишком-сильно. Ему предстоял тяжкий труд: в эту минуту он чувствовал, что отдал бы три года своей юности, еслиб мог быть так счастлив, чтоб предаться без угрызений совести своей страсти к Гетти.

Эти несвязные мысли бродили в его уме, когда он шел с мистрис Пойзер, которая запыхалась от усталости и втайне думала, что ни судья, ни суд присяжных не заставят ее протанцовать еще один танец, и просил ее отдохнуть в столовой, где был приготовлен ужин, к которому гости могла подходить, когда им было угодно.

она не обещала слишком-многим.

-- Благодарю вас, мистрис Пойзер, сказал Артур несовершенно-спокойно. - Теперь сядьте в это покойное кресло, а Мильз подаст вам, чего вам захочется лучшого.

И он торопливо отошел от нея, чтоб найдти себе другую пожилую даму: сначала он должен был отдать подобающую честь замужним женщинам, а потом уже и обратиться к молодым. Итак, контрдансы, топанье, милостивое киванье и грациозное подаванье рук пошли-себе веселою чередою.

Наконец, дошла очередь и до четвертого танца, которого не мог дождаться сильный, важный Адам, будто был восьмнадцатилетний юноша-белоручка. Все мы очень-похожи друг на друга, когда любим в первый раз. Адаму едва-ли случалось коснуться руки Гетти иначе, как при беглом приветствии; до настоящого случая он танцовал с нею только однажды. Его взоры безпрестанно преследовало ее в этот вечер против его воли, и он еще более был упоен любовью. Она, казалось ему, держала себя так мило, так скромно; вовсе не кокетничала сегодня, улыбалась менее окыкновенного; даже дышала какою-то сладостною грустью. "Да благословит ее Бог!" думал он. "Я сделал бы жизнь её счастливою, еслиб только могла сделать ее счастливою твердая рука, которая бы работала для нея, и сердце, которое любило бы ее".

Затем им невольно овладевало очаровательные мечты о том, что, вот, он приходит домой с работы и прижимает Гетти к сердцу; он чувствует, что её щека нежно касается его щеки... Адам совершенно забыл, где находился, и ему было бы все - равно, еслиб музыка и топанье ногами превратились в шум дождя и рев ветра.

а сама побежала за шалями и шляпками, которые находились на площадке. Мистрис Пойзер взяла с собою двух мальчиков в столовую, чтоб дать им пирога прежде отправления их домой в телеге с дедушкой. Молли должна была следовать за ними, как можно скорее пешком.

-- Позвольте мне подержать ее, сказал Адам, когда Молли направилась к лестнице. - Дети так тяжелы, когда спят.

Гетти обрадовалась помощи, потому-что держать Тотти на руках, и держать стоя, было ей вовсе неприятно. Но эта вторичная передача имела то несчастное действие, что разбудила Тотти, которая не уступала другим детям её лет в капризах, если ее будили не вовремя. В то время, как Гетти передавала ее на руки Адама и еще не успела выдернуть свои руки, Тотти открыла глаза и немедленно ударила левым кулаком по руке Адама, правою же рукою схватила за снурок с коричневыми бусами, вокруг шеи Гетти. Медальйон выскочил из-за её платья, снурок тотчас же оборвался и безпомощная Гетти увидела, что бусы и медальйон разсыпались далеко но полу.

-- Мой медальйон, мой медальйон! сказала она громким, испуганным шопотом, обращаясь к Аламу. - О бусах не безпокойтесь.

Адам ужь заметил куда упал медальйон: последний привлек его взор, лишь только выскочил из-за платья. Медальйон упал на деревянное возвышение, где сидели музыканты, а не на каменный пол; а когда Адам поднял его, то увидел стекло и под ним темный и светлый локоны. Он упал этою стороною кверху и стекло не разбилось. Адам перевернул его в руке и увидел золотую эмальированную спинку.

-- О! это все-равно, я вовсе не забочусь об этом, сказала Гетти, которая была бледна и теперь покраснела.

-- Все-равно? спросил Адам серьёзно. - А мне показалось, что вы очень испугались насчет его. Я подержу эту вещь, пока вам можно будет взять ее, прибавил он спокойно, закрывая медальйон рукою и тем желая доказать ей, что не хотел еще раз взглянуть на него.

Между-тем Молли возвратилась с шляпкой и шалью, и лишь только взяла она Тотти, как Адам передал медальйон в руки Гетти. Она взяла его с видом равнодушия и положила в карман. В душе же своей она была раздосадована на Адама и недовольна им, потому-что он видел медальйон; тем не менее она решилась теперь не обнаруживать никаких признаков волнения.

-- Посмотрите, сказала она: - все ужь становятся на места. Пойдемте.

и никто из её обожателей, с которыми он был знаком, не обращал на себя такого внимания Гетти, каким непременно должен был пользоваться тот, кто подарил ей медальйон. Адам терялся в совершенной невозможности найдти человека, на которого могли бы упасть его опасения. С ужасным мучением мог он только чувствовать, что в жизни Гетти было что-то неизвестное ему; что в то время, как он убаюкивал себя надеждою, что она полюбит его, она уже любила другого. Удовольствие, которое он ожидал найдти, танцуя с Гетти, исчезло. Его глаза, останавливаясь на ней, имели какое-то безпокойное, вопрошавшее выражение. Он не мог вспомнить, что бы сказать ей; она, с своей стороны, была также ее в духе и также не хотела говорить. Оба они обрадовались, когда танец кончился.

