Адам Бид.
Книга пятая.
XLVI. Часы неизвестности.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Адам Бид. Книга пятая. XLVI. Часы неизвестности. (старая орфография)

XLVI.
Часы неизвестности.

В воскресенье утром, когда церковные колокола в Стонитоне призывали к утренней службе, Бартль Масси снова вошел в комнату Адама, после непродолжительного отсутствия, и сказал:

-- Адам, там пришел кто-то и хочет видеть вас.

Адам со дел, повернувшись спиною к двери, но в ту же минуту выпрямился и повернулся с раскрасневшимся лицом и вопросительным взглядом. Его лицо было даже еще худощавее, казалось еще более утомленным, чем как мы видели прежде, но он умылся и выбрился в это утро, в воскресенье.

-- Разве есть какое-нибудь известие? спросил он.

-- Будьте спокойны, мой друг, отвечал Бартль: - будьте спокойны. Это не то, о чем вы думаете: молодая женщина методистка пришла из тюрьмы. Она стоит внизу на лестнице и хочет знать, хотите ли вы видеть ее. Ей нужно сообщить вам что-то об этой бедной покинутой; но она говорит, что не хочет войти без вашего позволения. Она думает, что вы, может-быть, захотите выйти к ней я поговорить с нею внизу. Эти проповедницы не бывают обыкновенно так застенчивы, проворчал Бартль сквозь зубы.

-- Попросите ее войти, сказал Адам.

Он стоял, обернувшись лицом к двери, и когда Дина, войдя в комнату, подняла на него свои кроткие, серые глаза, то с-разу увидела большую перемену, происшедшую в нем после того дня, когда она видела этого высокого человека в хижине. Её чистый голос дрожал, когда она, подавая ему руку, произнесла:

-- Успокойтесь, Адам Бид: Господь не покинул её.

-- Да благословит вас Бог за то, что вы пришли к ней! сказал Адам. - Мистер Масси сообщил мне вчера о вашем приезде.

Оба они не могли более говорить теперь и стояли друг против друга в безмолвии. Бартль Масси, надевший очки и разсматривавший лицо Дины, был, повидимому, также тронут, но он оправился первый и, подавая ей стул, сказал:

-- Присядьте, молодая женщина, присядьте, и сам возвратился на свое прежнее место, на постели.

-- Благодарю вас, друг, я не хочу сидеть, сказал Дина: - потому-что должна поторопиться назад: она умоляла меня не отлучаться надолго. Я пришла затем, Адам Бид, чтоб просить вас повидаться с бедной грешницей и проститься с ней. Она желает попросить у вас прощения, и лучше бы вам повидаться с нею сегодня, нежели завтра рано утром, когда ей останется так мало времени.

Адам стоял, дрожа всем телом, и наконец опустился на стул.

-- Нет, этого не будет, сказал он: - отложат... может-быть, придет помилование. Мистер Ирвайн говорил, что есть надежда: он говорил, что мне ненужно еще терять надежды.

-- О, это было бы блаженством для меня! сказала Дина и глаза её наполнились слезами. - Страшно подумать, что её душа так быстро должна покинуть этот свет.

-- Но пусть будет то, что будет, присовокупила она, спустя несколько времени. - Приходите непременно и дайте ей высказать вам то, что у ней на сердце. Хотя её бедная душа очень-темна и немногое может различить, кроме предметов плоти, она, однакожь, ужь перестала упорствовать: она покаялась, она призналась мне во всем. Тщеславие её сердца уступило; она опирается на меня за помощью и желает, чтоб я поучала её. Это исполняет меня доверия: я могу только думать, что братья ошибаются иногда, измеряя божественную любовь познаниями грешника. Она намерена написать письмо своим родным на господской ферме, и письмо это я отдам им, когда её не станет; и когда я сообщила ей, что вы находитесь здесь, она сказала: "Я хотела бы видеться с Адамом и просить его, чтоб он простил меня". Ведь вы придете, Адам? может-быть, вы хотите даже возвратиться теперь же со мною?

-- Я не могу, сказал Адам: - я не могу прощаться с нею, пока еще остается надежда. Я прислушиваюсь, все прислушиваюсь... я, не могу думать ни о чем другом. Не может-быть, чтоб она умерла этою постыдною смертью, я не могу привыкнуть к этой мысли.

