Адам Бид.
Книга пятая.
XLV. В тюрьме.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Адам Бид. Книга пятая. XLV. В тюрьме. (старая орфография)

XLV.
В тюрьме.

В этот же вечер, при закате солнца, пожилой джентльмен стоял, прислонившись спиною к калитке ворот стонитонской тюрьмы, и говорил несколько слов уходившему капелану. Капелан ушел, но пожилой господин оставался в прежнем положении, смотра на троттуар и почесывая подбородок в раздумья, когда он был пробужден приятным чистым женским голосом, спрашивавшим:

-- Не дозволите ли вы мне пройдти в тюрьму?

Он повернул голову и пристально смотрел на говорившую впродолжение нескольких минут, не отвечай.

-- Я видел вас прежде, сказал он наконец. - Помните вы проповедь на деревенском поле, в Геслопе, в Ломшепре?

-- Как же, сэр, помню очень-хорошо. А вы не тот ли джентльмен, который тогда слушал верхом?

-- Да. Зачем вы хотите войдти в тюрьму?

-- Мне нужно видеть Гетти Соррель, молодую женщину, приговоренную к смерти, и остаться с нею, если мне позволят. Имеете вы какую-нибудь власть в тюрьме, сэр?

-- Да, я имею власть и могу приказать, чтоб вас впустили. Но разве вы знаете преступницу Гетти Соррель?

-- Да, мы родственницы: моя родная тётка замужем за её дядей, Мартином Пойзером. Но и находилась в Лидсе и узнала об этом большом несчастии так поздно, что только успела прибыть сюда сегодня. Умоляю вас, сэр, ради любви нашего Небесного Отца, позвольте мне войдти к ней и остаться с нёю.

-- Как вы узнали что она была приговорена к смерти, когда вы только-что прибыли из Лидса?

-- Я видела моего дядю после суда, сэр. Оне теперь отправился домой и бедная грешница покинута всеми. Прошу вас, получите дозволение дли меня остаться с еею.

-- Как! вы решаетесь провести всю ночь в тюрьме? Она очень упряма и едва отвечает, когда говорят с нею.

-- О, сэр! может-быть, Богу ещё будет угодно открыть её сердце. Не станем медлить.

-- В таком случае, пойдёмте, сказал пожилой господин, позвонив; их тотчас же впустили. - Я знаю, у вас есть ключ, которым вы открываете сердца.

Дина машинально сняла шляпку и шаль, лишь только они вошли во двор тюрьмы; она имела привычку снимать их, когда проповедывала, молилась и посещала больных, и когда они вошли в комнату тюремщика, то она положила, их на стул, не думая. В ней не видно было никакого волнения; она выказывала глубокое сосредоточенное спокойствие, будто даже и в то время, как она говорила, её душа в молитве находила невидимую опору.

Пожилой джентльмен, переговорив с тюремщиком, обратился к ней и сказал:

-- Тюремщик сведет вас в келью обвиненной и оставит на ночь, если вы того желаете. Но вы не можете получить свечи впродолжение ночи: это противно правилам. Мое имя полковник Тоукли; если я могу быть вам в чем-нибудь полезен, то спросите у тюремщика мой адрес и приходите ко мне. Я принимаю некоторое участие в Гетти Соррель ради этого славного малого Адама Бида. Мне случилось видеть его в Геслопе в тот же самый вечер, когда я слышал вашу проповедь, и сегодня узнал его в суде, несмотря на его болезненный вид.

-- Ах, сэр! не можете ли вы сказать мне что-нибудь о нем? Не знаете ли вы где он живет? Мой бедный дядюшка был слишком убит горем и ничего не помнил.

-- Очень-близко отсюда. Я узнал о нем всё от мистера Ирвайна. Он живет над лавкою жестянника, в улице, направо от входа в тюрьму. С ним старик школьный учитель, а теперь, прощайте. Желаю вам успеха.

-- До свидания, сэр. Благодарю вас.

