Адам Бид.
Книга пятая.
XLVIII. Еще встреча в лесу.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Адам Бид. Книга пятая. XLVIII. Еще встреча в лесу. (старая орфография)

XLVIII.
Еще встреча в лесу.

На следующий день, вечером, два человека шли с противоположных концов к одному и тому же месту, влекомые туда общим обоим воспоминанием. Место действия была роща при Донниторнской Лесной Даче; кто были лица - вы знаете.

Похороны старого сквайра совершились в это утро; завещание было прочитано и теперь, в первую минуту отдыха, Артур Донниторн вышел прогуляться один, чтоб внимательнее пораздумать о новом будущем, открывавшемся перед ним, и найти силы привести в исполнение горькое намерение. Ему казалось, что всего-лучше он достигнет этого в роще.

Адам также прибыл из Стонитона в понедельник вечером и сегодня выходил из дома только длятого, чтоб навестигь семейство на господской мызе и рассказать им все то, чего ещё не досказал мистер Ирвайн. Он говорил Пойзерам, что последует за ними в их новое местопребывание, где бы последнее ни было. Он думал оставить управление лесами, и так скоро, как только ему будет возможно покончить свии дела с Джонатаном Бёрджем и переселиться с Сетом и матерью неподалеку от друзей, с которыми он чувствовал себя связанным общим горем.

-- Сет и я, ужь конечно найдем работу, говорил он. - Человек, знающий хорошо наше мастерство, будет дома везде, и вы должны начать новое поприще. Матушка не станет противоречить. Когда я пришел домой, она сказала мне, что решилась умереть в другом приходе, если я пожелаю этого и если мне будет покойнее в другом месте.. Удивительно, как тиха стала она с-тех-пор, как я возвратился домой. Кажется, будто самая великость горя успокоила ее. Всем нам будет лучше в новой стране, хотя и есть здесь люди, с которыми мне будет трудно разстаться. Но я не могу разставаться с вами и с вашими, если только это будет в моей власти, мистер Пойзер. Горе сроднило нас.

-- Конечно, Адам, отвечал Мартин. - Мы переселимся в такое место, где не будем слышать и имени этого человека. Но, кажется, мы никогда не уйдем слишком-далеко, и люди всегда узнают, что мы приходимся с родни тем, которых ссылают за моря и которых чуть не повесили. Этим всегда будут кидать нам в лицо, а после нас и нашим детям.

Визит на господской мызе был очень-продолжителен и сильно подействовал на Адама, так-что у него не хватило уже энергии думать о посещении других или о возвращении к своим прежним занятиям раньше следующого дня.

"Но завтра" думал он: "я снова примусь за работу. Может-быть, я снова приучусь любить занятия. Впрочем, все-равно, люблю ли я их или нет, я должен работать."

В этот вечер он позволил себе в последний раз предаться горю: неизвестность кончилась и он должен перенесть, чего нельзя было изменить. Он решился не видеться более с Артуром Донниторном, если можно; избегать встречи с ним. Теперь он не имел никакого поручения от Гетти к нему, потому-что Гетти видела Артура; к тому же Адам не доверял себе: он научился страшиться необузданности своих собственных чувств. Слова мистера Ирвайна, что он должен помнить, что он чувствовал после того, как нанес последний удар Артуру в роще, не выходили у него из памяти.

Эти мысли об Артуре, подобно всем мыслям, сопровождаемым сильными ощущениями, возвращались безпрестанно и всегда вызывали сцену в роще, то место под образовывавшими свод ветвями, где он увидел две наклонявшияся фигуры и где его охватило внезапное бешенство.

"В последний раз пойду посмотрю это место сегодня" сказал он: "это принесет мне пользу: это заставит меня снова перечувствовать все то, что я чувствовал, когда сшиб его с ног. Я чувствовал, как жалко я поступил, лишь только я совершил этот поступок и прежде чем я подумал, что он, может-быть, умер."

Вот каким образом случилось, что Артур и Адам шли к одному и тому же месту в одно и то же время.

