Адам Бид.
Книга шестая (последняя).
LII. Адам и Дина.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Адам Бид. Книга шестая (последняя). LII. Адам и Дина. (старая орфография)

LII.
Адам и Дина.

Было около трех часов, когда Адам вошел на двор фермы и потревожил Алика и собак в их воскресной дремоте. Алик сказал, что все ушли в церковь, кроме "молодой миссиз" - так он называл Дину; но такое известие вовсе не обмануло ожиданий Адама, хотя слово "все" заключало в себе даже Нанси, молочницу, нужные дела которой редко позволяли ей ходить в церковь.

Около дома господствовала совершенная тишина; двери были все заперты, самые камни и чаны казались спокойнее обыкновенного. Адам слышал нежное капанье воды из насоса: то был единственный звук; и он постучал в дверь очень-тихо, как следовало при этой тишине.

Дверь отворилась и перед ним стояла Дина, вся вспыхнувшая от чрезвычайного удивления, увидев Адама в это время, когда она знала, что он правильно бывал в эти часы в церкви. Вчера он сказал бы ей без всякого замешательства:

"Я пришел видеть вас, Дина: я знал, что остальных нет дома".

Но сегодня что-то удержало его сказать это, и он молча протянул ей руку. Никто из них не произносил ни слова, а между-тем оба желали, чтоб они могли говорить, когда Адам вошел и они сели. Дина села на стула, который только-что оставила около уголка стола, близь окна, и на столе лежала книга, но она не была открыта; Дина сидела перед приходом Адама совершенно-спокойно, смотря на небольшой ясный огонь в светлом камине. Адам сидел против нея на треногом стуле мистера Пойзера.

-- Надеюсь, что ваша матушка не захворала снова, Адам? спросила Дина, приходя в себя. - Сет сказал, что сегодня утром она чувствовала себя хорошо.

-- Нет, сегодня у нея весьма-здоровый вид, отвечал Адам с робостью, но осчастливленный явными признаками чувства Дины при виде его.

-- Вы видите, никого нет дома, сказала Дина: - но вы подождете. Вас, без сомнения, задержало что-нибудь, что вы не пошли в церковь.

-- Да... сказал Адам, остановился и затем уже присовокупил: - я думал о вас - вот настоящая причина.

Это признание было весьма-неловкое - Адам чувствовал это, думая, что Дина должна понимать все, что он хотел сказать. Но откровенность его слов заставила ее немедленно истолковать их возобновлением братского сожаления о том, что она отправлялась отсюда, и она спокойно отвечала:

-- Перестаньте заботиться и безпокоиться за меня, Адам. В Снофильде у меня всего в изобилии. И мое сердце покойно, потому-что, отправляясь отсюда, я не исполняю собственной воли.

-- Но, еслиб обстоятельства переменились, Дина, сказал Адам нерешительно: - еслиб вы знали вещи, которых вы, может-быть, не знаете теперь...

Дина смотрела на него вопросительно, но, вместо того, чтоб продолжать, он взял стул и поставил его ближе к углу стола, где сидела Дина. Она удивлялась и чувствовала страх, а в следующее мгновение она мысленно перенеслась к прошедшему: то, чего она не знала, не касалось ли несчастных, живших так далеко от них?

Адам смотрел на нее - так было сладостно смотреть ей в глаза, в которых выражался теперь самоотверженный вопрос. На мгновение он забыл, что хотел ей сообщить что-то, или что ему нужно было объяснить ей, что он хотел выразить своими словами.

-- Дина, сказал он вдруг, сжимая её руки в своих: - я люблю вас всею душою о всем сердцем. Я люблю вас после Бога, создавшого меня...

Губы и щеки Дины побледнели и она сильно дрожала под ударом тягостной радости. Её руки были холодны, как руки мертвеца, в руках Адама, но она не могла отдернуть их, потому что он сжимал их крепко.

-- Не говорите мне, что не можете любить меня, Дина. Не говорите, что мы должны разстаться и жить в разлуке друг с другом.

Слезы дрожали на глазах Дины и начали падать, прежде чем она могла отвечать. Но она произнесла тихим, спокойным голосом:

-- Нет, если вы любите меня, Дина... нет, если вы любите меня, сказал Адам страстно. - Скажите мне... скажите мне, можете ли вы питать ко мне больше, чем братскую любовь?

Дина слишком-сильно уповала на божественную волю и потому вовсе не старалась привести эту сцену к концу обманом и скрытностью. Она теперь приходила в себя от первого волнения и устремила за Адама прямой ясный взгляд, когда сказала:

-- Да, Адам, мое сердце сильно влечется к вам; и по моей собственной воле, еслиб я не имела ясного указания к совершенно-противному, я бы могла найти счастие, находясь вблизи вас и постоянно служа вам. Кажется, я должна забыть - радоваться и плакать с другими, да, я должна забыть о божественном присутствии и искать только вашей любви.