Адам решился не оставаться долее; он не был никому нужен и никто не заметит, если он ускользнет потихоньку. Лишь только он вышел из дверей, как пошел своим обычным быстрым шагом, торопясь, сам не зная почему, занятый грустною мыслью о том, что воспоминание об этом дне, полном почести и надежд для него, было отравлено навсегда. Вдруг, когда он уже прошел довольно-далеко по парку, он остановился, пораженный светом воскреснувшей надежды. Ведь он быть глупцом, которому вздор показался большим несчастием. Гетти, которая так страстно любила наряжаться, может-быть, и сама купила ту вещь. Она, казалось, была слишком ценна для девушки... она, казалось, походила на вещи, которые лежали на белом атласе в большом магазине ювелира, в Россетере. Но Адам обладал весьма несовершенными понятиями о ценности подобных вещей; по его мнению, она, конечно, стоила не больше гинеи. Может быть, в рождественской кружке у Гетти и было столько денег, и, кто знал? может-быть, она на столько была ребенком, что истратила их таким образом; она была так молода! она не могла не любить наряды! Но в таком случае, отчего же она так испугалась сначала, так изменилась в лице, а после показывала вид, что ей было все-равно? О! да ведь ей было стыдно, что он увидел, какая щегольская вещь была у ней. Она сознавала, что поступила дурно, истратив деньги на эту вещь, и знала, что Адам порицал страсть к нарядам. Это было доказательством, что она заботилась о том, что он любил и чего не любил. Судя по его молчанию и важности, она должна была подумать, что он был очень-недоволен ею, что он готов был осудить её слабости строго и жестоко. И когда он шел теперь тише, предаваясь размышлениям об этой новой надежде, он только безпокоился о том, что его поведение может охладить чувство Гетти к нему, потому-что последняя точка зрения на это дело непременно должна быть верна. Каким образом могла Гетти иметь возлюбленного, которому она платила взаимностью и которого он, Адам, не знал совершенно? Она никогда не отлучалась из дома дяди долее, как на день; она не могла иметь знакомых, котирые не приходила бы на мызу, не могла иметь коротких друзей, которые не были бы известны её дяде и тётке. Безразсудно было бы думать, что медальйон был подарен ей возлюбленным. Он был вполне уверен, что небольшой локон темных волос был её собственный; он не мог делать догадок о светлых волосах, находившихся под темным локонов, потому-что несовсем-ясно видел их. То могли быть волосы её отца или матери, умерших, когда она была ребенком, и, естественно, что она вложила туда и локон своих собственных волос.

И вот Адам лег снять, утешенный, создав самому себе замысловатую ткань вероятностей, самую верную завесу, которую только умный человек может поставить между собою и истиною. Его последния мысли перед сном слились с мечтою, которая перенесла его на мызу; там он был снова вместе с Гетти и просил ее простить его в том, что он был так холоден и молчалив.

В то время, как Адам предавался этим мечтам, Артур вел Гетти к танцу и говорил ей едва-слышным, торопливым голосом: "Я буду в лесу послезавтра в семь часов; приходите, как можете, раньше". И безразсудные радости и надежды Гетти, испуганные, просто вздором и потому отлетевшия назад на небольшое разстояние, теперь снова запорхали, не сознавая настоящей опасности. Она была счастлива впервые во весь этот длинный день и желала, чтоб танец продолжался несколько часов. Артур также желал этого; он позволит себе только эту последнюю слабость, думал он; а человек никогда не находится с более-сладостною томностью под влиянием страсти, как в то время, когда он решился поработить ее завтра.

Но желания мистрис Пойзер были совершенно-противоположны этим: её голова была полна грустных предчувствий о том, что завтра утренний сыр поспеет позже, вследствие прибытия семейства домой в позднюю пору. Теперь, когда Гетти исполнила свою обязанность, протанцовала один танец с молодым сквайром, мистер Пойзер должен был выйдти и посмотреть, приехала ли за ними телега, потомучто было уже половина одиннадцатого, и, несмотря на полуробкое возражение с его стороны, что это кажется неприличным, если они уедут первые, мистрис Пойзер настаивала на своем намерении, всеравно, будет ли то прилично или неприлично.

Мистрис Ирвайн и я, ужь люди пожилые, а мы не намерены уйдти от танцев раньше того времени.

-- О, ваша милость! господа-то могут оставаться до поздней поры, при свечах: у них нет забот о сыре на душе. А для нас ужь и теперь довольно-поздно, да и нельзя внушать коровам, будто их ненужно доить так рано завтра утром. Итак, если вам будет угодно извинить нас, позвольте нам проститься.

-- Ну! сказала она мужу, когда они сели в телегу: - я лучше согласилась бы варить пиво и стирать в один и тот же день, чем провести один из этих веселых дней. Ведь утомительнее всего толкаться из одного угла в другой и смотреть выпуча глаза, не зная хорошенько, чем бы заняться в следующую минуту. И при этом изволь-ка иметь всегда на лице улыбку, словно торговец в рыночный день, а то, чего доброго, люди сочтут тебя невежей. И, в-заключение, что ж остается у вас после всего этого? Желтое лицо, оттого, что вы наелись вещей, которые вам не по нраву.

-- Нет, нет, сказал мистер Пойзер, находившийся в самом веселом расположении духа и чувствовавший, что он пережил сегодня великий день: - тебе вовсе не мешает иногда повеселиться немного. И ты танцуешь нисколько не хуже других. Я всегда скажу, что ни одна из всех женщин нашего околотка так не легка на ногу, как ты. И это была большая честь для тебя, что молодой сквайр пригласил тебя прежде других; это, полагаю, случилось оттого, что я сидел во главе стола и сказал речь. Да и Гетти также... у ней никогда не было прежде такого кавалера: бравый молодой джентльмен в мундире. Тебе это послужит предметом разговора, Гетти, когда ты состаришься, как ты танцовала с молодым сквайром в день его совершеннолетия.