Адам Бид.
Книга пятая.
XXXVI. Путешествие, исполненное надежды.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Адам Бид. Книга пятая. XXXVI. Путешествие, исполненное надежды. (старая орфография)

КНИГА ПЯТАЯ. 

XXXVI.
Путешествие, исполненное надежды.

Длинное, одинокое путешествие с грустью на сердце, путешествие от родных и знакомых к чужим людям бывает тяжело и скучно даже для богатых, сильных, знающих людей, бывает тяжело даже тогда, когда нас призывает долг, а не принуждает к тому страх.

Каково же оно было для Гетти, для Гетти, над бедными, узкими мыслями которой, более уже неволновавшимися неопределенными надеждами, тяготел холодный определенный страх, которая все снова и снова перебирала тот же самый небольшой круг воспоминаний, все снова и снова представляла себе те же самые ребяческия, сомнительные картины будущности, видела в этом обширном мире только маленькую историю собственных удовольствий и страданий, которая имела так мало денег в кармане и такой длинный и трудный путь перед собою? Если она не была в-состоянии ехать постоянно в дилижансе (а она была уверена в этом, потому-что поездка в Стонитон стоила гораздо-дороже, чем она ожидала), то, очевидно, ей придется обратиться к извощичьим телегам и к тяжелым, медленным обозам. И сколько потребуется ей времени, чтоб достигнуть конца своего путешествия! Дюжий, старый кучер окбёрнского дилижанса, увидев миленькую молодую женщину между наружными пассажирами, пригласил ее сесть рядом с ним. Чувствуя, что ему, как мужчине и кучеру, следовало начать разговор шуткою, он тотчас же, лишь только дилижанс съехал с каменной мостовой, принялся придумывать острое словцо, которое было бы пригодно во всех отношениях. Несколько раз ударив кнутом лошадей и искоса посмотрев на Гетти, он приподнял губы над краем шарфа, которым был завязан, и сказал:

-- Ведь он будет футов шести ростом - готов побожиться; ну, не правда ли?

-- Кто? спросила Гетти с некоторым смущением.

-- Ну, разумеется, ваш возлюбленный, тот, которого вы оставили или к которому едете - который из них?

Гетти чувствовала, что она вся вспыхнула и потом побледнела. Она думала, этот кучер должен знать что-нибудь про нее. Он должен знать Адама и может сказать ему, куда она поехала. Деревенским жителям трудно поверить, будто тех, которые находятся на виду в собственном приходе, не знают и в других местах; и Гетти было так же трудно понять, что слова, сказанные совершенно-случайно, могли близко приходиться к её обстоятельствам. Она была так испугана, что не могла отвечать.

-- Ну, вот! сказал кучер, видя, что он не так угодил своей шуткой, как ожидал: - к-чему жь вам истолковывать это сейчас же в слишком-серьёзную сторону? Если он повел себя с вами дурно, то возьмите другого. Такая хорошенькая девушка, как вы, может иметь возлюбленного, когда только захочет.

Страх Гетти разсеялся мало-по-малу, когда она заметила, что кучер не делал более никаких намеков на её личные дела; но все-таки это не позволило ей спросить его, какие были станции по дороге в Виндзор. Она сообщила ему, что отправляется немного-подальше Стонитона. Когда она вышла у трактира, где дилижанс остановился, то, взяв корзинку, торопливо пошла в другую часть города. Составляя план отправиться в Виндзор, она не разсчитывала ни на какие затруднения; трудным казалось ей только уйти из дома. Когда она преодолела последнее, под предлогом посетить Дину, то все её мысли отлетела к встрече с Артуром и к вопросу, как он обойдется с ней, и не останавливались ни на каком происшествии, которое могло случиться с ней на дороге. Путешествие было ей до того неизвестно, что она не могла вообразить себе решительно никаких подробностей, и имея весь свой запас денег, свои три гинеи, в кармане, она думала, что была снабжена изобильно. Когда она увидела, чего ей стоило доехать до Стонитона, только тогда стало ее безпокоить путешествие, только тогда она впервые сознала свое невежество относительно тех мест, которые ей нужно было пройти на своем пути. Под гнетом этого безпокойства она бродила по угрюмым стонитонским улицам и наконец вошла в жалкую, небольшую гостиницу, где надеялась найдти дешевую комнату для ночлега. Здесь она спросила хозяина, не может ли он сказать ей, на какие местечки ей нужно ехать, чтоб добраться до Виндзора.