Когда Дина шла через тюремный двор с тюремщиком, стены, при торжественном вечернем свете, казались выше, нежели днем и прелестное, бледное лицо в чепчике еще более обыкновенного походило на белый цветок на этом мрачном фоне. Тюремщик все время искоса посматривал на нее, но не произносил ни слова: он как-то неясно сознавал, что звук его собственного грубого голоса был бы оскорбителен в эту минуту. Он зажег свечу, когда они вошли в темный корридор, который вел к келье приговоренной, и потом, как мог, учтивей сказал:

-- Тенерь в келье будет, вероятно, ужь почти совершенно-темно; но я могу постоять немного со свечей, если хотите.

-- Нет, мой друг, благодарю, отвечала Дина. - Я хочу войдти туда одна.

сидела на своей соломенной постели, спрятав голову на колени. Казалось, она спала, а между-тем шум замка, вероятно, разбудил ее.

Дверь снова затворилась и в келью проникал сквозь решетку небольшого высокого окна только свет вечерняго неба, при котором едва можно было различить лица людей. Дина с минуту сидела спокойно, не решаясь говорить, потому-что Гетти, может-быть, спала, и смотрела на неподвижную фигуру с истинною грустью. Потом она кротко произнесла:

-- Гетти!

Можно было заметить слабое движение во всем существе Гетти, содрогание, произведенное как-бы слабым электрическим ударом; но она не подняла головы. Дина заговорила снова голосом, сделавшимся более-громкиим от неудержимого волнения:

-- Гетти... это Дана.

Она снова заметила слабое, трепетное движение во всем существе Гетти; не открывая лица, она немного приподняла голову и как бы прислушивалась.

-- Гетти... Дина пришла к тебе...

После минутного молчания, Гетти медленно и робко подняла голову с колен и открыла глаза. Обе бледные девушки смотрели друг еа друга: на лице одной выражалось дикое, жосткое отчаяние, лицо другой были полно грустной, тоскливой любви. Дина безсознательно протянула руки.

-- Разве ты не знаешь меня, Гетти? Разве ты не помнишь Дины?.. Не-уже-ли ты думала, что я не посещу тебя в несчастии?

Гетти пристально смотрела на лицо Дины, подобно животному, которое смотрит и смотрит, а само держится в отдалении.

-- Я пришла, чтоб быть с тобою, Гетти... не оставлять тебя... остаться с тобою... быть твоею сестрою до конца.

В то время, как говорила Дина, Гетти медленно встала, сделала шаг вперед, и ее охватили руки Дины.

Оне стояли так долгое время, потому-что ни одна из них не чувствовала побуждения снова выйдти из этого положения. Гетти, без всякой определенной мысли, держалась за тот предмет, который охватывал ее теперь, в то время, как она падала безпомощная в мрачную пропасть; а Дина чувствовала глубокую радость при первом признаке того, что несчастная заблудшая овца приветствовала её любовь. Свет делался слабее в то время, как оне стояли, и когда оне наконец сели на соломенную постель вместе, то их лица нельзя ужь было различить.

Не было произнесено ни слова. Дина ждала, надеясь, что Гетти заговорить добровольно сама; но последняя сидела, погруженная в прежнее тупое молчание, только сжимая руку, которая держала её руку, и прильнув щекою к лицу Дины. Она не хотела оторваться от прикосновения к человеческому существу, но тем не менее продолжала опускаться в мрачную пропасть.

Дина начала сомневаться, понимает ли Гетти, кто сидел подле нея. Она подумала, что страдания и страх, может-быть, лишили бедную грешницу ума. Но внутреннее чувство, как рассказывала она впоследствии, говорило ей, чтоб она не спешила делом Господа: мы обыкновенно слишком торопимся говорить, но разве Господь не являет себя нашим безмолвным чувством, не дает чувствовать свою любовь посредством нашей? Она не знала, сколько времени оне сидели таким образом, но в келье становилось все темнее и темнее, и наконец, только небольшой луч бледного света остался на противоположной стене: все остальное было погружено в совершенный мрак. Но она все более-и-более чувствовала божественное присутствие - так, будто она сама составляла часть его, и в её сердце билось божественное сострадание и жаждало спасения этого безпомощного существа. Наконец, она почувствовала внушение говорить и узнать, в какой степени сознавала Гетти настоящее.