На Адаме было теперь его рабочее платье; он сбросил другое с чувством облегчения, лишь только прибыл домой. Итак, еслиб у него за плечами была корзинка с инструментами, то его можно было бы принять, при виде его бледного, худого лица, за призрак Адама Бида, входившого в рощу вечером в августе, восемь месяцев назад. Но у него не было корзинки с инструментами, и он не шел так прямо, как прежде, не бросал вокруг себя проницательных взоров; руки его были заложены в боковые карманы, а глаза почти все время потуплены в землю. Он только-что вошел в рощу, как остановился перед буком. Ему хорошо было известно это дерево; то был знак рубежа его юности, воспоминание о том времени, когда оставили его некоторые из самых ранних и сильных ощущений. Он был уверен, что они никогда уже не возвратятся; а между-тем в эту минуту в нем пробуждалось чувство привязанности к Артуру Донниторну, в которого он так верил, прежде чем подошел к этому буку восемь месяцев назад. То было расположение к покойнику: тот Артур ужь более не существовал.

Нить его мыслей прервал шум приближавшихся шагов, но бук стоял на повороте дороги, и Адам не мог видеть, кто шел, пока высокая, стройная фигура, в глубоком трауре, не подошла к нему на разстояние двух шагов. Они оба были поражены и смотрели друг на друга в безмолвии. Часто в последния две недели Адам представлял себе, что встретился с Артуром именно таким образом: тогда он осыпал бы его словами, которые были бы столь же мучительны, как голос угрызений совести; тогда он насильно наложил бы на него справедливую долю горя, причиненного им, и также часто он думал, что лучше не быть такой встречи. Но, представляя себе встречу, он воображал Артура таким, каким встретил его в тот вечер в роще, румяным, беззаботным, легким на слова; человек же, стоявший перед ним теперь, тронул его своими признаками страдания. Адам сам знал, что такое страдание, и не мог наложить жестокою руку на убитого человека. Он не чувствовал побуждения, которому нужно было бы сопротивляться: безмолвие было справедливее упреков. Артур заговорил первый.

-- Адам, сказал он тихо: - может-быть, хорошо, что мы встретились здесь, так-как я очень хотел видеть вас. Я, во всяком случае, увиделся бы с вами завтра.

Он остановился, но Адам не сказал ничего.

-- Знаю, как тягостно вам встретиться со мною, продолжал Артур: - но это едва-ли случится опять впродолжение многих лет.

Артур почувствовал всю резкость ответа и не без усилия заговорил снова.

-- Я желал поговорить с вами отчасти и об этом предмете. Я не хочу уменьшать вашего негодования против меня, не хочу просить вас, чтоб вы сделали что-нибудь ради меня. Я хочу только спросить вас: не поможете ли вы уменьшить дурные последствия прошлого, которого уже нельзя изменить? Я говорю о последствиях, имея в виду не себя, а других. Я знаю, что могу сделать только очень-немногое; я знаю, что самые горестные последствии останутся; но что-нибудь может быть сделано, и вы можете помочь мне в том. Выслушаете ли вы меня терпеливо?

-- Да, сэр, сказал Адам после некоторого колебания: - я выслушаю, что это такое. Если и могу помочь в исправлении чего-нибудь, я сделаю это. Я знаю, что гнев не исправит ничего; его уже было довольно.

-- Я шел в эрмитаж, сказал Артур: - не пойдете ли вы туда со мною; там мы можем и присесть; мы можем лучше поговорить там.

В эрмитаж не входиль никто с-тех-пор, как они оставили его вместе, потому-что Артур запер ключ от него в своем бюро. И теперь, когда он отворил дверь, там стоял подсвечник с догоревшею в нем свечкою; там стояло кресло на том же самом месте, где тогда сидел Адам; там была и корзинка с ненужными бумагами, и в ней, в самом низу - Артур вспомнил о том в первое же мгновение - лежала маленькая розовая шелковая косыночка. Им было неприятно войдти в это место, еслиб мысли, волновавшия их, были менее-неприятны.

Они сели друг против друга на прежния места, и Артур сказал:

-- Я уезжаю, Адам; я уезжаю в армию.

Бедный Артур чувствовал, что Адама должно было тронуть это известие, что Адам должен был обнаружить движение сострадание к нему. Но губы Адама оставались закрытыми, а выражение лица не переменилось.