-- Ну, я и сам не могу хорошенько сказать вам об этом. Виндзор, должно-быть, находится очень-недалеко от Лондона, потому-что там живет король, ответил содержатель. - Во всяком случае., лучше всего вам прежде отправиться в Ашби, на юг. Но отсюда до Лондона разных местечек не меньше, чем домов в Стонитоне, сколько мне известно. Я сам никогда не путешествовал. Но, скажите, отчего это вы, такая молодая женщина, думаете пуститься в такую дальную дорогу, да еще, вдобавок, одне?

-- Я отправляюсь к брату... он солдат и находится в Виндзоре, сказала Гетти, испуганная пытливым взглядом содержателя. - Я не в-состоянии ехать в дилижансе. Вам неизвестно, не едет ли какая-нибудь телега в Ашби завтра утром?

-- Еще бы! как не быть телеге; да кто ее знает, откуда она отправляется. Чтоб узнать об этом, вам придется обегать весь город. А я думаю, вам лучше всего отправиться пешком, авось на дороге кто-нибудь и догонит вас.

Каждое слово ложилось тяжелым свинцом на сердце Гетти: она видела теперь, что дорога перед нею становилась все длиннее-и-длиннее. Добраться даже до Ашби, казалось, было так трудно; на это, пожалуй, уйдет весь день, а между-тем, что же это значило против остающейся еще дороги? Но она должна исполнить свое намерение: она должна добраться до Артура. О, как сильно ныло её сердце о том, чтоб она была теперь опять с кем-нибудь, кто стал бы заботиться о ней! До этого времени, вставая утром с постели, она была уверена, что увидит родные лица, людей, на которых она имела уже знакомые права. Её самое длинное путешествие была поездка на женском седле в Россетер с её дядей; её мысли всегда искали праздничного отдыха в мечтах о наслаждениях, потому-что все действительные жизненные заботы о ней лежали на других. И эта, и ходившая на милую кошечку, Гетти, еще немного месяцев назад незнавшая другой печали, кроме той, которую возбуждали в ней ревность при виде новой ленты на Мери Бёрдж, или выговор тётки за то, что она нерадела о Тотти, должна была теперь совершить свое трудное путешествие одна, оставив за собою свой мирные дом навсегда и не имея перед собой ничего, кроме трепетной надежды на отдаленное убежище. Теперь, когда она лежала в эту ночь на чужой, жосткой постели, она впервые поняла, что её родной кров был счастливый, что её дядя был очень-добр к ней. Как ей хотелось бы теперь проснуться, как в действительности, в её спокойной доле в Геслопе среди предметов и людей, которых она знала, с её крошечным тщеславием относительно её единственного лучшого платья и шляпки, и не имея ничего такого на душе, что приходилось бы ой скрывать от всех! Как бы ей хотелось теперь, чтоб вся остальная лихорадочная жизнь, которую она знала, кроме этого, была непродолжительным неприятным сновидением! Она подумала обо всем, что оставляла за собою, с грустным сожалением о самой себе; её собственное несчастное положение наполняло её сердце: в нем не было места для чужого горя. А между-тем, до жестокого письма Артур был так нежен, так-любящ: воспоминание об этом все еще имело для нея очарование, хотя и было не более, как одною каплею утешения, которая только-что позволяла переносить страдание. Гетти могла представить себе в будущем только скрытое от всех существование, а уединенная жизнь даже с любовью не имела для нея никакого наслаждения, тем-более, что эта жизнь сливалась с позором. Она не знала романов и принимала только слабое участие в ощущениях, служащих источником романа, так-что начитанные леди, может-быть, с трудом поймут её душевное состояние. Она была слишком несведуща во всем, что выходило из пределов простых познаний и обычаев, в которых она выросла, и не имела никакой более определенной идеи о своей вероятной будущности, кроме той, что Артур, во всяком случае, будет заботиться о ней и защитит ее от гнева и презрения. Он не женится на ней, не сделает её леди, а кроме этого, он, по её мнению, не мог дать ей ничего такого, что возбуждало бы в ней страстное желание и тщеславие.