Адам не стал говорить немедленно. Они сидели смотря друг на друга в упоительном безмолвии; ибо первое сознание взаимной любви исключает другия чувства; оно требует, чтоб в нем была погружена вся душа.

-- В таком случае, Дина, сказал Адам, наконец: - каким образом может быть что-нибудь противное в том, что справедливо, чтоб мы принадлежали друг другу и провели нашу жизнь вместе? Кто вселил эту великую любовь в наши сердца? Может ли что нибудь быть священнее этого? Мы можем молить Бога, быть постоянно с нами, и будем помогать друг другу во всем добром. Я никогда не подумал бы стать между вами и Богим и говорить, что вы должны делать это и не должны делать то. Вы будете повиноваться вашей совести столько же, сколько повинуетесь теперь.

-- Да, Адам, сказала Дина: - я знаю, что брак есть святое состояние для тех, кто истинно призван к тому и не имеет другого влечения. Но с самого детства меня влекло к другому нути. Весь мой покой и все мои радости происходили от того, что у меня не было моей собственной жизни, не было ни нужды, ни желаний для себя самой, и оттого, что я жила только в Боге и в тех его творениях, которых горе и радость Он дал знать мне. Эти годы были весьма-благословенны для меня, и я чувствую, что еслиб я вняла голосу, который стал бы увлекать меня с этого пути, я отвернулась бы от света, который падал на меня, и меня охватили бы мрак и сомнение. Мы не можем благословлять друг друга, Адам, если в моей душе будут существовать сомнения и если я почувствую стремление, когда уже будет слишком-поздно, к той лучшей доле, которая была дана мне некогда и которую я сложила с себя.

-- Но если в ваше сердце проникло новое чувство, Дина, и если вы любите меня так, что желаете быть ближе ко мне, чем к другим людям: разве это не служит признаком, что вам, по справедливости, следует переменить вашу жизнь? Разве любовь не указывает на то, что это справедливо, если ужь нет ничего другого?

-- Адам, сердце мое наполнено исследованиями этого. Теперь, когда вы говорите мне о вашей сильной любви ко мне, то, что было ясно для меня, стало снова мраком. Перед этим я снова чувствовала, что мое сердце слишком влеклось к вам и что ваше сердце не было так, как мое; и мысль о вас овладела мною, так-что душа утратила свою свободу и стала рабою земного чувства, что сделало меня безпокойною и поселило во мне заботу о том, что должно случиться со мной. При всяком другом чувстве я была бы довольна или незначительною взаимностью, или даже ничем; но в этом сердце мое начинало жаждать равной любви от вас. Я не сомневалась, что должна бороться против этого, как против великого искушения, и повеление было ясно, что я должна отправиться отсюда.

-- Но теперь, дорогая, дорогая Дина! теперь, когда вы знаете, что я люблю вас больше, нежели вы меня, теперь все изменилось. Вы перестанете думать об отъезде отсюда; вы останетесь, станете моею дорогою женою, и я буду благодарить Бога за дарование мне жизни, как никогда не благодарил прежде.

-- Адам, как трудно мне противостоять этому! вы знаете, что это тяжело мне; но надо мною господствует великий страх. Мне кажется, будто вы простираете руки ко мне и умоляете, чтоб я пришла и успокоилась, и жила для своего наслаждения, а Иисус, страдавший за нас, стоит, смотря на меня и указывая на грешников, страдающих и горестных. Я видела это неоднократно, когда сидела в тишине и мраке, и великий ужас нападал на меня, и я опасалась, чтоб не сделалась жестокою, не полюбила себя и перестала добровольно несть крест Спасителя

Дина закрыла глаза и легкий трепет пробежал по её телу.

-- Адам, продолжала она: - вы не захотите, чтоб мы искали добра, изменив свету, который находится в нас, вы не можете верить, чтоб это повело к добру. Мы одинаково думаем об этом.

-- Да, Дина, отвечал Адам грустно: - никогда не стану я требовать, чтоб вы поступали против вашей совести. Но я не могу оставить надежду, что вы, может-быть, станете смотреть на это иначе. Я не думаю, чтоб ваша любовь ко мне могла закрыть ваше сердце; она только будет прибавлением к тому, что вы были прежде, а не отъимет от вас прежних чувств. Мне кажется, что любовь и блаженство сходны с горем, чем более мы узнаем эти чувства, тем более можем чувствовать, какую жизнь люди ведут или могут вести, и таким образом будем только нежнее к ним и станем охотнее помогать им. Чем более сведений имеет человек, тем лучше будет делать свое дело; а чувство - это своего рода сведение.