-- Вот что я хотел сказать вам, продолжал Артур: - одна из причин, побуждающих меня уехать отсюда, та, чтоб никто другой не оставлял Геслопа... не оставлял Геслопа ради меня. Я готов сделать все; нет жертвы, на которую я бы не решился, чтоб предупредить дальнейшую несправедливость которую могут иметь другие чрез мою... чрез то, что случилось.

Слова Артура произвели действие совершенно-противоположное тому, на которое он надеялся. Адам думал подметить в них мысли о вознаграждении за незагладимое зло, успокоивающую попытку заставить, чтоб зло принесло такие же плоды, как добро, и это более всего возбудило бы его негодование. Он чувствовал столь же сильное побуждение прямо лицом к лицу встретиться с тягостными фактами, какое заставляло Артура отворачиваться от них. Кроме того, он имел постоянную подозрительную гордость бедного человека в присутствии богатого; он чувствовал, что его прежняя суровость возвращалась к нему, когда сказал:

-- Время прошло уже для этого, сэр. Человек должен приносить жертвы для того, чтоб избегнуть дурных поступков; но жертвы не изменят того, что уже сделано. Когда чувствам людей нанесена смертельная рана, они не могут быть излечены милостями.

-- Милостями! воскликнул Артур с жаром: - нет, как могли вы предполагать, что я даже думал об этом? Но Пойзеры... Мистер Ирвайн сказал мне, что Пойзеры думают оставить место, где они прожили столько лет... несколько поколений? Разве вы не понимаете, как понимает мистер Ирвайн: что еслиб их можно было убедить в том, чтоб они преодолели чувство, которое гонит их отсюда, то для них было бы гораздо-лучше остаться на старом месте, среди друзей и соседей, которые знают их?

-- Это справедливо, отвечал Адам холодно. - Но, сэр, чувства людей нельзя преодолеть так легко. Тяжело будет Мартину Пойзеру переселяться в чужое место, жить среди чужих лиц, когда он вырос на господской мызе, и также отец его перед ним. Но человеку, чувствующему то, что он, оставаться здесь еще тяжеле. И то и другое одинаково-тяжело, и я не вижу, может ли это устроиться иначе. Этот вред, сэр, из тех, которых нельзя исправить.

Артур оставался несколько минут безмолвен. Вопреки другим чувствам, господствовавшим в нем в этот вечер, его гордость приходила в волнение от того, как обращался с ним Адам. Разве сам он не страдал? Разве он сам не был принужден отказаться от своих любимейших надежд? Ведь и теперь было так же, как и восемь месяцев назад. Адам заставлял Артура сильнее чувствовать неотменимость его собственного дурного поступка: он обнаруживал такого рода сопротивление, которое более всего раздражало пылкую, горячую натуру Артура. Но его гнев был подавлен тем же влиянием, которое подавило гнев Адама, когда они стояли друг против друга в первый раз: признаками страдания на лице давно-знакомом. Минутная борьба прекратилась при мысли, что он многое мог перенесть от Адама, которому он дал случай перенесть столько; но в его голосе слышалась тень жалобного детского огорчения, когда он сказал:

-- Но люди могут причинять худшия оскорбления неблагоразумными поступками... уступая гневу и удовлетворяя его на минуту, вместо того, чтоб подумать, какое действие будет он иметь в будущем. Еслиб я намеревался остаться здесь и действовать как помещик, добавил он, после некоторого времени, с возраставшим жаром: - еслиб я не заботился о том, что сделал, чего был причиною, то вас можно было бы несколько извинить, Адам, в том, что вы уходите отсюда и поощряете других покинуть это место. Тогда вас можно было бы еще несколько извинить в том, что вы стараетесь сделать зло еще хуже. Но когда я говорю вам, что уезжаю отсюда на целые годы, когда вы знаете, что это значит для меня, как это разрушает все планы счастия, которые я составлял прежде... то невозможно, чтоб такой умный человек, как вы, предполагал, будто Пойзеры имеют какую-нибудь основательную причину, по которой они отказываются остаться. Я знаю их мнение относительно безчестья: мистер Ирвайн сообщил мне все; но он думает, что их можно разубедить в этой мысли, будто они обезчещены в глазах соседей и не могут оставаться в моем имении, еслиб вы помогли его усилиям, еслиб вы остались сами и продолжали попрежнему управлять лесами.