Он снова встал со стула и отвернулся, смотря в окно, междутем как Дина стояла с сострадающим терпением. Минуты через две он повернулся и сказал:

-- Да, я приду Дина... завтра утром... если это должно быть. У меня, может-быть, будет больше силы вынесть это, если я знаю, что это должно быть. Скажите ей, что я прощаю ее, скажите ей, что я приду... приду в последнюю минуту.

-- Я не хочу настоятельно требовать, чтоб вы поступили против голоса собственного сердца, сказала Дина. - Я должна поскорее возвратиться к ней. Удивительно, как она привязалась теперь ко мне; она даже не хотела выпустить меня из виду. Прежде, бывало, она никогда не отвечала на мое расположение к ней, теперь же скорбь открыла её сердце. Прощайте, Адам. Да успокоит вас наш небесный Отец и да пошлет Он вам силу перенесть все.

Дина протянула руку, и Адам безмолвно пожал ее.

Бартль поднялся с своего места, чтоб отворить для нея тяжелую задвижку у двери, но прежде, чем он дошел до двери, она кротко сказала: "Прощайте, друг", и легкими шагами спустилась с лестницы.

-- Ну, сказал Бартль, сняв очки и положив в карман: - если ужь должны существовать женщины, причиняющия горе и безпокойство на белом свете, то только справедливость требует того, чтоб были и женщины, утешающия людей в горе; а она одна из них. Жаль, что она методистка. Но разве можно найти на свете женщину, у которой в голове не было бы какой-нибудь глупости?

В эту ночь Адам не ложился: волнение неизвестности, увеличивавшееся с каждым часом, который все более-и-более приближал к нему роковые минуты, было слишком-сильно; и несмотря на все его мольбы, несмотря на его обещания, что он будет совершенно спокоен, школьный учитель также не ложился.

-- Ну, что за беда для меня в том, друг? говорил Бартль: - одною ночью сна больше или меньше? Я современем высплюсь довольно, в земле. Дайте же мне разделить ваше горе, пока могу.

звука, кроме стука часов на столе или падения пепла в камине, где школьный учитель тщательно поддерживал огонь. По-временам Адам изливал чувства в неистовых выражениях.

-- Еслиб я мог сделать что-нибудь, чтоб спасти ее... еслиб мои страдания могли принесть ей какую-нибудь пользу... но все сидеть спокойно, знать это и не делать ничего... жестоко переносить это человеку... а думать о том, что могло б быть теперь, еслиб всего этого не случилось из-за него... О Боже! именно сегодня назначена была наша свадьба.

-- Конечно, мой друг, сказал Бартль нежно: - трудно, очень-трудно. Но вы должны вспомнить о том: когда вы хотели жениться на ней, то думали, что у ней совершенно другая натура, чем та, которая теперь оказалась. Вы и не думали, что она может стать жестокою в такое короткое время и сделать то, что сделала.

-- Я знаю... знаю это, сказал Адам. - Я думал, что она имеет любящее и нежное сердце и не будет лгать или обманывать. Мог ли я думать о ней иначе? И еслиб он никогда не приблизился к ней и я женился на ней, любил бы ее и заботился о ней, она, может-быть, никогда не сделала бы ничего дурного. Что б это значило для меня, еслиб мне и пришлось немного-побезпокоиться с ней? Это было бы ничто в-сравнении с тем, что случилось теперь.

-- Как знать, друг мой, как знать, что могло бы случиться. Жгучую боль тяжело переносить вам теперь: вам нужно время... да, вам нужно время. Но я такого мнения о вас, что вы восторжествуете над всем этим и снова будете мужчиной. А из всего этого может выйти добро, которого мы еще не видим.

-- Выйти добро! воскликнул Адам с жаром. - Это не переменит зла: её погибель нельзя изменить. Я ненавижу болтовню людей, говорящих, будто есть средство поправить все. Было бы нужнее убедить их в том, что зло, которое они причиняют, никогда не может быть изменено. Когда человек погубил жизнь своего ближняго, он не имеет права утешать себя мыслью, что из этого, может-быть, выйдет добро; добро для кого-нибудь другого не изменит её позора и несчастия.

-- Хорошо, друг мой, хорошо, сказал Бартль кротким голосом, который странно противоречил его обыкновенной решимости и нетерпению в споре: - довольно вероятно, что я говорю глупость. Я человек старый и много лет прошло с-тех-пор, как я сам находился в горе. Легко находить причины, по которым другие должны бы быть терпеливы.

-- Мистер Масси, сказал Адам с раскаянием: - я очень-горячь и вспыльчив, а между-тем я должен обращаться с вами совершенно иначе. Но вы не должны сердиться на меня за это.