Дина молчала; её глаза, казалось, созерцали что-то видимое только ей самой. Адам, несколько минут спустя, продолжал уговаривать ее:

-- И вы можете делать почти столько же, сколько вы делаете теперь. Я не попрошу вас идти со мною в церковь в воскресенье; вы пойдете, куда захотите, к людям, и будете учить их; хотя я и люблю церковь больше всего, но я не поставлю своей души над вашей, словно вам лучше следовать моим словам, чем вашей собственной совести. И вы так же можете помогать больным, у вас будет больше средств доставлять им некоторые удобства. Вы будете среди всех ваших друзей, которые любят вас, можете помогать им, быть для них благословением до их последняго дня жизни. Уверяю вас, вы были бы так же близки к Богу, как еслиб жили одиноко и вдали от меня.

Дина не отвечала несколько времени. Адам все еще продолжал держать ее за- руки и смотрел на нее с трепетным безпокойством, когда она обратила серьёзные, полные любви глаза на него и с некоторою грустью произнесла:

-- Адам, есть истина в том, что вы говорите, и есть иного слуг господних, имеющих больше силы, нежели я, и находящих, что сердце их становится полнее от забот о муже и родных. Но я не имею веры, что то же самое будет и со мною, потому-что с того времени, как мои чувства обратились к вам выше меры, а не имела уже того спокойствия и радости в Боге; я чувствовала, будто в сердце моем произошло разделение. И подумайте, что со мною, Адам: жизнь, которую я вела, похожа на страну, по которой я ступала в блаженстве с самого детства; и если и на мгновение прислушиваюсь к голосу, зовущему меня в другую, неизвестную мне страну, а могу только страшиться, что моя душа после этого может жаждать того земного блаженства, которое я покинула. А где есть сомнение, там нет полной любви. Я должна ждать яснейшого указания: я должна уйти от вас, и мы должны совершенно покориться божественной воле. Иногда требуется, чтоб мы пожертвовали своими естественными, законными чувствами.

Адам не решался умолять снова, потому-что голос Дины не был голосом упрямства или неискренности; но ему было очень-тяжело; его глаза не видели ясно, когда он посмотрел на нее.

-- Но, может-быть, вы почувствуете себя довольною... почувствуете, что вы снова можете возвратиться ко мне, и нам ненужно разставаться никогда, Дина?

не было. Тогда я буду знать, что у меня не было указания к браку. Но мы должны ждать.

-- Дина, произнес Адам уныло: - вы не можете любить меня так, как я люблю вас, иначе у вас не было бы сомнений. Но это и естественно, потому-что я не так праведен, как вы. Я не могу сомневаться в том, следует ли мне любить лучшее творение, которое Богу было угодно послать мне в жизни.

-- Нет, Адам, мне кажется, что моя любовь к вам неслаба: мое сердце ждет ваших слов и взглядов почти так же, как крошечный ребенок ждет помощи и нежности от сильного, от которого зависит. Еслиб мысль о вас только охватила меня слегка, то а не сомневалась бы, что она может быть для меня идолом... Но вы подкрепите меня... вы не станете противиться, чтоб я повиновалась до последней крайности.

-- Выйдем на солнечный свет, Дина, и походим вместе. Я не скажу более ни слова, чтоб не смущать вас.

Они вышли из дома и пошли чрез поля, где могли встретить семейство, возвращавшееся из церкви. Адам сказал: "возьмите мою руку, Дина" и она повиновалась. То была единственная перемена в их обращении друг с другом с того времени, как они шли вместе в последний раз. Но ни грусть, причиняемая мыслью об отъезде Дины, ни неизвестность исхода не могли лишить очарования сознание Адама, что Дина любит его. Он полагал остаться на господской мызе до самого вечера. Он будет близок к ней как-можно-долее.

Ну, добавил добрый Мартин, после непродолжительного молчания: - как ты думаешь, что пришло мне в голову в эту минуту?

-- Да то, чему вовсе неудивительно придти, потому-что оно прямо у нас под-носом. Ты хочешь сказать, что Адам ухаживает за Диной.

-- Справедливо. А разве ты заметила это прежде?

-- Еще бы! сказала мистрис Пойзер, которая, если было возможно, всегда старалась не быть застигнутой врасплох. - Я не принадлежу к числу тех, которые могут видеть кошку в сырне и не знать зачем она пришла.

-- Ты никогда не говорила мне ни слова об этом

-- Но Дина не захочет его, как ты думаешь?

-- Нет, сказала мистрис Пойзер. недостаточно на стороже против возможной нечаянности: - она никогда не выйдет замуж за человека, который не методист или не калека.

-- А хорошо было бы еслиб они полюбили друг друга, сказал Мартин, повернув голову на-бок, как бы с удовольствием раздумывая о своей покой идее. - Ведь и тебе было бы приятно это - не правда ли?