Артур помолчал с минуту, потом умоляющим голосом присовокупил:

-- Вы знаете, что, делая это, вы делаете добро другим людям, ужь не говоря о помещике. И почему вы знаете, не получите ли вы скоро другого владельца, для которого вам приятно будет работать? Если я умру, мой кузен Траджетт получит владение и примет мое имя. А он человек хороший.

Адам был тронут против воли: ему было невозможно не чувствовать, что то был голос честного, чувствительного Артура, которого он любил и которым гордился в прежнее время; но ближайшия воспоминания не могли быть уничтожены. Он молчал. Артур, однакожь, прочел на его лице ответ, который побуждал его продолжать с возраставшею горячностью:

-- И тогда, еслиб вы поговорили с Пойзерами, еслиб вы переговорили об этом предмете с мистером Ирвайном - он намерен повидаться с вами завтра - и тогда, еслиб вы присоединили к его доводам и ваши, чтоб убедить их не выселяться отсюда... Я знаю, что они, конечно, не примут от меня никакой милости; я хочу сказать: ничего подобного, но я уверен, что они тогда страдали бы меньше. Ирвайн думает так же; и мистер Ирвайн принимает на себя главное управление имением; он ужь согласился на это. В-действительности, они не будут никого иметь над собою, а будут иметь человека, которого уважают и любят. То же самое было бы и с вами; и только желание причинить мне большее страдание может побудить вас оставить эту сторону.

Артур снова молчал несколько времени, и потом, с некоторым волнением в голосе, сказал:

-- Я знаю, что я не поступил бы с вами таким образом. Еслиб вы были на моем месте, а я на вашем, то я употребил бы все усилия, чтоб помочь вам сделать лучшее.

вас.

Артур с последними словами встал с своего места и подошел к одному из окон. Он смотрел в окно, повернувшись к Адаму спиной, и с жаром продолжал:

-- Разве я не любил ее также? разве я не видел ее вчера? разве воспоминание о ней не будет преследовать меня всюду, так же, как и вас? И не-уже-ли вы думаете, что вы страдали бы не больше, чем страдаете теперь, еслиб были виновны?

Наступило молчание, продолжавшееся несколько минут, потому-что борьба, происходившая в сердце Адама, решалась нелегко. Характеры легкие, волнения которых не имеют большого постоянства, едвали могут понять, какое внутреннее сопротивление он должен был преодолеть, прежде чем встал с места и обратился к Артуру. Последний слышал движение и, повернувшись, встретил грустный, но смягченный взгляд Адама.

-- То, что вы говорили, сэр, справедливо, сказал он: - я жесток - это в моей природе. Я обращался жестоко и с отцом за то, что он поступал дурно. Я был несколько-жесток со всеми, кроме ее. не буду обращаться сам жестоко ни с кем. Но сильное сострадание, которое я питаю к ней, сделало меня, может-быть, несправедливым к вам. Я знал в своей жизни, что значит раскаяваться и чувствовать, что раскаяние уже поздно: я чувствовал, что был слишком-суров к моему отцу, когда уже он покинул меня... я чувствую это и теперь, когда думаю о нем. Я не имею права быть жестоким к тем, кто виновен и раскаивается.

Адам произнес эти слова с твердою ясностью человека, решившагося не оставлять недосказанным ничего такого, что он обязан сказать. Но он продолжал уже с большею нерешительностью.

-- Я прежде не хотел пожать вам руку, сэр, когда вы просили меня... но если вы согласны на это теперь, несмотря на то, что я отказался тогда...

В то же мгновение белая рука Артура была в большой руке Адама, и это действие сопровождалось с обеих сторон сильным порывом прежнего чувства привязанности, которое оба питали друг к другу еще с детства.

-- Адам, проговорил Артур, побуждаемый теперь к полному сознанию; - этого не случилось бы никогда, еслиб я знал, что вы любите ее; это спасло бы меня непременно. И я действительно боролся: я никогда и не думал причинить ей горе. Я обманывал вас впоследствии - и это повело к-худшему; но я думал, что меня принуждали к тому обстоятельства; я думал, что это самое лучшее, что мог я только сделать. И в том письме я говорил ей, чтоб она уведомила меня, если будет находиться в затруднительном положении. Не думайте, чтоб я не сделал всего, что только было бы в моей власти. Но я был виновен с самого начала, и из этого проистекло ужасное зло. Бог видит, что я отдал бы жизнь свою за то, чтоб воротить это.