-- Я... нисколько, мой друг, нисколько.

Таким образом ночь прошла в волнении, пока, наконец, утренняя свежесть и разсвет дня не принесли с собою трепетного спокойствия, сопровождающого последнее отчаяние. Неизвестность скоро должна была прекратиться.

-- Пойдемте теперь в тюрьму, мистер Масси, сказал Адам, когда увидел, что часовая стрелка стояла на шести. - Если есть какие-нибудь известия, то мы услышим там о них.

Движение на улицах уже началось; все шли быстро по одному направлению. Адам старался не думать о том, куда шли все, быстро проходя мимо него короткое разстояние между его квартирой и тюремными ворогами. Он благодарил судьбу, когда ворота заперлись за ним, что не видел более этих любопытных людей.

Нет, не пришло никаких известий: ни помилования, ни отсрочки.

Адам ждал на дворе с полчаса, прежде чем мог пересилить себя и уведомить Дину о своем приходе. Но некоторые слова долетели до его слуха: Адам не мог не слышать их:

"Телега должна тронуться с места в половине восьмого".

Должно было сказать... сказать последнее прости - этому нельзя было помочь ничем.

Десять минут после этого Адам был у дверей кельи. Дина послала ему сказать, что не может выйти к нему, не может оставить Гетти ни на минуту; но что Гетти была приготовлена к встрече.

Он не мог видеть ее, когда вошел: волнение оглушило его чувства и темная келья казалась ему почти мрачною. Когда дверь затворилась за ним, он стоял с минуту, дрожа всем телом и как бы оглушенный.

Но мало-по-малу он начинал видеть при этом слабом свете, начинал видеть черные глаза, снова обращенные на него, но на лице уже не было улыбки. О, Боже! что за грусть выражалась в них! Последний раз, когда они встретились с его глазами, было тогда, как он прощался с нею, сердце его было наполнено радостью, надеждой и любовью, и они смотрели на него сквозь слезы, с улыбкою, а её детское с ямочками лицо было покрыто румянцем. Теперь же лицо было мраморное; прелестные губка были бледны, полуоткрыты, дрожали; ямочки все исчезли... все, кроме одной, которая не исчезала никогда; глаза... о! хуже всего было то, что они были так схожи с глазами Гетти! То были глаза Гетти, смотревшие на него этим грустным взглядом, будто она возвратилась к нему мертвая, рассказать о своем горе.

видимым залогом Невидимого Милосердия.

Когда грустные взоры встретились, когда Гетти и Адам взглянули друг на друга, она заметила в нем также перемену, и это, поразило ее новым страхом. Она впервые видела существо, лицо которого, казалось, отражало перемену, совершившуюся в ней самой: Адам был новым образом ужасного прошедшого и ужасного настоящого. Она дрожала еще более, смотря на него.

-- Скажи ему, Гетти, проговорила Дина: - скажи ему, что у тебя на сердце.

Гетти повиновалась ей, как крошечный ребенок.

-- Адам... мне так грустно... я поступила так дурно с вами... простите ли вы мне... перед смертью?

-- Да, я прощаю тебе, Гетти; я простил тебе уже давно.

Адаму казалось, что его мозг лопнет от скорби, когда он встретил глаза Гетти в первые минуты; но звук её голоса, произносившого эти смиренные слова, коснулся струны, которая не была так напряжена: он чувствовал облегчение в том, что стало невыносимым, и на глазах навернулись редкия слезы; оне не показывались уже давно, с тех самых пор, как он лежал на груди Сета при начале своего горя.

-- Поцелуете ли вы меня опять, Адам, несмотря на то, что я сделала вам столько зла?

-- И скажите ему, проговорила Гетти, несколько-громче: - скажите ему... ведь кроме вас некому будет сказать ему это... что я отправилась за ним и не могла найти его... и ненавидела и проклинала его однажды... но Дина говорить, что а должна простить его... и я стараюсь... потому-что иначе Бог не простит меня...

В эту минуту послышался шум у двери кельи: в замке повернулся ключ и когда отворилась дверь, Адам неясно увидел, что там было несколько лиц. Он быль слишком взволнован, чтоб заметить больше этого, даже чтоб заметить между нами лица мистера Ирвайна. Он понял, что наступали последния приготовления и что ему нельзя было оставаться долее. Все безмолвно дали ему дорогу, и он пришел в свою комнату один, оставив Бартля Масси дождаться конца.