На другой день Гетти встала рано и, позавтракав только молоком и хлебом, отправилась по дороге в Ашби, под тяжелым свинцовым небом с желтою полоскою на краю горизонта, съуживавшеюся, как последняя надежда. Теперь, упавши духом при мысли о дальности и затруднениях своего пути, она более всего боялась тратить деньги и сделаться такою бедною, что ей придется просить милостыню.

Гетти имела не только гордость гордой натуры, но и гордого класса, класса, платящого более всего пособий для бедных и более всего гнушающагося мыслью пользоваться этими пособиями. До этого времени ей еще не приходило в голову, что она может извлечь деньги из своего медальйона и своих сережек, которые она имела при себе, и она призвала на память весь свой небольшой запас арифметики и знания цен, чтоб вычислить, сколько раз ей можно будет пообедать и сколько проехать за её две гинеи и за её несколько шиллингов, имевших такой меланхолический вид, словно бледный пепел другой яркосиявшей монегы.

Выйдя из Стонитона, она шла несколько первых миль бодро, назначая себе целью дерево, ворота или выдающийся куст на дороге на таком дальнем разстоянии, на каком она могла только различать эти предметы, и чувствовала слабую радость, когда достигала этой цели. Но когда она подошла к четвертому мильному столбу, к первому, который ей удалось задетить среди высокой трава, росшей по сторонам дороги, и прочла, что отошла от Стонитона четыре мили всего, мужество покинуло ее. Она прошла только это небольшое разстояние, а уже чувствовала усталость и почти снова была голодна от свежого утренняго воздуха, потому-что, хотя Гетти и была приучена к движению и труду в комнате, но не привыкла к продолжительной ходьбе, производящей совершенно другого рода усталость, нежели домашняя деятельность. Когда она смотрела на мильный столб, то почувствовала, что на её лицо упало несколько капель: начинал идти дождь. То была новая беда, которая до того времени не приходила ей в голову, наполненную грустными мыслями. Совершенно убитая этим неожиданным увеличением её горя, она села на выступ изгороди и начала истерически рыдать. Начало трудности подобно первому куску горькой пищи, который кажется невыносимым в первое мгновение; если, однакожь, нам начем больше утолить наш голод, мы решаемся взять еще кусок и находим возможным продолжать. Когда у Гетти миновал порыв слез, она собрала свое слабевшее мужество. Шел дождь, и она должна была стараться достигнуть деревни, где могла бы найти отдых и приют. Утомленная, она пошла вперед, как вдруг услышала за собою гром тяжелых колес: ехала простая телега, еле-двигаясь по дороге; извощик шел лениво подле лошадей, хлопая бичом. Гетти, остановилась, поджидая телегу; если извощик был человек неочень-угрюмой наружности, думала она, то она попросит, чтоб он взял ее с собою. Когда телега поровнялась с нею, извощик отстал, но напереди огромной повозки она увидела нечто такое, что ободрило ее. В прежнее время своей жизни она и не заметила бы этого, но теперь, новая чувствительность, которую пробудило в ней страдание, было виною того, что этот предмет произвел на нее сильное впечатление. То было ничто иное, как маленькая белая с коричневыми пятнами спаньйолка, сидевшая на переднем выступе телеги, с большими робкими глазами и постоянно-дрожавшимь телом, свойственными, как вам, вероятно, известно, этим крошечным существам. Гетти, вы знаете, не обращала слишком много внимания на животных; но в эту минуту она чувствовала, будто было что-то общее между нею и этим безпомощным робким существом, и, не вполне понимая причину, сна уже смелее решилась заговорить с извощиком, который теперь догнал телегу. То был высокий, румяный человек, с мешком на плечах, заменявшем ему шарф или шинель.

-- Не можете ли вы взять меня в телегу, если отправляетесь по дороге в Ашби? спросила Гетти. - Я заплачу вам.

тюках с шерстью. Откуда вы? и что вам нужно в Ашби?

-- Я иду из Стонитона. Мне далеко идти - в Виндзор.