-- В каком положении находилась она, когда вы оставили ее, сэр?

-- Не спрашивайте меня об этом, Адам, отвечал Артур. - Я чувствую иногда, что сойду с ума, думая, в каком состоянии она находилась и что говорила мне, и потом, что я не мог получить полного прощения; что я не мог спасти ее от ужасной участи, ожидающей ее в ссылке; что я ничего не могу сделать для нея впродолжение всех этих лет... и она может умереть под этим гнётом и никогда более не знать утешения.

-- Ах, сэр! произнес Адам, впервые чувствуя, что его собственная боль погружалась в сострадание к Артуру: - вы и я будем часто думать об одном и том же, когда нас будет отдалять друг от друга большое разстояние. Я буду молиться Богу, чтоб Он помог вам, как молюсь о том, чтоб помог мне.

-- Но при ней находится эта милая женщина, Дина Моррис, сказал Артур, преследуя свои собственные мысли и не зная, каков был смысл слов Адама. - Она говорит, что останется с нею до последней минуты её отправления; и бедная, так привязана к ней, находить в ней такое утешение и спокойствие! Я был бы в-состоянии преклоняться пред этой женщиной; я не знаю, что я сделал бы, еслибь её не было там. Адам, вы увидитесь с нею, когда она возвратится. Вчера я не мог сказать ей ничего, сообщить ей то, что чувствую к ней. Скажите ей, продолжал Артур поспешно, будто хотел скрыть волнение, с которым говорил, и в то же время снимая часы и цепочку: - скажите ей, что я просил вас передать ей на память от меня... от человека, который находит единственный источник спокойствия, когда думает о ней. Я знаю, что она равнодушна к подобного рода вещам... и вообще ко всему, что б я ни предложил ей, и не обращает внимания на их ценность; но она будет пользоваться часами... и мне будет отрадно думать, что она пользуется ими.

-- И вы убедите Пойзеров остаться, Адам, сказал Артур, вспомнив о предмете, о котором оба они забыли за первым обменом возвратившейся дружбы. - И вы останетесь сами и поможете мистеру Ирвайну в исполнении починок и исправлений по имению?

-- Есть обстоятельство, сэр, которого, может-быть, вы не имеете в виду при этом, сказал Адам, с нерешительною кротостью: - и которое заставило меня так долго колебаться. Видите ли, оно одно и то же для меня и для Пойзеров: если мы останемся, то останемся для нашего собственного мирского интереса, и всем покажется, будто мы готовы перенесть все ради этого. И знаю, они будут чувствовать это, да и я сам не могу не сочувствовать им несколько. Люди, имеющие благородный, независимый характер, неохотно решаются на то, что может представить их низкими.

-- Но никто из тех людей, которые знают вас, не будет такого мнения о вас, Адам: это недовольно-сильная причина против поступка, который действительно великодушнее и менее эгоистичен, нежели какой-нибудь другой. Притом же, это будет известно, и будет непременно известно, что и вы и Пойзеры остались по моим настоятельным просьбам. Адам, не старайтесь причинить мне большого зла; я и без того уже довольно наказан.

-- Нет, сэр, нет! проговорил Адам, смотря на Артура с грустною привязанностью: - клянусь Богом, я не стану причинять вам большого зла. Находясь под влиянием страсти, я прежде желал, чтоб был в-состоянии сделать вам это; но это было в то время, когда я думал, что вы недовольно-чувствуете вашу вину. Я останусь, сэр; я сделаю все, что могу. Вот все, о чем мне придется думать теперь: хорошо делать свою работу и стараться, на сколько могу, о том, чтоб свет был несколько-лучшим местом для тех, кто может находить наслаждение в нем.

-- Как только можно скорее, лишь только сделаю необходимые распоряжения. Прощайте, Адам. Я буду часто думать о том, как вы распоряжаетесь на вашем прежнем месте.

-- Прощайте, сэр. Бог да благословит вас.

Они еще раз пожали друг другу руки, и Адам оставил эрмитаж, чувствуя, что горе можно было перенесть скорее теперь, когда исчезла ненависть.