-- Гетти, произнесла она ласково: - знаешь ли ты, кто сидит с тобою рядом?

-- Да, отвечала Гетти медленно: - это Дина.

-- А помнишь ли ты то время, когда мы жили вместе на господской мызе, и ту ночь, когда и говорила, чтоб ты непременно подумала обо мне, когда будешь в несчастии, как о твоем друге?

-- Да, сказала Гетти. Потом, после некоторого молчания, присовокупила: - но ты ничего не можешь сделать для меня. Ты не можешь заставить их сделать что-нибудь. Меня повесят в понедельник, а сегодня пятница.

Когда Гетти произнесла последния слова, она ближе прижалась к Дине, дрожа всем телом.

-- Нет, Гетти, я не могу спасти тебя от этой смерти. Но разве страдание не становится менее-жестоким, когда с тобою находится кто-нибудь, чувствующий за тебя... с кем ты можешь говорить и кому передать, что у тебя на сердце?... Да, Гетти, ты опираешься на меня, ты рада, что я нахожусь с тобою.

-- И ты не оставишь меня, Дина? ты будешь подле меня?

-- Нет, Гетти, я тебя не оставлю, я буду с тобою до последней минуты... Но, Гетти, в этой келье есть кто-то, кроме меня, кто-то вблизи тебя.

Гетти в испуге прошептала: "кто?"

я не могу последоват за тобою, когда мои руки будут не в-состоянии достичь тебя, когда смерть разлучить нас, Тот, Кто с вами теперь и знает все, будет тогда с тобою. Тут не существует никакого различия: в жизни или в смерти, мы всегда находимся в присутствии Господа.

-- О, Дина, не-уже ли никто не сделает для меня ничего? Не-ужели повесять меня в-самом-деле?... Как бы то ни было, а я все-таки желала бы, чтоб меня оставили жить.

сделать все... еслиб Бог, наш Отец, быль твоим другом и желал избавить тебя от греха и страдания, так-что ты никогда более не узнала бы ни несчастных чувств, ни боли... еслиб могла верить, что Он любит тебя и готов помочь тебе, как ты веришь, что я люблю тебя и готова помочь тебе, тогда тебе не было бы так жестоко умирать в понедельник - не правда ли?

-- Но я не могу ничего знать об этом, сказала Гетти с мрачною грустью.

-- Потому, Гетти, что ты запираешь от Него свою душу, стараясь скрыть истину. Любовь и милосердие Господа может победить все: наше невежество, нашу слабость и весь гнет нашей прежней нечестивости - словом, все, кроме нашего греховного упорства, за которое мы держимся и которое не хотим покинуть. Ты веришь в мою любовь и жалость к тебе, Гетти; но еслиб ты не допустила меня приблизиться к тебе, еслиб ты не захотела смотреть на меня или говорить со мной, ты лишила бы меня возможности помочь тебе: я не могла бы заставить тебя чувствовать мою любовь, я не могла бы сказать, что чувствую к тебе. Не отталкивай же любви Господа таким образом, цепляясь за грех... Он не может ниспослать на тебя благословение, пока в твоей душе есть неправда. Его всепрощающее милосердие не может достигнуть тебя, пока ты не откроешь Ему своего сердца и скажешь: "Я совершила великое преступление, Боже мой! спаси меня, очисти меня от греха". Пока ты привязана к одному лишь греху и не хочешь разстаться с ним, то грех непременно ввергнет тебя в горе после смерти, как ввергнул тебя в горе на этом свете, моя бедная, бедная Гетти! Грех влечет за собою ужас, мрак, отчаяние. Свет и благодать достигают нас, лишь только мы стряхнем с себя грех. Тогда Господь входит в нашу душу, научает нас, дарует нам силу и спокойствие. Стряхни же с себя грех теперь, Гетти, теперь же; покайся в зле, которое совершила, в грехе, в котором стала виновна перед Господом, твоим небесным Отцом. Станем вместе на колени, потому-что находимся в присутствии Господа.