-- В услужение, что ли, или зачем другим?

-- Ну, я еду всего-то до Лейстера, и это-то довольно-далеко, но я возьму вас, если вам все-равно ехать немножко-медленнее. Лошади и не почувствуют вашей тяжести, как не чувствуют тяжести вот этой собачонки, которую я нашел на дороге, недели две назад. Она, должно быть, потерялась и вот с-тех-пор все дрожит. Ну-ка, давайте вашу корзинку, да подойдите сзади, я вас подсажу в телегу.

подошел спросить ее, "не хочет ли она выйти из телеги и поесть чего-нибудь; сам он шел пообедать вот в эту харчевню". Поздно ночью приехали они в Лейстер, и таким образом прошел второй день путешествия Гетги. Она издержала деньги только на пищу, но чувствовала, что не будет в состоянии перенесть такую медленную езду еще один день, и утром отправилась к конторе дилижансов, чтоб спросить о дороге в Виндзор и узнать: позволят ли ей средства проехать часть разстояния снова в дилижансе. Нет! разстояние было слишком-велико, дилижансы были слишком-дороги: она должна отказаться от них. Но пожилой прикащик в конторе, тронутый её миловидным, озабоченным личиком, написал ей имена главных местечек, чрез которые она должна пройти. Это было её единственным утешением в Лейстере, потому-что мужчины смотрели во все глаза, когда она проходила по улице, и в первый раз в своей жизни Гетти желала, чтоб никто не смотрел на нее. Она снова отправилась в путь; но в этот день она была счастливее, потому-что ее скоро догнала извощичья телега, доставившая ее в Гинкли, а благодаря возвращавшейся коляске с пьяным почтальйоном, который напугал ее тем, что ехал как Ихой, сын Нимши, делал ей различные шутливые замечания, оборачиваясь задом на своем седле, она еще до ночи была в самой средине лесистого Ворикшейра. Но ей говорили, что до Виндзора все еще оставалось почти сто миль. О, как обширен был этот свет, и как трудно было для нея найти в нем дорогу! По ошибке она попала в Стратфорд-на-Авоне, так-как она видела, что Стратфорд был помещен в её списке местечек, а там ей сказали, что она далеко отошла от своей настоящей дороги. Только на пятый день прибыла она в Стони-Стратфорд. Какою незначительною кажется эта дорога, когда вы смотрите на карте или вспоминаете о ваших приятных поездках на луговые берега Авона или оттуда. Но как утомительно-длинна была она для Гетти! Ей казалось, будто эта страна с ровными полями и изгородями, разбросанными домиками, деревнями и рыночными городками, которые все были так схожи в её равнодушных ко всему этому глазах, не должна иметь конца, и она должна бродить среди их всегда, измученная, поджидая у пошлинных застав какую-нибудь телегу и потом видя, что телега везла ее только небольшое разстояние, иногда только до какой нибудь фабрики не дальше мили. Она с отвращением входила в публичные домы, где должна была обедать и делать вопросы, потому-что в них всегда были праздношатающиеся мужчины, смотревшие на нее во все глаза и грубо-подшучивавшие над ней. Её тело было также чрезвычайно утомлено в эти дни новой усталости и безпокойства; в эти дни она казалась гораздо-бледнее и утомленнее, чем во все время тайного страха, которое она пережила дома. Когда наконец она достигла Стони-Стратфорда, её нетерпение и усталость восторжествовали над её экономическою осторожностью; она решилась ехать в дилижансе всю остальную дорогу, хотя бы ей стоило это всех остальных денег. В Виндзоре ей не нужно будет ничего, ей нужно будет только найти Артура. Когда она заплатила за проезд в последнем дилижансе, у ней оставался один только шиллинг; и когда она вышла из дилижанса у гостиницы под вывескою "Зеленый Человек" в Виндзоре в двенадцать часов на седьмой день, голодная и ослабевшая от изнеможения, то кучер подошел к ней и просил не забыть его. Она опустила руку в карман и вынула шиллинг, во слезы навернулись у ней на глазах, когда она почувствовала свою слабость и подумала, что она отдавала свои последния средства получить пищу, которая действительно была ей необходима, прежде чем она отправится отъискивать Артура. Когда она протягивала шиллинг, то обратила свои темные, полные слез глаза на кучера и спросила:

-- Можете вы мне сдать полшиллинга?