-- Разумеется. Тогда я по-крайней-мере не думала бы, что она уедет от меня в Снофильд, за добрые тридцать миль отсюда... и что у меня не останется никого, кто бы ходил за мной, кроме соседей, которые мне неродные, да женщин... и то таких, которым мне было бы стыдно показать свое лицо, еслиб моя сырня походила на их. Неудивительно, что есть на рынке полосатое масло. И я была бы очень-рада, еслиб увидала, что бедняжка устроилась, наконец, по-христиански, и имела бы над своею головою собственный дом. Мы отлично снабдили бы ее полотном и перьями, потому-что я люблю ее не меньше собственных детей. Да если она находится в доме, то чувствуешь себя как-то спокойнее, потому-что она чиста, как только-что выпавший снег; всякий, имеющий ее под-рукою, может грешить за двоих.

Следуя такому толкованию, он схватил Дину обеими руками и стал танцевать около нея с неуместною любезностью.

-- Ну, Адам, а вас недоставало при пении сегодня, сказал мистер Пойзер. - Как это случилось?

-- Мне хотелось видеть Дину: она уезжает так скоро, сказал Адам.

-- Ах, друг! ее можете ли вы уговорить ее каким-нибудь образом, чтоб она осталась? Отъищите ей хорошого мужа в приходе. Если вы сделаете это, мы простим вам за то, что вы не были в церкви. Во всяком случае, она не уедет прежде жатвенного ужина в среду, и вы тогда должны придти. Бартль Масси придет, может-быть - и Крег. Приходите же непременно к семи. Наша хозяйка требует, чтоб не приходили ни минутой позже.

-- Да, да! сказал мистер Пойзер. - Мы не хотим и слышать "нет".

-- У ней нет указания спешить, заметила мистрис Пойзер. - Недостаток в припасах будет продолжаться: нет нужды торопиться стряпать. А ведь скудостию-то больше всего и изобилует та страна.

Дина улыбнулась, но не дала обещания остаться, и они разговаривали о других предметах на остальном пути домой. Они шли медленно под лучами солнца, любуясь большимь стадом насшихся гусей, новыми копнами и удивительным изобилием плодов на старой груше. Нанси и Молли рядом торопливо прошли домой вперед; каждая держала тщательно-завернутый в носовой платок молитвенник, в котором могла прочесть почти одне лишь прописные буквы да амини.

Конечно, всякий другой досугь есть ничто иное, как спешка в сравнении с прогулкою в ясный день по полям на возвратном пути с послеобеденной службы, какие прогулки бывали в прежния досужные времена, когда лодка, сонно-скользившая по каналу, была новейшим локомотивным чудом, когда воскресные книги по большей части имели старые темные кожаные переплеты и открывались с замечательною точностью всегда на одном и том же месте. Досуг исчез... исчез, куда исчезли самопрялки, вьючные лошади, тяжелые обозы и разнощики, приносившие товары к дверям в ясное послеобеденное время. Гениальные философы, может-быть, рассказывают вам, что великое дело паровой машины состоит в том, чтоб создать досуг для человеческого рода. Не верьте им: она создает только пустоту, в которую стремятся суетливой мысли. Даже леность суетится теперь... суетится на увеселения, склонна к увеселительным поездкам, к музеям искусств, периодической литературе и интересным романам, склонна даже к научному составлению теорий и беглым взглядам через микроскоп. Старый досуг быле совершенно-другою личностью: он читал только единственную газету, неимевшую главной статьи, и был свободен от периодичности впечатлений, называемой нами "почтовым временем". Он был созерцательный, довольно-дюжий джентльмен, отличавшийся превосходным пищеварением, спокойными понятиями, необуреваемыми ипотезой, счастливый в своей неспособности знать причины вещей, предпочитая самые вещи. Он жил преимущественно в деревне, в веселых местоположениях и домах с принадлежностями, и любил залезать на плодовые деревья, росшия по стене на солнечной стороне, вдыхать благоухание абрикосов, когда их грело утреннее солнце, или скрываться в полдень под ветвями фруктового сада, летом, когда падали груши. Он ничего не знал о будничном богослужении и не тяготился воскресною проповедью, если она позволяла ему заснуть все время от текста до благословения; лучше любил послеобеденную службу, когда молитвы были кратче, и не стыдился говорить это: у него была спокойная, веселая совесть, такая же дюжая, как и он сам, и способная перенесть порядочное количество пива или портвейна, так-как не была разстроена сомнениями, неизвестностью и возвышенными стремлениями. Жизнь была дли него не трудом, а синекурой; он перебирал гинеи в кармане, обедал и спал сном праведника: разве он не следовал своей хартии, отправляясь в церковь по воскресеньям после обеда?

"Современных Трактатов" ни "Сартор Резартус".