-- Гетти, мы перед Богом: он ожидает, чтоб ты сказала истину.

Опять наступило безмолвие. Наконец Гетти умоляющим тоном произнесла:

-- Дина... помоги мне... я не могу чувствовать так, как ты... сердце мое жестоко...

Дина держала руку, которая судорожно сжимала её руку, и голосом, в котором слышалась вся её душа, начала:

"Иисус, наш Спаситель, присутствующий здесь! Ты знал глубину всякой скорби, Ты вступал в этот страшный мрак, где нет Бога, и попускал сам вопль покинутых. Собери же. Господи, плоды Твоих страданий и Твоего заступничества, простри Твою руку, Бог мой, ибо в Твоей власти спасти из крайности и избавить это потерянное существо. Она окружена густым мраком: узы греха оковали ее и она не может пошевелиться и придти к Тебе. Она может чувствовать только, что её сердце твердо как камень, и что она безпомощна. Она со слезами обращается ко мне, твоей слабой рабе... Спаситель! это слепая мольба к Тебе. Услышь ее! Разсей мрак! Яви ей Твой образ любви и горести, как являл тому, кто отрекался от тебя! Смягчи её жестокое сердце!

"Боже мой! я веду ее, как в прежния времена приводили больных и безпомощных, и Ты исцелял их; я держу ее на руках и несу ее пред Тебя. Страх и трепет охватили ее; но она трепещет только от боли и смерти телесной. Осени ее твоим животворным духом и всели в нее новый страх, страх греха: пусть она страшится сохранять в глубине души своей это проклятое упорство; заставь ее чувствовать присутствие живого Бога. Который видит все прошедшее, для Которого мрак ясен как полдень, Который ждет теперь, в передпоследний час, чтоб она обратилась к Нему, раскаялась в своем грехе и молила о милосердии - теперь, прежде чем наступит ночь смерти и исчезнет навсегда минута прошения, подобно вчерашнему дню, который ужь не возвратится.

"Спаситель! А между-тем еще не поздно... не поздно вырвать эту бедную душу из вечного мрака. Я верую, верую в Твою безпредельную любовь. Что значит моя любовь, мое заступничество? Они гаснут в твоей любви, в твоем заступничестве. Я могу только держать ее своими слабыми руками и утешать моею слабою жалостью. Ты же, Господи... Ты дунешь в мертвую душу - и она возстанет от безответного сна смерти.

"Так, Боже! я вижу Тебя идущого сквозь тьму, идущого, подобно утру, с исцелением на Твоих крыльях. Я вижу... да, я вижу признаки страшных мучений на Тебе, Ты можешь и хочешь спасти... Ты не хочешь, чтоб она погибла навеки.

"Приди же, Всемогущий Спаситель! пусть мертвая услышит Твой голос, пусть отверзятся очи слепой, пусть она видит, что Бог окружает ее, пусть трепещет только греха, отвращающого ее от Него. Смягчи черствое сердце, отверзи закрытые уста, да молится она из глубины души: "Отче, я согрешила"...

-- Дина! воскликнула Гетти, зарыдав и бросившись Дине на шею: - я хочу говорить... я разскажу все... я не хочу более скрывать.

Но слезы и рыдания были слишком-сильны. Дина кротко подняла её с земли и, снова посадив на постель, сила рядом с нею. Много прошло времени, пока стихло судорожное волнение, даже и тогда оне долго сидели в безмолвии, окруженные мраком, держа одна другую за руки. Наконец Гетти прошептала:

-- Да, я сделала это, Дина, я зарыла его в лесу... крошечного ребенка... и он плакал... я слышала, как он плакал., даже на таком далеком разстоянии... всю ночь... и я возвратилась, потому-что он плакал.