-- Нет, нет, ответил тот грубым голосом, но добродушно: - не нужно... оставьте шиллинг себе.

Содержатель "Зеленого Человека" стоял довольно-близко, чтоб быть свидетелем этой сцены; а он был такой человек, у которого обильная еда служила для того, чтоб поддерживать его добродушие, так же как и его особу, в наилучшем состоянии. А прелестное, влажное от слез личико Гетти непременно нашло бы чувствительную фибру в большей части людей.

-- Войдите, молодая женщина, войдите! сказал он: - и закусите чего-нибудь. Вы порядком изнурены, я могу видеть это.

-- Вот, голубушка, сведи эту молодую женщину в гостиную; она немного разстроена.

Слезы Гетти катились быстро. Это были только истерическия слезы: она думала, что у ней не было теперь причины плакать, и ей было досадно, что от слабости и усталости она была не в состояния удержать слезы. Наконец она была в Виндзоре, недалеко от Артура.

Она смотрела жадными, голодными глазами на хлеб, мясо и пиво, которые принесла ей хозяйка, и впродолжение нескольких минут забыла обо всем, предавшись услаждающим ощущениям при удовлетворении голода и возстановлении истощенных сил. Хозяйка сидела против нея в то время, как она ела, и смотрела на нее пристально. И не удивительно: Гетти сняла шляпку и её локоны разсыпались; вид усталости придавал еще более трогательное выражение юности и красоте её лица; потом глаза доброй женщины обратились на её фигуру, которую Гетти не приложила старания скрыть при торопливом одеваньи во время своего путешествия, а чужой глаз открывает то, что проходит незамеченным со стороны знакомых ничего-неподозревающих взоров.

-- Ну, вы не очень - то в состоянии путешествовать, заметила она, бросив взгляд на руку Гетти, неукрашенную свадебным кольцом. - Вы издалека?

ли вы сказать, какой дорогой пройти мне к этому месту?

При этих словах Гетти вынула из кармана лоскуток бумаги; то был конец Артурова письма, где он написал свой адрес.

В то время, как она говорила, содержатель гостиницы вошел в комнату и стал смотреть на нее так же пристально, как смотрела его жена. Оз взял лоскуток бумаги, который Гетти подавала через стол, и прочел адрес.

-- Что ж вам нужно в этом доме? спросил он.

Содержатели гостиниц и все люди, неимеющие собственного срочного дела, уже по природе своей делают как можно более вопросов, прежде чем дадут ожидаемый от них ответ.

-- Да там нет джентльмена, возразил содержатель. - Он закрыт, этот дом, и закрыть сегодня вот две недели. Какого джентльмена нужно вам? Может, я и сообщу вам, где его найти.

-- Мне нужно капитана Донниторна, дрожащим голосом произнесла Гетти, и и сердце болезненно забалось, когда она услышала, что обманулась в своем ожидании: с разу найти Артура.

-- Капитана Донниторна? Погодите немного, сказал содержатель медленно. - Не был ли он в ломшейрской милиции? Молодой офицер высокого роста, такой белолицый, с рыжеватыми бакенбардами... У него был человек по имени Пим!

-- О, да, сказала Гетти. - Вы знаете его... где он?

-- Тут, я подозреваю, дурное дело, сказал хозяин, входа в комнату с водою.

-- Ну, и спрашивать-то, кажется, нечего, какого рода это дело, сказала жена. - Впрочем, а могу видеть, что она не простая потаскушка: по виду она порядочная деревенская девушка и, судя по её языку, пришла издалека. Она говорит почти точно так, как наш бывший конюх, который пришел к нам с севера. Он был такой честный человек, какого у нас и не было здесь... Все они там, на севере, люди честные.

-- И в жизнь свою не видал молодой женщины красивее этой, сказал муж. - Она точно одна из тех картинок, которые выставляются на-показ в окнах. Право, сердце ноет, как посмотришь на нее теперь.

"поведением", чем красотой. Но она снова приходит в себя. Принеси еще воды.