-- Но я думала, что он, может-быть, не умрет... кто-нибудь, может-быть, и найдет его так. Я не убила его... не убила сама. Я положила его там и покрыла, и когда возвратилась, он исчез... Это случилось оттого, что я была так несчастна, Дина... Я не знала, куда мне идти... я старалась сама убиться прежде, и не могла. О, как я старалась утопиться в пруде, и не могла. Я отправилась в Виндзор... я бежала из дома... знаешь ли ты это? Я пошла искать чтоб он позаботился обо мне, а он уже уехал оттуда, и тогда я не знала, что мне делать. Я не смела возвратиться опять домой; я не могла и подумать об этом; я не могла бы взглянуть ни на кого, потому-что все презирали бы меня. Иногда я думала о тебе, хотела-было придти к тебе: я думала, что ты не будешь упрекать меня и стыдить; я думала, что могу рассказать тебе все, но потом узнали бы другие, а я не могла вынесть этой мысли. Оттого-то отчасти я и пришла в Стонитон, что думала о тебе; и, кроме того, я так боялась все бродить, пока сделаюсь нищей и не буду ничего иметь; иногда же мне казалось, что лучше мне не ждать этого и прямо возвратиться на ферму. О, это было так ужасно, Дина! я была так несчастна... я желала, чтоб лучше не родилась на этот свет. Я ни за что не пошла бы снова на зеленые поля - так я возненавидела их в своем горе.

Гетти снова замолчала, будто воспоминания прошлого были так сильны, что не позволили ей продолжать.

-- Затем я пришла в Стонитон и в ту ночь мне было очень-страшно, потому-что я была так близко к дому. Потом родился ребенок, когда я вовсе не ожидала этого. Тут пришла мне в голову мысль, что я могла бы избавиться от него и возвратиться домой. Эта мысль пришла мне внезапно, когда я лежала в постели, и она становилась все сильнее-и-сильнее... Мне так хотелось возвратиться!.. Мне было так тягостно находиться одной и наконец просить милостыню, когда у меня не будет ничего. Это придало мне силы и решимости; я встала и оделась. Я чувствовала, что должна сделать это... я не знала каким образом. Я думала, что найду пруд, как тот пруд, на краю поля, в потьмах. Когда та женщина ушла со двора, а почувствовала, будто была довольно-сильна, чтоб сделать что-нибудь; я думала, что разом избавлюсь от всего горя, возвращусь домой и не скажу никогда, зачем я убежала. Я надела шляпку и шаль и вышла на темную улицу с ребенком под салопом. Я шла скоро, пока не вышла в улицу, находившуюся довольно-далеко от дома той женщины; там была гостинница и я выпила там чего-то теплого и съела кусочек хлеба, потом шла все дальше и дальше и почти не чувствовала под собою земли. Стало посветлее, потому-что показался месяц... О. Дина! как я испугалась, когда увидела, что он смотрел так на меня из-за облаков... он никогда не смотрел на меня так прежде. Я свернула с дороги на поля, потому-что боялась встретиться с кем-нибудь при месячном свете, который падал на меня так ярко. Я подошла к стогу сена и думала, что могла пролежать тут всю ночь в тепле. В стоге было вырезано местечко, где я могла сделать себе постель, и мне было так удобно лежать там, да и ребенку было так тепло около меня. Я, должно-быть, спала довольно-долго, потому-что когда проснулась, было уже утро, но не очень светло, и ребенок плакал. Неслишком-далеко от меня я видела лес... Может-быть, там найдется канава или пруд, подумала я... ведь еще так рано, я могу там спрятать ребенка, и успею уйти далеко, когда люди проснутся Потом я пойду домой, думала я, встречу какую-нибудь телегу, поеду домой и скажу, что старалась найти себе место, да не могла отъискать. Как мне хотелось сделать это, Дина! да. как мне хотелось добраться до дому. Не знаю, что я чувствовала к ребенку. Кажется, ненавидела его... ведь он был как тяжелая гиря у меня на шее; а между-тем его плач так и тянул меня за душу, и я несмела взглянуть на его крошечные ручки и личико. Но я продолжала путь к лесу, ходила в нем кругом, но там не было воды...

Гетти дрожала всем телом. Она помолчала несколько минут, и потом снова заговорила, но уже шепотом:

в голове мысль положить ребенка туда и накрыть его травою и щепками. Я не могла убить его каким-нибудь другим образом. В одну секунду я сделала это... О! он так плакал, Дина... я не могла закрыть его совсем... может-быть, кто-нибудь придет и позаботится о нем, думала я, и тогда он не умрет. Я торопливо вышла из лесу, но могла слышать, как он все время кричал; когда я вышла на поля, то была точно прикована к месту... не могла идти далее, несмотря на то, что так желала уйти. Я села у стога, чтоб посмотреть, не пройдет ли кто-нибудь. Я была очень голодна; у меня оставался только небольшой кусочек хлеба, но я не могла тронуться с места. После долгого времени, после нескольких часов, показался человек... тот самый, в блузе, и так посмотрел на меня: я испугалась и поспешила уйти оттуда. Я думала, что он пойдет в лес и, может-быть, найдет ребенка. Я продолжала путь все прямо и пришла в деревню, довольно-далеко от леса. Мне очень нездоровилось и я была очень слаба и голодна. Там я поела немножко и купила хлеб. Но я боялась остаться здесь. Я все слышала, как кричал ребенок, и думала, что и другие слышат это... и пошла дальше. Но я была очень-измучена, и уже становилось темно. Наконец, я увидела ригу в стороне от дороги на далеком разстоянии от всякого жилья... она очень походила на ригу в Аббатс-Клозе. "Войду в нее" подумала я "и спрячусь в сене и соломе, вероятно, никто не придет сюда". Я вошла. Рига была наполовину наполнена пучками соломы, тут было также и сено. Я сделала постель, совсем назади, где никто не мог найти меня. Я так устала, так была слаба, что стала засыпать... Но - ах! крик ребенка разбудил меня. Мне казалось, что человек, посмотревший на меня так странно, пришел и схватил меня. Но я все-таки заснула наконец и, должно быть, спала долго, хотя и не знала сколько именно, потому-что, когда я встала и вышла из риги, то не знала, была ли ночь или утро. Но то было утро, потому-что становилось все светлее, и я пошла обратно тою же дорогой, которою и пришла. Это было против моей воли, Дина: крик ребенка заставлял меня идти туда, а между-тем я была до смерти напугана. Я думала, что человек в блузе увидит меня и узнает, что это я положила туда ребенка. Но я продолжала идти, несмотря на все это; ужь я перестала и думать о возвращении домой... это совершенно вышло у меня из головы. Я не видела ничего, кроме этого места в лесу, где зарыла ребенка... Я вижу это и теперь. О, Дина! не-уже-ли и никогда не перестану видеть это страшное место?

-- Я не встретила никого, потому-что было очень-рано, и вошла в лес... Я знала дорогу к тому месту... к месту около орешника, и могла слышать на каждом шагу, как он кричал... Я думала, что он еще жив... не знаю, боялась ли я этого или радовалась... не знаю, что чувствовала. Знаю только, что была в лесу и слышала плач. Не знаю, что я почувствовала, когда увидела, что ребенок исчез. Когда я прятала туда, то желала, чтоб кто-нибудь нашел его и спас от смерти; но когда увидела, что его не было там, я как бы окаменела от ужаса. Я и не подумала пошевелиться: я была так слаба. Я знала, что не могла убежать, и всякий, кто бы увидел меня, узнал бы и о том, что я сделала с ребенком. Сердце мое превратилось точно в камень: и не могла ничего ни желать, ни решиться ни на что. Казалось, будто я останусь здесь навсегда и не случится никакой перемены. Но они пришли и взяли меня.

-- Дина, думаешь ли ты, что Бог отнимет от меня этот плач и это место в лесу, теперь, когда я созналась во всем?

-- Будем молиться, бедная грешница. Станем опять на колени и обратимся с мольбою к милосердому Богу.